Уединение, отчаяние, искупление

«Ведь даже самый злонамеренный призрак – существо очень одинокое, брошенное во тьме, отчаянно желающее быть услышанным». Стивен Кинг, предисловие к роману «Сияние» «Простите. Если войдёте… Вы там умрёте». Аделаида Лэнгдон, «Американская история ужасов»

Каток расстилался перед Юри Кацуки огромной ледяной гладью, пока он тяжело дышал, приходя в себя после произвольной программы. Аплодисменты трибун слились в однообразный невнятный гул. Увидеть на них знакомые лица мешало освещение, слепившее, стоило поднять голову. Лицо Челестино, однако, он видеть мог. Оно выражало фальшивую радость и искреннюю гордость. Юри и сам чувствовал, что мог бы лучше. Впрочем, это относилось ко всей его спортивной карьере. Объявление его баллов Юри слушал невнимательно и не понял, почему Челестино так подскочил и замахал руками. Только когда тренер ощутимо потряс его за плечи, он поднял голову и увидел напротив своей фамилии цифру один. Юри неуверенно улыбнулся. — Но ведь впереди ещё два участника. — Только два! — казалось, ещё немного, и Челестино начнёт светиться. — Тебе гарантирован пьедестал! Юри был искренне этому рад, поэтому внешне поддержал восторги тренера, но про себя подумал лишь, что всё получится даже несколько красивее, чем он задумывал. Любая медаль станет достойным увенчанием… Леруа катался отточенно, Пхичит — блестяще. Юри ни секунды дольше не терзал себя надеждами. Бронза — уже предел всех мечтаний. Когда музыка закончилась и Пхичит застыл в триумфальной позе, Юри громче всех выкрикивал поздравления. После объявления баллов тот разрыдался от счастья и сиял сквозь слёзы сумасшедшей улыбкой. Такой и стала официальная фотография трёх лучших — Пхичит с мокрыми следами на щеках и светящимися глазами, Юри, обнимающий его за плечи и улыбающийся от тихой радости за друга, и хмурый Джей-Джей, выглядящий так, словно серебряная медаль — худшее проклятье в жизни. Праздновать в ресторан они с Челестино не пошли, к большому удивлению последнего. Из него всё ещё через край переливалась гордость, но она сменилась хмурой озадаченностью, когда Юри повёл его на набережную и молча уставился на медленно плещущиеся волны. — Слушай, Юри, — он осторожно положил подопечному руку на плечо, — я знаю, что это не предел твоих возможностей, но, чёрт возьми, сегодня ты был хорош! Если продолжать в том же духе, кто знает, на следующий год… — Извини, — прервал его Юри, по-прежнему уставившись на сероватую воду, — следующего года не будет. Я ухожу. Он наконец нашёл в себе смелость взглянуть на Челестино. Тот застыл с нелепой улыбкой, ещё не успев осознать смысл услышанного. — Но… Как… Юри! — возмущённо вырвалось у него. — Прости, — неловко повторил он. — Послушай, тебе только двадцать пять… — Мне уже двадцать пять, Челестино. Сколько лет я во взрослом туре? Девять? Своего лучшего результата я добился сегодня. Бронза в финале Гран-При. Неплохо для последнего сезона. — И что? Бросишь всё? Когда ты вышел на новый для себя уровень? — Мне повезло, — тихо проговорил Юри, уставившись в землю. — Ты это знаешь. Попович не приехал из-за травмы, а Иглесиа неожиданно плохо выступил. Это мой предел. Челестино только беспомощно открывал и закрывал рот. — Ты не можешь сказать ничего, что заставило бы меня передумать, — не без сочувствия вздохнул Юри. Тренер покачал головой и буркнул что-то себе под нос — должно быть, ругательство. — Что ж, — медленно произнёс он, — надеюсь, мои тренерские усилия не были полным провалом. Юри покачал головой и, охваченный жалостью к уже бывшему наставнику, крепко обнял его. Через несколько секунд они отступили друг от друга на шаг, мучительно придумывая, что ещё сказать. — Чем займёшься? — выдавил Челестино. — Сейчас полечу домой и буду отдыхать. А там посмотрим. Прощай, Челестино. — И ты, — тот отвернулся. Идя прочь по набережной, Юри, провожаемый сильным декабрьским ветром Марселя с моря и криками чаек, ещё долго чувствовал на спине разочарованный взгляд. * * * В Хасетсу из него, как и каждый год, сделали национального героя. В этот раз шумиха была даже больше обычной — всё-таки теперь Юри был призёром финала Гран-При. Увидев встречавшую его в аэропорте толпу поклонников, он почти пожалел, что не занял, как обычно, скромное место в середине турнирной таблицы. Родители были просто рады его возвращению, но Минако смотрела с осуждением и очень напоминала этим Челестино. Юри старался избегать её в первые дни после приезда, но она всё же зажала его в угол — а точнее, нагрянула без стука в его комнату и сразу спросила: — Почему? — Я устал, — честно ответил он. — Более однообразную карьеру, чем моя, сложно себе представить. Эта бронза была самым запоминающимся явлением. — Так почему ты ушёл, когда дела пошли в гору? — допытывалась она. — Не знаю, ради чего мне кататься, — сухо бросил Юри и всем своим видом дал понять, что этот разговор окончен. Дома он чувствовал себя чужим. Вдалеке от Хасетсу, на бесконечной череде турниров ему казалось, что стоит вернуться сюда — и всё обретёт смысл. Где-то в глубине души он даже малодушно надеялся, что перерыв будет временным, и к следующей осени он найдёт свою мотивацию и вернётся. Первые же несколько недель рассеяли это впечатление. Дома было нисколько не лучше, чем в разъездах. Хуже того, он тосковал по фигурному катанию — это стало ясно, когда во время чемпионата мира Юри не мог оторваться от просмотра, отчаянно желая тоже быть там и бороться за победу и в то же время понимая, что в этом мире места ему больше нет. Мысль о переезде впервые пришла в голову весной, когда он покупал новый телефон и случайно увидел сумму на своём счёте. Раньше он тратил деньги только на текущие расходы, особо не задумываясь, сколько их всего. Сейчас оказалось, что даже будучи середнячком, за карьеру он накопил приличное состояние. Такое, что хватило бы на собственный дом. Вторая половина апреля и май прошли в упорных поисках. Японию Юри откинул сразу — хотелось перемены обстановки. Не тянуло его и в Европу, которую он столько раз объехал, выступая на турнирах. Америка, напротив, прельщала — он был там всего два раза, когда жребий выпадал ехать на Skate America, и был почти уверен: там до него никому не будет дела. Именно то, что ему было нужно. Сложнее всего было сказать о своём решении семье. Было много слёз, обид, уговоров, и с каждым умоляющим взглядом Юри всё сложнее было отвечать твёрдым «нет». К началу лета он почти чувствовал, что его решимость поколебалась, а в конце июля нашёлся идеальный дом — совершенно случайно, он просто нажал на одно из навязчивых рекламных объявлений. — Дом в Миннесоте, — рассказывал он Юко. Она единственная из всех не пыталась уговорить его остаться, и он был безгранично за это благодарен. — Недалеко от города, но в тихом месте. Даже каток есть. И цена невелика. — Подозрительно невелика, — сказала она, изучив протянутую ей распечатку с сайта. — Да брось. Я думаю, никто просто не хочет жить в такой глуши. Там вокруг сосновый лес. Чудесно, да? — Юри, — она осторожно взяла его за руку, — меня беспокоит, что ты хочешь вот так уйти от всего. Он не мог на неё злиться, хотя хотел. — Это временно, — пообещал он, не зная, правду ли говорит. * * * Двухэтажный дом вырастал перед ним, величественный и одинокий. В воздухе стоял густой аромат сосен, усилившийся после недавней грозы. Юри огляделся по сторонам. По правую руку простирался лес, казавшийся бесконечным, хотя он знал, что уже через несколько миль чащу пересекает широкое шоссе. Пока он ехал сюда, цивилизация была близкой, но стоило выйти из такси, сделать несколько шагов, и дикая природа поглотила его, одурманила, заставила забыть, что он всего в получасе езды от Миннеаполиса. По левую руку стояли ещё два дома, не блиставших таким великолепием и более новых, но выглядящих вполне приветливо. Юри мысленно отметил, что надо узнать, кто его соседи. — Правда, красиво? — ослепительно улыбнулась Марси, риелтор, сопровождавшая его, и Юри не мог не согласиться. — Ну что ж, давайте зайдём. Высокое крыльцо и роскошная дубовая дверь придавали моменту торжественность. Оказавшись в просторном холле, Юри поразился причудливой игре света, падавшего из двух окон, и тени, отбрасываемой винтовой лестницей, уходившей словно в бесконечность. — Вам нравится? — Марси не умолкала, но её голос Юри слышал как будто сквозь слой воды. — Слушайте, а вы же Юри Кацуки? Фигурист? Серебряный призёр финала Гран-При? — Бронзовый, — машинально поправил он с лёгким раздражением, и не обращая больше внимания на риелторшу, шагнул вглубь дома, чувствуя, как буквально погружается в другой мир. За лестницей начинался широкий коридор, ведущий, насколько Юри мог понять, к гостиной на противоположной стороне дома. Слева от него, совсем рядом, был широкий дверной проём, справа такой же находился дальше, практически у гостиной. — Налево — кухня-столовая, — продолжала вещать семенившая сзади Марси. — А можно мне ваш автограф? — Хорошо, — безучастно согласился Юри, заворачивая в кухню. Он умел готовить, но не был страстным кулинаром, поэтому просто обежал помещение беглым взглядом, убеждаясь в наличии стола, стульев, микроволновки и плиты — этого было более чем достаточно. Кухня, конечно, выглядела необжитой, но отделана была тоже деревом, и на его природном тоне отдыхал глаз. Краем глаза он заметил, что Марси протягивает ему его фотографию — значит, непринуждённое узнавание было фарсом — и маркер, и расписался почти вслепую. Она вроде бы была в восторге. — Здесь одна из спален, — она махнула рукой направо, когда они снова вышли в коридор, но Юри проигнорировал дверь, разглядывая фотографии, висевшие на стенах. — Когда был построен этот дом? — он поднял бровь, увидев чёрно-белый снимок. — В 1920-м он был возведён семьёй Сноу как фамильная резиденция, — без запинки ответила Марси, словно читала по книге. Её лицо выражало готовность продолжить экскурс в историю особняка, но Юри жестом остановил её. Он знал, что когда-нибудь, в другой раз, обязательно заинтересуется прошлым дома и его обитателями, но сейчас он просто впитывал окружавшую его атмосферу, чувствуя себя так, словно вернулся домой после долгого отсутствия. Он никогда не был даже в этом штате, отчаянно настаивал разум. Они с этим домом нашли друг друга, шепнуло сердце. Остаток осмотра прошёл для Юри в полудрёме, как будто на ускоренной промотке — залитая светом из панорамного окна гостиная с камином и уютными диванами; тесная кладовая и несколько спален на втором этаже. Одна из них особенно приглянулась Юри: она несколько выбивалась из общего дизайна, была чуть мрачнее. Обещала спасительный покой. Мысленно он уже называл её своей. — Две ванные комнаты, — продолжала расхваливать дом Марси, когда они уже спускались обратно. — Прекрасная отделка всего дома. А видели резные перила? Юри с удивлением взглянул на них, потом на риелторшу и понял, что её энтузиазм надо как-то успокоить. — Знаете, я склоняюсь к тому, что куплю этот дом. Мне здесь нравится, — он искренне улыбнулся. Она едва не подскочила от радости. Её поведение начинало внушать опасения, но Юри решил, что Марси просто была слегка не в себе. Что ж, по крайней мере, в неприветливости её нельзя было упрекнуть. — Хотите взглянуть на каток? У него есть система искусственного охлаждения. При небольшой плюсовой температуре вполне можно кататься. Юри вежливо отказался. При одной мысли о коньках неприятно кольнуло в груди. Он нахмурился — что это было, сожаление? Расставание со спортом стало и избавлением, и проклятием. Может быть, ему не стоило специально искать дом с катком, чтобы лишний раз не терзаться, но он прекрасно знал: однажды непременно почувствует зов льда. — Давайте поедем в город и оформим сделку сегодня же, — предложил он. — Все мои вещи в отеле, нужно только перевезти. Марси обрадованно кивнула. * * * На следующее утро Юри вышел на высокое крыльцо, вдыхая аромат сосен и не до конца веря, что находится не в опостылевшем Хасетсу, а на другом конце планеты, и при этом чувствует себя настолько счастливым. — Доброе утро, — донеслось сбоку. Из ближнего к нему дома вышла женщина, уже не молодая, но не утратившая обаяния. Её светлые волосы несколько по-старомодному обрамляли голову кудрями, и извилистой струйкой поднимался дым от сигареты, зажатой в зубах. Юри сошёл с крыльца и приблизился к ней. — Здравствуйте. У нас не было времени познакомиться. Юри Кацуки, ваш новый сосед. Женщина не изменилась в лице, но это его не удивило — вне круга поклонников фигурного катания его едва ли знали. — Констанс Лэнгдон, — приветливо улыбнулась она. — Не могу поверить, что этот дом всё-таки купили, — Юри вопросительно поднял бровь, и она пояснила: — Простоял пустым больше двадцати лет. Это объясняло вчерашнее рвение риелторши, и Юри немного успокоился. — Почему же его никто не покупал? — поинтересовался он. — Прекрасный дом. — Глушь, — пожала плечами Констанс. — Восемнадцать миль от Миннеаполиса, но кажется, что все сто. Не всем по душе тихая жизнь. — Что ж, — пробормотал Юри скорее себе, — я как раз ищу тишины. А кто живёт в том доме? — обратился он к Констанс уже громче. — Хармоны — Бен, Вивиен и их дочь Вайолет. Она в этом году идёт в колледж, и в сентябре они переезжают. Я думала, что мы останемся тут одни, но появились вы. — Мы? — переспросил он. — Ах да, я не сказала. У меня двое детей, Эдди и Тейт. Тейт — ровесник Вайолет, и боже, какая тут разворачивалась любовная драма, — она усмехнулась и закатила глаза. — Теперь девочка уезжает, и мой сын ходит как в воду опущенный. Ничего, переживёт. — А мистер Лэнгдон? — Юри было немного неловко расспрашивать, но любопытство перевесило. — Разведена, — равнодушно бросила она, но тут же оживилась и подмигнула: — А миссис Кацуки? — Такой пока нет, — он почувствовал, как слегка краснеет. Они помолчали, а потом Констанс отрывисто сказала, не глядя на Юри: — Как бы я ни была рада вашей компании, не стоило вам покупать этот дом. Особенно если будете жить один. Одиночество может свести с ума. Впрочем, — заметив его изумлённый взгляд, она откашлялась, — извините. Лезу не в своё дело. — Тут случалось что-то плохое? — напрямую спросил Юри, чуть хмурясь. Констанс закусила губу, отбрасывая докуренную сигарету. — Ничего такого. Просто ваш дом… Всегда был мрачноватым на мой вкус. — Как давно вы здесь живёте? — не сдержавшись, спросил Юри, и Констанс мрачновато усмехнулась. — Слишком давно. В дом он вернулся не обеспокоенным, но выведенным из равновесия. На всякий случай Юри обошёл оба этажа, сам не зная, что ищет, но все комнаты встречали мягким утренним светом и безмятежностью. Пожав плечами, он спустился на кухню и начал варить себе кофе, думая, что местные — странные люди. * * * Лето незаметно подошло к концу, и природа перетекала к осени день ото дня. Трава на лужайках выгорела и пожухла, солнце стало появляться над горизонтом всё позже и грело всё меньше. По ночам становилось прохладно, и часто Юри не поднимался в свою спальню на втором этаже, а оставался на ночь в гостиной, разжигая камин и глядя на огонь, пока не засыпал. Тридцать первого августа уезжали Хармоны. За время своего пребывания в доме Юри редко заговаривал что с ними, что с Лэнгдонами, и не видел смысла выходить провожать их. В окно одной из пустовавших спален на втором этаже он наблюдал, как прощались Вайолет и Тейт. Даже с расстояния было понятно, что она плакала, а он, хоть и тоже был расстроен, улыбался и подбадривал её. Перед тем, как она села в машину, Тейт притянул её к себе за талию, и они слились в долгом поцелуе. Но через несколько минут Хармоны всё же уехали, Констанс и Эдди ушли в дом, а Тейт ещё некоторое время стоял посреди просёлочной дороги и вглядывался в пыль и сосны. Юри отошёл от окна с тихим вздохом. Им едва ли стукнуло восемнадцать. Ему было двадцать пять, и, конечно, у него были какие-то отношения, но… Желания не быть изгоем, не отставать от других в них было гораздо больше, чем настоящих чувств. Некоторые его знакомые по туру, в том числе и моложе него, уже обзаводились семьями, а Юри не мог найти человека, рядом с которым захотелось бы задержаться. Дни он проводил праздно, чего никогда раньше не мог себе позволить. В одну из первых же своих поездок в Миннеаполис он записался в библиотеку и стал регулярно брать там книги, читая всё, на что падал его взгляд. Он писал и звонил родным и друзьям в Хасетсу. Они явно скучали, он — не очень. Свободного времени всё равно оставалось много, даже слишком, и однажды он поймал себя на том, что с нетерпением ждёт наступления похолодания, чтобы можно было залить каток и впервые за долгое время выйти на лёд. После прошлогоднего финала Гран-При он несколько раз вставал на коньки в Хасетсу, но это быстро надоедало, начинало тяготить, и с наступлением весны он окончательно прекратил попытки. Теперь же казалось, что он отдыхал от катания слишком долго. Долгожданный холод наступил скорее, чем можно было ожидать, — в начале октября. В свою спальню ему пришлось купить обогреватель, когда он осознал, что совсем перестал там ночевать, но даже с ним, проснувшись однажды утром, Юри почувствовал перемену за окном, а поднявшись на постели, увидел, что стекло покрывала морозная роспись. Не откладывая, он позвонил рабочим, и к полудню каток уже сиял нетронутым слоем льда. Каток находился слева от дома и чуть поодаль, ближе к лесу: сосны подступали к его дальнему краю. От дома к нему вела диагональная аллея клёнов, и сейчас у Юри в глазах рябило от их пёстрых листьев. Сразу за катком начиналась территория, принадлежащая Лэнгдонам, но с их стороны была высажена узкая полоска деревьев, и чувства, что за ним наблюдают, не было. Завязывая шнуровку на коньках, Юри осознал, что у него дрожат руки. Выходя на лёд, он в спешке едва не споткнулся о бортик. Он заставил себя на минуту остановиться, чтобы выровнять дыхание, а потом словно нырнул, позволяя льду окружить его, и выехал на середину площадки. Первые несколько минут Юри осторожно проверял, помнит ли его тело отработанные годами движения. Все шаги и вращения удавались словно сами собой, а через некоторое время он, осмелев, даже выполнил тройной аксель. Длительный перерыв, конечно, всё равно сказывался в некоторой онемелости мышц, но в целом Юри чувствовал, что вернулся в свою стихию. На катке как будто даже легче дышалось, и голова чуть кружилась от неотступного соснового аромата. С удивлением он понял, что почти никогда не катался под открытым небом — может, всего раза три за все эти годы, когда друзья зимой шли на публичный каток и особенно настойчиво тянули его за собой. И Юри уж точно не приходилось оказываться на льду в окружении осенней природы, среди кружащихся над головой красных листьев, под жемчужно-серым небом. Неуверенно он стал вспоминать свою прошлогоднюю короткую программу, воспроизводя музыку в голове. Это была инструментальная версия “Feeling Good”, под которую Юри катался, отдавая движениям всю свою любовь к фигурному катанию, всё наслаждение, получаемое от удачного прыжка или головокружения при стремительном вращении. Видимо, он наслаждался недостаточно сильно — на Гран-При он получил не провальные, но низкие для себя оценки за артистизм и, к тому же, упал на четверном флипе. Почти безупречная произвольная программа и ошибки соперников позволили ему попасть на подиум, но Юри был недоволен собой. Сейчас не было ни скованности, ни неуверенности в себе, преследовавших Юри на протяжении всей его карьеры. Летя по льду, он жалел лишь о том, что в этот момент его не видит Челестино. Неужели он был способен на такую лёгкость только без единого свидетеля? Только вне соревнований и света софитов? Юри тряхнул головой, избавляясь от сомнений. Важна была только эта пойманная минута, и он катался, как никогда прежде. Завершив программу, он вдруг ощутил на себе взгляд. Вздрогнув, Юри огляделся. Солнце стояло в зените и освещало насквозь как сосны в лесу, так и клёны аллеи. Никого не было. Но Юри по-прежнему чувствовал, как кто-то на него смотрит. Он повернулся вокруг своей оси, и на долю секунды ему даже показалось, что он различает внимательные и печальные глаза, но стоило сфокусировать взгляд — и стало ясно, что у него просто разыгралось воображение. Он бездумно сделал ещё несколько кругов по катку, отрабатывая разные шаги, но душевный подъём прошёл, и Юри захотелось уйти. Не без сожаления он подъехал к выходу, уже точно зная, что скоро вернётся обратно, потому что на льду он — опять — оставлял своё сердце. * * * Этой ночью Юри плохо спалось. Он долго думал о других фигуристах, о том, кто покажет что-то выдающееся в новом сезоне. Может, наконец «выстрелит» Лео де ла Иглесиа — от него ждали этого не первый год. Может, Пхичит на волне прошлогоднего успеха и выигранного Чемпионата Мира продолжит покорять вершины. Может, Жан-Жак соберётся и сделает последний шаг, отделяющий его от золота… С первого этажа донёсся негромкий, но отчётливый стон. Юри, уже проваливавшийся в сон, вздрогнул и прислушался. Стон повторился, и ему показалось, что звук идёт прямо снизу. Под ним была единственная спальня первого этажа, в которую он толком не заходил: он не мог этого объяснить, но она производила неприятное впечатление, в отличие от всего остального дома. Если бы он верил в ауру, то сказал бы, что у этой комнаты она неблагоприятная. Стоны продолжались ещё минуту и стихли, но вместо них послышалось рыдание и какие-то приглушённые слова. До этого момента Юри ещё мог списать всё на ветер, но эти звуки явно издавал человек. Нахмурившись, он пытался сообразить, что делать, внутренне жалея, что в доме нет никакого оружия. Наконец всё же встал, взял фонарик и, стараясь ступать как можно тише, вышел на лестничную площадку. Внизу несколько секунд было тихо, но потом беспорядочная речь возобновилась. Юри попытался разобрать отдельные слова, но это было непросто. Почудились «предатель» и «вечность», но он мог ошибаться. Беззвучно ругнувшись, Юри стал спускаться. В холле не было ни души. Из-под двери задувал холодный ветер, и Юри поёжился, переступая босыми ногами по паркету. Кругом была чернота, и казалось, что даже луч фонарика едва-едва рассеивает её на расстояние вытянутой руки. Скрип за спиной заставил Юри подскочить. Он резко повернулся — дверь в спальню, видимо, только что распахнулась, и на пороге благодаря светившей в окно комнаты луне можно было смутно различить очертания тонкой фигуры с растрёпанными волосами — то ли коротко стриженная девушка, то ли худой подросток. Фигура, не двигаясь с места и не говоря ни слова, подняла руку и наставила палец на Юри. Он невольно задрожал и попятился к лестнице. Трясущейся рукой нащупал перила и кинулся вверх. Фонарик выпал из ослабевших пальцев, но это волновало Юри в последнюю очередь. На верху лестницы он едва успел затормозить и не врезаться в высокого мужчину в длинном плаще. Остолбенев и открыв рот, он в ужасе наблюдал, как тот, словно не касаясь земли, поворачивается к нему спиной, открывая уродливое лицо, торчащее из затылка. Лицо оскалилось и прошипело: — И он тоже… Юри, наконец вновь нашедший в себе силы двигаться, от ужаса шарахнулся назад, не удержал равновесие и почувствовал, что медленно падает затылком вперёд. Он закричал, боясь удара о ступеньки, зажмурился, а потом открыл глаза и подскочил на своей кровати. Он бешено огляделся вокруг — его спальня была пуста. Фонарик лежал на тумбочке, но почему-то был включён. Юри схватил его трясущейся рукой, светя во все стороны вокруг себя, но никого не было. Дрожа, он выглянул из комнаты. На лестничной площадке, залитой лунным светом, тоже не было ни души. Пересилив себя, Юри спустился на первый этаж. Дверь спальни была распахнута, но никакой фигуры он не увидел. — Открыло ветром, — сказал он вслух и немного успокоился от звука собственного голоса. Было три часа ночи, но сон как рукой сняло, и Юри пошёл на кухню, решив выпить чашку зелёного чая в надежде успокоить расстроенные кошмаром нервы. Странно — до этого дня он спал в этом доме, как убитый, и всегда чувствовал себя в безопасности. Сейчас же, хоть он и понимал, что проснулся, всё же нервно оглядывался по сторонам и зажёг больше света, чем было нужно. Отхлебнув горячий чай, он понял, что всё это время его трясло от холода. Выпив кружку до дна, он налил себе ещё одну и просидел с ней до рассвета, после чего, едва переставляя ноги, добрёл до гостиной, повалился на диван и крепко заснул под пение утренних птиц. * * * Кленовую аллею Юри преодолел почти бегом, облегчённо вздохнув, когда из-за деревьев блеснула ледяная гладь. Бешено колотящееся сердце начинало успокаиваться. — Тяжёлый день? — он вздрогнул и оглянулся. Констанс курила прямо у низкого чёрного кованого заборчика, разделявшего их участки. Она улыбалась, но взгляд, устремлённый на Юри, показался ему напряжённым. — Просто плохо спал, — Юри тоже выдавил улыбку. — Очень ветреная ночь. Двери хлопали. Она просто кивнула с понимающим видом, а ему вдруг захотелось рассказать, как всё было на самом деле, но Юри сумел остановить себя: не хватало только прослыть в семье Лэнгдонов неуравновешенным психом, вздрагивающим от каждого шороха. — Как ваши дети? — спросил он, только чтобы поддержать вежливую беседу. — Неплохо. Тейт взял свободный год и бездельничает, Эдди сейчас в школе в городе. Про себя Юри задался вопросом, на какие средства существуют его соседи, но вслух, естественно, ничего не сказал. Констанс, видимо, почувствовала его неловкость. — Вижу, вы собирались кататься, — она кивнула на коньки в его руках. — Не буду мешать. Юри попытался промямлить что-то о том, что он не возражает, но это было неправдой, и Констанс только усмехнулась. — Я была знакома с фигуристами и раньше. Вам нужно сконцентрироваться. Я буду отвлекать. — Спасибо, — растерянно крикнул он ей в спину. Каких фигуристов и когда она могла знать? Об этом стоило как-нибудь спросить, но не сейчас, когда лёд тянул его к себе, словно магнитом. Юри почувствовал себя спокойнее с первых же движений. Мир вокруг словно исчез, и остался только он сам и этот каток. В эту секунду он готов был кататься вечно, раз за разом повторяя одни и те же шаги, повороты, прыжки. Кошмар казался бесконечно далёким, а его подробности, продолжавшие терзать и наяву, наконец стали стираться из памяти. Юри снова откатывал свою короткую программу, и этот каток будто заряжал его энергией, вкладывал грацию в каждое движение. Юри знал: фигурист должен высекать изо льда искры и творить искусство, но сейчас казалось, что сам лёд обступает его со всех сторон и вытачивает из него что-то новое — абсолютный шедевр. Через два часа он с большой неохотой и сжимавшимся от плохого предчувствия сердцем вернулся в дом, который почти показался ему чужим. На диване в гостиной валялась книга: у Юри была привычка читать везде, и захватившее его произведение не раз путешествовало по всему дому, потому что от него не хотелось отрываться ни на секунду. Сейчас он читал «Сияние» Кинга — не то чтобы сильно любил жанр ужасов, но на прошлой неделе в библиотеке ноги сами привели его к этой книге, а интуиции Юри доверял. В конце концов, если она на этот раз подведёт его, ничего страшного не случится. Повинуясь интуиции, он выбрал и этот дом — даже не интуиции, а необъяснимому внутреннему тяготению. Юри всё ещё ощущал это тяготение, несмотря на явственно смешавшийся с ним страх. Всю свою жизнь он избегал рисков. Почему же сейчас был не в силах отвернуться от чего-то неизвестного, но несомненно опасного? Юри тряхнул головой. Возможно, он себя накручивал из-за глупого кошмара. Он пообещал себе как-нибудь порыться в истории дома, чтобы убедиться, что в ней ничего криминального, и успокоиться. Зажав книгу локтем, он лениво побрёл на кухню, чтобы по-быстрому приготовить себе обед и снова нырнуть с головой в атмосферу зловещего отеля и заточённой там семьи Торранс. * * * В два часа ночи Юри понял, что боится закрыть глаза. Каждый раз, как он начинал проваливаться в сон, он тут же снова резко распахивал веки: опасение повторения вчерашней ночи было сильнее желания спать. Он не мог до конца понять, почему этот кошмар так встревожил его: плохие сны снились и раньше — в минуты стресса, такие, как экзамены в школе или крупные соревнования. Но этот ощущался слишком реальным. В надежде уснуть Юри хотел спуститься в гостиную, но замер на лестничной площадке, словно скованный. Покачав головой и ругая себя, он направился в спальню, расположенную напротив его комнаты. В сторону дома Лэнгдонов выходило панорамное окно, и даже ночью здесь не было кромешной темноты — скорее, мягкий полумрак. Юри забрался с ногами в кресло и бездумно уставился вдаль, за бывший дом Хармонов, где тоже простирался сосновый лес вплоть до самого горизонта. Мелькнула мысль почитать, но вряд ли «Сияние» в эту минуту благотворно сказалось бы на его психике. В следующий раз, подумал он, нужно взять что-то более жизнеутверждающее. Его глаза стали закрываться, и дома и лес постепенно расплывались, становясь неотчётливыми пятнами на фоне сизого неба. Со стороны лестницы что-то скрипело… Юри едва не упал с кресла, осознав, что слышит шаги — кто-то поднимался по лестнице, размеренно и монотонно. Он вскочил на ноги и прислушался, не зная, что делать. Шаги приближались, и ему почудилось хриплое дыхание. — Кто здесь? — заорал он на весь дом, теряя самообладание. Единственным ответом был участившийся хрип. Кто-то или что-то подошло уже к самой двери. Юри неожиданно разозлился, в первую очередь на самого себя. — Провалитесь! — он распахнул дверь ногой и застыл, тяжело дыша. В коридоре никого не было. Казалось, что часы на стене тикают слишком громко, отсчитывая каждый удар его сердца. Юри тихо выругался, стыдясь своей вспышки, и подумал, что теперь заснуть не удастся наверняка. Он вернулся в комнату, прислонился лбом к холодному стеклу. За окном всё выглядело спокойно — ночи не было дела до того, что Юри Кацуки медленно сходит с ума. Его взгляд упал на лёд катка, чуть мерцавший в слабом освещении звёзд и луны. Он выглядел умиротворяюще. Через пять минут Юри, полностью одетый и с коньками в руках, быстрым шагом двинулся к катку. Ему нужно было почувствовать себя в безопасности, и на открытом воздухе сразу стало легче, будто до этого дом мешал ему дышать. Руки слегка дрожали, пока он разбирался с пультом, включавшим фонари вокруг площадки. Наконец нужная кнопка нашлась — и лёд отразил тускловатый, но ровный жёлтый свет. Этого было вполне достаточно, чтобы проехать несколько кругов, не выполняя сложных элементов, и прочистить голову. С первых же секунд он снова почувствовал на себе взгляд. Юри напрягся, но почему-то это ощущение, что за ним наблюдают, не вселяло тревогу. Как будто на него смотрел хороший друг, никогда не пожелавший бы зла. Ангел-хранитель. Он не знал, откуда пришла эта мысль, но она казалась правильной. Когда спустя полчаса он вернулся в дом, атмосфера в нём всё ещё чувствовалась враждебной, но Юри это больше не волновало — его защищала какая-то невидимая сила. Поднявшись в спальню, остаток ночи он провёл в безмятежном сне без единого кошмара. * * * Каток стал больше, чем просто побегом от гнетущей тяжести дома, — он стал священным местом, дарившим защиту, и на следующий день Юри преодолевал ведущую к нему аллею бегом. Разум спросил, зачем оставаться там, где он не чувствует себя в безопасности. Сердце упорно тянуло к изрезанному шрамами льду. На этот раз чувство пристального взгляда появилось ещё до того, как он вышел на лёд. Юри решил не обращать на это внимания и спокойно проехал дорожку шагов, стараясь прочувствовать и сделать плавным и грациозным каждое движение, как будто тренировался для выступления. Когда он перешёл к прыжкам и идеально приземлился из четверного флипа, то краем глаза увидел, что не один. Резко затормозив, Юри повернулся. Сбоку, опираясь на бортик, стоял высокий светловолосый мужчина — его ровесник или немного старше. Поняв, что его заметили, он улыбнулся, но голубые глаза остались слегка печальными, и он не отрывал взгляда от Юри. — Здравствуй, — в полной тишине его голос, хоть и негромкий, заставил вздрогнуть. — Я Виктор.