***
— Что такое «тленотворный»? Сверкнув на солнце серебристым чешуйчатым боком, небольшая рыбка показалась на поверхности воды, звонко плеснула хвостом, подняв в воздух веер сверкнувших радугой капель, и скрылась на глубине. Аплодируя её прыжку, застрекотали в дрожащей духоте знойного полудня кузнечики. — «Тлетворный», — терпеливо поправила меня Серена, с сосредоточенным видом опуская ноги в холодную речную воду. — Это значит — плохой. Снова брызнуло в воздух радугой, на этот раз из-за шумного баловства болтающей ногами в воде Серены. Я, растянувшаяся на тёплых шершавых досках старого лодочного причала, лениво перевернулась на спину, подставляя лицо жаркому солнцу и прохладным брызгам. — А как личность может расслоиться? — задала я новый вопрос. — Как лук? Серена звонко засмеялась в ответ. Я недовольно насупилась, снизу вверх глядя на сестру. — Ну, не смотри так, лучок, — беззлобно улыбнулась она. — Почему бабушка не объясняет тебе значение этих слов сама? — Говорит, большая уже, сама должна знать, — проворчала я. На своих уроках бабушка всегда говорила таким сложным и непонятным языком, заставляя меня заучивать кодекс, как заклинание. А я ненавидела тратить на это драгоценные ночи, которые можно было провести с Сереной на речке, в небе или даже — в другом мире! Кому захочется вместо такого сидеть в душной тёмной комнате перед похожим на трон снежной королевы креслом бабушки и зубрить непонятные слова? Точно не мне. А Серена, наконец, ответила. — Они хотят, чтобы ты больше не была Ди…***
— Они хотят, чтобы ты больше не была Алисой, — Ди произнесла эти слова с такими глухим отвращением и затаённой злостью, что мне стало не по себе. В животе свернулся тугой комок, а по спине пробежали мурашки, которые я попыталась списать на озноб, нервным движением принимаясь вновь выжимать подол мокрого насквозь платья. Солнечный свет, падавший сквозь незастеклённые окна в каменном куполе, вдруг растерял своё тепло и перестал согревать. — Я всё равно не понимаю… — тихо призналась я, расправляя влажную ткань юбки на тёплой каменной плитке пола. — Как я могу перестать быть собой? — Ну, наяву-то ты никакая не Алиса, — заявила Ди тоном, не терпящим возражений. Я частенько слышала такой от матери или бабушки, когда речь шла о необходимости прибраться в комнате, идти к зубному или есть меньше конфет. — Ты какая-нибудь там Маша или Даша, которая точно не живёт в башне и не кувыркает мир, — она скрестила руки на груди, с важным видом глядя на меня и, кажется, чего-то ожидая. Не понимая до конца, чего она хотела, я попыталась оправдаться: — Я не Маша и не Даша, я… — Стой! — оборвала вдруг Ди моё бурчание. Прижав палец к губам, она шикнула, ещё раз призывая к тишине. Я испуганно огляделась, напряжённо прислушиваясь и готовая в любой момент вновь услышать жуткие звуки сирен. А Ди кашлянула, привлекая внимание. — Нельзя рассказывать о явной себе, — укоризненно сказала она. — А спрашивать других невежливо, так что я тебя, если что, не спрашивала. — Почему невежливо? Почему нельзя? — пристыжённо спросила я, чувствуя, как заалели от стыда и неловкости щёки. — Ночная ты — это совсем другой человек. С этим, в общем-то, и пытаются бороться охотники, но не суть сейчас, вот, короче, есть Алиса и какая-то Маша, — Ди вытянула вперёд руки и щёлкнула пальцами, зажигая над ладонями два шарика света. Заворожённо я смотрела, как они принимают формы крохотных человечков, в одном из которых я узнала себя. Вторая незнакомая и ничем не примечательная девочка была, как я догадалась, условной Машей. — И вы разные. Да, у вас есть сходства, но вы скорее сёстры, чем один человек. Сон Алисы отличается от сна Маши, она по ночам ходит за хлебом, опаздывает в школу и, не знаю там, стирает носки. Я скривилась. Ди, заметив это, удовлетворённо кивнула и, небрежно взмахнув рукой, развеяла Машу на ворох стремительно погасших искр. — Зато у Алисы… — она заговорщически подмигнула мне и, выдерживая паузу, сложила ладони, над которыми парила моя миниатюрная копия, лодочкой. — Есть её башня… Крошка-Алиса закружилась в танце со своими фарфоровой куклой и старым плюшевым тигром между рассыпанных по полу подушек. — Искажёнка… Я заворожённо смотрела на бегущую вприпрыжку девочку, мимо которой проносились вроде бы знакомые городские пейзажи, но то тут, то там мелькали рядом сказочные странности вроде магазина волшебных палочек, живых мыльных пузырей в форме кошек и левитирующих фиолетовых ромашек. — Целый веер миров… В стремительно сменяющем друг друга калейдоскопе сцен я успела заметить себя летящей на спине огромного радужного ската, бегущей куда-то по узкому витражному мосту, скатывающейся с вычурной ледяной горки, отщипывающей кусочек от дома, сложенного из густого мягкого облака… — Ты всё это видела? Или придумала сейчас? — не сдержав восхищения, скромно спросила я. Ди добродушно хмыкнула: — Видела. Я много где была. Я почувствовала укол зависти и поспешно опустила взгляд, делая вид, что рассматриваю узор из зеленоватых прожилок на полу. Ещё не хватало, чтобы Ди это заметила. — Если не попадёшься охотникам, тоже сможешь это увидеть, ходить по пустотам просто. Я тебя научу, — доверительно пообещала Ди, как будто я её об этом просила. Мне, конечно, хотелось бы… но было нельзя. — Только Алису научу. Не Машу и не Дашу, они не смогут. Алиса тоже не сможет. Мысль эта горьким комом встала в горле, застлала глаза мутной пеленой слёз. Это всё не для меня. Я всё испорчу. Растоплю ледяные горки, лопну мыльные пузыри, развею дома из облаков. Я попыталась срочно сменить тему, стараясь, чтобы голос мой не выдавал предательской внутренней дрожи. — Но я так и не поняла, почему нельзя рассказать про явную себя. Ди, увлечённая своими рассказами, перемены моего настроения не заметила и охотно принялась пояснять: — Потому что сны — это сны, а явь — это явь. Вдруг мы с тобой наяву знакомы и это ты меня на прошлой неделе очкастым кроликом обзывала? Вот и как нам после этого дальше дружить по ночам, а? Я опешила от её слов настолько, что не сразу нашлась, что сказать. Подняла на Ди удивлённый взгляд, пытаясь понять, не шутит ли она, и совсем забыв, что я вообще-то прячу от неё слёзы. Ди улыбалась, широко и с уже становящейся мне привычной беззлобной хитринкой. — А мы… дружим? — неуверенно спросила я, вся внутренне съёжившись в ожидании неизбежного отказа. Ди в ответ засмеялась, легко и беззаботно. — Конечно, дружим! Я неуверенно улыбнулась ей, запоздало замечая то, что ускользнуло от внимания нас обеих. Мои непролившиеся слёзы просочились в реальность. В совершенно безопасном месте, где не могло и не должно было случиться ничего плохого, из купели с чистейшей водой падали вверх крупные прозрачные капли кислоты, разъедавшей цветной витраж купола нашего убежища.***
За много лет это место совсем не изменилось. Всё та же вечно открытая калитка, всё то же заросшее виноградом двухэтажное здание, всё тот же герб с масками Мельпомены и Талии над рассохшейся периодически разбухающей дверью. В это время года она открывается легко. Что же, логово охотников, встречай своего блудного птенца, из которого ничего путного не выйдет. Пожилая консьержка сидит за крохотным столиком, а за ней белеет распечатанное на принтере объявление, что без сменки на занятия никого не пустят. Усмехаюсь своим воспоминаниям о том, как действительно демонстрировала этой женщине мешок с балетками. Она неопасна, она человек, который видит обычный сон об обычной работе. Другой охраны здесь нет, стоит только стандартный охотничий купол — на их территории не выйти в другой мир. Театралам нечего бояться: в этой студии нет ничего ценного или стратегически важного, по крайне мере, так они думают. Я с ними, в общем-то, согласна, но всё равно вернулась сюда, чтобы украсть. Для того, чтобы пройти мимо консьержки, достаточно буркнуть приветствие и бросить, что я за сестрой. Занятия самых младших должны вот-вот кончиться, в гардеробе — который тоже совсем не изменился — уже сидит на немногочисленных стульях несколько родительниц. С раздражением вспоминаю, как из-за таких вот женщин в гардеробе всегда было тесно, а класть свои вещи приходилось на пол, потому что стульев не хватало. Но, чтобы не привлекать внимания, я заставляю себя сесть. Глубоко вдыхаю запах масляной краски, въевшийся в эти стены — ремонт здесь не делают годами, но пахнет всегда так, что боязно коснуться стены и испачкаться. Ничего не изменилось, и от этого осознания тошно. Хотя, может быть, дело в запахе и духоте. Окна здесь никогда не открывают. Тревога слабо колет в затылке при этой мысли. Я это окно, если понадобится, тоже не открою. Если бежать — либо обратно мимо консьержки, либо прорываться вперёд и вверх, на второй этаж, в зал. Если за время моего отсутствия они не заделали там окна. Но всё это неважно, конечно. От неопытного театрала уйти можно и пешком. С опытным не сделаешь и шага к окну. Хорошо, что это всего лишь детская театральная студия, а не настоящий охотничий штаб. Кроме Постановщицы здесь охотников не бывает. А Постановщице я изо всех сил постараюсь не попасться на глаза… Сверху доносится топот и счастливые визги. Вздрагиваю всем телом, с трудом подавляя желание вскочить на ноги. Отсчитываю секунды. Раз. Два. Самые быстрые вваливаются в раздевалку на три. В помещении мгновенно становится тесно, в гардероб вваливается стайка щебечущих воспитанников студии — будущие охотники вперемешку с теми, из кого ничего путного не выйдет. Посреди поднявшейся суеты я встаю, уступая место растерянно оглядывающейся рыжей девчушке, прижимающей к груди яркую розовую курточку. Пробираясь между переобувающимися детьми и их замотанными матерями, я пытаюсь не торопиться, но буквально кожей ощущаю, как приближается Постановщица. Как она ступает на первую из двадцати скользких ступенек, как кладёт руку на гладкие холодные перила. Её присутствие ощущается огнём, сердце испуганного птенца ускоряется, перемалывая и выплёвывая воспоминания. Я добираюсь до неприметной двери, ведущей на чёрную лестницу. Коротко оглядываюсь, на мгновение встречаюсь взглядом с рыжей девчушкой, которая всё ищет кого-то глазами. Ничего опасного. Даже если она и взглянула, ей меня не узнать. Поворачиваю ручку и просачиваюсь в царящую за дверью гостеприимную тьму. Огонь и Постановщица остаются позади. Обрываю мысленный счёт. Начать бы новый, но я понятия не имею, сколько времени охотница проведёт за болтовнёй с родителями, которым не терпится узнать об успехах своих детей. Потом она поднимется — но не в гримёрку, а в свой кабинет, выпить чаю. Непременно чёрного, непременно с клубникой. Мне к тому времени надо быть уже далеко. Приходится двигаться на ощупь. В кромешной тьме — свет не горит, а окон на этой лестнице нет — я нащупываю ногой первую ступеньку лестницы. Кажется, их тут тоже двадцать, по десять на пролёт. Смело шагаю через одну. Скольжу пальцами по перилам. Приближаться к стене нельзя — раньше там висели картины, если я собью одну ненароком, меня наверняка услышат. Зажечь бы свет, но я уверена, что искажение реальности почувствуют. Театралы могут не заботиться об охране и быть сколь угодно самоуверенными, но позволять безнаказанно колдовать — как меня раздражает это слово — у себя в гнезде они не станут. На двадцать ступенек приходится одиннадцать шагов. Нахожу ещё одну дверь и выхожу в коридор. Дневной свет ослепляет, щурюсь, привыкая. Дверь в конце коридора приоткрыта — Постановщица не закрыла свой кабинет. Тут двери вообще не принято закрывать, в эту часть студии птенцы допускаются только перед концертами, и то под присмотром взрослых. Красть тут нечего, кроме запасов клубничного чая, да старых пошитых на детей и подростков костюмов. Костюмы не больше, чем одежда, совсем не то, что надевают на выступления состоявшиеся театралы. А вот грим — грим уже не просто похожие на гуашь тяжёлые неприятно стягивающие кожу краски. За ним я и пришла. Во снах, где люди узнают друг друга по следу, способность изменить свою внешность не так уж и важна, поэтому всем плевать, что подобные вещи лежат в незапертой гримёрке в никем не охраняемой студии. Как же всё просто. Предвкушая победу, я вхожу в гримёрку, не забывая плотно прикрыть за собой дверь. Здесь, как и в любом помещении в студии, тесно. За время моего отсутствия вешалок с костюмами стало больше, меня коротко колет любопытство, но я напоминаю себе — не так важно, что теперь играют будущие охотники. Суть не изменилась. Сначала детей учат говорить настоящие слова. Потом настоящую ложь. Потом они выступают, сминая реальность в угоду своему сюжету. Зрители становятся невольными участниками их представления, но роль у них всегда одна — они жертвы бесконечного кошмара, в который театралы обращают чужие сны. Говорят, один талантливый театрал стоит отряда охотников-бойцов. Стряхиваю с себя паутину ненужных воспоминаний, которые лезут в лёгкие вместе с пылью и тяжёлым запахом. Первым делом распахиваю с трудом поддающееся окно — возможно, слишком громко, но никто не слышит. Мне приветливо шуршит старый дуб, стоящий прямо под окнами студии, попытаюсь взлететь с подоконника — ничего хорошего не случится. Но второй этаж — высота, с которой можно спрыгнуть, не боясь проснуться. Уходить через дверь я не собираюсь, как и пытаться сделать вид, что меня тут не было. Даже такая мелкая кража прямо из-под носа Постановщицы будет смачным плевком в её самодовольное лицо. Усмехаюсь. Первая палетка грима, которую я нахожу возле зеркала, слишком разбита и в ней почти не осталось красного цвета. Раздражённо отбрасываю её в сторону, опускаюсь на колено возле тумбочки, выдвигаю ящики по очереди. Время замедляется, воздух густеет киселём, я не успеваю. Смутная тревога перерастает в отчётливое «опасность уже здесь», а в коридоре мне мерещатся шаги. Бред, каблуки Постановщицы звучат совсем не так. Хватаю, наконец, желанную коробочку с гримом — нет времени проверять состояние — вскакиваю в прыжке к окну. Дверь распахивается громко, как выстрел. «…замерла, пойманная на месте преступления». Замираю прежде, чем осознаю. Слова, прозвучавшие внутри и отпечатавшиеся текстом на сетчатке. Сценарий. Канва. — Как смела ты, маленькая разбойница, посягнуть на королевскую казну? Это не Постановщица. Оборачиваюсь — сценарий позволяет. Король нахлобучивает ставшую для него слишком маленькой картонную корону на копну рыжих волос. Мерзко улыбается, задирая подбородок, чтобы взглянуть сверху вниз. Ловлю его взгляд… ничего не происходит. Внутри пусто. В этой постановке нет места магии — это первое правило, которое они прописывают в своих сценариях. «Пала ниц в благоговейном ужасе перед Его Высочеством». Колени подгибаются, я падаю. Король лениво шагает ближе. Я должна ответить. В эту игру можно играть вдвоём, я знаю правила. Окно прямо за моей спиной. Мне до него — пара шагов или один большой рывок назад. Крылья не нужны, прыгну так. Добраться бы. — Отвлекая внимание, — мне приходится проговаривать это вслух. — Чтобы потом… — подаюсь назад, приподнимаясь в приседе. «Вспомнить, что они на верхнем этаже самой высокой башни дворца». От перепада давления закладывает уши. Холодный ветер бьёт в спину. — Ничтожество, — презрительно бросает Король. Влажными от пота пальцами хватает меня за подбородок, заставляя поднять к нему лицо. — Стража скоро будет здесь. Постановщица! Вцепляюсь зубами в пухлые пальцы. Сжимаю изо всех сил, отпускаю, вскакиваю, изо всех сил пытаясь оттолкнуть тяжёлую тушу от себя. Проскакиваю мимо Короля обратно в коридор. Пальцы скользят по волосам — едва не схватил. Бегу. Светлый коридор, тёмный холл, светлый зал. Крохотная, почти игрушечная сцена — моё последнее препятствие на пути к спасению. Окна за кулисами на той её стороне. Запрыгиваю на низкую сцену, едва не спотыкаюсь о стул. — Старт! — отчаянный приказ за спиной. Успеваю удивиться — к чему это? Потом врезаюсь в выросшую из ниоткуда стену. Перед глазами темнеет, сознание уплывает, не проснуться бы! С тихим стоном щурюсь, пытаясь сфокусировать взгляд. Опускаюсь на колено, нащупываю на полу выпавший грим. Король и правда в почёте у Постановщицы, раз она научила его запускать сцену. Его команда, сути которой я сначала не поняла, заставила брошенные на сцене декорации ожить, и нет больше ни плоского выцветшего задника, ни паркета сцены, ни зрительного зала. Я в старомодно обставленной комнате — гостиной, видимо — а вместо вожделенного пути к спасению глухая стена. Король входит через дверь — из-за кулис — с противоположной стороны сцены. Даже во время погони он умудрился не потерять свою уродливую картонную корону. Но запыхался. И от этого — разозлился. — Неужто ты надеялась сбежать? — в два шага он пересекает тесную комнату — размеры-то она у сцены унаследовала. Теперь он прямо передо мной, снова. Но его слова обращены к маленькой разбойнице — или уже ко мне — Ди? Отвечать буду я. — Удивлена, что с твоим весом ты ещё можешь бегать. Это всегда было его больной темой. Быстро бегать он действительно никогда не умел. А вот бил — бил всегда быстро. Успеваю увидеть короткий замах. Боль взрывается красным перед глазами, меня швыряет назад, падаю. Что-то разбивается рядом, не вижу, ничего не вижу. Сверху наваливается тяжесть и обрушивается новый удар, почему всегда бьют по носу? Отдаётся почему-то в затылке. Во рту солоно. Носом не вдохнуть — пытаюсь, но давлюсь кровью. — Теперь не уйдёшь, — зло шипит он, окончательно растеряв образ, контроль над канвой и сценой. Он — не Король больше, властный и опасный, расчётливый и жестокий. Он — тот, кто будет караулить слабого за тёмным поворотом под неработающим фонарём. Пелена перед глазами постепенно рассеивается, и я начинаю видеть нависшую надо мной грузную фигуру. Фокусируюсь на лице. — Не сомневаюсь, — усмехаться больно, но я усмехаюсь, ведь поймала его взгляд. Король вздрагивает всем телом, хватаясь за лицо — ему кажется, что он ничего видит. Всё не так просто. Он понимает это, когда ледяной зимний ветер касается его горла. Не отвожу взгляд, сталкивая с себя его обмякшую тушу. Фонарь мигает, пытаясь разгореться. От тьмы отделяется несколько чёрных теней старшеклассников-бугаёв. Король загнан и в тупике. Слабеющие ноги, пересохшее горло, дрожащие руки, единственное желание — бежать, но бежать некуда, следующий порыв — взмолиться, чтобы не били, но бить будут, так что можно только мучительно и напряжённо ожидать боли. Горячая волна ликования и торжества отгоняет мою боль, я поднимаюсь, прихватывая с собой палетку с разбившейся крышкой. Кровь капает в белый цвет. Жадно сглатываю собственную кровь, глядя, как корчится на полу у моих ног испуганный король. Ты заслужил много, много часов этого кошмара, но… Интуиция прорывается сквозь злость, чувство близкой опасности отрезвляет, я бросаюсь прочь, отпуская Короля, но зачем-то прихватывая заодно его глупую корону. До окна всего пара шагов, и в этот раз никто не успевает мне помешать. Тяжёлая деревянная рама неохотно, но поддаётся. Прыгаю. Тяжело падаю на клумбу. Голова кружится, но я рывком заставляю себя подняться, спиной чувствуя чужой обжигающий взгляд. Неслышные ещё слова уже сплетаются вокруг тяжёлой сетью сценария. Постановщице точно не придётся произносить ни слова. И её не вывести из равновесия так легко. Вкладываю все силы во взмах крыльев. Покинуть территорию студии, выбраться за забор, там — лететь, куда угодно, лишь бы лететь. Вот только… «Ты уже падаешь». Силы прыжка хватает, чтобы падение закончилось уже за забором. Я выкатываюсь на дорогу, вскрик обжигает горло, но тонет в визге тормозов и гудке автомобиля. Он успевает меня объехать и ускоряется, уезжая прочь. Мне смешно. Лежа на асфальте, я дотягиваюсь до своей добычи. Грим ещё можно использовать, а вот по короне машина всё-таки проехалась. Снова заставляю себя подняться и шагаю назад, спиной падая в снег. Ртом выдыхаю алый пар, глядя в серое небо. Долго-долго смеюсь, давясь кровью. Из меня действительно не вышло ничего путного.***
Когда Ди пришла снова, я поняла, что ждала её. Более того — скучала по ней. В моей башне без неё стало вдруг пусто, тихо и скучно. Она пришла, как обычно, совершенно неожиданно. Приземлилась на подоконник, на мгновение заслонив широкими крыльями свет, поскользнулась на камне, который этой ночью был опаснее самого гладкого льда, неуклюже и смешно шлёпнулась, скатываясь на пол, в ворох мягких подушек. — Я знала, что ты гостей не любишь, но чтобы настолько… — простонала Ди, потирая ушибленную поясницу. Я, ещё не до конца осознавая, что произошло, смотрела на неё, приоткрыв от удивления рот. В следующее мгновение я словно отмерла, выронила из рук расчёску и куклу, которой заплетала косу. — Прости, — торопливо выпалила я, судорожно хватая первый попавшийся лежавший рядом со мной учебник. Мысленно я корила себя за то, что отвлеклась от поисков решения очередной проблемы, возникшей с моей пустотой, позволила себе сделать перерыв, и вот, чем это кончилось. — Я сейчас, сейчас поправлю, я… — бормотала я, пытаясь заставить странные буквы учебника складываться в слова. Почему-то они наотрез отказывались это делать. В суматохе я схватила книжку вверх ногами и даже не сразу заметила это. Ди всё это время смотрела на меня. Чувствуя, как вспыхнули щёки, я уткнулась невидящим взглядом в текст, желая сейчас же провалиться сквозь землю от стыда. Что-то тяжело плюхнулось на кровать рядом со мной. Безжалостно смялось покрывало, один из учебников, лежавших близко к краю, сполз на пол, упав почему-то совершенно беззвучно. Я подняла взгляд на Ди, развалившуюся посреди кровати. — Что ты… — Уф, еле успела, — с облегчением выдохнула девочка, усаживаясь по-турецки и вытаскивая из-под себя кукольную расчёску. — Ты хоть предупреждай, — ворчливо попросила она, отбрасывая волосы со лба. — О чём?.. — непонимающе протянула я. Вместо ответа Ди ткнула пальцем куда-то вниз. Послушно взглянув туда, я не сдержала удивлённого восклицания: пола не было! Внизу дрожала лишь абсолютная тьма внереальности, в которую канули и учебник, и подушки, и прочая лежавшая на полу мелочь. Мебель же покрупнее, в том числе и кровать, не то парила над темнотой, не то плавала на поверхности океана мрака. — Я, я случайно! — торопливо заверила я Ди. — Прости… — расстроенно протянула я, откладывая ненужный уже учебник. Такие вещи я чинить не умела. Они проходили сами, когда я успокаивалась, но иногда на это уходила не ночь и не две. Ди отмахнулась от меня и от моих извинений. Без стеснения подцепила оставленный мной учебник, с отвращением прочитала название на обложке. — Зачем ты это всё время читаешь? Скукота же, — спросила она с непониманием и сочувствием. — Я пыталась пол починить, чтобы не скользил, — смущённо ответила я. — Дело было не в силе трения, как в прошлый раз, поэтому я пыталась понять, в чём ещё могла быть проблема… — Не поняла и решила, что нет пола — нет проблем, — хмыкнула Ди. — Вроде того, — неловко рассмеялась я. — И что пишут в книжках о том, как такое вот чинить? — скептически поинтересовалась Ди, наугад открывая учебник на случайной странице, будто надеясь увидеть там подробную инструкцию. Я улыбнулась, а потом вспомнила, что и сама поступала примерно так же. — Ничего, — с сожалением ответила я, забирая у Ди книгу. — Я не умею чинить внереальность. Она сама как-нибудь потом уйдёт, а сегодня придётся так. — Это самая натуральная игра в «пол — это лава» в моей жизни, — призналась Ди, а потом состроила страдающее лицо и завалилась на спину, раскинув в стороны руки. — Бортовой журнал, день первый, — вдруг сказала она совершенно серьёзным тоном. — Мы дрейфуем на крохотном плоту посреди бесконечного океана. Запасов еды и пресной воды нет. Сможем ли мы продержаться достаточно долго до момента, пока под ногами вновь не будет суши? — Ди, ты… — Что? — она приподняла голову и посмотрела на меня чуть ли не с осуждением. — Ладно, давай для натуральности… Ди звонко хлопнула в ладоши. Звук хлопка разнёсся по башне упругим импульсом. Я моргнула, когда он прошёл сквозь меня порывом тёплого ветра и обернулся вдруг солёным морским бризом. Я открыла глаза и ахнула. Деревянный плот подо мной покачнулся от набежавший на него волны, бросившей мне в лицо россыпь жемчужных брызг. Башня исчезла. Вокруг было только бескрайнее море, раскинувшееся под безоблачным синим небом. Где-то вдалеке закричали чайки. — Ого! — восторженно воскликнула я, жадно оглядываясь вокруг. — Согласись, приятнее жуткого куска абсолютного ничего под кроватью? — самодовольно фыркнула Ди, с улыбкой наблюдая за моей реакцией. — Ага, — только и выдавила я, пока дар речи все ещё ко мне не вернулся. — Только чем бы нам теперь тут заняться… — пробормотала Ди. Я тихо засмеялась от пришедшей вдруг мне в голову идеи: — Сыграть в морской бой, конечно же, — поделилась я с Ди тем, что казалось мне донельзя остроумным. Девочка, к радости моей, засмеялась в ответ, одобрительно хлопнув себя по бедру. — Круто, — улыбнулась она, отсмеявшись. — А на чём играть будем? — У меня в тумбочке… — я обернулась было, но вместо привычного убранства башни увидела, как и прежде, лишь море и небо. — Точно, тумбочки нет. Ты можешь, пожалуйста, на секундочку убрать всё? — попросила я Ди. Она неохотно и будто лениво щёлкнула пальцами, возвращая нас в башню. Я с некоторой надеждой опустила взгляд на пол, вдруг вернулся и он, но чуда не произошло. Вместо пола продолжало плескаться море, выглядевшее в комнате башни ещё страннее, чем непроглядная темнота. Зато море было приятнее внереальности, наверное, поэтому Ди его и оставила. Так я думала, пока не посмотрела на Ди. Она уставилась на пол с выражением искреннего удивления и почти что испуга на лице. Девочка подползла к краю кровати и свесилась над водой. — Осторожнее! — воскликнула я, живо представляя, как Ди падает сквозь свою иллюзию в объятия внереальности. А она, словно не слыша и не замечая меня, оглянулась вокруг и нашарила на кровати расчёску. — Тебе очень она дорога? — спросила Ди. — А… Что ты собралась делать? — непонимающе нахмурилась я. — Проверить, — отозвалась Ди так, будто это всё объясняло, хотя я, наоборот, окончательно перестала что-либо понимать. В чём и поспешила признаться, пока всё не зашло слишком далеко. — Проверить что? — Я убрала всё. Понимаешь? А море не исчезло. И сейчас не убирается. И не меняется, я его вообще не контролирую уже, — объяснила Ди, активно размахивая в воздухе расчёской от переизбытка чувств. Мне стало не по себе, а мирно плещущаяся морская гладь перестала вдруг казаться безобидной и тихой. Я отстранилась подальше от края кровати. — Так что, я воспользуюсь расчёской? — нетерпеливо переспросила Ди. Я медленно кивнула, внутренне готовясь хватать и ловить Ди, если она вдруг начнёт падать. А она, перехватив расчёску за самый край, свесилась с кровати и медленно погрузила её в воду почти целиком. Выждав немного времени, так же медленно достала назад. Крупные капли воды сорвались на покрывало с расчёски — целой и невредимой. Словно проверяя это, Ди провела пальцами по зубчикам, удивлённо посмотрела на влажную ладонь. Потом не успела я и глазом моргнуть, как Ди вдруг сунула в воду руку. — Сдурела?! — воскликнула я, схватила Ди за вторую руку и потянула на себя, зажмурившись от усердия и страха. Вдвоём мы завалились на кровать, потом в лицо мне легко плеснуло прохладой, а рядом раздался тихий смех. — Не бойся, всё в порядке. Это просто вода, — безмятежно заверила меня Ди. Я открыла глаза как раз вовремя для того, чтобы увидеть, как она слизнула с пальцев каплю воды. — Солёная. Высвободив руку из моей ослабевшей хватки, Ди села. — Ну, а теперь следующий тест, — решительно заявила она, и прежде, чем я успела что-то сказать или сделать, прыгнула — бескрылая, но будто собираясь взлететь, — и с громким всплеском ушла под воду.***
Каждый раз, когда неподалёку раздаётся детский вскрик, визг или плач, я вздрагиваю, готовая бросаться с места, вниз — на помощь, или вверх — как можно дальше отсюда, спасая саму себя. Но неприятные, тревожные звуки вновь и вновь оказываются всего лишь неизбежными атрибутами ребяческих игр. Дети резвятся и играют в искажении своего двора — в летнюю жару катаются на коньках по замёрзшей, идеально гладкой поверхности небольшого прудика, возникшего в ночной реальности в обычном дворе панельных многоэтажек. Дети играют. Я наблюдаю. Не за ними — за беременной девушкой, неспешно прогуливающейся по границе лета и зимы, прячущейся от полуденного зноя в тени деревьев и снежных сугробов, с которых дети катаются, как с горок, на картонках и кусках фанеры. Я даже завидую ей, своей незнакомой цели. Она домой не торопится, пока я плавлюсь от жары на краю раскалённой крыши. Я не знаю о ней ничего: ни имени — настоящего или ночного, — ни действительно ли она ждёт ребёнка или только грезит об этом. Мне известно, где она живёт — адрес этот совпадает с адресом моего давнего знакомого, с которым мне очень надо поболтать. Провожу рукой по нагретой солнцем пластмассовой крышке палетки с гримом. Это, конечно, должно задобрить Арсена, но сначала нужно, чтобы он со мной заговорил. С тоской отыскиваю балкон нужной квартиры в доме напротив. Сначала я собиралась просто пробраться в квартиру тайком и дождаться хозяина внутри, но уже на подлёте к заветному балкону заметила блеснувшее там зеркало. Конечно, далеко не самый страшный предмет, который можно обнаружить в подобном месте в обычной жизни, но в руках охотников вещь чрезвычайно опасная. Особенно если зеркал два. Отразиться в паре ловчих зеркал одновременно… Ёжусь, вспоминая о том, какими изощрёнными кошмарами однажды это мне обернулось. И заставляю себя продолжить ждать, пока беременная девушка нагуляется. Гоню прочь мысли о том, что можно было бы попытаться разбить одно из зеркал, подлетев поближе… Но разрушение системы зеркал наверняка вызовет ответную реакцию, которую я не могу даже предсказать. Фантазия охотников не знает границ, когда речь идёт о превращении чужих снов в кошмары. Наконец, девушка выходит из тени на плавящуюся на солнце асфальтовую тропинку, ведущую к подъезду. Прикладывает руку ко лбу, задирает голову, чтобы взглянуть на ослепительно синее безоблачное небо. Это идеальный момент. Чуть не забыв с трудом добытый грим, я спрыгиваю с края крыши. Маскировочная иллюзия ложится на тело с приятным щекотным ощущением, я будто погружаюсь на мгновение в прохладную бурлящую воду и выхожу из неё изменённой. Пепельными хлопьями слетает с крыльев серость, обнажая невиданную раньше белизну. Задирается птичьим хвостом пышная юбка белого платья. Лезут в глаза светлые вьющиеся пряди. Я бесшумно опускаюсь на землю рядом со своей целью. Она заворожённо смотрит на спустившегося с небес ангела, а я, поддерживая образ, стараюсь улыбаться ей как можно дружелюбнее и мягче. — Добрый день, не найдётся ли у вас стаканчика холодной воды?***
Для меня находится не только вода. — Мы ещё не решили, как назвать малыша, — признаётся девушка, имени которой я по-прежнему не знаю, ставя на стол передо мной прозрачный стакан с холодным чаем. В напитке, медленно кружась, оседает на дно мята и позвякивают начинающие таять кубики льда. С наслаждением делаю большой глоток, чувствуя приятную прохладу, разливающуюся по телу. — Или малышку. Мы и пол пока не выясняли, — хихикает хозяйка дома, нежно поглаживая круглый живот. — Арсен оттягивает этот момент, чтобы был сюрприз. Но про имена я всё равно думала, — доверительно кивает она, усаживаясь за стол напротив. Я смотрю с любопытством, прислушиваясь не столько к ней, сколько к звукам в подъезде, надеясь заранее услышать шаги Арсена. Девушка сказала, что он скоро придёт. — Если девочка, хочу назвать Анджелиной, ну… — она смущённо краснеет, украдкой смотрит на мои крылья — я даже гляжу краем глаза, не вернулся ли к ним настоящий цвет. — Как ангел, понимаете? Киваю с мягкой, успокаивающей улыбкой. Понимаю, имя чудесное, нечего смущаться или стыдиться. Отвлекаясь на эту улыбку, я не слышу, как открываются двери лифта. Спохватываюсь слишком поздно, когда ключ уже поворачивается в замке. — О, а вот и Арсен! — восклицает довольная девушка. — Милый, я на кухне! — звонко зовёт она, когда дверь с негромким скрипом открывается. — Иди сюда, у нас гости. Внутренне подбираюсь, готовясь к появлению охотника. Упираюсь руками в сиденье стула, готовая в любой момент вскочить, отбросить его назад, метнуться к окну. Времени открывать его не будет, придётся разбивать, но ничего, порезы заживают быстрее, чем раны от охотничьих пистолетов. Я бросаю на появившегося на пороге кухни человека всего один короткий взгляд — мне нужно убедиться, что это именно Арсен. Но ни обезображенное ожогом лицо, ни след, похожий на осевший на пальцах пепел, я ни с чем не перепутаю. Опускаю глаза. Охотник видит меня. Буквально кожей чувствую его липкий, цепкий взгляд. Заставляю себя сидеть неподвижно, выжидая. Он должен осознать, но не успеть что-то сделать. Охотники обычно не носят с собой оружия просто так, если не идут на дело, значит, пистолет Арсен не выхватит… Но может метнуться к ножу. От них раны тоже долго заживают. Некоторые не заживают никогда. Раз. В повисшей жаркой тишине раздаётся сиплый шумный выдох. Два. До меня доносится резкий запах табачного дыма. Три. Шаркают по выцветшему линолеуму старые домашние тапочки. Четыре. «До пяти досчитай — воскресни!» Пять. Открываю глаза, вскидываю голову, ловлю взгляд Арсена. Реальность вздрагивает, проминается, сжимается и, наконец, разбивается в его глазах. Сначала он видит меня, настоящую. Потом осколки реальности взрываются в его сознании чередой ярких образов. Искажённое болью блестящее от пота лицо кричащей девушки. Тонкие пальцы, исступлённо комкающие платье, туго обтягивающее круглый живот. Алые струйки крови, стекающие по обнажённым бёдрам. Крохотный скелет в детской кроватке. Отпускаю видение, моргаю, фокусируя взгляд на растерянном, стремительно бледнеющем Арсене. Киваю в сторону девушки, надеясь, что он поймёт угрозу. «Не трогай меня, и она не пострадает». Дурацкая светлая кудряшка лезет в глаза. Раздражённо сдуваю её с лица. Арсен кладёт руки на плечи девушке, он уже совладал с собой и на здоровой половине его лица читается лишь тихая, спокойная нежность. — Дорогая, можно тебя на минуту? А потом вернёмся к нашей гостье, — обещает он, мягко выводя девушку из кухни. Едва они оба скрываются за поворотом узкого коридора, я прихожу в движение. У меня уходит всего несколько секунд на то, чтобы составить с подоконника на пол горшок с пышно цветущим незнакомым мне растением и распахнуть окно, впуская в квартиру дрожащий и вибрирующий летний зной. Возвращения Арсена я дожидаюсь на подоконнике, готовая в любой момент завалиться назад, перевернуться в воздухе и взлететь. Опасно так, спиной вперёд, прыгать. Зато выглядит эффектно. Арсен возвращается быстро, ожидаемо злой, как сотня чертей. Но оружия в его руках по-прежнему нет, и я считаю это хорошим знаком. — Какого чёрта ты тут делаешь? — зло рычит он. — Пришла предложить сделку. Информация за ништяк, — ровно отвечаю я, настороженно следя за его скрещенными на груди руками. Если нет пистолета, это не значит, что охотник совсем безопасен. Что-то мелкое… — «Ништяк»? Это так ты свои кошмары называешь? — Нет, свои кошмары я называю предупреждением. В прошлый раз я неделю отвязывалась от твоей гончей, пустишь кого-то за мной сейчас — я вернусь, — холодно обещаю я. Мне ничего плохого не сделала его девушка, поэтому я надеюсь, что воплощать угрозу в жизнь не придётся, но если Арсен выкинет что-то, я действительно приду. И он это знает. — Если твой отец узнает, что я скрыл… — Не рассказывай ему, и он не узнает, — резко обрываю я. Смотрю, как Арсен колеблется, косится в сторону комнаты, где оставил девушку, в задумчивости скребёт ногтями щетину на подбородке. — У тебя десять минут, — наконец решается он. — Я разбудил Лилю, но она скоро уснёт снова и к этому моменту тебя тут быть не должно. Что тебе нужно? — Информация об Алисе. Где и с кем её найти. Я знаю, что она к вам прибилась. Арсен вдруг усмехается, будто я говорю что-то смешное. — Как интересно карты легли. Хорошо, предположим. Я дам тебе информацию. Что дашь ты? Я машу в воздухе палеткой, украденной у Постановщицы. Выглядит она не очень-то презентабельно, но не знать о свойствах её содержимого Арсен не может. — Грим театралов. Снова станешь красавцем. Рука его от подбородка поднимается выше, пальцы скользят по изуродованному ожогом лицу. Арсен смотрит на грим с живым неподдельным интересом. Он шагает ко мне, а я невольно подаюсь назад, почти теряя равновесие, замирая на границе падения. Но Арсен всего лишь подвигает стул к подоконнику и устраивается, поднимая ко мне искалеченное лицо. — Ну, давай. Покажи, как это работает, пока я рассказываю тебе сказки о твоей подружке. Ты же в курсе, что она тоже тебя ищет?***
Реальность искажается, как в кривом зеркале, реальность выгибает спину и шипит, как разъярённая кошка. Её дрожь отдаётся во мне, и от дурного предчувствия к горлу подступает ком. Сотня метров по тротуару до детской площадки кажется мне непреодолимой бездной, я бегу, но непозволительно медленно, увязая в предчувствии кошмара, как в вязкой жиже. Этого не должно быть. Это неправильно. Это невозможно! Дыхание сбивается, я начинаю хватать ртом воздух. Перескакиваю через низкий заборчик, едва ли не падаю на песок, пугая и пугаясь разлетающихся голубей. Выпрямляюсь и нахожу, наконец, причину искажения. Врастаю ногами в землю, чувствуя, как сгущается и холодеет вокруг воздух. Меня будто тянет куда-то назад и вниз — в леденящие душу объятия кошмара. Потому что на спинке скамейки сидит, не утруждаясь даже спрятать крылья, Ди. А у её ног на скамейке сидит, что-то беззаботно щебеча и с восторгом глядя на крылатую, Дэнни. Мир вокруг плывёт и качается, будто из-под воды я вижу, как Ди замечает меня. Как её губы искривляются в ухмылке. Как она касается плеча мальчика и кивает в мою сторону. — Сестрёнка! Дэнни машет рукой и порывается побежать мне навстречу, но небрежным движением Ди ловит его за капюшон и останавливает, усаживая обратно на скамейку. — Она сама сейчас подойдёт, — весело говорит она. Достаточно громко, чтобы я услышала. Нет, она говорит это только мне — нагло глядя на меня. Я чувствую её взгляд, борюсь с желанием ответить на него, смотрю только на Дэнни. И на руку Ди, лежащую теперь на плече мальчика. Он не понимает, в какой он опасности. Он вообще не понимает, что он в опасности! Заставляю себя сделать шаг, а за ним ещё и ещё один. Это тяжело, будто на плечи мне взвалили огромный тяжёлый мешок. Счастливый сон о встрече с братом стремительно оборачивается кошмаром. Опять. Опять она пришла, чтобы забрать тех, кого я люблю. Из груди рвётся не то рыдание, не то рык, но я сдерживаюсь из последних сил и шагаю ещё раз. — Стой, — одёргивает меня Ди. Я неохотно подчиняюсь. Выпрямляю спину, оправляю юбку. Если покажу ей свою слабость — проиграю. А я не имею на это права. Ради Дэнни. А он по-прежнему ничего не понимает. Сидит, довольно болтая в воздухе ногами — скамейка слишком высока для него. Ком встаёт у меня в горле, когда он беззаботно улыбается и возбуждённо приветствует меня ещё раз: — Сестрёнка, смотри! Это Ди, мы с ней дружим! Она умеет кла-а-а-а-ассные штуки! Покажи-покажи сестрёнке! — он дергает Ди за штанину, весь выгибается, пытаясь взглянуть ей в лицо, в глаза… — Не смотри! — не сдерживаю окрика. Сжимаю кулаки в бессильной злости, когда Дэнни оглядывается на меня — непонимающе и обиженно. А Ди мягко трепет его по голове. — Отчего же не смотри? Красиво же, — возражает она, щёлкая пальцами. Я ничего не успеваю сделать. Из-под пальцев Ди вылетает сноп крохотных ярких искр, которые, разлетаясь, раздуваются и обращаются мыльными пузырями, в каждом — воинственно размахивает пластмассовым оружием игрушечный солдатик. Дэнни пищит от восторга и ловит один из медленно-медленно опускающихся вниз шариков, старательно лопает — плотную мыльную стенку оказывается не так просто пробить пальцами — машет, показывая мне живого солдатика. Я выдавливаю из себя кривую улыбку, но брат не замечает ничего — он занят интересной игрой. — На что ещё посмотрим, Дэнни? — тихо спрашивает Ди. Дэнни не слышит и не слушает, а я обмираю, ожидая худшего. — На огромных вылезающих из-под земли ядовитых пауков? Или на нашествие злых-презлых пчёл? С огромными, как шприцы тёти-доктора, жалами? — Не вздумай, — выдыхаю сквозь зубы. Стереть бы эту мерзкую усмешку с её лица. Растоптать, уничтожить, свести в ничто, чтобы Ди валялась передо мной, кричала и рыдала от непереносимой, невозможной боли, чтобы она и проснулась с криком и слезами, чтобы она хоть на мгновение, хоть ненамного смогла ощутить то же самое, что и я… Дыхание перехватывает, с коротким напряжённым выдохом вырывается рык. Пальцы сводит судорога. Мне не разомкнуть кулак, не разорвав реальности, — заставляю себя сжимать пальцы сильнее, до боли, чтобы боль отрезвила меня хоть ненамного, но Ди не даёт мне шанса на перерыв. — Иначе что? Она играет. Она провоцирует. Она развлекается, будто жизнь и спокойный сон Дэнни — ни в чём не виноватого ребёнка — ничего для неё не значат! Я понимаю, чего она добивается, я понимаю, зачем она здесь и за что пришла мстить — Ключница рассказала, Ключница наверняка рассказала ей. Ядовитым огнём разливается в животе ненависть к самой себе — я должна была предусмотреть. Но кто знал, что эта тварь пойдёт так далеко! — Ничего, — Ди принимает моё молчание за капитуляцию, пока я отчаянно пытаюсь успокоиться и заставить себя думать. Что я могу? Как мне достать её, не задев Дэнни? Она не даёт мне подумать. — Смотри, что ещё покажу, — ласково говорит она, наклоняясь к мальчику. Берёт его за подбородок, заставляет повернуть голову к ней. — Не прикасайся к нему! — срываюсь в крик. Ди вскидывает голову — ловлю её взгляд. Обжигаюсь. Отделить её от Дэнни — мысль и желание, разрывающие меня изнутри. Зажмуриваюсь, боясь того, что сейчас произойдёт. Реальность расходится по шву с оглушительным треском разрываемой ткани. Порыв ледяного ветра бьёт в лицо, земля вздрагивает. Повисает звенящая тишина. Только передо мной — чувствую — трепещет внереальность. Сглатываю, заставляя себя открыть глаза. И тут же меня бросает в холодный пот. Лавочка, на которой сидел Дэнни, рассечена внереальностью. Яркий ботиночек сиротливо валяется на земле. А рядом, рядом с ним по песку расплескалось что-то красное… Давлюсь рыданиями и криком, сгибаюсь от боли в груди и тошноты, кашляю, хватаясь за горло. Осознание обжигает лёгкие изнутри, я кричу и, оглушённая собственным криком, без сил падаю на колени. Кровавое пятно оказывается прямо перед моим лицом. Горло сдавливает, не могу вдохнуть. Дэнни, Дэнни, братик! Тишина лопается, как мыльный пузырь. Я вздрагиваю, слыша, как совсем рядом ребёнок заходится истеричным плачем. С трудом заставляю себя поднять голову. Она стоит на расстоянии одного взмаха крыльев. На руках у неё рыдает Дэнни. Перевожу взгляд на землю — крови больше нет. А вот ботинок — ботинок слетел с Дэнни по-настоящему. Сердце ухает куда-то в живот от облегчения. — Дэнни! — хрипло зову я сорванным голосом, но он начинает плакать только сильнее и отворачивается, зарываясь лицом в рубашку Ди. Меня как будто в живот ударили. Поэтому я молча смотрю, как Ди опускает его на землю, садится рядом на одно колено и, положив руку ему на голову, говорит: — Беги домой, к своей маме, — она наклоняется совсем низко к нему. Их лбы соприкасаются. Дэнни снова ловит её взгляд и всхлипывает, но уже не так громко, как раньше. А потом Ди поднимается, поворачиваясь ко мне. Она выглядит спокойной, но я чувствую, как дрожит реальность от её с трудом сдерживаемой злости, будто от огня. И я тоже заставляю себя подняться, пусть мне сильнее всего сейчас хочется проснуться. В слезах. Снова потеряв что-то важное. Ужас, с которым Дэнни на меня посмотрел, мне вряд ли удастся забыть. — Намёк понятен? — цедит она сквозь зубы, откидывая с лица растрепавшиеся в прыжке волосы. Вопрос сбивает меня с толку. Очередная уловка? Она тянет время? Зачем? Если она пришла сюда спасать пустоту сестрицы, то я не понимаю, чего она медлит. — Не смей впутывать в это Серену, — зло бросает Ди. Меня бьёт дрожь. От ужаса осознания совершенной уже ошибки и страха, что расплата за это настигнет Дэнни. И смеха — она не знает. Она ещё не знает, что уже… — Поздно, — коротко выдыхаю это слово сквозь тихий смех. — Поздно, Ди! Я не вру — и это выбивает почву у неё из-под ног. Лицо Ди искажается страхом и ненавистью. — Что ты… — она давится криком. Крылья раскрываются у неё за спиной чёрными челюстями в момент прыжка. Воздух — плотность — вверх! Узор заклинания жжёт ладонь. Ди застывает в воздухе, пойманная. Шипит подстёгнутая магией реальность. Как ни стараюсь, не успеваю понять, откуда ждать подвоха. Из сочащейся внереальностью прорехи мироздания выплёскивается нечто. Меня бросает на землю, я бьюсь в ужасе, придавленная вязкой массой. Видно только черноту, слышно — чавканье, тянусь куда-то наружу, но пальцы ощущают тёплую липкость и ничего больше. Исчезни, исчезни, пусть оно исчезнет! Снова зудят ладони. Глубоко вдыхаю пыль, которой оборачивается желейная тьма, захожусь кашлем, сворачиваясь на земле. Живот сводит спазмом, нос нестерпимо щекочет, глаза слезятся. — Что ты сделала? — оказавшаяся вдруг совсем рядом Ди хватает меня за воротник и тянет на себя. Ткань врезается в шею, снова не вдохнуть. Щурю слезящиеся от пыли глаза, пытаясь взглянуть на Ди. Хочу видеть, как изменится её лицо. Жгучая боль и обида — она снова победила, она, чей удел миражи и пустышки — заставляют меня желать дать ей долгожданный ответ. — Ключница не рассказала? — хриплю я. Упоминание этого имени действует лучше, чем я ожидала: Ди вздрагивает, на мгновение ослабляя хватку. Я отстраняюсь, вырываясь. — При чём тут… — секундное замешательство проходит, Ди снова зла. Думает, я ей вру? — Спроси её о нашем маленьком договоре, — советую я, потирая шею. Застегиваю расстегнувшуюся пуговицу воротника. — И пустоте твоей драгоценной сестры. Она вскакивает на ноги, как ужаленная. Шагает назад — мгновение и её нет. Я остаюсь одна. Сон всё ещё балансирует на грани кошмара, когда я поднимаюсь и пытаюсь стряхнуть с себя чёрную пыль, которой усыпана детская площадка. Произошедшее с Дэнни кажется очень далёким и случившимся будто не со мной. Только потерянный им ботиночек напоминает о том, что, когда я приду к нему домой, он не обрадуется мне, как обычно. Скорее всего, он испугается, возможно, даже заплачет. Я ещё не знаю, что мне с этим делать. А ещё не знаю, как спасти его от Ди, потому что она может вернуться. Но я найду способ. Она больше не тронет мою семью. Поднимаю ботинок Дэнни, отряхиваю от пыли, стараясь не смотреть на располовиненную внереальностью скамейку. Не позволю. Я не позволю ей снова убить мою семью.