once; someday; somehow

Со взлётной полосы улетают самолёты. Огромные металические гиганты вспарывают небо крыльями, возвышаясь над городами, пикируют между облаков, отправляя людей туда, куда им заблагорассудится. А ещё самолёты уносят любимых людей, ну, или возвращают их тебе. Чонгук мнётся с ноги на ногу у выхода с посадки, проверяет, кажется, в сотый раз номер рейса и время прибытия с информацией на бегущих строках мерцающего табло. Сминая бумажку с данными дрожащими от нетерпения пальцами, кидает взгляд на собственное отражение в стеклянных дверях: подергивающиеся уголки губ в тщетной попытке не улыбаться совершенно по-сумасшедшему (чтобы не отпугнуть близстоящих людей, естественно), встрёпанные ветром волосы, красные щёки (пусть и приехал заранее, метнулся в спешке так, словно опоздал безбожно). А ещё любимая рубашка Чимина, и точно не поэтому он надел её без сомнений (она просто очень удобная, Чонгук клянётся). Когда он оглядывается вокруг, складывается ощущение, что все вокруг такие же, взбудораженные и нетерпеливые, словно у каждого внутри тоже клокочет комком восторженных эмоций желание метнуться вперед. «Зачем вообще придумали такие ограничения?» - досадливо морщится своим мыслям Чонгук и, сверяясь с отражением в все ещё бездушно закрытых дверях, пытается поправить пятерней спутавшиеся волосы. На самом деле это даже не его привычка - он раньше таскал везде с собой расческу - но потом появился Чимин, и Чонгук, поддразнивая, сам не заметил, как впитал одну за другой. Он улыбается своему отражению смущённо, морщится от того, насколько сам себе ощущается нетерпеливым ребенком, и позволяет смешению чистого счастья снести любые внутренние барьеры. Чонгук скучал до безумия, скучал так, как никогда раньше и не думал, что будет. Чимина не хватало до ночных срывов и звонков просто чтобы услышать сонное: «Гуки, может ты не заметил, но у нас тут 4 утра. Стоп, у вас же тоже… Тогда я надеюсь это что-то действительно важное». Как понять не сложно, важного не было. Но Чимин всегда почему-то понимал, что важно, пусть ничего такового на самом деле ни разу так и не прозвучало. Он убаюкивал голосом, рассказывая вразнобой какие-то вырытые из закромов памяти истории вроде: - «А ты знал, что я в год как-то свалился с кровати? Меня запеленали, положили в центр огромной двуспалки, и ушли, не беспокоясь, что мне даже в теории что-то может угрожать. Но это не помешало мне чудом распеленаться и докатиться до края, с которого я в итоге и шлепнулся? - Так и знал, что тебя в детстве уронили просто. - Я же и трубку положить могу, ну». И всё время был рядом. Хоть и не номинально. Словно и не живой вовсе голос девушки объявляет посадку рейса Токио-Сеул, а Чонгук думает, что все эти полгода не тянулись так долго, как эти оставшиеся минуты. Дождись пока там спустятся с трапа, довезут до самого здания аэропорта, потом получение багажа, и вообще ещё тысяча гипотетических вещей, которые могут произойти на пути с Чимином и отвлечь его внимание. Чонгук повторяет снова и снова: «успокойся, он никуда не пропадет, ещё чуть-чуть, ещё совсем немного», а ощущение, словно перед спринтом: пригнуться, внимание… Марш забирать свою первую любовь из загребущих лап всех остальных. Двери перед ним лениво расползаются в стороны, вызывая волнение и шепотки толпы у разделительного барьера, ограниченного лентами, и у Чонгука сердце вниз ухает. Да почему так, мать вашу, долго? Он перекидывает рюкзак, доставая из того небольшой букет полевых цветов, завернутый в синюю крафтовую бумагу и смотрит на них волком. Вот и зачем, спрашивается, он их купил? Почему-то с утра эта мысль казалась ему не такой глупой и даже немного романтичной, ну а потом, стоя у прилавка, слушал уверенно рассказывающего о популярности подобных букетов продавца и уходить, не купив их, было почему-то совсем неловко. А потом вдалеке появляются первые пассажиры и думать уже некогда. Некоторые бегут, попадая в объятия близких и родных, кто-то плетётся медленно, направляясь сразу же к выходу из зала, другие, уткнувшись в телефоны, вызывают такси, а Чонгук ищет среды пестроты надутых курток, огромных чемоданов и уставших лиц то, которое уставилось на него с экрана телефона на заставке контакта, и то, которое будто в ответ хитро улыбаясь не читает его сообщения с содержанием из рода: «где ты? долго ещё?». Точно хочет увидеться так, с налёту, без побочных возможностей связаться. Чонгук улыбается до безобразия влюблённо - в этом весь Чимин. Он снуёт взглядом, выискивая черную макушку, считая удары сердца так, словно слушает то через стетоскоп. И когда находит - Чонгук отключается. С трудом потом он вспоминает то, как его пыталась остановить сотрудница аэропорта, как Пак, забыв про чемоданы, откинул те, раскрыв руки, и как он практически впечатался в Чимина, повисая на нём. - Я больше тебя никуда не пущу. - А я без тебя не полечу. Впоследствие, конечно, он получит суровый взгляд затянутой в серый костюм с эмблемой аэропорта девушки, ещё пару подколов за букет (который потом Чимин поставит совершенно не иронично в вазу и загрузит в инстаграм с хэштегом «#boyfriendmaterial»), и поцелуи. Много нежных, тягучих поцелуев, долгих объятий и засосов поверх воротничка той-самой-любимой-рубашки-Чимина, любимой, собственно, потому что просвечивает тонкую талию (а Пак далеко не невинный цветочек, которым пытается казаться, сладко воркуя и выставляя напоказ глаза-улыбки). Но это будет потом. А сейчас Чонгук зарывается носом куда-то в плечо, в складки черной толстовки, и втягивает стойкий запах терпких духов с апельсином, которые уже давным-давно и прочно ассоциируются только с ним. - Я скучал, Чимин. - И я, малыш, и я.