once; someday; somehow

Чимин рисовал когда-то в детстве. Когда родители оставляли его в комнате с парой других детей, а сами удалялись в кухню для обсуждения своих важных взрослых дел, малыши собирались в небольшую группу и начинали погром всего, что было неаккуратно оставлено спешащими опрокинуть в себя рюмку-другую соджу мамами и папами. Ну а Паку просто все эти отряды погрома были не интересны. Зато интересовали впопыхах скинутые на стол карандаши и листы бумаги, которыми взрослые наивно старались завлечь армаду неуправляемых детей. Завлекался, собственно, только Чимин. Линии у него выходили плавные, а образы и формы способен был угадать любой человек, взявший в руки испещренный маленькими фигурами лист. Чимин рисовал до середины средней школы, совершенствуя день за днем то, что все вокруг упорно называли талантом, и что он сам видел лишь как результат кропотной и долгой работы. Он ловил каждый удобный момент, каждую секунду, в которую можно было извлечь из недр огромного школьного рюкзака альбом и запечатлеть то, что глаза выцепили из общего калейдоскопа видов, и то, что что-то внутреннее нашло интересным и стоящим. Пак рисовал до того момента, как не попал на прослушивание, а затем началась череда выматывающих тренировок, которые с рисованием не сочетались от слова совсем. Старые альбомы были отправлены домой на сохранение, а новые зияли пустыми страницами, будто коря за то, что Пак старается недостаточно. Чимин сжимал карандаш в руке до побеления пальцев и силился нарисовать хоть что-то в редкие свободные вечера, которых с течением времени становилось все меньше и меньше. В какой-то момент все принадлежности оказались в мусорном ведре, ну а сам Чимин предпочел не распространяться на счет своих увлечений. Ну зачем кому-либо нужно знать это, так ведь? Тем более, больше у него это не выходит. *** Когда Пак понимает, что потерял какую-то важную часть себя, выбрасывая из жизни насовсем то, что приносило облегчение и искреннее, неразбавленное счастье - он поступает как-то до глупого по-детски. Он покупает стопку бумаги и карандаши, ластики и канцелярский нож, когда все уходят гулять, и прячет их в обувной коробке под кроватью так, будто там порно-журналы. *** В тихие вечера Пак сбегает от шумной компании ребят, что уже косятся на Чимина подозрительно, и забивается в их общую студию, которую все остальные обходят суеверно десятой дорогой - в свободное время разговоры о работе друг с другом табу. Чимин протаскивает альбом под толстовкой и озирается так, будто сигареты от родителей прячет. Ему и стыдно немного за это ребячество, но он не может ничего с этим поделать, ведь даже мысль о том, что кто-то из его друзей это увидит приводит в ужас. На листах альбома появляются зарисовки всего, что на глаза попадается: колонки из студии Юнги, книги Намджуна, коллекционные фигурки Хосока, странные сандалии Тэхена, деревья у их общежития, вид из окна скоростного поезда. И все время где-то под ребрами скребется смутное отвратительное ощущение, ведь руки, некогда держащие карандаш уверенно, вдруг неуклюже выводят неровные линии. Чимин, постоянно косясь на дверь, вдавливает грифель карандаша в лист слишком усердно. Когда-то он делал это смело и правильно, воспоминания об этом отчетливы в его памяти. Он не задумывался как и где рисовать, не пытался прятаться из-за глупого страха осуждения, не думал об испачканных красками пальцах. Он рисовал легко, раскрывая узорами линий все то, что было внутри. Так было до. А после у него трясущиеся руки и неуверенные мазки полезших кистей. У него не так много времени, потому он просто позволяет себе закончить начатое. Легкие темные штрихи образуют овал лица, прищур глаз, широкую улыбку. Человек на рисунке совсем не похож на Чонгука. Чимин вздыхает, неаккуратно запихивает рисунок в папку с альбомом и выходит из студии, предварительно проверив, не оставил ли он что-то из своих вещей. *** Он продолжает свои тренировки просто потому, что сдаваться он не привык. И он мог бы поклясться, что былые навыки хоть и понемногу, но стали к нему возвращаться. Чимин вглядывается в наброски просто чтобы понять, почему больше _не то_. Руки на автомате начинают вырисовывать уже привычный образ: округлое лицо, большие темные глаза, улыбка с неровным контуром верхней губы, чуть выступающие вперед резцы. Все достоверно, вроде бы, и похоже. Чимину кажется, что ребята бы даже похвалили его. Но показывать до того момента, как он не поймет, что не так, он не собирается. *** Все происходит спонтанно и неожиданно, так, как судьба и любит все устраивать, следуя каким-то своим ироничным планам. Чимин решает, что раз ребята ушли в кино (уже обеспокоенно интересуясь вслух, почему он стал таким тихим и отстраненным, получая в ответ лишь неловкие убеждения вечной фразой "все в порядке"), то он может расслабиться. Перед ним новый скетчбук и чашка с горячим шоколадом на журнальном столике, в ушах капельки, поющие звонкими голосами девочек из Twice, а на страницах два лежащих кверху брюхом мопса, видео с которыми Тэхён успел подсунуть под нос каждому. Когда его трогают за плечо, Пак дергается так резко, что чуть не сваливается с дивана, по пути теряя наушники. Из-за спины раздается звонкий восторженный лепет Хосока: - И это ты нарисовал?! Боже, как это мило! Но ты не рассказывал никогда, что умеешь такое! Чимину за это молчание совсем капельку стыдно. Но больше, конечно, ему стыдно за то, что его подловили так глупо. *** С этого момента секрет Чимина становится общественным достоянием, ведь Хосок, сколько того Пак не пытался уговорить, не согласился держать в тайне "очередной талант нашего Чимин-и". Намджун по-отечески гордо треплет смущенного Чимина по волосам, как и Джин, воспевающий на все лады их талантливого одногруппника. Но они, наверно, в силу возраста уравновешенные, не лезут к Паку в душу, выпытывая, почему тот так долго скрывал свое небольшое хобби и почему так стеснялся показать свои впечатляющие результаты. Зато Тэхён будто с цепи срывается. Он будто нечаянно оставляет повсюду карандаши и бумагу, а когда встречает взгляд хёна, на себя направленный, то замирает в одной из своих скульптурно-воодушевленных поз. Юнги, наблюдающий за этим слишком часто, просит у Чимина: - Нарисуй его уже и избавь нас всех от страданий, прошу. И Чимин не может не помочь, особенно когда видит бешеный блеск тэхёновых глаз, который активно машет на предложение Пака. Тэхён ищет нужную позу, кажется, вечность, кидая вопросительные взгляды на Чимина, спрашивает, хорошо ли лег свет и красиво ли смотрится сгиб руки с его ракурса. Пак смеется сначала, но младшему помогает, ведь такого воодушевления на лице Кима не помнил давным-давно. Чимин вдруг открывает для себя в Тэхёне идеальную модель, ведь тот может не просто замереть надолго, практически не дыша, но и каждая его поза лучится какой-то внутренней энергией. Ким весь из себя изящный и скульптурный, будто само воплощение искусства. У Чимина смутное ощущение того, что он уловил недостающий элемент, понял то, что ранее ускользало, не давая себя рассмотреть, и именно потому сейчас рука скользит уверенно и твердо, создавая то, что впервые за долгое время Чимину нравится. В его рисунках появляется жизнь, а это именно то, чего ему не хватало. Пак понимает, что проводит за рисованием уже второй час только тогда, когда из-за спины раздается голос Чонгука, в котором сквозит легкий интерес напополам со скукой "неплохо, хён", но и этого хватает, чтобы выбить из-под ног Пака землю. Он кивает неуверенно, пытается загородить спиной обзор. - Думаешь? - чиминово сердце колотится, как ему самому кажется, слишком шумно. - Ну, Хосок любит все преувеличивать, сам знаешь. Но ты и правда рисуешь. Удивительно, - Чонгук машет рукой и заваливается на соседний стул, заинтересованно подпирая голову ладонью. - А что я, собственно, еще мог делать? Распечатывать заранее сделанную фотографию, обработанную в фильтре "скетч"? - Тише, - Чон прикладывает палец ко рту и выглядит чересчур довольным, - а то Тэхёну придется отмереть и понять, что ему не рисуют его личный портрет, как в Дориане Грее, и трахаться с каждым встречным, подхватывая все венерические на своем пути, ему нельзя. Тэхён срывается с места, подхватывает подушку и отправляет ее в полет прямиком до чонгукова лица. Тот заваливается на бок, смеется своим дьявольским подвидом смеха и кидает на Чимина лукавый взгляд. Чимин смотрит на сцепившихся младших, фыркает, оставляет на столе Тэхёна завершенный рисунок и уходит, прикрывая дверь. То, что в очередной раз младший вдруг переносит вектор своих искрометно-тупых шуток на кого-то иного, когда ранее дарил весь букет подколов одному Чимину, кажется ему одновременно прекрасным и ужасным. Чонгук либо нашел в себе эти толики уважения по отношению к нему и пытается вести себя рядом с ним по-человечески, либо потерял любой интерес, заставляющий его раньше осыпать Пака тонной своего внимания, пусть и крайне относительного. *** Следующим, на удивление, не выдерживает Юнги. Он ходит вокруг да около с неделю, кидая на Чимина выразительные взгляды. Пак сначала посмеивается и ждет, что когда это его желание полноценно оформится в голове Мина, тот придет сам. Но потом что-то вдруг подсказывает, что действовать нужно самому. Когда после одной из фотосъемок все возвращаются в общежитие, Чимин ловит старшего за руку и просит не смывать профессиональный макияж. Почти несдерживаемая улыбка расплывается по лицу Юнги, и тот кивает только спустя пару секунд, делая вид глубокой задумчивости для проформы. Юнги в последнее время изменился: знает выигрышные ракурсы на раз-два, разбуди ночью, и тот примет сначала должный вид, а только потом поинтересуется, собственно, какого хрена его поднимают так поздно. Его не приходится наставлять так, как излишне подвижного и восторженного Тэхёна. Мин раздвигает занавески в своей комнате, садится на подоконник и указывает Чимину на удобное кресло. А Паку уже плевать, если честно. Под прямыми солнечными лучами кожа Юнги будто сияет изнутри, а подчеркнутые бардовыми тенями глаза смотрят умиротворенно. Чимин рисует и понимает, насколько красота Тэхёна отличается от красоты Юнги. У первого энергия и изящество, у второго утонченность и спокойствие. У Пака ладони потеют от той палитры эмоций, что приносят ему эти мысли. И он может только надеяться, что ему удастся передать это в своих работах. На этот раз Чимин слышит протяжный скрип, на который практически не реагирует Юнги, продолжая позировать. В небольшую щель двери и косяка втискивается сначала чонгуково лицо, и только потом, удовлетворенно присвистывая, он заходит в комнату. - Ох ты ж.. - начинает Чон серьезно, а потом, не выдерживая, смеется, - так старательно губки надул, хён. Юнги щурится недовольно и жестом руки, будто пытается избавиться от назойливой мухи, отмахивается от младшего. Однако, вся его поза и выражение лица меняется, Чимин видит это сразу же, и сам косится на Чона, чье присутствие в очередной раз не только сбивает его самого, но и мешает общему процессу. Чонгук, видя злой прищур Мина, разворачивается и с независимым видом уходит, кидая пристальный взгляд на еще незавершенный скетч. Чимину совсем немного сложно взять себя в руки, но он находит в себе силы и смотрит на Юнги выразительным взглядом, мол, хён, ну неужели ты серьезно сейчас? Мин выдыхает, прикрывает глаза на секунду и принимает первоначальную позу, а Чимин, прячась за холстом, пытается сдержать рвущийся наружу смех: выпяченные губки, выдвинутый вперед подбородок, выделяющиеся скулы. Чонгук действительно заметил то, чего Чимин совершенно не увидел. *** Когда как-то вид на телевизор Чимину загораживает Сокджин и вопрошает, как так получилось, что даже у Юнги уже есть портрет, а у него еще нет, то Пак тут же встает и спрашивает, когда старший готов начать. Тот вскидывает взгляд вверх и жует задумчиво нижнюю губу, только для того, чтобы после комичной тишины оповестить: "немедленно!". Сокджин не зря твердит о своей красоте всем и каждому, ведь он идеален буквально с любого ракурса. Чимин долго не может понять, как именно ему хочется нарисовать его, пока в комнату вдруг вновь вероломно не вламывается Чонгук, начиная действовать своим присутствием и саркастичными комментариями всем на нервы. Он достает так попеременно меняющего локации и позы Сокджина (в очередной раз огибая хлесткими комментариями Чимина), пока Пак не кидает на младшего недовольный взгляд. Чонгук замолкает ненадолго после этого, будто сдувается, и уходит из комнаты, но только лишь для того, чтобы вернуться с широкополой шляпой, водружая ту на голову Киму и бурча что-то из рода: "подойдет к свитеру". Чимин не может сдержать улыбки. Этот чертов малявка, даже не думая много, пробирается в чиминово сердце прочнее и прочнее. *** Так через его карандаш и скетчбук проходят еще Намджун и Хосок, а Тэхён даже по второму кругу умудряется напроситься. Чимин рисует их тогда, когда те просят, просто потому, что его друзьям это важно, ну а для него - хорошая практика и прогресс на глазах. Он предпочитает не думать много о том, что в моменты одиночества, сидя на своей кровати в полной тишине, ему хочется рисовать лишь одного человека, который быть нарисованным, видимо, совсем не хочет. *** Дверь в комнату распахивается с треском, являя на пороге полного решимости Чонгука. - Возьми меня. - Что, прости? - у Чимина все замирает внутри. - Ну, в качестве своей модели, - голос Чона звучит раздраженно из-за того, что ему нужно пояснять, на его взгляд, простые истины. Он проходит по-хозяйски в Чиминову комнату и заваливается на чужую кровать так, будто она - его личная, - ты рисовал всех по сотне раз, хён. Но не меня. Мне обидно. Моя очередь. - Что? - Чимин выглядит слишком сбитым с толку, с колотящимся где-то в глотке сердцем, пораженно уставившимся на распластанное на его кровати тело и определенно не переваривающим поступившую к нему информацию. - Или тебе настолько не хочется меня рисовать? - Чонгук приподнимается на локтях и смотрит на Пака в упор. - Нет. Черт. Конечно же нет. Хочу, - Пак мельтешит, начиная извлекать наружу карандаши и свалки скетчбуков, что хранятся в прикроватной тумбе. Он перерывает разрисованные листы, панически пытаясь спрятать практически вываливающиеся тонны Чон Чонгука, который почти на каждой странице. Когда Чимину удается найти чистый лист, он сжимает с силой карандаш и понимает, что теперь ему нужно нарисовать Чонгука с натуры, не из памяти или с фотографий. И именно эта мысль вселяет в него какое-то до дрожи пожирающее его нетерпение напополам с огромнейшим страхом облажаться. А еще его пугает само слово: смотреть. Ему придется пристально разглядывать того, на кого раньше он внимательно смотреть боялся. Но теперь, наверное, именно благодаря этому он ощущает Чонгука на каком-то совершенно ином уровне, а не просто совокупностью линий и форм. Чонгук - нечто совершенно иное, безудержное и мягкое, противоречивое, и Чимин сделает все, чтобы запечатлеть это. Он рисует бегло, немного неровно, с каким-то глупым нетерпением, будто где-то позади него обратным отсчетом тикает таймер. У Чонгука позировать получается откровенно плохо, он ерзает на месте, постоянно вертит головой, но смотрит неотрывно. Чимин ловит его взгляд и захлебывается во всем том, что там видит. В какой-то момент карандаша становится откровенно недостаточно. Чимин кидается к кладовой и достает мольберт, устанавливая тот посреди комнаты, и кисти в купе с краской. Чонгук вскидывает удивленно брови, но молчит, позволяя Паку делать то, что он считает нужным. И Чимин упивается этим моментом: перед ним живой, дышащий Чон, и он может забрать из него на бумагу столько, сколько пожелает взять. Краски ложатся поверх карандашных штрихов немного неровно, смешиваются в грязные цвета, иногда стекают вниз тонкими дорожками, но Чимину кажется, что так и должно быть, так - правильнее. Увлеченный закрашиванием Чоновых глаз в темнейший из коричневых оттенков, Пак не замечает, как позади будто из ниоткуда появляется младший, обвивающий руками за талию. - Вау, хён. Это жутко, - Чимин практически не дышит, ощущая Чонгука, кажется, каждой клеточкой тела. - Почему? - Потому что слишком похоже, - отвечает Чонгук, а потом тихо спрашивает, - почему ты не хотел рисовать меня? - и вопрос его ощущается неуверенно, так, как никогда не спросил бы тот у среднестатистического друга, ожидая самой обычной дружеской подколки. У Чимина в руке красноречиво трясется кисть, в то время как сам он для себя видит два варианта развития событий: сказать правду, так, как требует того душа, либо скрыть - и это то, что твердит ему здравый смысл. - Я не мог долго смотреть на тебя... - начинает неуверенно Чимин, и Чонгук деревенеет за его спиной, расцепляя руки и стремясь отодвинуться как можно скорее, чего Пак ему сделать на дает, стискивая чужие запястья и прижимаясь к чоновой груди назад. - Не мог смотреть на тебя долго без возможности прикоснуться, понимаешь? Я ведь... Чонгук не дает закончить фразу, разворачивая старшего в кольце своих рук и прижимая спиной к не успевшему застыть рисунку, слепо впечатываясь губами в чужие. *** Чимин поглощает вторую кружку утреннего кофе в попытке проснуться, когда на кухню заходит Чонгук и, убеждаясь, что они в этой части дома одни, воровато крадет поцелуй с чиминовых губ, всучая в руки небольшой сверток. - Извинение за испорченную рубашку в виде новой, - Чонгук усаживается на стул рядом с Паком и уже привычно водружает голову тому на плечо, - а еще я повесил твою картину у себя в комнате. Слышал бы ты, как визжал Хосок. - Это на что ты, прости, намекаешь? - пытается ворчать Чимин, глупо хихикая. - Ни на что. Хосок сказал, что мы должны ее сжечь, но я пригрозил, что если он попытается - окажется в том же костре в пару картине, - Чонгук недовольно морщится. - Чон Чонгук! Ты последние капли уважения проеба... - Чонгук мягко касается губами, запуская руку в светлые волосы, и прижимает к себе так до-щемящего нежно, что Паку от этого всего скулить хочется, - не смей так меня затыкать! - Прости, но это, блять, единственный действенный способ. - Чон Чонгук! На самом деле Чимину это нравится.