Дорога домой

– Вау, – Зим тут же поджимает губы и хмурится на ненароком выскользнувшее восхищение. Слишком давно он не был в комнате Диба – и слишком странно заходить сюда через дверь. Подростковому беспорядку пришёл на место вычерченный до деталей минимализм – никаких безделушек или кип исписанной бумаги или разобранных механизмов, земных или иркенских – лишь полупустые блестящие полки, разбавленные сборными моделями и пухлыми реально-научными книгами. Диб вновь тактично пропускает возглас мимо ушей – то ли не желая смущать, то ли будучи слишком увлечённым стереосистемой – Зим трусливо надеется на второе. Господа и дамы, мы над Амстердамом – Не стой, как бедный родственник, — Зим опасливо косится на разобранную кровать и предпочитает ей пол, полированно-деревянный и тёплый. Разрешается курить – всё идёт по плану – Я полагаю, – Диб опускается рядом и вытягивает ноги; Зим скользит по ним ленивыми, полуотрешёнными эти ноги длиннее, чем моя жизнь глазами, смешливо приподнимая верхнюю губу, когда взгляд цепляется за разноцветные НЛО-принтованные носки, – ты пришёл со своим? Тонкие подрагивающие пальцы играют с зипом, и Зим невольно облизывается, прежде чем поднять вопросительный взгляд. – Мяу-мяу, – поясняет Диб. Зим сосредоточенно кивает, при чём здесь коты?, пока собственные пальцы, не менее подрагивающие и тонкие настолько, что со стороны может показаться, будто бы любой мало-мальски тяжёлый предмет переломает их в мясо, теребят край свободного кармана. Сейчас уже начнётся, время понесётся... Он успевает познакомить Диба с Миюки, пока Диб делает две бледных дороги, толстых в середине и тщедушно-дохлых на концах, как две уродливых гусеницы. – Миюки, значит... – стеклянные глаза полуприкрыты, пока тонкий край кредитки механическим движением доводит треки до совершенно-картиночного хоть сейчас в учебник по безопасности жизнедеятельности фотографируй состояния, а Зим так же механически протягивает Дибу свёрнутую купюру. – А ты? – Диб приподнимает бровь, склоняясь над дорогами, и Зим заворожённо наблюдает, как человеческий нос сжимается в спазме, вдыхая сыпучий как искусственный снег порошок. ...если кто-то спать хотел — от этого проснётся Зим мнётся и отводит взгляд; он в который раз вспоминает клубный туалет со странными видениями и болтами и напряжёнными до боли лекку, прежде чем склонить их вперёд, изводимый малодушным стеснением. – О, – говорит Диб. Полуприкрытые ресницы подрагивают в такт пальцам, когда блестящий горький песок начинает щипать нос. – О, – говорит Диб, и сломленный подавленный стон меняет голос до неузнаваемости. Зим хочет вдохнуть хоть унцию воздуха в занемевшую грудь, хочет закричать, оттолкнуть, но не находит в себе мужества, когда пальцы цепко ухватывают кончики антенн. Повыше, пониже, проходим над Парижем... – Дай Миюки, – и Зим, заворожённый и окаменевший, машинально протягивает зип с рассеянной кислотной туманностью, а проклятые пальцы, чуть влажные от нетерпения, неприлично ловко подцепляют кристалл: – ты их втираешь? – голос далёкий и Зим кивает, закусив губу, лишь бы не сдать себя, лишь бы не выдать, не подавай виду, что ты отдал бы свой рассудок, чтобы... – Ах, – роняет Зим, едва не захлебнувшись рваным выдохом, когда огрубевшие подушечки пальцев массируют кончики лекку, втирая в них человеческие губы ужасны, пальцы ужасны, люди ужасны щекотливые космические частицы, заставляя Зима вздрогнуть. – У меня всегда были подозрения на твои антенны, – смеётся Диб и гладит лекку совершенно так, как надо было бы, и не обращает ни малейшего внимания, как порошок плавится под теплом его тела, как лекку сладко подрагивают и впитывают всё до конца и Зим шумно прерывисто дышит, откинув голову назад, но не сводя вызывающих глаз, чуть поблёскивающих в полумраке; Диб не отпускает лекку даже когда от Миюки остаётся лишь эфирное воспоминание, клейким блеском оседшее на плотных чёрных кончиках антенн, которые теперь послушно лежат на голове Зима, приподнятые на концах и влажно переливающиеся. Мы стали с миром ближе, мы через трубки дышим Ноги непроизвольно раздвигаются шире, скользя по полу, колени ломит, а в горле душно и кажется, что если откинуться назад, то сможешь впитать больше воздуха; Зим отползает к кровати, беспомощно и совершенно не сопротивляясь, а Диб тянется за ним по инерции, за ним, перед ним и над ним с голодными руками-щупальцами, жгутом скручивающими под рёбрами, пока дурацкий и безнадёжно уродливый человеческий орган с таким же уродливо фыркающим названием «нос» трётся где-то под занемевшим подбородком, растирает ком в горле и посылает тянуще-вибрирующие импульсы по бесформенно выдохшемуся от трёхдневного марафона телу. Острая коленка вклинивается меж бедёр самым бесцеремонным образом, а Зим ничего не смог бы сделать, даже если бы захотел, даже если бы лекку не стояли торчком, а собственные трясущиеся руки, расплывчатые и бесконтрольные, не тянули бы человека в удушливые объятия. Человеческие губы ужасны. Заострённый конец хохолка щекочет обнажившееся плечо, пока язык, горячий, мокрый, отдающий пивом и ненавистным сыром, обводит ключицу, оставляя за собой цепочку ожогов, обманчивой лаской дразнит шею, подчиняет и пробуждает то гадливое малодушное желание упасть навзничь, сдаться, отдаться, предать самое себя, лишь бы можно было окончательно и бесповоротно предаться этому примитивному действу. Человеческие руки ужасны. Зим не успевает ничего сказать, даже моргнуть остекленевшими, запорошёнными песком глазами, когда его укладывают на кровать, безапелляционно, не терпящим возражения уверенным движением, плавным, но контрастирующим с мягким комом одеяла под спиной и эфирным, едва ощутимым дуновением вентилятора, облизывающим чувствительную кожу под заострёнными коготками на ногах; Зим не успевает сказать, но тело опережает его; это клокочет в груди и щемит язык, разливается липкой влагой между ног, щиплет глаза и выедает лёгкие, поэтому всё, что Зиму остаётся - вздох. Это чище пения птиц и отдаёт летней вересково-медовой ночью, когда гудят стрекозы и где-то мерно капает густой дождь; неостановимо, неудержимо, неизбежно, и Зим понимает, что всё действительно ускользает из-под контроля, когда раскрасневшийся Диб отрывается от упоенно зелёного плеча и глядит на него своими круглыми смешными болтами. - Зим, ты можешь прекратить? Такое ощущение, что я собрался ебать цикаду. Диб ужасен. Вздох - стрекот становится громче, отчаяннее, разрывает грудь надрывными трелями, то мерно урчащими, то срывающимися на сдавленные писки, антенны нестерпимо горят и лихорадочно шарят слепыми концами по голове партнёра, каждый раз недоумевая, когда не находят себе пары, вместо этого утопая в щекотном тёмном мехе. - Диб-дебил, - Зим непроизвольно надавливает себе на грудь, стараясь заглушить неуместный аккомпанемент, - невежественный дебил! Это брачный зов, - ещё одна трель, переходящая в крещендо, и лосины уже не выдерживают, натягиваясь под давлением выползшего смортбласта, - я не могу это остановить! - А что же тогда делают, - Зим послушно заводит руки наверх, чтобы Диб мог снять с него футболку, - ваши подростки, когда хотят, - теперь к теснящему изнутри зову и ритмичному гудению под черепом Миюки – просто космос… добавляется тихое поскуливание, то и дело срывающееся с губ Зима, когда проклятый склизкий язык щекочет обнажённый живот, - втихую потрахаться? - На Ирке не, - Зим выгибается на кровати, захлебнувшись неуместным стоном, когда одна из вечно-лезущих-не-в-своё-дело человеческих рук проворно спускает лосины сразу до колена, чтобы где-то там и замереть, - трахаются… Кажется, отдалённо отмечает про себя Зим, Диб завлечён, привлечён и сейчас на что-то отвлёкся; пронзаемое иголками тело, разморенное, но частично ожившее, едва слушается, когда Зим приподнимается на локтях. - Вау, - вновь говорит Диб, дразнящим пальцем поводя по жёлтым веснушкам, ярким и рассыпчатым, как рассеянный солнечный луч. Зим внимательно следит, не находя в себе ни сил, ни желания приподнять опустившиеся веки, а вспухшая, вскружённая голова способна выцепить только голодно-любопытный взгляд, от которого Зим едва не оргазмирует на месте; взгляд пытливого учёного, но всё ещё и не в меру дотошного большеголового мальчика, наивно-заинтересованный, но внимательный и завораживающе сосредоточенный, с искрами немого благоговения перед открывшимся и неизвестным. - Это то, что я думаю? – шморт извивается на животе в кислотной розовой жиже, услужливо подстилаясь под замозоленные, но всё ещё такие мягкие подушечки Диб-пальцев, - потрясающе, - меня трясёт и колотит, затягивает в трясину, я больше не-могу-не-могу, смогу ли я встряхнуться и отряхнуться от этого наваждения?, - позволь? – Диб-губы в низу живота, пока складки шелла раздвигаются в стороны и трепещут от возбуждения, комната плывёт, кружится, Зим смотрит в потолок с глуповато-вымученной улыбкой и боится потерять равновесие, хрупкое и надломленное, можно ли упасть лёжа?; мгновение – и тело-личинка, окутанное изнеженным коконом, вдруг оказывается депривировано от щекотливых нитей прикосновений, однако Зим всё ещё не считает нужным пошевелиться. Боковое зрение как-то приглушённо регистрирует, как Диб растягивается на кровати, вытягивает ноги в смешных носках и жадными глазами тянет на себя. - Знаешь ли, Зим, - голос, мурлычащий и раскатистый, симфонией сливается с брачными грудными трелями, - чем ты отличаешься от моих очков? Зим думает, что язык, распухший, кислый и кажущийся непомерно огромным для собственного изломлено-капризного рта, сейчас категорически отказывается от воспроизведения односложных ответов, поэтому лишь мычит. - Очки, - рваным, но всё ещё уверенным движением Диб снимает очки и кладёт их на тумбочку, - сидят выше на моём лице. А теперь иди сюда. Как паршивая залапанная плёнка – заедает, а потом в мгновение ока проскальзывает по отпечатку неуклюжего пальца, смазывая половину кадров. Зим не успевает засмеяться над похабной и такой примитивной человеческой шуткой, как обнаруживает себя на груди Диба, с позабытыми на полу лосинами, налитыми, чугунно-отлитыми антеннами и угловатыми коленками, упирающимися в выступающие Диб-скулы; руки под ягодицами, так, чтобы большие пальцы царапали изнывшие бёдра, а горячий полный микробов человеческий язык неуклюжим червём вьётся между складками смортшелла, заставляя привалиться лбом к прохладной стене, едва не теряя равновесие, и сужая комнату до разбавленных неуёмным стрекотом хриплых вздохов. Малина, малина, малина, глаза неуловимо скользят по измаранной вездесущей слизью сегментированной поверхности органа, и Зим не может определить, не смог бы никогда, где заканчивается бласт и начинается неумелый, но такой жадный язык, такой же ядрёный и фуксией выдирающий глаза, как сам бласт и собственные глазные импланты и шаловливая Миюки; это то, о чём стыдишься говорить и о чём не сможешь умолчать, когда кружит голову до ломоты в бёдрах, то, чего так боишься и о чём раньше мог только грезить – раньше, не сейчас, когда шморт бликует в рассеянном освещении, бледном и холодном, как сам космос. Примитивно, грязно, пошло, но очищенное до стерильности кипение в низу живота подсказывает Зиму, что он на правильной дороге - поистине дороги Захватчика неисповедимы, дороге дрожащей и содрогающейся, расползающейся крупным яблочным драже по страждущему разрядки телу, от спуча до самых антенн, и Зим больше не сдерживает грудной клёкот, надрывно-всхлипнувший стон, когда шелл сводит изнутри в предоргазменной судороге, чтобы спустя мгновение по щекам Диба потекла всё та же малина, расплавленная, разбавленная и растворённая, оставляющая липкие порочные дороги на скулах, шее, плечах; Зим мечется и надрывно стонет, теряясь, захлёбываясь, пока длится оргазм и пока язык-бласт-червь с удвоенной ненасытностью глотает опухшие складки шелла. Следующий момент испоганен паршивой плёнкой-восприятием – Зим чересчур внезапно обнаруживает себя уже на спине, пока озадаченно хмурящийся Диб нависает сверху. - Знаешь, - это обида? - предупреждать надо. Я вообще-то тоже кое на что рассчитывал. Рассчитывал? Ох, бедный маленький глупый Диб, в твои расчёты закрался недочёт – ты не взял в расчёт бессчётные возможности столь превосходящей формы жизни, которая только что замалафила твоё смазливое человеческое личико по самые уши. - Можешь продолжать рассчитывать, - ленивая улыбка, благосклонная и разморенная, оттягивает щёки Зима, - ты не учёл маленькой детали. Диб переводит глаза пониже, и, Зим готов поспорить, от довольства увиденным Диб-болты бы расползлись ещё шире, если бы всю радужку уже не поглотило чёрно-стеклянное пятно. - Вау, - в который раз за вечер? и вновь этот мальчишеский восторг, этот исследовательский трепет и запойное любопытство; оно как солёная вода – чем больше отопьёшь, тем больше захочется, - потрясающе, Зим, - меня всё ещё потряхивает, - просто потрясающе. - Двойной комплект органов – двойное удовольствие, вонючка. Дибу не надо повторять дважды – заворожено, безотрывно Зим следит, как на пол отправляется сначала майка, следом – всё те же забавные носки и раздражительно мешавшийся до этого момента ремень брюк, пока Диб не остаётся в одних боксёрах зелёные человечки? ты сейчас серьёзно? и не пробегает рукой по влажным, расслабленным бёдрам. Всё зелёное. Краски как будто ярче, мир чище, а воздух, воздух в этой замызганной и пропитавшейся человеком комнатёнке насыщенней, чем в иркских лесах; я чувствую лёгкость и свежесть, нет, я- сама лёгкость и свежесть, я- молодая листва, трепещущая на смешных земных деревьях, я- набухшая мохнатая почка и первый весенний цветок; я светел и невесом, как едва тёплый луч, пропущенный через многогранно-зеркальную призму, и сейчас, именно сейчас я- квинтэссенция самой жизни. Конечно, думает Зим, этот человеческий член выглядит нелепо. Нелепо, но жарко, несуразно большой и оснащённой смешной раздвоенной головкой; с момента своего прибытия на Землю Зим видел десятки и сотни фаллосов, всех форм, размеров, воплощений, на полях тетради и в мужской раздевалке, спешно намалёванных на скошенных заборах и приближённых крупным планом в грубой земной порнографии. Вся земная культура построена на фаллосах – и, звёзды помогут мне не усомниться, Диб был бы божеством в этой странной религии. Инструмент власти Миюки наносит удар исподтишка, со спины и изнутри, выворачивая наизнанку в экстазе, когда резким движением власти, угнетения, доминирования бёдер Диб входит в податливое розовое тепло, хлюпающе-сочащееся и вопиюще инопланетное, а Зим ничего не может сделать, кроме как изогнуться, будто позвоночник действительно разложился на бесформенное желе, затылок в подушку, глаза в потолок, а пятки как влитые ложатся на плечи Диба, между угловато выпирающими костями и шеей и, когда неуёмный человекоязык обжигает чувствительный участок кожи между двумя пальцами, Зиму кажется, что Диб-плечи были созданы для ублажения его превосходящих ног. Эффект заезженной плёнки преследует Зима, когда Диб входит в стабильный ритм, вдох - он шевелится на автомате, всё дело в разведённом концентрате, что привезли мне – быстрее, быстрее, каждое движение – как нырок в гиперпространство, так, чтоб конечности сплющило, а скорости продрали осипшее горло, сплющенный, расплавившийся и обёрнутый стеклопакетом, обездвижено-беспомощный, но всё ещё по сверхзвуковому скоростной, выдох - я на колёсах, он в бутирате, но в моё колесо кто-то определённо вставил палку, иначе и не объяснишь, почему именно сейчас человек вдруг замер, и я вижу прилипшие к его взмокшему лбу тёмные пряди, вычерченные острым карандашом, вижу родинку на шее, умопомрачительно забавную и головокружительно загадочную, выпуклую, будто капля гудрона, которая, кажется, в любо момент вязко стечёт по шее, а его кожа такая пупырчатая, что я вот-вот словлю приступ трипофобии; Зим перестаёт чувствовать что-либо – сейчас Зим- самое естество чувства, он пружинящий матрас под спиной, он долбящий человеческий член и спазматически сжимающиеся на плечах руки, он заходящийся в истеричных ударах кардиоспуч и та самая родинка на шее Диба. - Я всё, - непослушные губы выплёвывают бессмысленную, но сейчас такую исчерпывающе ёмкую фразу – Зим не уверен, что именно он имеет в виду, но, Зим готов поспорить, Диб понимает, когда, вытянувшись струной, позволяет шеллу втянуть свой член ещё глубже, сдавливая и впитывая порочные человеческие флюиды; Диб не ослабляет хватки на плечах, когда Зим дёргается в оргазменных судорогах и давится его именем, отрывистым и грубым для извилистого иркенского языка, не отпускает, когда омерзительная межвидовая сперма, грязно-розовая, густая, пропитывающая воздух похабной сладостью, заливает ноги и живот Зима, а кончик смортбласта обвивает яйца, словно надеясь выдавить ещё немного человеческого семени. Зим думает о космосе и о том, что путешествовать от одной туманности к другой можно гораздо быстрее, если ты хорошенько ускорен, когда шелл, наконец, милостиво выпускает Диб-член из своих тисков. - Как-то раз я трахал двух девочек под кислотой, и это было совершенно не то, - говорит Диб, ложась рядом. Он предлагает Зиму сигарету – Зим, к своему удивлению, отказывается, предпочтя лежать рядом и вдыхать человека, пока он курит, небрежно роняя пепел на простыни - всё равно их стоит постирать. - Второй заход можно, но попозже, - вдруг говорит Диб. – Не все организмы настолько превосходящие, - Диб хмыкает и тычет Зима в плечо, недвусмысленно поигрывая бровями на бласт, который отчего-то не планирует никуда убираться. Зим окидывает непослушный орган заинтересованным взглядом - сюрприз?: - Для непревосходящих организмов у Зима есть превосходящие таблетки, - замечает Зим. – Хватит на пару ночей… - Диб округляет глаза и хочет что-то сказать, но – от них у тебя накроются почки. - Господи, - Диб всхахатывает, качая головой, - ты не обидишься, если я откажусь до того, как у меня откажут органы? - Почки можно купить, потенцию – нет, - Зим пожимает плечами. – Дело хозяйское. - Полно других способов провести время. Кстати, - Зим думает, что, судя по тому, как резко Диб вскочил с кровати и метнулся к одному из стеллажей, с Диб-пружинами - в отличие от моих одеревеневших ног - всё в порядке, - чуть не забыл. - Имперский звёздный Разрушитель типа «Палач», - в голосе Диба неприкрытая гордость, а сам Зим растерянно вертит в руках продолговатый определённо фаллический космический корабль, остроносой громадой взрезающий воздух. - Земное производство? – деловито осведомляется Зим. – Не думал, что земляне на такое способны, хотя выглядит эта штука гротескно. Мне скорее не нравится. - Потому что не розовая, да? – хихикает Диб, за что заслуженно огребает полушутливый подзатыльник. - Молчать!- Зим поднимает съёмный верхний ярус и заинтересованно заглядывает внутрь открывшегося крохотного коридорчика. – Сколько здесь экипажа? - Сорок тысяч, - Диб, кажется, хочет продолжить, однако резко переводит взгляд на Зима, - подожди-ка. Подожди. Ты серьёзно не узнаёшь этот звездолёт? Зим долго и задумчиво трёт подбородок, свободной рукой рассеянно пробегая по глянцевым белым бокам, коготками зацепляясь за места склейки. - Сбор информации по земле - в том числе по таким масштабным правительственным проектам – обязанность Гира. А ты сам понимаешь, Гир… - Боже! – в этот момент Зима стукает, спуч до сих пор стучит и трещит, а мысли – как нагретый сахар в машинке-центрифуге, лезут ватой и подпирают стенки черепа изнутри, - только не говори, что за пять лет на Земле ты так и не удосужился посмотреть «Звёздные войны». Зим смотрит на Диб-дебила и думает, что действительно не собирается – да и не сможет сейчас говорить, поэтому лишь склоняет голову набок и наблюдает за говорливым Диб-языком, горячим и мефедроново-горьким, грациозно вгрызающимся в тонкие обветренные губы, стараясь не думать, какие грязные громкие стоны этот самый язык выпытывал получасом ранее, гравируя на содрогающемся шелле трёхбуквенное человеческое имя, грубое и отрывистое, но прогремевшее грандиозной симфонией оргазма по собственному телу. - Боже, боже, - единым гиперпространственным рывком Диб оказывается у своего рабочего стола и так же резко вновь оказывается у кровати с рабочим ноутбуком в руках, - ты обязан, просто обязан… - Зим так и не слышит, что именно он обязан, зато послушно поддаётся под мощный толчок, откидываясь на подушку; Диб устраивается рядом и сосредоточенно морщит нос, когда открывает браузер и судорожно-немыми пальцами вбивает «Нетфликс» очередное спасибо Гиру за то, что я запомнил название этого любопытнейшего сайта в адресную строку. Диб вновь принимается сумбурно говорить, Зим с трудом заставляет себя сконцентрироваться, но улавливает что-то про Тьму, Свет, два враждующих Ордена монахов-извращенцев, захват Галактики… - Захват Галактики? Мы это смотрим, - твёрдо говорит Зим, а Диб только смеётся и неловко треплет его между антеннами. Захват Галактики это хорошо. Правильный настрой, знаете ли, да и наблюдательский опыт – для общего кругозора, разумеется. Я ведь совершенно определённо и абсолютно решительно отказался от мыслей о захвате – вплоть до того дня, когда Вселенная наконец ляжет у моих ног, разумеется. - Части снимались в неправильном порядке, поэтому в последних трёх лажовые спецэффекты, - замечает Диб, устраиваясь рядом и накрывая их ноги одеялом. – В этом году они выпустят спин-офф, там будет про Звезду Смерти и… - Не торопи события, земной червь, - Зим делает вальяжный жест рукой, не отрывая настырно плывущего, но сосредоточенного до предела возможностей взгляда, от бегущего в космическую даль жёлтого текста - а то, - как там оно называется? а! - заспойлеришь. Хотя Смертельная Звезда звучит многообещающе. - Звезда Смерти, - машинально поправляет Диб, но Зим уже не слушает, вливая остатки разбегающегося внимания в происходящее на экране. Зим, удивляется Диб, непривычно молчалив во время просмотра; никаких возгласов или бурных жестов или дёрганий головой в сторону, на пол-оборота – Диб знает, Зим делает так, когда чем-то раздражён годы наблюдений, мой друг, годы наблюдений - лишь сосредоточенно-остекленевший взгляд и бледно-зелёные костяшки трёхпалой руки, безотчётно теребящей край одеяла. Ночь длинна и молода, а минуты сыплются, как мягкий сигаретный пепел сквозь пальцы; Диб думает о второй дороге, терпеливо ожидающей своего часа на тумбочке, но решает: к чёрту! - туда ей и дорога - склоняясь в пользу по-инопланетному прохладного бока и толпы гунганов с бум-бумами на экране. Минуты утекают, трансформируясь в рассеянный свет расс-свет где-то на востоке – будто луна лизнула край неба склизким молочным языком, а заодно прошлась и по векам Диба, ошалевшим от долгого отсутствия сна, ласково, но непреклонно склеивая их в рвано подрагивающую линию ресниц; Диб замечает, как Зим переключает на третий фильм уже самостоятельно, всё такой же беззвучный и непривычно погружённый во что-то с головой. - Разбуди меня ко второму уроку, - сонно роняет Диб, поджимая ноги к груди в привычную позу эмбриона. Зим удосуживается отвести взгляд от экрана, чтобы пригладить смешно топорщащийся щекотный хохолок. - Спи, человек. Я буду наблюдать. И, хотя когда веки Диба окончательно поддались расс-светному очарованию угасающей луны, обагрённые Миюки Зим-болты по-прежнему цеплялись за стремительно сменяющийся поток изображений – причудливые планеты, звездолёты, разноцветные мечи, космос, космос - Диб знал: Зим будет наблюдать за ним.

***

- Диб. Затёкший бок неприятно покалывает, а тело бросает то в жар, то в холод. Каждый раз как в первый, каждый раз – клятвенно последний. - Диб-вещь, проснись! Помните учебные пожарные тревоги в летнем лагере – мимолётное размытое воспоминание, блик раннего пубертата? Когда в сказочно взрослое время – два часа ночи – ты кутаешься в колючее одеяло и поджимаешь ноги от августовского зябкого ветерка, хотя двумя минутами ранее запойно глотал очередной крышесносящий сон – тогда они ещё снились; так вот, из этого самого сна тебя выдёргивала ядрёная пожарная сирена, воющая и немилосердная – боевой клич бунтарских подростков и карт-бланш для запретной прогулки в темноту. - Проснись, бля! Так вот помножьте этот злоебучий вой на десять и получите примерный звуковой диапазон отходного Зима в седьмом часу утра. - Диб, ты не поверишь! - и августовский зябкий ветерок, оказывается, умеет дуть июньским утром прямо в постели Диб сонно трёт глаза и пытается понять, куда канули последние несколько часов зачем вообще сон, если живёшь на ускоренной перемотке?. - Диб-вещь, они взорвали Звезду Смерти! - Сейчас шесть утра, Зим, - Зим, зараза, ни в одном глазу и затыкаться абсолютно не намерен, наоборот, едва не до боли сжимает щёки Диба меж ледяных зелёных ладоней и продолжает верещать до судорог пронзительно: - Звезду Смерти, Диб! Эти повстанцы, эти вонючие мерзкие выродки превосходной расы, низменные продажные черви и убогие комья грязи под сапогом Императора! Я смирился с тем, что в этой реальности превосходящая раса иркенов очевидно представлена проимперскими антропоморфами, но… Зим делает глубокий вдох. -- АаА-Ааа-ААа, Диб! И ещё этот Кеноби, ох как он меня бесит Диб, этот Кеноби, просто… - Угу. - И контрабандист определённо переоценен! - Мм-хм. - И Люк, он же террорист натуральный, прям как эти из «Нагилы», которые видео уморные снимают…. - ИГИЛ (организация не запрещена во Вселенной IZ, но запрещена на территории РФ), Зим. - Неужели тебе так безразлична судьба Галактики? - как там – кард-бланш на запретную темноту? в моём терминальном случае с этим проклятым инопланетчиком кард-бланш, очевидно, выдаётся, на тишину - а вот теперь Зим определённо встревожен, как же, Диб - и вдруг такая индифферетность, такая гнилая человеческая апатия, гвоздём царапающая мягкое нутро под ободранной диковинными химическими соединениями кожей, рваной лохмотьями, свисающей и нелепо болтающейся, как и сам Зим – между затёкшим никчёмным телом и плывущими форелью мыслями, между нагретой постелью и замёрзшими звёздами далёкой-далёкой галактики, между высшими существами и примитивной теплотой, ласкающей импланты, когда взгляд на миг задерживается на человеке, смешном, нескладном, но привычном и неотъемлемым из его, зимьей, жизни; пятый элемент, деструктивный элемент, возможно, ещё более деструктивны, чем сам Зим, но в чём они оба никогда не сознаются – ни друг другу, ни особенно даже себе. Да, Зим действительно встревожен. - Судьба может подождать до утра, - сонно бурчит Диб и заползает с головой под одеяло. До утра – это же совсем недолго. Как зажмуриться и отпить глоток воды. Как собраться с духом и выйти на первую весеннюю пробежку. Как задержать дыхание и броситься в бездонный омут с головой и падать, падать, падать, потому что в сравнении с ожиданием, предвкушением, вожделением этот самый первый шаг, которого так страшатся, так избегают – ничтожная йота в океане времене, йота переломная и поворотная, но всё ещё йота; и чем значительней событие, чем мучительнее и дольше ожидание, тем радикальней эта самая йота; и вот что я вам скажу: некоторые метафорические йоты стоят, чтобы ждать их всю жизнь. - Всё ещё не могу понять, как он так подло попал в эту злосчастную шахту со своего вонючего крестокрыла… - но Диб уже не слушает, угукнув и падающий, падающий, падающий в объятия Морфея или морфина. Потому что если ты всё-таки дождёшься, когда-нибудь ты проснёшься дома.