island of dreams and memories

К концу рабочего дня всё, о чём может думать Ёнджэ, — это огромный сочный говяжий бургер, в котором много сыра и есть ананасы (кажется, зовётся гавайским, но он всегда хреново запоминал названия блюд в кафе), и чтобы листья салата торчали из-под котлеты; а ещё большую картошку фри с сырным соусом или, может быть, терияки, и густой, почти как мороженое, молочный коктейль (шоколадный). Он вообще любит поесть, тем более после того, как всю неделю перебивался растворимой лапшой и кофе три в одном («поесть в столовой через дорогу» больше звучит как «успешная попытка суицида», а Ёнджэ прекрасно знает, кто вполне вероятно будет проводить вскрытие, и от этого осознания ему хочется побыть живым чуточку дольше). И поэтому Югём с этим своим «кстати, ты видел, что бургерную на углу закрыли» кажется как минимум его личным крушителем надежд. — В смысле, закрыли? Когда успели, ещё на той неделе всё было на месте! — возмущённо восклицает он, чуть не выливая половину чая из кружки. — Ещё в воскресенье вроде как, — пожимает плечами Югём, громко шмыгая носом. — Какие-то проблемы с нарушением санитарных норм или что-то в этом духе. Я слышал, что там нашли с десяток тараканов во фритюре. Вкусняшка, наверное. — Блин, — расстроенно тянет Ёнджэ, шумно плюхаясь на стул, — я так хотел сегодня там поесть. У них были такие клёвые штуки с ананасами. И молочные коктейли… — Ты после таких новостей всё ещё хочешь у них есть? Блевать не тянет? — Ну блин, там было вкусно, когда я в последний раз там был. Помню, Хвиин тогда ещё у мужика в кишечнике нашла кусок из лего и мы решили отметить. Типа, весь weird stuff, который происходит, нужно отмечать, а тут тем более деталь от Звезды Смерти, что может быть круче. — Мать твою. Вам реально настолько пофигу, что вы после работы можете поесть пойти? Ещё и отметить что-то? — Югём недоверчиво выглядывает из-за папки с документами. По его лицу сложно догадаться, о чём он думает: то ли о новом лего-наборе, то ли о заключениях прошедшей судмедэкспертизы (а может быть, вообще о черепашках). У Югёма, в принципе, часто такое лицо — сложное и нечитаемое. Ёнджэ думает, что это издержки профессии и долгого бодрствования, но сказать наверняка не берётся. — Не, ну, а что. Нужно же когда-то кушать. Тем более не людей убиваем, так что всё в порядке. — Верно. Вы их вскрываете. Уже мёртвых. Это хуже. — Во-первых, иди нахуй. Во-вторых, вскрывает Хвиин, а я только иногда помогаю. В-третьих, на мне анализ тканей, но это не так уж и мерзко, на самом деле, — немного подумав, Ёнджэ добавляет, — За мат извини. К тому же ты и сам коп, тебе ли говорить о мерзости. Югём раздражённо фыркает. — Я не ковыряюсь в чужих органах, чувак. Стреляю-то раз в год, если посчастливится. Тебе что, вообще не мерзко от этого всего? — Ну, я привык, наверное, тем более непосредственно с трупами приходится не так уж и часто работать. Хотя, блин, когда вскрываешь кишечник — это пиздец. — А Хвиин? — А что Хвиин? Она со второго курса об этой работе мечтала. Ей нравится, — Ёнджэ всё ещё думает о сочетании вкуса сладкого ананаса, тягучего сыра с котлеты и свежего помидора. Он смотрит на чёрный чай из пакетика в своей кружке, переводит взгляд на часы; ему резко становится ещё унылее, потому что старичок из китайской забегаловки рядом с его домом закрывается через двадцать минут, и, кажется, придётся снова брать этот вонючий рамён из круглосуточного. — Есть хочется. — У меня с собой стряпня БэмБэма, хочешь? — Югём неуверенно достаёт контейнер с едой. На вид — жареный рис с какой-то рыбой (кажется, тоже жареной), но на вкус это не очень хочется пробовать (особенно зная любовь БэмБэма к острым приправам и соусу чили). — Спасибо, я не готов умирать молодым. — Да ладно, ты же говорил, что в прошлый раз тебе понравилось. — Он стоял рядом, я не могу обижать детей. — Ты же в курсе, что старше его всего на несколько месяцев? — Я не виноват, что раньше додумался вылезти из мамы, — Югём фыркает в ответ. — Когда придёт Хвиин? Я понимаю, что там какая-то дикая история с раздроченными органами, но мне бы не очень хотелось снова ночевать в участке. — Посмотри на это с хорошей стороны. Тебе не придётся пробовать очередной кулинарный шедевр Бэма. — Он оставляет мне их на утро и иногда приносит на работу. Ёнджэ сочувственно вздыхает, залпом допивает остатки чая и лениво тянется к телефону на краю стола. До закрытия китайской забегаловки остаётся пятнадцать минут. Он пытается прикинуть, хватит ли ему столько для того, чтобы придумать и собрать телепорт, но быстро упускает мысль — в комнату заходит Хвиин: донельзя усталая и сонная, но, кажется, довольная. — Югём, скажи честно, откуда вы достаёте таких жмуриков? Мало того, что у него всё тело истерзано, так ему ещё как будто харакири пытались сделать! — Ты же в курсе, что харакири — это самоубийство? — спрашивает Югём, подходя к ней и забирая из рук отчёт о вскрытии. — Иди в пень, серьёзно, — фыркает Хвиин, усаживаясь в кресло рядом с Ёнджэ. — Для меня есть что-нибудь? — на секунду отрываясь от телефона, спрашивает он. — Может подождать до завтра. Там Луда работает, а ты знаешь, она не очень любит, когда рядом с ней кто-то мельтешит. Ёнджэ кивает и снова утыкается в экран телефона, Хвиин лениво потягивается, вытягивая ноги, распускает хвост. Югём смотрит, как она поправляет волосы, и чувствует очень большую потребность закурить прямо здесь. В углу комнаты тихо хрипит вентилятор. Рабочий день подходит к концу. Ёнджэ всё ещё хочется бургер, а Югёму — выспаться. Хвиин думает про пиво. Дует сильный ветер — Югём несколько раз чиркает зажигалкой в безуспешных попытках поджечь сигарету. Ёнджэ смотрит неодобрительно, но ничего не говорит — только плотнее кутается в ярко-красный шарф и прячет озябшие пальцы в карманы. — Слушай, а ты знаешь, что происходит с лёгкими курильщика? — спрашивает Хвиин, скрестив руки на груди. Ветер путает её волосы — она успевает пожалеть, что решила не прятать их под пальто. Югём делает первую затяжку, выпускает дым через нос. — Нуна, отстань, мне уже не десять лет, — недовольно ворчит он. Ёнджэ тихо посмеивается, глубже зарываясь носом в шарф. — А хочешь, я тебе как-нибудь покажу? — не унимается Хвиин. — Вот правда, как только к нам привезут кого-то такого, я могу специально тебя вызвонить и показать. Думаю, начальство сможет тебя отпустить, я договорюсь! — Хён, скажи ей, — он делает очередную затяжку, хмурится, переводя взгляд на вязанный шарф и шапку в цвет. — Это как-то неэтично, если честно. — Спасибо. — Гораздо лучше будет ему их просто сфоткать и скинуть в какао. Хвиин и Ёнджэ разражаются громким смехом и дают друг другу пять. — Господи, с кем я общаюсь, — Югём раздражённо выбрасывает недокуренную сигарету в урну. — Я пошёл. Как там на выходных, всё в силе? — Только если Бэм не будет готовить и у нас будет пиво! — Ничего не могу обещать. До встречи! Напоследок он машет им рукой и торопливо бредёт в сторону автобусной остановки. Спустя пару минут приезжает такси — Хвиин уезжает, напоминая послушать дебютный альбом Fountaineer, потому что «он и правда классный, ты как будто едешь по дороге, и тебя ничего не волнует». Ёнджэ улыбается, закрывая за ней дверь, и ещё пару минут следит за отъезжающей машиной. Когда она скрывается за поворотом, он вновь прячет руки в карманах и идёт в сторону ближайшего круглосуточного — изысканный ужин с быстрорастворимым рамёном никто не отменял. Домой он приходит ближе к девяти часам: ужасно измотанный, с пакетом из продуктового наперевес. У порога его радостно встречает собака Коко, нетерпеливо прыгает вокруг и не переставая тявкает. Ёнджэ понимает, что по-хорошему стоит выйти погулять с ней прямо сейчас, но ему до ужаса лень даже снимать обувь, не говоря уже о чём-то большем. — Ты же меня не простишь, если мы не сходим, да? — устало спрашивает он у собаки, на что она только радостно тявкает и виляет хвостом. Ёнджэ тяжело вздыхает, снимая поводок с вешалки, и закидывает пакет на полку. — Кто тут хорошая девочка и хочет на улицу? Коко отзывается радостным лаем и резво выбегает в подъезд. Последний день октября медленно идёт к своему завершению. Ёнджэ с грустью вспоминает про гавайский бургер и надеется, что Юнги и Холли сегодня так же проебались со временем — вчетвером не так скучно. Апокалипсис начался с утра: у Ёнджэ кончился кофе и он опаздывает на работу. Календарь на телефоне показывает шестое ноября, за окном опять дует сильный ветер и, кажется, собирается дождь. Коко жуёт шнурки от его ботинок и хочет выйти погулять. — Сука, — шипит Ёнджэ, ударяясь мизинцем о ножку стула. — Нет-нет, это я не тебе! Коко отчаянно нападает на его пижамные штаны и кусает за щиколотки; он слёзно обещает погулять с ней немного дольше, если она от него сейчас отвяжется. Ёнджэ вспоминает, что вечером он забыл включить водонагреватель, в тот момент, когда ледяная вода льётся ему на голову, и искренне надеется, что старушка этажом выше не будет снова жаловаться соседям на шум от него, достаточно было того эпизода с пьяным БэмБэмом, который решил посреди ночи начать во весь голос петь гимн Тайланда («потому что я люблю свою страну!», «тогда какого дьявола ты работаешь здесь?», «обстоятельства, хён»). Если до этого ему хоть немного хотелось спать, то после — лишь поскорее оказаться в тёплой лаборатории вместе с Лудой и горьким чаем от её бабушки (а ещё осуждающим взглядом на три ложки сахара сверху). Звон четвёртого будильника на телефоне прерывает звонок от Хвиин. Он выбегает из ванной с зубной щёткой во рту и чуть не спотыкается о собаку в коридоре. — Нуна, я опаздываю, но это в первый и последний раз, честное слово, только прикрой меня на часик, пожалуйста! — вместо приветствия тараторит он, то и дело отмахиваясь от Коко. — Я вообще-то звоню сказать, чтобы ты поторопился. Тут привезли трёх человек после передоза, и я одна не справлюсь, — на том конце слышится тяжёлый вздох и унылое, — это пиздец. Он обещает собраться поскорее и отключается. Ёнджэ тоскливо думает о том, что, если Хвиин такая усталая уже с утра — это и правда пиздец. На работе он появляется через рекордные сорок минут: замёрзший, заранее уставший и не выспавшийся (в голове звучит противный голос Югёма с его «ты знаешь, что фраза Netflix and chill не значит, что ты до пяти утра смотришь Джессику Джонс?»; Ёнджэ посылает его уже вслух). — С кем ты разговариваешь? — спрашивает Луда, заправляя выбившуюся прядь за ухо. — С умным человеком? — Это с кем же? — С самим собой, — она смеётся так искренне, что у Ёнджэ не выходит обидеться нормально — хватает только на возмущённое фырканье. Он быстро выхватывает халат из шкафа и выбегает не попрощавшись. В коридорах непривычно шумно и многолюдно — мимо то и дело снуют взбалмошные полицейские, тихо переговариваясь между собой, один из них даже пытался у него что-то выспросить, но Ёнджэ лишь виновато отводит взгляд и мямлит что-то из разряда «я только пришёл, извините, дела не ждут». Хвиин ждёт его в одной из секционных: теребит в руках медицинскую маску, а под глазами у неё залегли тени. Ёнджэ понимает, что ночью она, скорее всего, не спала. — Я не слишком опоздал? — Было бы лучше, если бы ты пришёл вовремя, но ничего уже не поделаешь, — она вымученно улыбается, натягивая на руки перчатки. — Пора за дело. Клиент ждёт. Мужчина на столе выглядит, откровенно говоря, хреново. Про себя Ёнджэ шутит, что кто-то перестарался с заливкой в пэинте или вовсе решил побаловаться и изобрести клюквенно-баклажановую маску, но вслух ничего не говорит: Хвиин не любит, когда шутят о состоянии тела (да и звучит это совсем не смешно). — Уже опознали? Ты его осмотрела? — спрашивает он, доставая новые пару перчаток и маску, гремит чистыми инструментами. Хвиин кивает. — Дон Хёнсок, двадцать восемь лет. Рост сто семьдесят шесть сантиметров, вес — восемьдесят один с половиной килограмм. Найден около пяти часов назад, трупное окоченение только начало проявляться, трупные пятна обнаружены на задней и заднебоковых поверхностях шеи, грудной клетки, пояснице и конечностях. На обеих руках и правом бедре обнаружены следы инъекций — достаточно свежие. Ребята ещё попытались пробить его медицинские документы по базе, но с этим глухо. Югём сейчас вроде как пытается дозвониться до родственников, но пока что мы работаем с закрытыми глазами. Она натягивает маску на лицо, выжидающе смотря на Ёнджэ. Тот в ответ только пожимает плечами. — Ну, не будем тянуть? — спрашивает он, протягивая секционный нож. Поначалу всё кажется вполне нормальным: Хвиин привычным движением делает разрез от гортани к паху, стараясь не повредить внутренние органы. Из живота показывается кишечник: Ёнджэ морщится от мерзкого запаха и только спустя несколько секунд смотрит на его состояние. — Да у него язва. Ткани органа отдалённо напоминают лунную поверхность, и это могло бы показаться забавным, если бы не было таким мерзким. Ёнджэ борется со странным желанием провести по поверхности пальцем и посильнее надавить на полусгнившие стенки кишечника и желудка — ему кажется, что по ощущениям это будет похоже на подтаявшее мороженое или желе. — Ужасно, — Хвиин морщит нос и хмурит брови. Он понимающе кивает и подаёт ей рёберный нож. Хруст костей напоминает ему раскол грецких орехов; Ёнджэ это всегда забавляло, и почему-то сразу же вспоминалось далёкое детство — маленький рыбацкий домик за городом, тёплый летний ветерок, ерошащий волосы, и его дедушка, который всегда курил трубку и пересказывал романы Дюма по вечерам; ему кажется, что, если вдохнуть поглубже, он сможет снова почувствовать тот густой табачный запах из прошлого, а дед вот-вот продолжит рассказывать о небывалых приключениях графа Монте-Кристо. Ёнджэ чувствует только смрад от тела и стойкий запах спирта. Хвиин снимает рёбра с тела, почти как крышку от коробки, и чуть не роняет их на пол. — Что он такое, — только и может вымолвить она. В голову приходят только два слова: «абсцесс лёгкого», только в ещё более запущенном состоянии. Ёнджэ смотрит на серые ткани, с ужасом осознавая, что их как-то придётся вытаскивать из тела и при этом не слишком сильно повредить (хотя куда уж больше). В нескольких местах от самого лёгкого почти ничего не осталось — почти как с кишечником — белёсые пятна вновь напоминают о сравнениях с Луной и диким желанием ткнуть в них пальцем. Ему ещё искренне интересно, как должна была помотать жизнь человека, чтобы в конце своего пути его внутренности выглядели как покрывшийся плесенью мякиш хлеба. — Зафиксируй где-нибудь про вот это всё. — Может быть, после? — А не забудем? — Такое забудешь. Хвиин в очередной раз вздыхает и кивает головой. Ёнджэ сглатывает ком в горле, протягивая ей чистый нож. В лаборатории холодно — у Ёнджэ мёрзнут пальцы на ногах. Горячий чай его совершенно не согревает, а батареи всё ещё чуть тёплые — он даже успевает пожалеть, что однажды не решился принести сюда из дома плед (сейчас было бы гораздо легче, и Луда бы не ругалась на «бессовестную растрату» её чая). Перед ним лежит наполовину заполненное заключение о вскрытии, которое он никак не может заставить себя дописать. И вроде бы всё кажется до ужаса простым: рост, вес, результаты первичного осмотра тела, заключения о болезнях, которые ещё надо вспомнить, как правильно записать; но Ёнджэ уже полчаса сидит перед листком и вглядывается в немного кривоватые «перфорация язвы» и «хронический абсцесс лёгких», а перед глазами всё ещё стоит тот мужчина и следы от уколов на руках и бедре. Всё это должно было уже стать более или менее привычным — он многое видел во время учёбы в меде, да и какой-никакой опыт работы у него был, но то количество дерьма в организме просто не укладывается в голове. Он задумчиво грызёт колпачок от ручки, пытаясь вспомнить, как следует написать правильно про цирроз печени. За его спиной звучит робкое: — Уже начал заполнять? — Хвиин появляется из-за его плеча будто бы из воздуха, Ёнджэ испуганно подскакивает на стуле и роняет ручку на пол. Она тут же бросается поднимать её, тихо извиняясь за свою оплошность. — Угу, но такими темпами закончу только через месяц, — он грустно улыбается, забирая у неё ручку, лениво вытягивается в кресле. — И это я ещё не проводил анализы, надо же точно узнать, что он долбил. А что, про него стало что-то известно? Хвиин кивает, протягивая ему небольшую папку, судя по всему — история болезней их последнего пациента. — У него в принципе по матери проблемы с желудком и лёгкими, как я поняла, а тут ещё и наркотики наложились, так что понятно, почему он такой дырявый был. Ёнджэ задумчиво хмыкает, бегло рассматривая записи. — Жуть, конечно. Удивительно, что он ещё так долго прожил, потому что, судя по печени, пил он тоже неслабо, — Ёнджэ оглядывается на часы над головой — почти половина шестого вечера. Он не ел со вчерашнего дня. Живот громко вторит его мыслям. Они с Хвиин неловко улыбаются друг другу. — Давай сегодня после работы сходим в бар. Это достаточно странная штука, чтобы за неё пропустить по пиву. — Лучше ко мне завалиться. Коко будет волноваться, — она с улыбкой кивает и, хлопнув Ёнджэ по плечу, разворачивается к выходу. — Позовём с собой Югёми и Бэма? — Только если мы будем заказывать еду. БэмБэм от посиделок в «компании копа и его помощников» отказывается — ссылается на завалы с работой и желание хотя бы во вторник выспаться. Югём говорит, что тот просто обиделся — в последний раз никто не похвалил его стряпню, а он очень старался. Хвиин замечает, что он всегда так говорит, когда не слышит восторженных возгласов об одном только запахе, не говоря уже о вкусе. — Хотя надо признать, что в прошлый раз это было не так плохо. В смысле, он даже почти не переборщил с приправами, а зная Бэма — это и правда удивительно, — она подхватывает Коко на руки и чешет ей за ухом. Ёнджэ гремит бутылками на кухне и ругается по телефону со службой доставки. — Да ладно тебе, он же старается каждый раз. — Ну, я не спорю. У него сейчас получается гораздо лучше, чем когда мы только познакомились. Он умница. — Говори ему это почаще, — улыбка у Югёма кажется немного угловатой, но милой. Хвиин улыбается ему в ответ, отпускает Коко с рук — она бежит на кухню, к своему хозяину (оттуда доносятся стук сухого корма о железную миску и ласковое: «кто это тут у нас соскучился и проголодался?»). — Только если он сам будет чаще с нами встречаться. — Я передам! Ёнджэ продолжает ругаться — стены в его доме как будто из картонки, даже напрягаться не надо, чтобы услышать, что происходит в соседней комнате. Югём смотрит на Хвиин — ему хочется убрать прядь волос с её лба и сказать какую-нибудь неуместную глупость типа: «у тебя такие красивые глаза» или «мне нравится твой смех» или «твоей добротой можно греться вместо пледа с чаем». В такие моменты БэмБэм внутри его головы заносит ладонь для подзатыльника и ворчит что-то вроде: «ты прекрасно знаешь, что из этого ничего не выйдет». Югём, в принципе, согласен — к чему портить дружбу разговорами о том, что скорее всего никогда не получится. — Они сказали, что пиццу придётся ждать целый час! — расстроенный Ёнджэ появляется в дверном проёме и устало вздыхает. — А пиво ещё даже не остыло. Если это не конец света — тогда что? — Глобальное потепление, падение метеорита, ядерная катастрофа, — занудно перечисляет Югём, подхватывая Коко на руки. — А ещё закрытие всех заводов Хугардена. Ёнджэ и Хвиин громко смеются, давая друг другу пять. Югём приподнимает Коко над головой, смотрит ей в глаза и пытается найти хоть немного понимания — она лижет его в нос и виляет хвостом. Соседка снизу тяжело вздыхает, доставая беруши из шкафа — нынешняя молодёжь, может быть, не такая уж плохая, но уж больно шумная. Пиццу привозят спустя час и двадцать три минуты (это не считая того, что ещё пять доставщик поднимался на нужный этаж) — Ёнджэ специально засекал, чтобы выбить скидку или типа того (а очень хотелось бы зубы, потому что столько ждать вечером посреди недели — это уже слишком). — Ну, хотя бы пицца горячая, — Югём неловко трёт ладонью по шее, смотрит, как Коко гоняет одну из пивных крышек по полу. — Было бы здорово, если бы она такая горячая была хотя бы на десять минут пораньше. — Может быть, у них загруженность по заказам большая? — Или они просто ленивые задницы, — Хвиин неуверенно пожимает плечами, доставая из коробки кусок пиццы с ананасами. — Наука не может дать точного ответа. — Ну, сейчас хотя бы можно будет спокойно поесть, — Ёнджэ тянется к коробке с пепперони, стараясь при этом не опрокинуть бутылку и не перевернуть стол (миссия выполнима, но с трудом). — Кстати, что там по тому мужику в дырочку? Выясняли что-нибудь дельное? — Югём усаживается на пол, притягивая к себе коробку с гавайской пиццей и отпивая немного из бутылки. — Мы же вроде договаривались, что никакой работы во время отдыха? — Хвиин отбирает у Коко пивную крышку и кидает в другой конец комнаты — та радостно бежит за ней, надеясь поймать её ещё в тот момент, пока она будет в воздухе (спойлер: у неё этого не получилось, но не то чтобы её это расстроило). — Да ладно тебе, интересный же чувак был. Мы вот в участке выяснили, что он один из менеджеров в «Health Inc», не очень важный, конечно, но и не обычная шестёрка. — Кто-нибудь уже предложил безумную теорию о том, что на самом деле у них там подпольная нарко-империя и их боссы толкают хмурого на модных вписках для богачей? — Югём кивает. — Марк говорил про что-то подобное. Шеф сказал ему смотреть меньше детективных сериалов и заниматься работой, — Ёнджэ отчего-то становится смешно. Он прикрывает рот ладонью и чуть не проливает на себя пиво. — Марк странный. Как будто если работаешь в подобной компании, ты автоматически становишься подозреваемым в подобном говне. — Шеф примерно тоже самое сказал. Ну и ещё ему не очень хочется заморачиваться с делом о каких-то мёртвых джанки. И так много чего надо найти. — Но нельзя отрицать, что внутренности у него дико странные, — Хвиин пожимает плечами, откладывая недоеденный кусок на тарелку. — В смысле, у меня, конечно, есть предположение, как такое могло произойти, но для этого нужно больше информации о его родственниках и результаты анализов. На ноутбуке идёт один из клипов Бритни начала двухтысячных (им отчего-то вспоминается давняя фраза Хвиин: «мы выросли в Корее на Америке»). У Югёма нога непроизвольно дёргается в такт всем этим «oops, i did it again», его мучает желание начать подпевать. — Луда обещала сегодня оформить анализы мочи и крови, но я не знаю, успела ли она до конца рабочего дня, — Ёнджэ бросает Коко корку от пиццы, она начинает гонять её вместо крышки от пива. — Она вообще вроде как хотела уйти пораньше — у её подруги день рождения или типа того. — Я думала, у её мамы, — Хвиин хмурит брови, задумчиво глядя на коробку с пепперони. — Какая разница. Нужно в любом случае выпить за их здоровье! — Югём неловко привстаёт, поднимая бутылку над головой. Звон бутылок на секунду заглушает пение Мадонны из колонок ноутбука. В углу комнаты собака грызёт корку от пиццы. — Ёнджэ-хён, ты же мне позвонишь, когда что-нибудь с результатами выяснится? — Без проблем. Приведёшь в следующий раз с собой БэмБэма? — В следующий раз будем тусить у нас. Можешь даже принести с собой Коко, он по ней соскучился. — Стоп, а как же мы с Ёнджэ? — Хвиин возмущённо всплёскивает руками. — Мы что, хуже собаки? — Собаке нельзя позвонить в случае чего. — Справедливо. Они слушают, как Рианна поёт песню про дождь и зонтик, и каждый из них думает, что вечер, пожалуй, удался. Ёнджэ сравнивает свои записи с заметками Луды и не может с уверенностью сказать, что именно его в них смущает. Вроде бы всё предельно ясно: Дон Хёнсок обычный сторчавшийся наркоман, у которого к тому же были проблемы со здоровьем. Всё это наложилось на разгульный образ жизни, неправильное питание и пристрастие к сигаретам и алкоголю. Стоило скорее удивляться, как он не откинулся ещё раньше, с таким-то образом жизни. Но чего-то не хватало — он не мог сказать, чего конкретно, хотя интуиция подсказывала — стоит копнуть чуть глубже. — Всё ещё сидишь с отчётами? — Луда ставит перед ним кружку с растворимым кофе и усаживается рядом. У неё на запястье болтается красная канцелярская резинка, а пальцы совсем немного перепачканы в синих чернилах. — Ну такое. Как-то это всё немного путано. Я не понимаю, как у него могло так разъесть органы. Типа, у него, конечно, были проблемы, но все они были решаемы и не могли привести, ну… к чему-то такому, — Ёнджэ пожимает плечами, обхватывая кружку ладонями. — Я не знаю, Луда. Мне почему-то кажется, что это ещё не всё. — Я думаю, — начинает она, задумчиво оттягивая резинку на руке, — тебе стоит успокоиться и доделать отчёт. В конце концов, он был обычным наркоманом, хоть и на высокой должности. — Ну, тут ты, наверное, права. Блин, всё это так сложно, что у меня голова кругом идёт. — Пей свой кофе и не пролей на бумаги. Всё будет нормально, когда ты закончишь с отчётом и сдашь уже это криповое говно, — Луда медленно поднимается со стула, устало потягиваясь. — Ну, а мне уже пора. — Ты уже уходишь? — удивлённо спрашивает он. — Да, я отпросилась пораньше. Удачи тут с оставшимся. Они улыбаются друг другу и машут на прощание руками. Ёнджэ тяжело вздыхает, глядя на часы — до конца рабочего дня остался всего час, а у него конь не валялся. Кажется, Коко сегодня снова придётся его подождать. На часах половина восьмого. На столе лежит почти законченный отчёт о вскрытии, рядом с ним стоит грязная пустая кружка — на стенках виднеются кофейные разводы и мелкие крошки от печенья. Ёнджэ задумчиво перемешивает быстрорастворимый рамён, то и дело снова заглядывая в бумажку с результатами (он всегда сначала записывает их на отдельном листе). — На кой-хрен ты глотал столько аспирина, если ты не болел? — задумчиво произносит он, стуча палочками по столу. Он и правда нашёл причину, по которой кишечник того парня был в таком ужасном состоянии, но это запутало его ещё больше. Дон Хёнсок был абсолютно здоров, если не считать его хронических проблем — зачем было закидываться ещё и этим? Ёнджэ не знает точного ответа и не понимает, как полиции может помочь эта информация. У него в кармане вибрирует телефон. Сообщение от Югёма. [ехидный пони] че делаешь Он фотографирует недоеденный рамён и следом спрашивает: [задротство? зато никто не даст по ебалу] а ты че? Несколько секунд он напряженно смотрит в экран, ожидая ответа; на фоне слышно тихое жужжание старого компьютера и как капает с подтекающего крана в углу комнаты. Ёнджэ с грустью отмечает, что, если бы Хвиин не уехала на конференцию, было бы не так скучно. [ехидный пони] получено изображение Ёнджэ смотрит на точно такую же упаковку рамёна; на столе вокруг раскиданы бумажные самолётики и разноцветные скрепки. К компьютеру приклеен бледно-зелёный стикер с короткой записью: «позвонить в банк». [задротство? зато никто не даст по ебалу] погоди ты же говорил что тебе что-то приготовил бб? [ехидный пони] получено изображение Ёнджэ смотрит на фотографию мусорной корзины и громко хохочет, чуть не уронив пустую кружку со стола. [ехидный пони] только ему не говори просто эту муть вообще есть нельзя ты понимаешь тайские приправыони как приправы лдя рамёнов только хуже в смысле их есть вообще нельзя ты сразу становишься ёбаным повелителем огня [задротство? зато никто не даст по ебалу] это называется дракон Югём [ехидный пони] опять понахватался европейских порядков и легенд с нэтфликса [задротство? зато никто не даст по ебалу] это вопрос или утверждение? [ехидный пони] это ты идёшь нахуй [задротство? зато никто не даст по ебалу] окей жди меня я скоро буду передавай там привет своему начальнику [ехидный пони] у тебя на работе кажется сдохло чувство юмора [задротство? зато никто не даст по ебалу] что мертво умереть не может [ехидный пони] звучит как девиз судмедэкспертов и любителей некрофилии и нет я знаю что это цитата из сериала с нэтфлолкса [задротство? зато никто не даст по ебалу] с hbo [ехидный пони] вотэвэар Ёнджэ отправляет ему эмоджи со злой красной маской и откладывает телефон в сторону, снова смотрит на недописанный отчёт. С одной стороны, ему очень хочется просто забить на всё и отделаться какой-нибудь отпиской без подробностей и всяческих заморочек; с другой — его, скорее всего, будут ругать за такое, к тому же случай всё-таки интересный. Он в очередной раз просматривает заметки с анализом крови и мочи: всё кажется ему до ужаса странным и глупым. У него чувство, что они что-то упускают, и он не может понять, что именно. [ехидный пони] хён как там отчёт [задротство? зато никто не даст по ебалу] блять сука блять говно говно говно говно а что какие-то проблемы? [ехидный пони] вообще никаких всмсле теперь точно дело закрывают так что сильно не запаривайся можешь так дописать по фану завтра его заберут в архив Ёнджэ смотрит на последнее сообщение со смесью радости и разочарования. Он ведь как раз собирался покопаться в этом всём ещё немного, чтобы понять наверняка, что произошло. Тяжёлый вздох едва заглушает шум от компьютера — он только сейчас понимает, насколько он устал. [задротство? зато никто не даст по ебалу] вас понял Он откидывается на спинку кресла, прикрывая глаза и заводя руки за голову. Кажется, в этот момент, ему стоит почувствовать облегчение или что-то типа того — можно будет наконец-то пойти домой, дописав отчёт на отвяжись. Всё, что складируется в архиве, всё равно толком не проверяется, тем более дела о каких-то наркоманах. Ёнджэ приоткрывает глаза, смотрит на пустую кружку из-под кофе и незаполненные листы, переводит взгляд на экран монитора (кажется, он вот-вот должен потухнуть) и на несколько секунд задумывается: а зачем он вообще всё это делает? В смысле, придти домой не под утро — это, конечно, неплохая перспектива, но он так долго возился с анализами, и будет обидно, если это всё просто так факапнется. Ёнджэ тяжело вздыхает, поднимаясь со стула, и идёт в сторону лаборатории — ему хочется кое-что проверить и окончательно успокоиться. Он сидит над анализами ещё лишних два с половиной часа. Его немного подташнивает после кофе, да и голова уже работает с трудом. Такое чувство, будто усталость пытается сожрать его с потрохами, особенно если не передохнуть хотя бы минут десять, но он продолжает упрямо пялиться в микроскоп и материться через раз. Ёнджэ злится, чертовски злится: на невкусную воду из-под крана (которая отвратительная даже кипячёной), на охранника, который каждые полчаса не устаёт ему напоминать, что рабочий день вообще-то уже закончен (как будто он сам не в курсе), на свою собственную глупость, из-за которой (Ёнджэ уверен на все двести) он тут и сидит столько времени. Хотя, возможно, это из-за Марка и его любви к теориям и заговорам и Ёнджэ просто стоит меньше общаться с коллегами Югёма (и тем более — слушать их советы по сериалам и теориям (он ставит сотню баксов — половина всего того таинственного дерьма, что ему пересылает Марк, написано им самим же)). — Господи, блять, Иисусе, — сквозь зубы шипит он, устало массируя виски. Больше, чем спать, ему сейчас хочется только есть — в обед он перехватил какой-то заветренный бутерброд с Очень Крепким чаем от Луды и, честное слово, лучше бы он попросил БэмБэма отправить ему свою еду почтовым голубем — это было бы и вполовину не так отвратительно (о рамёне он старается не думать — возможно, подташнивает его вовсе не от кофе). — Когда же это, блять, закончится. Ему и правда чуть ли не физически плохо от того, сколько он сидит, сгорбившись над столом, и щурится на свои же мелкие буквы. Ёнджэ ставит новый образец желудка, в сотый раз разглядывая израненные аспирином и язвой ткани, мысленно спрашивает у себя — что он вообще хочет там найти. Следы ещё одной болезни? Новой примеси к наркотику? Неизвестного науке гуманоида с планеты жопа? Он не знает точно, но продолжает упорно разглядывать, как будто надеется увидеть там что-то… — Что ты, блять, такое, — тихо шепчет он, увеличивая ткань на стекле. Ёнджэ и правда кое-что упустил при прошлых осмотрах и теперь с удивлением смотрит на доселе незамеченные детали, с трудом понимая, на что он наткнулся. Он понимает, что это очень похоже на аспирин и его последствия, но небольшие отличия всё-таки есть. Чего он не понимает — как можно было так проебаться и не заметить раньше. — Что ты здесь делаешь так поздно? — голос доносится со стороны двери. Ёнджэ испуганно подскакивает на стуле, резко оборачиваясь. У входа стоит Луда, нервно теребит в руках наушники и хмуро смотрит в его сторону. — Заканчивал с отчётом, совсем немного осталось. А ты зачем вернулась? — в ответ она пожимает плечами. — Шарф тут забыла, — кремовая кашемировая ткань уже обвивает её шею. Взгляд всё ещё хмурый — настолько, что даже немного страшно становится. Ёнджэ в принципе Луды немного побаивается — сам не понимает почему; в ней как будто есть что-то вроде скрытой способности — заставлять людей смотреть на неё как кролик на удава (на Ёнджэ она работает безотказно). — Тебе ещё долго? Могли бы вместе в сторону дома пойти. Луда улыбается ему немного устало, у неё из хвоста выбиваются несколько прядей, а из наушников снова кричит что-то из старых альбомов Paramore. Ёнджэ успокаивается. — Я ещё немного посижу, извини. Не жди меня, — выражение её лица резко меняется с доброжелательно-уставшего на озлобленное (она снова хмурит брови, закусывает нижнюю губу и чуть ли не рвёт наушники; ему снова становится немного страшновато). — Как знаешь, — холодно отвечает она и выходит, даже не попрощавшись. Ёнджэ с облегчением выдыхает, оглядываясь на микроскоп. Ему всё ещё что-то отчаянно не нравится, и с каждой секундой его подозрения всё больше усиливаются. А ещё ему просто любопытно — как это дерьмо смогло так повлиять на организм и почему оно было не так заметно раньше. Он уже собирается вернуться к работе, как вдруг ему в голову приходит мысль — а что, если дело закрыли специально, чтобы никто ничего не нашёл? Ёнджэ думает, что Марк бы с ним точно согласился, но Марк вообще любит во всём искать скрытый смысл, так что не ему доверять в этом вопросе. Он медленно переводит взгляд с микроскопа на отчёт и обратно; на телефоне отображается новое сообщение от Хвиин с несколькими фотографиями из командировки. Ёнджэ думает, что, если бы Коко умела пользоваться телефоном — уже точно бы его облаяла несколько раз и сказала бы, что волнуется и хочет кушать. Ёнджэ быстро чиркает в отчёте что-то про аспирин и откладывает его в сторону, а затем снова нерешительно смотрит на микроскоп, пытаясь понять, что же ему всё-таки делать. Он смотрит на время, мысленно прикидывая, через сколько у охранника окончательно кончится терпение и он погонит его домой силой; вспоминает выражение лица Луды и не понимает, стоит ли ему начать что-то подозревать или лучше просто забить и успокоиться. В конце концов, они коллеги, чего им друг от друга скрывать? Он делает пару фотографий тканей на телефон, на всякий быстро зарисовывает увиденное в блокноте и решает дома ещё немного поработать. У него есть идеи по поводу того, что это может быть, но он не очень уверен. Ёнджэ выходит из лаборатории только спустя полчаса — пришлось немного прибрать за собой и отрезать себе на завтрашние анализы ещё немного от желудка (он прячет его в паре дальних холодильников, чтобы никто случайно не наткнулся). В коридоре его ждёт Луда — она всё так же нервно теребит наушники и смотрит на него хмуро. Они ничего не говорят друг другу, только прощаются перед поворотом к автобусной остановке. Ёнджэ не понимает, что происходит, и ему это совершенно не нравится. На следующий день возвращается Хвиин, воодушевлённо рассказывая им о конференции и классном ресторане прямо напротив того центра медицины. На следующий день Ёнджэ обнаруживает в одном из холодильников записку с коротким «не лезь». Ему становится страшно, потому что Марк, кажется, в кои-то веки оказывается прав. Джебом ненавидит просыпаться слишком рано. Его до ужаса раздражают длинные, сонные очереди в кофейнях, хмурые баристы за кассой, необходимость куда-то выходить раньше двенадцати утра. Но больше всего бесит Джексон: вечно бодрый и слишком радостный для половины девятого утра. — У нас новое задание! — с довольной улыбкой говорит он, отпивая немного из кружки с кофе. Он обычно заказывает себе что-то сладкое: цитрусовый раф с дополнительными сливками сверху, капучино со сладкой пенкой и банановым пончиком. Сегодня — карамельный латте и шоколадный маффин в дополнение (у Джебома болят зубы только от одного вида подтаявшего шоколада на блюдце; сам он предпочитает не вытрёпываться (особенно по утрам) — двойной американо и ничего больше). — Просто усраться. — Хён, ты не рад? — Было бы лучше, если бы ты рассказал мне об этом не в такую дикую рань. Джебом устало прикрывает глаза: у него болит голова от недосыпа, и сладкий припев въедливой «TT» совершенно не помогает от неё избавиться. Он пытается сосредоточиться на болтовне Джексона (что-то про заказчика из крупной фирмы и большой гонорар за дело), суёт ему под нос планшет с краткими сведениями про их жертву, на секунду отвлекается, чтобы перекинуться парой слов со своим приятелем из колледжа («скажи честно: есть хоть один человек в этой стране, с которым ты не знаком?»; «мама твоя, я полагаю, хотя и с ней я надеюсь когда-нибудь увидеться»). На фоне играет не менее приставучая «Gee», Джебом просматривает фотографии и короткие подписи к ним, хмурится сильнее, нервно отпивает кофе из картонного стаканчика. Голова всё ещё раскалывается. — Тебе не кажется, что гораздо проще было бы его убить, чем делать извлечение? Я не жалуюсь, конечно, но что с этим парнем не так? — Тут скорее с заказчиком: сердобольный старикашка, не любит лишних смертей. К тому же за ним вроде как следят федералы или типа того. В смысле, сам понимаешь, наша конторка незаметнее, чем тот же киллер или отрава в пицце? — Джексон шумно отхлёбывает из своей кружки, слизывая остатки пенки с верхней губы. Джебом брезгливо морщится. — По оплате всё как обычно: половина до, половина после. Ну, ты и сам знаешь. — Знаю. Джебом ещё раз смотрит на их будущее задание: Чхве Ёнджэ, двадцать пять лет, судмедэксперт. Любит видеоигры, каждые две недели ездит к своей родне в Мокпо, часто задерживается на работе, живёт один; кажется, может сильно подпортить репутацию компании «Health Inc.», если не извлечь у него из головы воспоминания о странном теле и о всём, что с ним связанно. Он удивлённо присвистывает. — Ты как всегда на высоте. За сколько ты это всё нарыл, пара недель? — Пять дней, и ещё кое-что должно прилететь через три часа, — пожимая плечами, говорит Джексон. — Потом в облако кину, там должно быть про его досуг и друзей. Кстати, с нами ещё будет Хеджин и Мунбёль. Но я думаю, ты уже в курсе? Джебом кивает. Мунбёль, в принципе, всегда помогает им с планами и макетами — свежий взгляд на вещи, сложные лабиринты и таинственная способность убеждать всех в своей правоте (по правде говоря, с её планами они ещё ни разу не проёбывались, а это многого стоит). А Хеджин он и сам бы хотел позвать — она хороша в создании собственных смесей для сна, и к тому же им может понадобиться кто-то четвёртый — так, на всякий случай. — Это всё? — он широко зевает, прикрывая рот ладонью. — Ну, мы могли бы поболтать немного? Как провёл выходные? — Пока, Джексон. — Ты так жесток, хён, — он картинно хватается за сердце, на что Джебом только устало хмыкает, выходя из кофейни. Картонный стаканчик остаётся на столе вместе с планшетом и парой тысяч вон на чай. На улице холодно: дует сильный ветер и небо затянуто тучами. Джебому иногда кажется, что облака вот-вот свалятся ему на голову и раздавят под своей тяжестью, но он обычно никому не говорит — мало ли что подумают, он же человек серьёзный, ему не до хуйни. Он выуживает из кармана потрёпанную пачку мальборо, достаёт сигарету, чиркает зажигалкой. Из проезжающей мимо машины долбит дрейковская «Hotline Blink», но танцевать не хочется — голова кружится сильнее и переносица болит. Джебом думает, что сигарета сейчас — совсем не то, что ему нужно, но продолжает тянуть из неё горький дым, чисто по привычке, от неё уже даже никакого кайфа нет. Проверяет время на телефоне — они с Джексоном просидели в этой кофейне почти полтора часа и ни о чём толковом не поговорили: ни плана, ни даты, ни говна, ни ложки — только зря потраченные деньги на кофе и ещё один день без нормального сна. Смотрит на файлы в их общем «хранилище»: с десяток фото этого самого Ёнджэ, текстовый файл на пятнадцать килобайт — краткая информация, примерно на полторы вордовские страницы, и файл с песней, скорее всего, иностранной (особый джексоновский стиль — всё должно быть эСтЕтИчНо, даже если дело касается просмотра файлов по работе). Он достаёт наушники из кармана — до дома пара кварталов, успеет пару раз послушать ту песню.

ну что ты знаешь о лихой сибирской боли я оставил ждать свой город и я сделкой недоволен

Сказать по правде, у Джексона выходят хреновые подборки: песни обычно ни к чему не подходят, а документы зачастую требуют к себе много внимания — даже шум машин с улицы может помешать, не говоря уже о долбящих басах в наушниках или колонках. Но Джебом честно слушает, иногда даже что-то сохраняет себе, пусть и не очень часто, но для Джексона и этого уже слишком много (хочется в это верить, по крайней мере).

но с тем дам больше воли себе и своим псам если есть чем потушить значит было чем поджигать

Джебом не может понять — нравится ему или нет; возможно, потому что ни слова не разобрать из того бубнежа, возможно, потому что песня не на корейском. Джебому гораздо интереснее, откуда Джексон вообще берёт эти славянские (или европейские?) завывания и почему на них постоянно так много автотюна. Тот ему даже как-то пытался объяснить (не про автотюн, про мудрёный способ поиска на саундклауде), но слушать, как Джексон постоянно отвлекается на что-то вместо чёткого объяснения — такое себе удовольствие, Джебом лучше ещё раз заснёт под вонючий «Интерстеллар» — в нём хотя бы саундтреки интересные (большинство).

мы с тобой одной крови мой милый город мы с тобой вместе на века

Он выкидывает окурок в ближайшую мусорку, прячет руки в карманах и сильнее натягивает капюшон на голову — начинается дождь, а вымочить голову совсем не хочется. До дома остаётся один квартал и песня, которую тяжело снять с повтора.

я поделил на боль я поделил на боль я поделил на боль

Джебом возится с макетом около недели: сначала почти сутки думает над примерным планом лабиринта и локациями, всё время сверяется с записями о Ёнджэ. В голову приходит идея сделать что-то связанное с захватом флага или пейнтоболом, но он быстро отметает её — может слишком травмировать, да и запариваться с таким простачком не очень хочется. В конце концов, тот понятия не имеет о дримшеринге, никакой опасности не представляет. Джексон предлагает сделать его сон максимально абсурдным — чем-то вроде квеста с единорогами и рекой из радуги и чтобы одного из них обязательно звали Чарли. — Ты отлично подойдёшь на эту роль, хён. Чарли тоже любит нудеть по поводу и без и совершенно не верит в волшебство. — Если ты меня тоже попытаешься убить, клянусь, я воскресну и утащу тебя с собой. — У меня нет ебанутого напарника, это раз. Два — я слишком люблю твой нудёж по поводу и без. Джебом перебирает парочку классических вариантов: банковская ячейка, больница с дальней палатой. Ему даже приходит в голову сделать что-то типа игры с жуткими монстрами и всем таким, прямо как в Сайлент Хилле, но все варианты кажутся весьма сомнительными — неизвестно, как может повести себя неподготовленное сознание в попытках на него напасть, к тому же сны с сюжетом, напоминающим реальность, всегда выходят лучше — так ему говорит Мунбёль, когда приходит помогать с макетом. — Что думаешь насчёт вечеринки? — спрашивает она, вертя карандаш в руках. — Можно было бы обставить всё так, чтобы это было в честь их с Джексоном переезда или типа того. — Почему именно Джексона? — удивлённо спрашивает он, листая очередной альбом с набросками. Мунбёль смеётся, прикрывая рот ладонью. — Зная Джексона и то, какой он общительный, — можно наплодить много проекций, и не возникнет подозрений. В квартире у Джебома прохладно — дурацкая привычка оставлять окна открытыми никак не отпускает его, хотя никто пока особо не жаловался. По полу разбросаны листы с набросками, расчёты веса и времени, возможные парадоксы с лестницами и длинными коридорами, несколько кубиков пенопласта, бесконечное количество карандашей из Икеи, карандашей из старого набора для рисования, резаки с ошмётками материалов поблизости и яркие маркеры кислотных цветов. У Джебома в принципе никогда не бывает слишком чисто — издержки профессии или что-то в этом духе (он предпочитает выражение «рабочий порядок»; спорить с ним никто не решается). — Что это? — Мунбёль показывает ему альбом А4; на обложке нарисован старый чёрный форд, будто сошедший с фотографий начала двадцатого века (открывать она не решается — мало ли какие секреты). — Мой лимб, — отвечает Джебом, обернувшись через плечо. — В смысле, твой лимб? Ты же не был там? Джебом кивает. — Ты никогда не задумывалась о том, что будет, если ты когда-нибудь туда попадёшь? Что ты будешь в нём делать и как всё обустроишь? — Если честно, то ни разу. — Мне такое часто в голову приходит в последний год. Типа, что случится, если я перекачаюсь снотворным и застряну в этом ёбаном нечто, нужно же будет чем-то заниматься? И я решил подготовиться. Решил сделать там какой-нибудь туманный остров, посреди бесконечно огромного океана. И чтобы каждая деталь на этом острове что-то означала. Типа, мои мечты и воспоминания. За окном начинает накрапывать дождь. Джебом подходит к ней, осторожно забирая альбом из рук и переставляя его на полку повыше — прячет между Энциклопедией Постмодерна и школьным учебником физики (никто до сих пор точно не знает, зачем Джексон его приволок) и на всякий случай ставит перед ними их фотографию втроём: он, Мунбёль и Ёнсон в университетские годы. Они стоят на фоне грязной кирпичной стены; у Ёнсон волосы растрепались на ветру, в одной руке дотлевающая сигарета (кажется, что-то вишнёвое — он уже успел позабыть такие детали), второй она обнимает Мунбёль за шею и тянет её к себе ближе. Они кажутся счастливыми, потому что только что сдали проект за весь курс, а ещё у Мунбёль был тёплый ярко-красный шарф на шее, а у Джебома — тёмно-синяя шапка с огромным помпоном (их вязала Ёнсон и постоянно ругалась, если они их не носили). Он улыбается каждый раз, когда видит это фото, потому то время было хорошим — они были young and having no regrets, и это состояние казалось им вечным. — Звучит как-то, что мы делали на первом курсе, помнишь? Архитектурная фантазия и всё в таком духе. Джебом тихо хмыкает. Ему вспоминается, как он неделю мучился с эссе по книге Чернихова и потом просто проспал пару со сдачей, и сейчас это кажется таким глупым и далёким, что он всерьёз удивляется, почему Мунбёль об этом вспомнила (видимо, потому что проспали они вместе, после тяжёлой попойки с посвящения первокурсников). — Да, есть в этом что-то такое. Только в этот раз меня никто не просит делать проект на ворованной программе за месяц, — в ответ она смеётся, подхватывая с пола один из чистых листов. — Так как насчёт вечеринки? Сделать план одной квартиры гораздо проще, чем, например, целого города или типа того. — Ага, главное, чтобы этот Ёнджэ не захотел выйти прогуляться посреди ночи. — Это уже твоя забота — не дать ему заскучать, — пожимая плечами, говорит Мунбёль. — Почему именно моя? А как же Джексон? — У него девушка, — многозначительно поднимая указательный палец вверх, говорит она. С минуту они смотрят друг другу в глаза — Мунбёль старается выглядеть максимально серьёзной, а Джебом силится понять — шутит она или всё-таки говорит серьёзно. Начинают смеяться они почти одновременно. Дождь за окном только усиливается. — Слушай, а ты поняла в итоге, что там за дела у этого парня и Health Inc? Просто я всё ещё не понимаю, зачем с ним так возиться, если он всего лишь мелкий судмедэксперт? Его при любом раскладе проще убить, даже если тот главный мужик трижды сердобольный малый и всё такое. — Ну, как я поняла, там две причины. Во-первых, он под мухой у правительства, и вроде как ему лучше не высовываться — весь бизнес прикроют к чертям собачьим, а он строил его… лет двадцать, кажется? Не знаю точно, если честно, но просто так его просрать было бы обидно. А ещё у него дочь работает с этим Ёнджэ в одной конторе. Видимо, не хочет терять приятеля или типа того. — К чему дочери Ли Хёншика работать в обычной лаборатории? — недоверчиво спрашивает Джебом, оценивающе глядя на кусок пенопласта в его руке. — Откуда мне знать? Я здесь не за тем, чтобы разбирать досуг богатеньких девочек, если что. Кстати, ты не передумал насчёт одного уровня сна? Думаешь, этого будет достаточно для извлечения? — Ты сама знаешь, что я пиздец боюсь лезть дальше одного уровня. Даже он дико нестабильный, не говоря уже о том, чтобы заходить дальше. — И ты ещё удивляешься, почему ребята из Кобол не решились с тобой работать? — Риск должен быть оправдан, даже если мы говорим о таких деньгах, которые предлагали Кобол, — Джебом фыркает, скрестив руки на груди. Мунбёль пожимает плечами. Работать они продолжают молча, лишь изредка передавая друг другу маркеры и показывая эскизы будущего макета. Ёнджэ литрами глотает кофе, нервно грызёт ногти, часами проводит в гугле и над тетрадью с формулами. Ему на самом деле до усрачки страшно; страх хватает его за горло и давит своими холодными костлявыми пальцами вместе с непониманием (происходящего в целом) и незнанием (что делать в итоге), но он только сильнее сжимает зубы, делает очередной глоток уже остывшего кофе, отчаянно пытаясь разобраться — что же стоит предпринять дальше. Говорить кому-либо, что он нашёл в трупе некоторое дерьмо, которое выпускает только одна компания на всю Корею — опасно как минимум потому, что это почти ёбаные монополисты на рынке с большими связями и зубами, которые с лёгкостью разорвут не только его, но и тех, кому он успеет рассказать (как максимум — потому что он не может рисковать своими близкими). Ёнджэ думает, что нужно было последовать совету с той записки, потому что он чувствует себя неуютно буквально где угодно — от работы под пристальным взглядом Ли Луды до собственной квартиры (ему кажется, что кто-то мог поставить прослушку, пока его не было дома). Он старается вести себя как обычно — ходит в гости к Югёму и Бэму и играет с ними в видеоигры, зовёт к себе Хвиин на ночь пиццы и «Властелина Колец», даже собирается поехать в Мокпо к родителям на ближайших выходных как в старые добрые. С одной лишь разницей — в этот раз он едет убедить их съездить развеяться куда-нибудь в Европу (даже готовит деньги на всякий случай, рассчитывает, что их хватит примерно на месяц или около того). Ему кажется, что прежде, чем попытаться бороться с этой таинственной силой, нужно обезопасить самых близких, а уже после можно будет рассказать Югёму. Он наверняка сможет помочь или хотя бы посоветовать, что делать (за его родных он не беспокоится — они уже несколько лет живут в США и до них вроде как не добраться (по крайней мере, не так легко)). Ёнджэ стоит посреди полупустой станции Йонсан и думает, что пять часов утра — это для него, пожалуй, слишком рано — голова почти не соображает, а яркие вывески и лампы его только больше раздражают и нагоняют усталость. Он надеется передохнуть в поезде, потому что серьёзные разговоры с родителями ему всегда давались тяжело, а тут придётся объяснять такое. Ёнджэ тяжело вздыхает, закидывает спортивную сумку на плечо и заходит в вагон, передавая билет проводнице — такой же сонной, как и он сам, судя по лицу. — Приятной поездки, — говорит она, вымученно улыбнувшись. Ёнджэ в ответ только хмыкает. Надежда на то, что он выспится в поезде, рушится вместе с шумной парочкой, завалившейся к нему в купе — парень и девушка, на вид не старше его самого. Парень пытается пожать ему руку и говорит, что не так давно у его бабушки был день рождения и он ездил знакомить её со своей невестой — девушка смущённо смеётся, неловко отводит взгляд и просит «Кайе-оппу» быть немного сдержаннее. Ёнджэ искренне хочется ей посочувствовать, но отчего-то не выходит; наверное, ему слишком хочется спать, и он ничего не может с этим сделать. — Слушай, а давай выпьем, а? За здоровье моей бабушки? Да не мотай ты головой, я же не что-то там предлагаю, а настоящую! Воду! С лимоном! — кто Ёнджэ такой, чтобы отказываться от воды с лимоном и здоровья чужой бабушки (тем более так от него, возможно, быстрее отвяжутся). Парень протягивает ему наполовину пустую бутылку с водой. На дне и правда болтается пара долек лимона, хотя мякоть разметалась по всей бутылке. Скрипя сердцем Ёнджэ делает пару больших глотков, после промямлив что-то про здоровье и вечное процветание (вода на проверку оказывается не такой мерзкой, как на вид). Тот парень показывает ему знак из Звёздного пути и усаживается рядом со своей девушкой. Ёнджэ откидывается на мягкую спинку сидения. Мир словно плывёт перед глазами — ему кажется, что это от недосыпа и, может быть, от вчерашнего риса с карри от Бэма. Ему кажется, что он прикрывает глаза всего на секунду, потому что спать с неизвестными в одном вагоне — занятие такое себе, мало ли что у них там на уме. Последнее, что он успевает заметить — как к ним заходит ещё один человек с серебристым кейсом в руках. Ёнджэ засыпает. Джебом заходит в купе только спустя двадцать минут. Изначально планировалось, что они зайдут туда вдвоём с Джексоном и разопьют ту бутылку снотворного с Ёнджэ, но в последний момент всё поменялось — Хеджин предложила хотя бы одному человеку, который будет потом в его сне, не палиться. — Не нужно, чтобы он запоминал слишком многое, даже если этот сон потом сотрётся из головы, — пожимая плечами, говорит она, разматывая катетеры и трубки для пассива. — Ты правильно сделал, что зашёл попозже. Кстати, Мунбёль написала? Джебом кивает, скидывая пальто с плеч, садится рядом с Ёнджэ. У него чувство, что его немного подташнивает от бутерброда из привокзального кафе, а ещё ему хочется оказаться дома под тёплым одеялом, а не сидеть здесь, на непонятном задании какого-то сердобольного старикашки из медицинской компании (лучше бы с Кобол работал, честное слово). — Я разбужу вас через час двадцать, хорошо? Надеюсь, столько времени вам хватит, — говорит Хеджин, убирая чёлку со лба Джексона. Они кивают ей почти синхронно — Джексон на секунду сжимает её ладонь в своей руке. Джебом закрывает глаза, предпочитая не смотреть, как Хеджин целует его друга — это как-то слишком лично. Они подъезжают к станции Квамён, когда она подключает их к пассиву, вводя в кровь снотворное. Джебом засыпает под обещания Хеджин вычистить его ноутбук и забрать все тетради и распечатки, которые она сможет найти. Ёнджэ обнаруживает себя стоящим посреди гостиной. Вокруг него с десяток шумных незнакомцев и чуть приглушённая музыка (кажется, ремикс какой-то из песен Эда Ширана или Bring Me The Horizon — не очень разобрать); в руке он держит бутылку Хугардена — уже тёплого и немного мерзкого на вкус. Ёнджэ кривится, отпивая немного, хмурится, когда его толкает пьяный вдрызг Югём. Злиться на него как-то не выходит: он всё-таки изрядно умотался за эту неделю (к тому же не всегда знает, что делать со своими конечностями в нетрезвом состоянии). Он устало плюхается на диван, мечтая о том, чтобы вечеринка поскорее закончилась и можно было спокойно отключиться на несколько часов. Рядом с ним садится один из незнакомцев: чуть выше самого Ёнджэ, широкоплечий. У него две родинки над левым глазом и мягкая улыбка. Одна из его тёплых ладоней ложится ему на колено. — Выглядишь ты хреново, приятель. — Чувствую себя примерно так же, — Ёнджэ в очередной раз немного отпивает из бутылки, разглядывая своего соседа. — По какому поводу мы собрались? — О-о-о, да у тебя серьёзные проблемы с памятью, если ты не помнишь про собственную вечеринку? — В смысле, мою? Не помню, чтобы кого-то звал сегодня да и вообще. — Ну ты индеец, я балдею, — смеясь, выдаёт парень, поправляя чёлку. — Ты, надеюсь, в курсе, что вы с Джексоном теперь соседи? А то как-то неловко получится. В красном пластиковом стаканчике незнакомца плещется лёд в коле (вероятно, с виски, потому что глаза у него весело блестят, а на щеках играет румянец — Ёнджэ очень сомневается, что он от смущения или типа того). Глупый ремикс сменяется на одну из песен Холзи — из разных углов комнаты звучат нестройные одобрительные возгласы. — Я не очень люблю её дебютку, и меня зовут Ёнджэ. Но ты, наверное, и так это знаешь, да? — Ты прав. А я друг Джексона. Меня зовут… — он не успевает договорить — кто-то из пришедших толкает его, и он выливает содержимое стаканчика Ёнджэ на рубашку (теперь понятно — там была только кола). — Блять. Извини, пожалуйста. С такой толкотнёй хрен пойми, как нормально встать. Ёнджэ понимающе улыбается, отмахиваясь от неловких попыток убрать пятно. Всё равно он у себя дома — можно и переодеться сходить. — Я ненадолго, — заверяет он, вручая тому парню недопитую бутылку пива, и скрывается в толпе. Джебом недовольно цокает языком, передавая бутылку одной из стоящих рядом проекций, нервно оглядывается в поисках Джексона. Тот стоит напротив балконной двери, о чём-то мило беседуя с Хеджин. — Блять, — шипит Джебом, осторожно пробираясь к ним через толпу. — Господи, ты серьёзно создал проекцию своей девушки в чужом сне? У тебя мозги вообще есть? — Да ладно тебе, — пожимает плечами Джексон. — Он всё равно не понимает, что происходит, тем более он не умеет управлять сознанием во сне, значит, проблем быть не должно. К тому же Хеджин может нам помочь, лишние руки всегда пригодятся. Джебом беспомощно смотрит на Хеджин — она только разводит руками. — Ты сам знаешь, если бы это была я, он бы уже получил по голове, — он знает, но осознание этого как-то не очень помогает. — Кстати, а где Ёнджэ? Я его вроде видела здесь неподалёку. — Пошёл переодеваться. Я облил его колой. — Ты сделал что?! — от возмущения Джексон чуть не отрывает висящую штору. — И ты мне ещё за невинную проекцию предъявляешь? Да ты его чуть против всех нас не настроил, блин! — Мне вот интересно, если мы с тобой всё-таки съедемся, ты будешь так же всё крушить, когда начнёшь нервничать? — фыркает Хеджин, скрещивая руки на груди. — Успокойся. Нас пока не разорвали, значит, всё идёт по плану. Джебом устало вздыхает и думает, что он до ужаса рад, что у девушки Джексона даже проекция с головой (в отличие от них самих). — Я найду его, а вы — его секреты. Если через пару часов ничего не получится — будем действовать жестче. Они кивают друг другу и расходятся. Джексон и Хеджин — в сторону кухни, Джебом — в сторону комнаты Ёнджэ. Ёнджэ выхватывает из шкафа первую попавшуюся футболку и накидывает сверху немного мятую рубашку со стула. В комнате душно — плотные шторы занавешивают окно. Он думает, что именно из-за этого он чувствует себя здесь не очень хорошо; подходит к окну и резко одёргивает их. За окном — глубокая чёрная пустота. Кажется, что, если в неё сунуть руку, можно зачерпнуть ладонью вязкую жидкость типа масла, мерзко тянущуюся между пальцев. Ёнджэ тяжело вздыхает — опять пасмурно, с сожалением задёргивает окно. Из соседней комнаты доносятся спокойные биты, ему почему-то вспоминаются студенческие годы и сомнительные подвальные рейвы с Хвиин и неизвестными алкогольными наименованиями в красных стаканчиках. Тогда было хорошее время — так он думает, когда открывает синий мини-холодильник и долго смотрит на заспиртованную человеческую печень и желудок. По-хорошему его должно было передёрнуть, но органы вызывают в нём только холодное спокойствие и некоторую усталость: надо бы словить Югёма и попытаться ему рассказать, что он узнал про этот Health Inc. Ёнджэ со вздохом закрывает холодильник и включает неоновые лампы над кроватью. Выглядит красиво — ему немного хочется заурчать от того, как приятно ложится красный свет на его синее постельное бельё со звёздами. Он выходит из комнаты, напоследок окидывая взглядом полки с комиксами — до сих пор не ясно, как предыдущий хозяин решил их здесь оставить (Ёнджэ надеется, что Коко не сможет добраться до них со своими зубами и когтями). Из гостиной звучит какая-то из песен Сиэль и Ёнджэ думает, что у его нового соседа просто отвратительный музыкальный вкус (или у того, кто подбирал плейлист, как это вообще можно слушать без фаянсового друга под боком). — Я терпеть не могу Сиэль, — выдыхает он, оглядываясь на людей вокруг. — Да ладно, она не такая плохая. — Может быть, и не плохая, но какая-то однообразная. Я не знаю, если честно. Её нельзя долго слушать — быстро надоедает. Ну или у меня хреновый вкус, — Ёнджэ пожимает плечами и оборачивается на голос. На него смотрит тот парень, который облил его колой. — О, это ты. — Ага. Это я. Джебом чувствует себя немного неловко; ему в принципе всегда немного неловко, когда они пробираются в чужие сны — как будто они копаются в чужом грязном белье (этим они, наверное, и занимаются). Он пытается взглядом найти Ёнджэ в толпе, потому что искать его по всему дому странно, потому что знакомы они минут пять, если не меньше. Джебому не хочется показаться каким-то маньяком. В конце концов, его и так тут быть не должно, а если ещё и внимание пытаться привлечь своими поисками и расхаживанием по чужой квартире, как у себя дома — это чревато последствиями (Джебома от одной мысли о взбесившихся проекциях, пытающихся разорвать его на куски, передёргивает). Он тяжело вздыхает и очень жалеет, что в чужих снах нельзя опьянеть, даже совсем немного — приходится тянуть дурацкую колу, которая ему не нравится вовсе, и попытаться не проебать Ёнджэ в толпе. Наконец он замечает его — стоит возле стола с алкоголем, непонимающе смотрит на колонки и будто пытается для себя решить: стоит ли вырубить то, что сейчас играет, или всё-таки немного повременить с этим и дать музыке ещё один шанс. Играет одна из песен Сиэль. Джебом подходит к нему со спины, качая головой в такт песни. — Я терпеть не могу Сиэль, — Ёнджэ звучит немного раздосадованно и устало. Джебом чувствует себя неловко. — Да ладно, она не такая плохая. — Может быть, и не плохая, но какая-то однообразная. Я не знаю, если честно. Её нельзя долго слушать — быстро надоедает. Ну, или у меня хреновый вкус. О, это ты. — Ага. Это я. Джебом продолжает чувствовать себя неловко. По-хорошему ему следует отойти и дать парню немного пространства на подумать или посолиться на окружающих, но нельзя. Его нужно развлекать ещё минимум пару часов — пока Джексон и Хеджин будут искать его тайны в подсознании. — Ты вообще не особо в ладах с современной музыкой, да? — Да нет, просто так выходит. Мне много чего нравится, на самом деле, только не то, что играет сейчас, — Ёнджэ пожимает плечами. — Хотя вот эта песня вроде неплохая. Джебом прислушивается и криво улыбается — старая добрая Tik Tok от Кеши; всегда казалось ему идеальной для вечеринок или типа того (где-то на уровне с House Party, да и вообще любой песней 3OH! 3). — Тоже просыпаешься утром с чувством, будто ты ПиДиДи? — Не понимаю, о чём ты. — Забей. Они смотрят друг на друга, не зная, что сказать (да и нужно ли вообще говорить). Джебом переминается с ноги на ногу и думает, что хуже уже и быть не может и он сейчас вот-вот провалится. Ёнджэ думает, что эта тишина вгоняет его в уныние, и уже хочет пожелать хорошего вечера, пойти пить с Югёмом до упаду, как вдруг. — А ты когда-нибудь задумывался о том, что бессонница похожа на смазанную копию копии копии? И ещё под какими-нибудь странными шумами в чёрно-белом эффекте? Ёнджэ смотрит на него с непониманием пополам с недоверием. Джебом чувствует себя глупо, но он всё ещё стоит рядом, и значит, всё не так уж и плохо. — Ты что, Чак Паланик? — Намотал кишки на краник. На несколько секунд повисает тишина из чужих разговоров и глупой песни Сая. Ёнджэ начинает смеяться первым. Джебом с готовностью подхватывает. Возможно, всё не так уж и плохо, и они управятся с этим довольно быстро. — Нужно выпить. Ёнджэ пьян, абсолютно точно пьян, и ему бы по-хорошему жалеть об этом — напиваться с незнакомцами до состояния «язык без костей» ему не очень нравится, и он всё время ругает БэмБэма за такое поведение, но в его красном пластиковом стаканчике болтается смесь из колы, рома и льда, и ему до неприличия хорошо рядом с этим парнем, что он включает режим eating spaghetti getting no regretti. Ему хочется говорить всякие глупости вроде спойлеров к Игре Престолов или рассуждать о неочевидных королях и королевах музыки («в смысле, ты не фанат эры Электры Харт?»), или вовсе сказать: — Ты, кстати, видел? На улице снова пустота. Так надоела эта плохая погода, если честно. Вот захочется тебе выйти, а ты попадаешь в никуда, и как с этим быть? Даже окно нормально не откроешь, вдруг эта пустота тебя туда засосёт и всё. Конец. Парень рядом цедит свою колу и смотрит на него с лёгким недоумением. — Ты уверен, что тебе не стоит повременить с алкоголем? Ну, передышку там устроить или что-то в этом роде? — Между прочим, я считаю, что это грубо — указывать едва знакомому человеку, что ему следует делать. Да и вообще любому человеку на что-то указывать. Сами разберёмся, без советников. В конце концов, жить эту жизнь тебе в итоге самому, а не кому-то ещё, — Ёнджэ громко икает и чуть не роняет красный пластиковый стаканчик на пол. — Иисус Мария, ты представляешь, мой просто охуительный сосед достал просто охуительные стаканчики из кино. Как думаешь, сколько телевизоров он разбил, прежде чем нашёл нужные? А он может меня так же научить? Тот парень заливисто смеётся, хлопая себя по бедру, и даже не утруждает себя прикрыть рот ладонью. Ёнджэ думает, что он, наверное, тоже немного пьян, и от этого ему становится немного спокойнее. — Пощади, человек-анекдот. — Я вообще-то очень серьёзно. — Прости. Я сегодня мастер фейлов. — Моя испорченная футболка это заметила. Но у тебя есть шанс исправиться, если ты скажешь, что общего у шутки «right in front of my fucking salad» и отношений Северной Кореи со всем миром? — Ёнджэ чувствует, что он несколько раз проебался с фальшивым британским акцентом и, наверное, с ударением в слове salad, но ему всё ещё нет до этого дела. — Они обе охуевшие? — неуверенно спрашивает парень, потирая шею ладонью. — Бинго! — Ёнджэ расплёскивает немного рома на пол, оглядывается в поисках салфеток — паркет дело нешуточное, серьёзных разговоров с арендатором ему совершенно не хочется, но парень с колой в руках тянет его от лужи подальше — ведёт между едва знакомыми людьми (видимо, друзьями его нового соседа) в сторону маленькой кухни и относительной тишины. Ёнджэ ему даже благодарен — его немного мутит от шума вокруг, а ещё на кухне прохладно, и можно усесться прямо на полу. Ему кажется, что именно этого ему и не хватает если не для абсолютного счастья, то хотя бы для внутренней гармонии или чего-то в этом духе. А ещё у него странное ощущение, что время как будто тянется бесконечно долго, но сейчас это кажется как никогда уместным. — Никогда не думал, что у Джексона будет такой классный сосед, как ты, — внезапно выдаёт тот парень, присаживаясь рядом с ним. Ёнджэ глупо хихикает, щурится, глядя на расслабленного парня рядом (он кажется ему похожим на штиль в море — даже ряби по водной глади не увидеть). Он смотрит за тем, как он вертит в руке крышку от колы, как косится в его сторону и мягко улыбается (какие же у него охренительные родинки, вы только посмотрите). Ёнджэ даже не помнит его имени, но ему до ужаса нравится сидеть с ним вот так, в пустой кухне с тихими битами через стенку. — Более, чем классный, — говорит он, отпивая ещё немного из стакана. Он смотрит на его аккуратные пальцы и чувствует жуткую необходимость поделиться с ним чем-то важным. Ему кажется, что этому парню можно довериться, и это будет для всех безопасно. — Хочешь, расскажу тебе секрет? Джебом кивает. Он вообще-то уже давно ждёт, что у Ёнджэ на что-то развяжется язык. Хеджин и Джексон ждут его за дверью на кухню и почти наверняка нервничают — им осталось каких-то пару часов до конца сна, а они до сих пор не нашли ничего хоть сколько-нибудь стоящего. У Джебома немного кончается терпение, но он старается этого не показывать (судить о том, хорошо ли у него получается — сложно). Ёнджэ наклоняется к нему немного ближе, смотрит исподлобья и как будто боится чего-то (или кого-то) совсем рядом. — Мне кажется, я почти накрыл наркоимперию одной известной медицинской компании. И я думаю, меня за это кто-нибудь должен убить. Бинго. — С чего ты в этом так уверен? В смысле, у тебя что, есть доказательства? Джебом следит за тенями в стеклянной двери и ему хочется верить, что это и правда Джексон, а не какие-то левые проекции, прибежавшие спасать Ёнджэ из цепких рук извлекателей. Тень показывает значок «окей» — Джебом чувствует себя немного спокойнее и увереннее. — В моём холодильнике! Там органы в банках лежат, я сам заспиртовывал! А ещё у меня бумаги, типа с исследованием под кроватью, и на ноутбуке что-то тоже было… — Джебом видит, как тени пропадают с двери и облегчённо выдыхает — они точно не провалятся. — Если не веришь, я могу показать! Ёнджэ собирается подниматься на ноги; он роняет пластиковый стаканчик, и из него выпадает несколько нерастаявших льдинок вместе с колой и ромом, и шипит сквозь зубы. Джебом готов схватиться за сердце — не хватало ещё, чтобы он спалил их ровно в тот момент, когда они так близки к цели (ему хочется хотя бы один раз не бегать по всему лабиринту от разъярённых проекций). Он не слишком задумывается над тем, что нужно сделать, и решает следовать зову сердца или чему-то подобному, разворачивая Ёнджэ к себе лицом. — Слушай, извини за это. У него мягкие губы и тёплые пальцы, ложащиеся на шею Джебома, а ещё от волос пахнет персиками и совсем немного — мятной зубной пастой. Он чувствует привкус колы и дешёвого рома на языке, но это кажется даже приятным (он не может с уверенностью сказать почему, но сейчас это кажется не слишком важным). Он надеется, что Джексон об этом не узнает, потому что выслушивать нагоняй о его беспечном поведении ему совершенно не хочется (или ещё хуже — глупые шутки и предложения познакомить их в реальности). Ёнджэ отрывается от него с тихим вздохом. — Надеюсь, ты извинялся за внезапность, а не за что-то ещё, — у него блестящие глаза и довольная улыбка. Джебом мысленно выдыхает — кажется, пронесло. — Обычно я спрашиваю разрешения. Они снова усаживаются около стены — Ёнджэ кладёт голову ему на плечо, сплетает их пальцы; такое чувство, будто он вот-вот уснёт и провалится ещё на один уровень, но это вряд ли возможно — скорее, сон просто сотрётся, и пустота за окном поглотит всё вокруг. Джебом хочет позволить себе ненадолго расслабиться, но из-за двери показывается растрёпанная макушка Джексона. У него в руке флэшка со всеми необходимыми файлами, а на лице усталая, но счастливая улыбка — они всё успели. — Нам пора идти, — Джебом кивает в ответ, аккуратно перекладывая Ёнджэ на пол и расплетая их пальцы. Ему отчего-то хочется ещё раз перед ним извиниться, но он только гладит его по голове, растворяясь в подступающей к нему пустоте. Выходят они на станции Кванчжу. Перрон выглядит на удивление пустым: большая часть заходит в поезд до Мокпо, прочие же лениво бродят от одной платформы к другой. Холодно. Хёджин силой натягивает Джексону на голову тёмно-зелёную шапку и прикрывает нос шарфом, Джебом отправляет Мунбёль короткое сообщение: «мы всё» — Поспать бы, — широко зевая, говорит Джексон. Проходящая мимо женщина оглядывается, отчего-то неодобрительно качает головой. Они не обращают на неё внимания. — Мы только что спали, — Джебом поднимает ворот пальто, стараясь хоть как-то закрыть шею и уши (он уже жалеет, что не додумался взять с собой шарф и кофту, прикрывающую горло). — Во-первых, мы не спали, а работали. А во-вторых, кто сказал, что я хочу спать с тобой? — С чего ты решил, что я вообще хочу спать? — Хеджин хмурится, пряча руки в карманы. Джексон возмущённо выдыхает, но в ответ ничего не говорит. — Может быть, по кофе? — Джебом чувствует, как от холода краснеют его уши и щёки. — Я знаю, что мы вроде как торопимся домой, но нам до поезда ещё часа три в любом случае, а так хоть в тепле посидим. Хеджин кивает головой, подхватывая Джексона под руку (тот, кажется, всё ещё немного обижается, но улыбку не прячет). Они выходят на улицу под стук зубов Джебома и ругань таксистов на парковке и направляются к ближайшему кафе — спасибо гугл-картам за их существование. Просыпается он, когда поезд только отъезжает от Кванчжу — Ёнджэ даже успевает окинуть взглядом уже почти опустевшую станцию и с удивлением понять, что, проснувшись, он оказался в вагоне один; он сонно трёт глаза, широко зевает, прикрывая рот рукой, силится вспомнить, что ему снилось. Кажется, это было что-то очень приятное и шумное — ему вспоминаются красные пластиковые стаканчики и тёплые улыбки. Ёнджэ сладко потягивается, притягивая пальто с сидения к себе поближе, смотрит на часы — до прибытия в Мокпо осталось каких-то полчаса, и надо бы написать маме, что он скоро будет, но времени только семь двадцать, и звонки с письмами и вправду могут подождать. Ёнджэ накидывает пальто себе на плечи и ещё ненадолго закрывает глаза. Ему впервые за последнее время так хорошо, как сейчас. — Ты написал в Health Inc? Они подъезжают к станции Иксан: за окном сгущаются сумерки, а ещё заметно холодает и Джебому от этого иногда кажется, что он чувствует это ледяное дыхание зимы на своей шее (он думает, что в этом году смена погоды идёт почти чётко по календарю, а ещё, что неплохо было бы купить себе толстый вязанный шарф, только времени на это всё никак не находится). — Угу. Они встретят нас в Сеуле, на станции. Деньги переведут уже после, — тихо отвечает Джексон. Хеджин сопит у него на плече, и он старается лишний раз не двигаться. Джебом в ответ только кивает, вставляя в ухо ещё один наушник. Он думает, что в январе наконец-то в отпуск — куда-нибудь в тепло и поближе к морю — и что нужно будет потом найти новую квартиру в Сеуле (побольше и в районе получше). А ещё выспаться нормально, как только приедет домой, и потом неделю сидеть взаперти, с коробочками китайской еды и чёрным чаем без сахара. В конце концов, они уже закончили с заданием. Можно немного передохнуть. Мокпо с годами как будто не меняется: от морского воздуха ощущение, будто ты дышишь солью (и совсем редко — скисшими водорослями); над головой слышны крики чаек, так низко, что кажется, одна из них вот-вот заденет макушку своими крыльями, а то и вовсе совьёт гнездо из твоих волос. На улице привычно, насколько к этому вообще можно привыкнуть, прохладно. Ёнджэ думает, что, возможно, стоило надеть что-то теплее, чем старая оверсайзд-худи и рваные на коленях джинсы, но. А ещё у него странное чувство, будто его запихнули в огромную синюю будку и отвезли лет на пятнадцать назад. Сейчас он обернётся и увидит улыбающуюся маму с пакетом продуктов на ужин, гораздо моложе, чем сейчас (на самом деле, он не помнит, какой она была тогда, но почему-то уверен, что такой — немного выцветшие фотографии ему никогда не врали); он оборачивается, но рядом идёт вовсе не его мама. Ёнджэ решает, что ему ещё никогда не было так тепло; дело даже не столько в погоде (здесь вообще-то стабильно пасмурно и всего плюс пятнадцать градусов) и совсем не в согревающем кофе из ближайшего к парку переулка (тем более на вкус он как вода после акварели — мерзкий). Чужая тёплая ладонь согревает (по ощущениям как будто укутался в мягкий плед), а звонкий смех как будто заставляет почувствовать себя в безопасности (и как это вообще работает?). Парень рядом с ним — довольно улыбается, рассказывая что-то про последний захват флага с друзьями и то, как Джексон знатно уебался с горки, когда они убегали от соперников, а Хеджин громко смеялась (Ёнджэ не очень понимает, про кого ему рассказывают, но это не кажется таким уж важным). Этот парень часто дёргает себя за серьгу на правом ухе — глупая привычка, оставшаяся ещё со старшей школы, и то и дело оглядывается, будто боится, что за ними кто-то следит. Ёнджэ старается не обращать внимания, но на них и правда косо смотрят (он думает, что это от того, что они держатся за руки or that kind of bullshit). Ветер путает волосы на голове. Мимо пролетает крикливая чайка, заставляя проходящую мимо девушку испуганно отшатнуться. — Мороженого не хочешь? — спрашивает парень, нервно улыбаясь. — Так холодно же. Заморозить меня решил? — Извини, не подумал. Ёнджэ хочется пошутить, что тот вообще мозгами редко пользуется и пора бы исправляться, но лишь обеспокоенно гладит его ладонь большим пальцем. — Что-то случилось? Ты какой-то потерянный сегодня, — они резко останавливаются прямо посреди аллеи; люди вокруг замирают как будто одновременно с ними. Ёнджэ не понимает (не может понять). — Эй, что происходит? Парень грустно ухмыляется, осторожно выпутывая руку, мягко проводит тыльной стороной ладони по щеке Ёнджэ, убирает чёлку со лба. — Мне стоило уже давно это сказать. Прости меня, пожалуйста. Я очень виноват, — парень быстро целует его в нос и крепко обнимает. Ёнджэ неловко обнимает его в ответ, укладывая подбородок ему на плечо. От волос того парня пахнет порохом и отчего-то горелым маслом; он чувствует, как чужие пальцы путаются в его волосах. Ветер начинает усиливаться. Листья с шумом отрываются от ветвей, чайки испуганно кричат почти над самой головой, волны разбиваются о берег; слышно, как шипит морская пена. У того парня немного дрожат ладони, Ёнджэ кажется, это из-за того, что тот слишком много курит («оставь шутки про алкоголический тремор при себе») или, быть может, ему просто страшно. Он не понимает. — За что ты извиняешься? Ничего же не произошло? — Ёнджэ пытается выпутаться из его рук, заглянуть в глаза хотя бы на секунду; у него получается только выхватить две родинки над левым глазом. — Оно происходит сейчас, — дерево неподалёку от них с оглушительным треском вырывается из земли. Ёнджэ испуганно вздрагивает. Парень рядом совершенно не реагирует, так ему кажется, по крайней мере. Он как будто заранее знает, что произойдёт. — Ты что-то знаешь? Эй! Что, блин, вообще происходит? Ёнджэ всё ещё пытается разглядеть его лицо, но у него ничего не выходит — его держат крепко, словно он может улететь как эти деревья вокруг; у того парня дрожат руки и голос, когда он вновь пытается что-то сказать — его голос тонет в окружающем шуме и чужом роптании. Ливень начинается внезапно: без вспышек молний, без грома, от которого закладывает уши; дождь накрывает их душным, холодным до ужаса одеялом. Толстовка Ёнджэ вымокает в одно мгновение; пальцы того парня начинают дрожать сильнее. — Прости меня, Ёнджэ, — в очередной раз повторяет он, резко отпуская и отталкивая от себя — на него набрасываются прохожие (лица перекошены от непонятно откуда взявшихся ярости и отвращения). Ёнджэ не может отвести взгляда; с того парня срывают мокрую куртку, бьют по лицу и в живот. Кровь из носа быстро смывает дождём, пока деревья вокруг с корнем вырывает сильный ветер. Последнее, что запоминается Ёнджэ — как того парня валят на землю и забивают ногами; он даже не пытается отбиваться — смеётся громко, пугающе, словно вылез из фильма ужасов. Ёнджэ запоздало понимает, что не помнит, как его зовут. Гремит гром. Ёнджэ просыпается, услышав, как на стройке забивают сваи. На полу рядом с кроватью лежит стакан в луже воды — наверное, он опрокинул его во сне. Простыни под ним смятые и мокрые, он устало утирает пот со лба, тяжело дышит. — Пиздец. Опять. Это началось после того, как он вернулся от родителей — ему почти каждую ночь снятся кошмары, в которых этот странный неизвестный парень перед ним всё время извиняется и после происходит что-то страшное — их вдвоём избивают до полусмерти пьяные гопники, машина, в которой они едут, срывается с обрыва, они не успевают выбежать из горящего дома и истошно кричат от боли. И вроде бы нужно забеспокоиться и начать с этим что-то делать, но Ёнджэ предпочитает думать, что разговор с Коко о своих проблемах и вера в то, что скоро это прекратится, ему помогут лучше. Он садится на кровати, сонно потягиваясь; ощущение, словно не спал вовсе. Шум со стройки не прекращается, Ёнджэ с тоской думает, что больше сегодня ему поспать не удастся; лениво поднимается с кровати, медленно бредёт на кухню. Не было ещё проблемы, которую нельзя было бы разрешить с помощью чашки кофе. К тому же он должен выгулять и покормить собаку. Хвиин предлагает ему обратиться к врачу, потому что жить в пограничном состоянии между чуть живым трупом и чуть менее живым трупом — это не дело. Ёнджэ думает, что это лишнее — от таблеток чувствуешь себя овощем, да и проблемы у него не настолько большие. Как-нибудь справится. Он пишет ей об этом в какао и откладывает телефон в сторону. Сегодня у него великие планы — досмотреть американский сериал про подростков и поспать чуть дольше трёх часов. На соседней подушке громко сопит Коко — ему очень хочется почесать ей живот, но будить её греховно — пусть хоть кто-то в этом доме выспится. На экране ноутбука Алекс падает в бассейн, следующий кадр — пьяный Клэй пластом лежит на кровати и, кажется, едва соображает, что он вообще делает. Ханна рассуждает о теории хаоса, и Ёнджэ становится немного сложно — он не так давно вернулся после посиделок в баре с БэмБэмом и Югёмом, ему немного сонно и ещё меньше — тоскливо. Так иногда случается, когда напиваешься и возвращаешься в одинокую квартиру. Не то чтобы это его так сильно беспокоило (он знает, что если начнёт с кем-то жить, то уже через неделю взвоет — сложно находиться с кем-то близко слишком долго, он немного не готов к такому). Просто иногда хочется чего-то до ужаса киношного; Ёнджэ не знает — это правда так или ему просто навязали это с экрана телевизора. Он смотрит, как Клэй меняет кассету другой стороной; Ханна говорит ему быть осторожным, но вряд ли он последует её совету (так кажется, потому что он вылезает через окно второго этажа). Ёнджэ засыпает под конец титров, сам того не замечая. На балконе душно; неплохо было бы открыть ещё одно окно, но оно сломано и, скорее всего, вылетит, стоит до него только дотронуться. На город медленно опускаются сумерки: слышно, как кричат цикады, как вдалеке у кого-то на машине сработала сигнализация; где-то парой этажей ниже соседи жарят картошку с рыбой — горелым маслом воняет на всю округу; на улице начинают зажигаться фонари, одинокий клерк возвращается с работы, держа в зубах сигарету (можно было бы возмутиться, но возмущаться не хочется — все мы устаём). — И всё-таки. Плот-твист с суициднувшимся Алексом — это самое поворотное дерьмо, которое я видел за последние полгода. Я реально не ожидал, что это будет он, и скорее поставил бы на Клэя или, может быть, Джастина. Ёнджэ чуть было не роняет пачку вниз с балкона. — В смысле? Алекс что, умер? — Ну, да. Тебе же Марк спойлерил, ещё когда сам сериал советовал? — Я успел забыть об этом! Блин, Алекс был классным, — он расстроенно достаёт из пачки сигарету вместе с зажигалкой, неуклюже пытается подкурить, но палец постоянно съезжает с колёсика. — Ты вообще-то не куришь, — парень хмурится, неодобрительно качает головой. — Начать травить себя никогда не поздно. К тому же я курил на первом курсе, знаю, как оно работает, — он, наконец, поджигает сигарету и тут же кашляет, делая первую затяжку. — Окей, может быть, я немного проебал навык. Тот парень смеётся — не очень громко, как будто боится разбудить кого-то за стенкой, а может быть, спугнуть самого Ёнджэ (всё это кажется немного непонятным и сюрреалистичным, но это вроде как даже привычно — с этим парнем всегда так). — Вообще, знаешь, что меня раздражает по этому поводу? То, что люди не воспринимают проблемы Ханны всерьёз. В смысле, я часто слышу о том, что у неё не было причин убивать себя, что люди и не с таким справляются и живут как-то дальше. И то, что она не сумела этого сделать — показывает какая она слабая и эгоистичная. Я не согласен. Я в принципе думаю, что на такой шаг трудно решиться, а уж тем более довести его до конца, особенно когда на тебя так давят и ты сам до конца ещё не разобрался, что чувствуешь и какие проблемы нужно решить. А ещё мне почему-то кажется, что даже если бы она об этом говорила, ей бы всё равно указали на выход, сказали бы что-то типа «это подростковое, просто перетерпи, люди справлялись и с худшим». Мне кажется, что суть всего кроется в том, что каждому хочется немного внимания — такого, знаешь, protective, где ты можешь сказать что угодно и тебя не осудят. Чтобы рядом был кто-то, с кем ты мог почувствовать себя в безопасности. У Ханны таких толком и не было, а если и были — скорее всего, её пугала возможность кому-то открыться. Типа, кто-то может воспользоваться её слабостями и снова сделать больно. И всё это копилось внутри неё, пока не вышло… как вышло. Тот парень смотрит на него очень внимательно, как будто Ёнджэ прямо сейчас может выкинуть какую-нибудь глупость. Ёнджэ смотрит, как дотлевает сигарета и маленькая дворняжка бегает по улице. — Получается, у всего есть причины и их не всегда легко понять? Ёнджэ кивает. — А если я сделаю так? Тот парень мягко отодвигает его в сторону от окна, улыбается совершенно очаровательно и мягко треплет по голове (у него тёплые большие ладони, и от него пахнет жареным беконом). Он ставит шаткую табуретку перед окном, неловко встаёт на неё, придерживаясь за оконную раму, одной ногой наступает на пыльный подоконник и оборачивается через плечо. Ёнджэ смотрит на него, и ему хочется спросить: «что ты задумал» «как там на улице, дождь идёт» «а может не стоит так опасно стоять» ? — Ты, это. Извини, если что. Ёнджэ не успевает ничего сделать, когда тот парень резко выпрыгивает из окна, продолжая так же лучезарно улыбаться. Он подбегает к окну, смотрит на летящее вниз тело, на до странного счастливую улыбку на его лице, на лужу крови, растекающуюся под ним в английское im sorry, на цикаду, сидящую у него на плече. Он понимает, что цикады в Корее не обитают, а кровь не может так вытекать. Ёнджэ просыпается. У него по спине градом течёт пот и немного дрожат руки; ноутбук погас ещё пару часов назад, а Коко на соседней подушке всё ещё продолжает бежать во сне. Ему кажется, что кто-то засунул его жизнь в слоу-мо, потому что соображает он, откровенно говоря, хреново, и объяснять ему что произошло никто не собирается (да и сделать этого некому). Он тяжело вздыхает, хватая телефон и наушники со стола, и медленно бредёт в сторону кухни. Ему кажется, что спасти его сейчас может только лишняя чашечка кофе и дебютный альбом Fountainers, который так советовала Хвиин. Ёнджэ чувствует себя усталым, но всё ещё способным со всем справиться. — Кто же ты такой, — задумчиво тянет он, размешивая кофе и прокручивая тот сон в голове ещё раз. Ему кажется, что если они и виделись, то явно мельком — он даже вспомнить никого похожего не может. И не то чтобы его это сильно беспокоило, просто было бы здорово, если бы он спал чуть дольше и без подобных ужастиков. В конце концов, такого дерьма ему вполне хватает на работе. Сколько Джебом себя помнит, ему всегда было трудно засыпать по ночам. То его настигают какие-нибудь глупые причины для загонов, типа «что будет, если я умру во сне», «если бы мне сейчас стёрли всю мою личность, кем бы я стал», «работает ли ещё чайная за углом и есть ли там сэндвичи с тунцом»; то и без того шумные соседи сверху, снизу, сбоку внезапно устраивают полночные рейвы среди недели; а иногда он просто принимает неправильные решения и долго проверяет соцсети перед сном. После того, как он начал заниматься дримшерингом, всё стало ещё хуже — Джебом подолгу вспоминает сны с заданий, втайне мечтает, чтобы ему снова снились другие миры со странным набором образов и сюжетов. Ему нравилось видеть сны, по-настоящему нравилось, но создавать что-то своё, даже всего на несколько часов, стоит куда дороже. Он смотрит в потолок, зависая на светящемся в темноте созвездии Кассиопеи — полгода назад его наклеила Ёнсон, ещё сказала, что у него в квартире всё слишком строго («а так хотя бы ночью будет красиво»). Джебома эти воспоминания заставляют улыбнуться — они уже давненько не собирались всей компанией, ему этого очень не хватает, да и всем остальным, наверное, тоже — Джебом не рискует заявлять с уверенностью (чужая душа — котёнки). Отчего-то ему очень хочется выползти на крышу и долго смотреть на настоящие звёзды, громко клацая зубами от холода. Оглядывается в сторону окна: небо затянуто тяжёлыми серыми облаками; иногда из-за них ехидно выглядывает бледно-жёлтая луна. Джебом тяжело вздыхает, вновь переводя взгляд на светящиеся куски пластика над головой, сильнее кутается в одеяло. Сна ни в одном глазу. Телефон на столе резко начинает вибрировать. — Кому, блять, приспичило поболтать так поздно? — шипит Джебом, тяжело поднимаясь с кровати. По полу тянет сквозняком — он неосознанно поджимает пальцы на ногах, передёргивает плечами. Два шага вперёд, и телефон уже у него в руках; он не смотрит на экран и сразу же берёт трубку. — Да? Он старается, чтоб его голос звучал хрипло — как будто он только что проснулся, Джебом надеется, что так от него быстрее отстанут. А потом он решает посмотреть, кого всё-таки принесла ему нелёгкая, и понимает — если он и хотел спать, то сейчас об этом желании можно спокойно забыть. — Хён, привет, не спишь? — Глупый вопрос, если учесть, что я взял трубку. — А, да. Извини, — Джексон звучит до ужаса расстроено и виновато. В последний раз так было, когда он случайно разбил любимую вазу Мунбёль и смиренно готовился получить по шее. — Слушай… мы тут с Хеджин немного поссорились и, ну, это самое… можно у тебя переночевать? Джебом громко зевает, прикрывая рот ладонью. — Без проблем. Через сколько тебя ждать? — из коридора доносится громкий стук в дверь, а следом — звонок. — Сейчас открою. Он оглядывается на незаправленную кровать и целую минуту думает, стоит ли завернуться в одеяло или обойдётся и так; решает, что Джексона может это обидеть, а тот и без того чувствует себя не особо. Джебом кидает телефон на подушку и идёт открывать дверь. Говоря начистоту, Джексон всегда немного напоминал ему собаку; кого-то вроде улыбчивого золотого ретривера или косматого и тёплого чау-чау. Хеджин говорила, что он похож на бигля, особенно когда засыпает у неё на коленях; ей кажется, что преданностью он собаке точно ничем не уступает. Как-то на задании Мунбёль сказала, что Джексон напоминает ей ротвейлера: такой же сосредоточенный и уверенный в себе («а ещё у них так похожи щёки, ты только глянь!»), а Ёнсон позже с ней согласилась. Правда, сейчас он больше всего похож на обычную дворнягу с большими грустными глазами и лапами в занозах и ссадинах (только вместо них — насквозь мокрые кеды и мозоли на мизинцах). — Что у вас там случилось? Они сидят на кухне, каждый с жестянкой пива, у них над головами тускло горит старенький светильник (примерно раз в семь минут он мигает — скоро придётся менять лампу, а лучше — найти новую съёмную квартиру). Джексон тяжело вздыхает, прикладывая банку ко лбу, неотрывно смотрит на вазочку с конфетами; взгляд у него — абсолютная пустота. — Мы поссорились. — Это я понял. А случилось-то что? Твои шутки иногда, конечно, раздражают, но не до такой же степени? — банка с шипением открывается, Джебом с шумом отхлёбывает пену, внимательно глядя на Джексона. — Или это что-то очень стрёмное? — Хеджин хочет уйти из дримшеринга, — они смотрят друг другу в глаза: у Джебома неверящая улыбка на лице и пивная пенка в уголке губ, у Джексона — убийственно серьёзный взгляд и усталость в голосе; он тяжело вздыхает, открывая свою банку. Лампочка над головой в очередной раз мигает. — Она это серьёзно? То есть прям вот так взять и всё бросить? Просто ни с чего? У него не укладывается это в голове: они так долго работали над своей репутацией, над клиентской базой, да даже над заготовками макетов и планов, не говоря уже о каждом чёртовом задании в отдельности. И теперь, когда у них только-только начало что-то получаться и они вполне могут выйти на серьёзную клиентуру, она решает всё бросить? Почти дело всей жизни? — Честно говоря, она часто про это говорит. Ну, знаешь, не прямо, а так, между строк. Типа: «было бы здорово каждый день знать, во сколько ты явишься» или что-то в этом духе. Осесть где-нибудь в Пусане, открыть аптеку, — Джексон останавливается, делает большой глоток пива. Джебом смотрит на него, подперев подбородок ладонью. — Но переклинило её, когда она встретилась с нашими старыми знакомыми с программы. Ты пришёл чуть позже и не застал, но они были неплохими ребятами. Мы дружили, с нами ещё были Мунбёль и Ёнсон, и это было правда классно. В смысле, мы справлялись со всем этим дерьмом, пока те двое не свалили. Блять, да мы и сейчас бы могли работать вместе, если бы они не ушли. За окном воет ветер и звенит сигнализация от машины — Джебом отмечает это как-то неосознанно, больше думая о том, насколько расстроенным звучит Джексон и как он, наверное, сильно скучает по тем временам, если даже спустя несколько лет переживает, будто это случилось вчера. На несколько секунд между ними повисает молчание — Джебому хочется пить, но от чего-то боится лишний раз пошевелиться. — Хеджин, оказывается, встретила их пару дней назад. Не разговаривала, правда, но ей хватило посмотреть на то, какими они кажутся беззаботными. Без всей этой фигни с нарушением закона и личного пространства, как она сказала. — Странно это слышать. Она же знала, на что идёт, когда соглашалась на подобную работу? Что это незаконно и местами неэтично? — Знала, конечно. Но, видимо, не думала, что это будет выматывать настолько сильно. В конце концов, тогда все, в принципе, слабо представляли, как можно использовать технологии военных в своих целях. Никто не думал, что всё выйдет, ну. Вот так. Между ними вновь повисает тишина из шума холодильника, ветра за окном и ругани со стороны парковки; Джебом отчего-то уверен, что ему ещё никогда не было с кем-то так же неловко, как сейчас с Джексоном (ни когда он рассказывал родителям, что его отчислили из университета, ни когда впервые ходил на свидание с парнем). Ему кажется, что напряжение между ними можно пощупать — оно выглядит как огромный воздушный шарик, стоит только один раз неосторожно уколоть иголкой, и его разорвёт на части, и это расстроит ещё больше, чем сейчас. Джебом думает, что, возможно, у него получится аккуратно его сдуть, но он не очень уверен. — А ты готов бросить это всё? Ради неё? — И да, и нет. Я не знаю, если честно. — То есть? Джексон громко вздыхает. — То есть я не могу с уверенностью сказать, что смогу начать делать что-то, кроме того, чем я занимаюсь сейчас. Я молод, конечно, у меня диплом долбаного социолога на руках и какие-то амбиции. Только всё это хуйня, Джебом, понимаешь? Я не умею делать ничего, кроме дримшеринга. Я боюсь, что не смогу делать что-то, кроме дримшеринга. Что где-то ещё я буду попросту не нужен. Что я подведу родителей, которым нужны те деньги, которые я присылаю. Блять, да я даже Хеджин могу подвести, потому что я не хочу, чтобы она всё тащила одна. Это неправильно, если мы вместе. Мы должны помогать друг другу, но как я смогу ей помочь, если я буду ни на что не годен? Джексон и правда сейчас похож на побитую жизнью дворнягу с большими грустными глазами и свалявшейся шерстью на боках. Джексона немного хочется вымыть и вычесать всю его грусть, злость и отчаяние, укутать в тёплый плед и всучить в руки стакан тёплого молока (а ещё какой-нибудь ситком на фон или что-то из разряда дикого фэнтези в современных реалиях). Джебом Джексону смог предложить только тёплое пиво и возможность выговориться, но он не уверен, что это именно то, что ему нужно (Джебому жаль, но он вряд ли сумеет подарить ему уверенность в завтрашнем дне). Они вздыхают почти синхронно и неловко друг другу улыбаются; сосед снизу слишком сильно хлопает входной дверью. — Знаешь, — неуверенно начинает Джебом, — я думаю, что вы будете в порядке. Поначалу, конечно, будет очень трудно — мы живём так уже достаточно времени, чтобы слишком сильно привыкнуть. Но я думаю, вы справитесь — Хеджин в себе очень уверена, и её не пугают трудности. А ты даже до мёртвого сумеешь доебаться, такие, как ты, не пропадут. Джексон грустно улыбается, вертя в руке ключ от пивной банки. Говорить что-то ещё он явно не настроен. — В конце концов, у вас всегда есть я, готовый спасти вас от голодной смерти и побыть сомнительным папиком. С минуту Джексон смотрит на него, непонимающе хлопает глазами, совсем не замечая, как с ладони падает пивной ключ (он с громким звоном ударяется о кафель на кухне — Джебом даже вздрагивает, едва заметно), а затем начинает громко смеяться. — Джебом, ты засранец, знаешь? — Знаю, конечно. Но я всегда готов помочь и поддержать друзей. Лампочка над их головами мигает дважды и окончательно гаснет. Джебому резко хочется завести себе кошку и чтобы Джексон был чуть увереннее в себе. — У тебя свет погас. — Я заметил. — Ну, я просто решил, что мало ли. Поменять не хочешь? — Квартиру или лампочку? — Всё. В смысле, ты же сам недавно говорил, что тебя уже достало просыпаться каждый раз, когда соседи слишком сильно хлопают холодильником или трахаются, а мы как раз недавно разобрались с тем делом, самое время подыскать что-то новое? Джебом задумывается. Он и правда уже давненько хочет переехать в район получше (о покупке квартиры речи, конечно, не идёт, но снять что-то побольше было бы вполне неплохо). К тому же нынешний хозяин не разрешает держать домашних животных, а он резко захотел, чтобы у него была кошка, и в данный момент это решает многое. — Не знаю, если честно. Подумаю после того, как вернусь, — Джексон кивает в ответ — он сидит напротив окна, свет от фонаря освещает половину его лица. — Когда уезжаешь? — Через пару недель, когда с долгами дела улажу. А вы? — В следующем месяце. Надеюсь, к тому времени уже помиримся. Джебом отпивает из банки. Ему отчего-то кажется, что он опять толком не выспится, а ещё, что Джексон с утра будет как обычно — до ужаса гиперактивным ретривером с блестящими глазами и улыбкой на лице (и это немного греет). — Нужно сходить за лампочкой. — Ага. Они сидят на месте ещё с полчаса. Хочется ничего не делать и слушать, как шумит холодильник. Джебом нехотя поднимается со скрипучего стула и идёт в коридор — лампочку за него, к сожалению, никто не поменяет. Ёнджэ чувствует себя измотанным. Декабрь кажется ему бесконечно долгим, серым и унылым; его не радуют снежные хлопья, красиво оседающие на голых деревьях и ресницах Хвиин, он раздражается, когда смотрит на эту предновогоднюю суету, смешанную с латте из ближайшей кофейни (они стали добавлять слишком приторные сиропы) и сообщениями Бэма о подарках. У него ощущение, что все свои силы он оставил где-то в ноябре и сейчас он медленно гниёт изнутри, как долбанный зомби из комиксов. Ему кажется, что он что-то упускает в прошедшем мимо него ноябре, но он не может с уверенностью сказать, что именно, а спрашивать у друзей — вызывать ещё больше подозрений, беспокойства и советов «обратиться к врачу, чувак». Такое уже случалось — немного раньше, чем сейчас, когда всё было ещё не так плохо. Они с Югёмом стоят у него на кухне и думают, какие суши заказать на ужин. Югём говорит, что не любит Гункан и что соус терияки лучше, чем всё, что есть на этом свете (а ещё соевый соус задолбал до ужаса, это дико банально и клишированно, мы что — в аниме?). Ёнджэ говорит, что, если ему что-то не нравится — он может пойти и жрать землю. Звучало это гораздо более угрожающе, чем ему того хотелось: Югём смотрит на него немного обиженно и явно хочет что-то ответить, но вместо этого спрашивает: — Что-то случилось? Ты в последнее время какой-то не в духе. Он тяжело вздыхает и мотает головой. «Я не помню», — хочется сказать ему. — Я просто устал, — говорит он. Югём, кажется, не верит. Ёнджэ чувствует себя измотанным: недостатком сна, переизбытком кофе и энергетиков в крови, близкими дэдлайнами и слишком весёлой атмосферой вокруг себя; он вообще-то не очень любит этот настрой, когда «раз плохо мне — всем вокруг тоже должно быть плохо», ну, потому что это какое-то мнение мудаков с большой дороги. Он чувствует стыд, когда ему хочется говорить людям обидные вещи: что Луда слишком высокомерная, что Югём слишком жалостливо смотрит на Хвиин, что БэмБэм ужасно раздражает своей навязчивостью. Он чувствует стыд, потому что понимает — это не то, что он имеет в виду; это не то, что он должен говорить своим друзьям, когда им тоже может быть не так сладко, как кажется, и его хреновое настроение — совсем не оправдание). [хитрое мясо] ты сегодня с нами?мы решили заказать китайскую еду а ещё я готовлю клёвые кексы и мы устраиваем вечер игр на приставке А вот и БэмБэм. Ёнджэ хочется ответить ему чем-нибудь незаслуженно грубым. Он чувствует это совершенно неуместное и глупое раздражение только потому, что тот написал в совершенно неподходящий момент. Ужасно хочется обнаружить себя без всяких средств связи, где-нибудь на окраине страны, в далёком лесном домике — забытым всеми вокруг, зависшим во времени и пространстве, как в огромном шаре для хомячков. Одиноко Одинокий Одиночка, версия два точка ноль (шах и мат, ленивец Сид). Он тяжело вздыхает и набирает короткое: [задротство? зато никто не даст по ебалу] как-нибудь в другой раз чувствую себя не очень [хитрое мясо] : ( выздоравливай! Ёнджэ чувствует себя измотанным. И он абсолютно точно не знает, что с этим делать. Вообще-то ему нравятся рождественские вечеринки. Он любит вкус полусладкого шампанского на языке, ему нравится смотреть на фейерверки, высоко задрав голову, взрывать хлопушки с конфетти и не спать до четырёх утра вместе со всеми; но в этот раз всё кажется таким до ужаса бессмысленным. Ёнджэ хочется посидеть дома, уныло доедая вчерашний салат и смотря какую-нибудь дораму по телевизору или старые диснеевские мультики про собак, хочется заснуть в полночь и проспать дольше пары часов (хочется уже перестать чуть ли не каждую ночь смотреть на этого парня с двумя родинками под бровью). Хвиин подбегает к нему с тремя палочками бенгальских огней и Югёмом под руку — тот ещё выглядит до неприличия довольным с широкой улыбкой и золотой мишурой вокруг шеи. Ёнджэ сжимает в руке фужер с недопитым шампанским и ждёт (чего ждёт — не ясно даже ему самому). — Мы пойдём на улицу, жечь огни! Ты с нами? — он отрицательно мотает головой. — Не будь таким скучным! Мы почти не зависали вместе в декабре, давай хотя бы здесь пообщаемся, а то ты стоишь в углу и как будто вот-вот уснёшь! Хвиин немного обиженно дует губы. Югём смотрит на него, сдвинув брови на переносице, и, кажется, еле сдерживается, чтобы просто не схватить его за шиворот и потащить вместе с ними. Ёнджэ неловко улыбается и пожимает плечами. — Давайте немного попозже? Когда начнётся салют, — она добродушно улыбается и кивает — ободок с оленьими рожками немного спадает с её головы, и Югём осторожно поправляет его. Сзади на него резко налетает БэмБэм и чуть ли не душит этой мишурой с его шеи. — Там разыгрывают новую модель приставки, и ты мне просто необходим! Пошли скорее! Югём закатывает глаза, но послушно идёт за ним, чуть оттягивая шарф из мишуры и смахивая маленькие её ошмётки с кофты. Хвиин кладёт Ёнджэ голову на плечо; ободок снова опасно косится на бок, и она решает, что будет гораздо проще его попросту снять. — Тяжёлый год выдался, — вздохнув, говорит она. — Ага. Особенно в конце. — Да уж, ощущение, что это какой-то бесконечный месяц. Они стоят молча, размышляя каждый о своём; Хвиин виснет у него на плече, а Ёнджэ медленно болтает шампанским в фужере. На фоне играет один из остов к Токкэби, изредка перекрикиваемый чужими голосами, смехом и взрывающимися хлопушками. Время близится к полуночи, к ним подходит официант и предлагает ещё шампанского — грешно отказываться. Хвиин говорит, что после двенадцати им надо идти поджигать бенгальские огни, потому что Югёму очень хотелось, и Ёнджэ, вообще-то, обещал; он ничего не отвечает, только делает очередной глоток, грустно глядя сквозь толпу вокруг. — Приободрись, — говорит она, надевая ему на голову оленьи рожки, и улыбается так ярко, что невозможно не улыбнуться в ответ. Ёнджэ даже на секунду кажется, что всё ещё, возможно, не так уж и плохо. Что возможно, но только возможно, он сумеет со всем этим справиться, и новый год начнётся не таким дерьмовым, как заканчивается этот. Часы бьют полночь, он поправляет рога на голове. Хвиин оглядывается, надеясь увидеть подбегающих Югёма и Бэма, но они, видимо, не успевают с этим розыгрышем приставки. Ёнджэ говорит, что они ещё успеют встретиться и всё будет нормально. Они чокаются бокалами, и Хвиин говорит ему, что перед тем, как выпить, нужно загадать желание и оно обязательно сбудется. Он загадывает не быть таким усталым и чуточку более счастливым и залпом выпивает всё, что есть в фужере, кривится — он терпеть не может брют за то, что он такой кислый и вяжет на языке. Уже через двадцать минут ребята тянут Хвиин на улицу жечь бенгальские огни и смотреть салюты. Ёнджэ тошнит шампанским в туалете. Он ненавидит сраный брют и думает о том, сбудется ли желание в этом случае. Новый год он встречает в одном из уличных баров с престарелыми американцами по одну сторону и пустым барном стуле по другую. Джебом методично вливает в себя текилу со спрайтом, изредка недовольно морщится на шум от соседней толпы. Он приехал сюда пару часов назад; до этого несколько дней провёл в Бангкоке: днём бродил вокруг храмов, а ночь просиживал на Каосан Роад вместе с разношёрстными студентами-бэкпэкерами и крысами с уличных помоек возле стоек со стрит-фудом. Джебом ест курицу-гриль прямо с прилавков, покупает сушёные бананы, сладкие манго и ананасы; Джебом пьёт тайское светлое пиво, изредка проверяет почту и старается игнорировать существование мира за пределами этой страны (за исключением, может быть, Джексона). [джон псина] ну и как там в египте [жиби] я не в египте, дурила [джон псина], а где ты получено изображение На фотографии два открытых чемодана; в одном аккуратными стопками лежат рубашки и футболки (Джебом замечает пару туфель на высоком каблуке и ярко-красные кеды), во второй как попало скиданы джинсы, ещё несколько однотонных футболок, мужские кроссовки, носки и две пачки геля для бритья. [жиби] в Тайланде Хеджин сказала, что едете с разными чемоданами? [джон псина] типа того сказала что малоли может что-нибудь там купим и всё такое ну и как там в тайланде [жиби] хорошо там, где тебя нет [джон псина] (((((((((((((((((((((хён ты меня не любишь да (((((((((((((((((((( Джебом фыркает в кулак, просит обновить текилу. Пьяные американцы, кажется, хотят начать петь свой национальный гимн, а потом уйти на Walking Street догоняться в стрип-клубе. Телефон в очередной раз громко вибрирует; Джексон присылает ещё одну фотографию — своё селфи с чемоданом на голове и хмурыми бровями. [жиби] ты дурак [джон псина] это впрос или утверждение [жиби] это ты [джон псина] ну хён ((((((((((((((((((((((((((( ты очень жесток знаешь не повезёт твоей будущей девушке или парню птому что ты и правда жесткий [жиби] мне всё равно сейчас не до этого я убиваюсь текилой со спрайтом получено изображение [джон псина] пить алкоголь вредно, но выглядит супер хеджин предлагает провезти меня контрабандой в чемодане [жиби] скажи ей, ч то её планы всегда выше всяких похвал [джон псина] она говорит спасибо и просит сильно не напиваться [жиби] поздно [джон псина] получено изображение Он смотрит на их с Хеджин недовольные лица и улыбается. Джебом пьёт текилу со спрайтом и долькой лимона, изредка проверяет почту и старается игнорировать существование мира за пределами этой страны (за исключением, может быть, Джексона и Хеджин). Джебом думает, что приехать сюда — было самым лучшим решением за последние два месяца. Хвиин приходит к нему без предупреждения: с запахом зимы на волосах, двумя ещё тёплыми бургерами с говядиной и решительным: «как насчёт перекраситься в блондина?». Он смотрит на неё с недоверием. — У меня нет краски, — тихо говорит он, забирая у неё пакеты, подавая вешалку для куртки. У неё красные от холода щёки и заразительная искра в глазах — посмотри на бумажного человека, и он тут же вспыхнет, как чёртова спичка (Ёнджэ чувствует себя мокрым тетрадным листом, который не поджечь даже при большом желании). — Я уже всё купила, и у меня есть опыт, — Хвиин стягивает сапоги, аккуратно ставит их на коврик у входа, треплет Коко по голове. Ёнджэ интересно, как у неё не болит челюсть от такой широкой улыбки. — Давай, ты же всё равно давно хотел. А пока будем сидеть и ждать, можно поесть. Ёнджэ всё ещё не уверен — пожимает плечами, пока ставит чайник, выливает в раковину недопитый кофе и заливает чашку водой. — Думаешь, на работе не будут ругаться? — С тем, как ты в последнее время впахиваешь, думаю, им будет наплевать. Ёнджэ не видит особых причин отказываться — в конце концов, перекраситься обратно в чёрный он всегда успеет, а чайник можно будет подогреть ещё раз. Хвиин смешивает пудру для обесцвечивания с окислителем, расчёсывает Ёнджэ волосы и осторожно, боясь обжечь сильнее, наносит раствор на длину, а спустя пять минут — на корни. Она рассказывает ему про фильмы Ксавье Долана, про новый альбом WJSN, про то, что на улице ужасно холодно и хочется поскорее хотя бы весну с лужами по колено и с метровым слоем грязи на ботинках. Он жуёт немного остывший бургер и слабо улыбается — слушать Хвиин приятно, потому что у неё мягкий голос и у него ощущение, что им можно обнять (а ещё она не задаёт ему лишних вопросов, и это заставляет почувствовать себя в безопасности ещё немного больше). — Мне нравится твой новый цвет, — говорит Хвиин, откладывая фен в сторону. — Такой пшеничный получился. Тёплый. — Спасибо, — Ёнджэ улыбается, неуверенно ероша себя по волосам. Смотреть на себя в зеркало странно. Он ожидал увидеть другого человека: без теней под глазами, с широкой улыбкой на лице, выспавшегося, счастливого. В зеркале он видит себя со светлыми волосами и красными глазами от недосыпа. — Что, брови теперь тоже придётся перекрашивать? Он смеётся — нервно, фальшиво, как будто вот-вот готов расплакаться. Хвиин убирает ему чёлку со лба, мягко глядит по голове. — Ты замечательный и так, Ёнджэ. Честное слово. Он смеётся ещё громче — почти сгинается пополам и держится за живот и плечо Хвиин. Ёнджэ кажется, что у него по лицу пошла трещина от того, как же глупо и наигранно это, наверное, выглядит со стороны. Ёнджэ начинает плакать, уткнувшись в шею Хвиин. Ему хочется верить, что сладковатый запах её духов сможет спрятать его от проблем хотя бы ненадолго. Понимает, что на самом деле такое вряд ли получится. По крайней мере, не в этом городе. Мысль об отпуске приходит к Ёнджэ внезапно; просто в какой-то момент он понимает, что ещё немного в этом замкнутом «дом-работа-дом» и он точно свихнётся, а потом пойдёт резать всех пилой из секционной. Он хочет поехать в Тайланд — уже давно собирался, к тому же у БэмБэма там есть квартира, и он не против сдать её для Ёнджэ за чисто символический «кофе каждый раз, когда видимся», и это устраивает почти всех. — Ты уверен, что не хочешь подождать всех нас? — спрашивает Югём, когда они сидят в кафе-мороженом. Ёнджэ ковыряется в своём банановом шоколаде с мармеладными мишками сверху. На фоне играет что-то из старых песен Sistar, и от этого становится совсем немного грустно (Ёнджэ думает, что лучше бы они включили Twice или GFriend). — Мы бы классно затусили вместе, как в старые добрые, после окончания колледжа. Могли бы сдвинуть наши отпуска, а Хвиин бы съездила к родителям в другой раз, думаю, она согласилась бы. — Не очень, если честно. Только не обижайся, ладно? Мне просто нужно побыть одному где-нибудь в другом месте, хотя бы пару недель. Думаю, это может помочь. Югём задумчиво тянет милкшейк с Орео, постукивает пальцами по столу в такт песни. Ёнджэ убирает светлую чёлку со лба — она лезет в глаза, и это немного раздражает (кажется, скоро надо будет идти в парикмахерскую, а ещё попросить Хвиин его подкрасить — корни слишком быстро отрастают). — Всё путём. Просто, ну… ты же знаешь, мы все волнуемся. Ёнджэ продолжает ковыряться в мороженом — оно полностью растаяло и превратилось в бесформенную желто-коричневую жижу (выглядит отвратительно, но на вкус вполне себе ничего). — Знаю. Извините меня. Оставшийся час они сидят практически молча: Ёнджэ ковыряется у себя в мороженом и тихонько подпевает знакомым песням, Югём скролит мемы в твиттере, иногда показывает их другу. Ёнджэ покупает билет на конец января, заранее берёт у БэмБэма ключи от квартиры, договаривается с Югёмом и Хвиин, что они присмотрят за Коко, пока его не будет. Он даже немного приободряется: ищет, что можно посмотреть в Паттайе, автобусы-такси-поезда до Бангкока, бары на Walking Street и всё в таком духе (Бэм советует вообще не смотреть в сторону той улицы, потому что впечатляет это, в основном, только извращённых немцев и русских, впервые выехавших заграницу). — Надеюсь, ты не будешь скучать по мне слишком сильно, — Ёнджэ чешет живот Коко, со скучающим видом косит в сторону ноутбука — он всё ещё пытается досмотреть чёртов «13 причин почему», но останавливает почти каждые десять минут — вспоминается один из тех снов и ему становится не очень. Собака ему, как ни странно, не отвечает, только громко сопит у него на животе и изредка дёргает ногами. Ёнджэ расслабленно хмыкает, переводя взгляд на экран. Ханна предлагает Кортни выпить что-нибудь из родительского мини-бара, а у Ёнджэ вьетнамские флэшбеки с падением из окна и сном перед ноутбуком. Ему вообще-то ещё много чего снится: тот парень бросает его замерзать посреди ледяной пустоши и растворяется в снежной буре; тот парень нечаянно оступается на горной тропинке и разбивается о скалы; тот парень путается в верёвках под водой и тонет, утягивая за собой Ёнджэ; и постоянно извиняется, не понять за что. У Ёнджэ есть глупая теория, что это его подсознанию становится совестно, что он чувствует себя настолько измотанным, но он не уверен в этом. В последнее время он вообще почти ни в чём не уверен — разве только в том, что через пару недель у него наконец-то отпуск и о Коко будет кому позаботиться. Ему становится скучно, и он выключает сериал и ноутбук. Хочется посмотреть мемы и чтобы эти две недели пролетели незаметно. Кое-что в совместном выгуле собак с Юнги его раздражает: совсем немного, он очень редко обращает на это внимание, да и кто он такой, чтобы указывать «приятелю по собакам», что ему делать и не делать. Ёнджэ смотрит, как тот тянет дым из сигареты и думает, что это больше, чем он может сейчас выдержать. В смысле, он вообще-то не против курящих — сам когда-то баловался и всё в таком духе, просто в один момент его начинает это безмерно раздражать, а от дыма, лезущего в глаза — немного подташнивать. Юнги бросает Холли и Коко палку и смотрит, как они наперегонки бегут за ней. — Так когда, говоришь, уезжаешь? — Через пять дней. Буду там дней десять, кажется. Не больше. Юнги тяжело вздыхает, стряхивая пепел в мусорку. — Холли будет скучать по Коко. Ну, и с тобой было неплохо стоять и мёрзнуть. Ёнджэ криво ухмыляется. — Да. С тобой тоже было неплохо. Собаки с громким лаем подбегают к хозяевам — у Холли в зубах та палка, а у Коко высунут язык. Ёнджэ осторожно забирает у пса палку, кидает её в сторону ближайшего к ним фонаря и прячет руки в карманах. Ему кажется, что на улице похолодало ещё немного. Юнги выкидывает окурок в мусорку и зябло потирает ладони. — Кажется, похолодало. Ёнджэ только кивает в ответ, выдыхая белёсый пар изо рта. Провожают его традиционно: всей толпой. Хвиин держит Коко на руках и очень просит его позвонить, как только он доберётся, а Бэм обещает переслать ему ещё пару карт в чате. Югём хлопает его по плечу, но ничего не говорит, только пишет потом короткое сообщение: «надеюсь, тебе станет лучше». Ёнджэ гуляет по аэропорту ещё полтора часа, отчаянно борется со сном: пьёт кофе из старбакса, смотрит цены на алкоголь и сушёные бананы, думает, хватит ли ему столько вещей на две недели отдыха (у него только ручная кладь, потому что доплачивать за багаж не захотелось). Садится в самолёт он уставшим: он не спал до этого почти сутки, и теперь ему хочется отключиться хотя бы на пару часов полёта. Ёнджэ, на самом деле, уже боится засыпать и видеть, как во сне кто-то умирает (или убивают его самого), но поделать ничего тоже не может — глаза сами закрываются, а плед от улыбчивой стюардессы кажется до ужаса уютным. Он прилетает в Бангкок через шесть часов, четыре двадцать утра местного времени. Чувствует себя довольно сносно: спать в кресле то ещё удовольствие, но и так сойдёт — в этот раз ему хотя бы ничего не снилось, что уже обнадёживает. Он выходит из аэропорта с большим рюкзаком наперевес, садится в первое попавшееся такси и на английском просит отвезти его к Восточному Автовокзалу. Примерно через час он стоит напротив кассы с билетом на автобус в Паттайу. Всё вокруг кажется немного смазанным и нечётким; возможно это потому, что он до сих пор чувствует себя усталым и немного разбитым, а может быть, ему просто пора проверить зрение и купить очки. Ёнджэ не знает наверняка, но чувствует себя немного спокойнее. Он ловит вай-фай из ближайшего кафе и пишет Хвиин, что он уже садится на автобус и скоро будет у Бэма дома. Он пишет Югёму, что всё в порядке, хотя не сомневается, что Хвиин ему наверняка тоже об этом напишет. Ёнджэ садится в автобус и устало закрывает глаза. Страх перед сновидениями его немного отпускает, и он проваливается в блаженную темноту на ближайшие три с половиной часа. Ему очень нравится Тайланд; нравится постоянная жара и кондиционеры в любом кафе, нравится есть ананасы и манго прямо с прилавков, нравится, что море тут совсем рядом, почти как в родном Мокпо, только теплее. Люди тут кажутся приветливыми и улыбчивыми, такое чувство, что у них нет никаких забот за плечами; а туристы из других стран раздражают гораздо меньше, чем в Корее (возможно, потому что он и сам тут турист, который приехал отдыхать и тратить деньги, а не работать и жаловаться на жизнь). Ёнджэ много гуляет вдоль пляжа на Бич Роад, каждый раз завистливо смотря на пальмы и лёгкую одежду, улыбается вслед мимо проходящим собакам и тянет кокосовое молоко из трубочки; ужинает морепродуктами с острой капустой из ближайшей к дому палатки и фруктами: сушёными бананами, драгонфруктами с соком лайма, всё тем же кокосовым молоком. Он живёт так уже почти неделю: ему ещё ни разу не снились кошмары, и Хвиин каждый день присылает ему фотографии Коко. Ёнджэ впервые за два месяца чувствует себя таким счастливым. Он смотрит на его широкие плечи и не может отвести взгляда. Видит, как на них горят маленькие звёздочки — остались после воды вместо родинок. Ему очень хочется провести по ним ладонью и понять — так ли звёзды жгутся на самом деле или они всё-таки до ужаса холодные, прямо как эта вода. — Чего стоишь? Заходи глубже. Тот парень протягивает руку и улыбается; в лунном свете он становится ещё больше похож на призрачного жителя леса (Ёнджэ почти не стыдно за то, что он безбожно заглядывается на его аккуратные пальцы и татуировку дракона на боку). Он заходит в воду по пояс, осторожно водит пальцами по поверхности, собирает звёзды на руке, как блёстки со стола, смотрит, как они поблёскивают на коже (они совершенно не жгутся, и этот факт поражает). Тот парень берёт его за руку, тянет его глубже, смотрит в глаза с гипнотической уверенностью — Ёнджэ не может его не слушаться и идёт следом. — Ведёшь меня в своё драконье царство? — у него немного дрожит голос, потому что звёзды совсем не греют воду и ветер неприятно касается кожи. Ему хочется поскорее окунуться в воду, но что-то не даёт ему это сделать (взгляд этого парня). — Да. Хочу показать свой огромный замок. Татуировка на его боку переливается перламутром — от серой бороды до кончика хвоста; из-под воды плохо видно, но Ёнджэ уверен — с такой подцветкой можно рассмотреть чешуйку и даже почувствовать их жесткость, если дотронуться. На водной поверхности плавает созвездие Кассиопеи, когда они проходят мимо, волна разносит звёзды в разные стороны. Ёнджэ чувствует себя разрушителем судеб и хочет заказать себе такую грамоту в интернете. И чтобы заверил её какой-нибудь Мерлин Мэнсон или Тиль Линдеманн — просто потому что. — Может быть, уже поплывём? А то идём уже долго. Они продолжают идти. Вода им всё ещё где-то по пояс — кажется, это из-за отлива, а может быть просто дно такое — приходится далеко идти, чтобы тебя скрыло во весь рост. Это в общем-то не имеет особого значения, потому что плыть можно уже сейчас, если осторожно, но они идут дальше-дальше-дальше, глубже-глубже-глубже, а вода всё ещё остаётся на том же уровне. Тот парень оборачивается через плечо, глядит на Ёнджэ (всего на секунду), и отворачивается. — Нужно зайти немного глубже. Тебе понравится. Ёнджэ вообще-то не очень уверен, потому что они идут уже долбанную вечность, а он устал просто до ужаса — ему хочется звёздочкой полежать на спине и поймать в ладони Малую Медведицу, посмотреть на одинокую луну в тёмном небе, дотронуться до его татуировок на боку. — Может, тогда понесёшь меня? Я правда устал ходить, да и вообще сегодня был дикий день. Парень помогает забраться Ёнджэ на спину — не возмущается, не спорит, покорно подхватывает его под коленями и продолжает упорно идти вперёд. От его волос пахнет морской солью и кокосовым шампунем, а на отдельных прядях застыли маленькие блестящие звёзды. Ёнджэ утыкается ему в шею. Ужасно хочется спать. Ему кажется, что они прошли так от силы минуту, но его резко скидывают обратно в воду — он едва успевает понять, что происходит. — Ты хотел побывать в моём драконьем царстве? — звучит грозно и пугающе. Ёнджэ хочется убежать и спрятаться от этого взгляда. — Скоро увидишь. Извини, если что. В следующее мгновение его голова снова скрывается под водой. Чужие руки давят на его плечи и голову, не давая встать — Ёнджэ безуспешно пытается скинуть их, но не выходит ровным счётом ничего. От нехватки воздуха на лёгкие как будто что-то давит, он неосознанно пытается сделать вдох, хотя ещё секунду назад пообещал себе задержать дыхание как можно подольше; он захлёбывается солёной водой вместе с блестящими холодными звёздами, а перед глазами у него только тот злой взгляд и две родинки под бровью. Ёнджэ просыпается на полу около дивана. У него болит задница и левый локоть, а простыня запуталась между его ног. Отчаянно хочется завыть и обновить счётчик: ровно ноль дней без кошмаров, которые пытаются его убить. Ёнджэ думает, что, если он когда-нибудь встретит этого парня в реальности — обязательно спросит, какого хрена происходит и почему именно он. Зелёные цифры на часах показывают ровно четыре двадцать утра; желание завыть с каждой секундой становится всё сильнее, желание спать постепенно сходит на нет. Он тяжело вздыхает, с трудом заставляет себя подняться на ноги, бредёт в сторону ванной, немного пошатываясь. Простыня так и остаётся комом лежать на полу. Холодная вода окончательно отбивает желание досыпать (вкупе с боязнью очередного кошмара действует безотказно), Ёнджэ решает, что ему стоит сходить до ближайшего круглосуточного и наконец попробовать тот чудесный тайский энергетик — как рэдбулл, только натуральный. Хочется почесать Коко живот и нормально выспаться; возможностей сделать хоть что-то из этого никаких. Воздух на улице густой и влажный; кажется, что, если очень сильно захотеть, можно начать плыть, прямо как в море. У Ёнджэ от этой мысли отчего-то трясутся коленки — думать о любой, даже относительной, близости к морю становится для него почти так же страшно, как засыпать. С чего он вообще взял, что на новом месте он сможет нормально выспаться, без вот этой жути по ночам и недосвиданий с незнакомым парнем? С чего он вообще взял, что, если он побудет один, что-то может измениться? О его приходе в супермаркет возвещает громкий сигнал двери; паренёк за кассой здоровается с ним на тайском, в ответ Ёнждэ только кивает, направляясь прямиком к холодильникам с водой. Он долго разглядывает разноцветные бутылки: колу всех возможных вкусов, фиолетовую фанту, Ханикен из соседнего холодильника, батарею газированной воды. На нужный напиток он натыкается только спустя несколько минут непрерывного сканирования полок — небольшие стеклянные бутылки стоят в самом низу, едва заметные и больше похожие на средство от похмелья. Ёнджэ неуверенно берёт сразу две штуки, надеясь, что хотя бы в этом их вкусы с БэмБэмом совпадут. Он медленно идет к кассе, на секунду останавливаясь у стенда с шоколадками, решает взять ореховую Милку (помирать — так с диабетом). Входная дверь в очередной раз громко пиликает; Ёнджэ хмурится, глядя на вошедшего парня. У него майка-алкоголичка с проймой почти до кромки шорт, несколько проколов в одном ухе и две родинки над левым глазом. Ёнджэ кажется, что он всё ещё спит, потому что в реальной жизни так не бывает. Тот парень на ломанном английском просит пачку красных мальборо, а Ёнджэ думает, что у него сейчас остановится сердце — этот голос он помнит слишком хорошо. Он подходит к кассе, кладёт Милку и энергетик на прилавок, таращится на него, будто тот снова выкинет какую-нибудь странность, перед этим извинившись и погладив его по волосам. Извиняется сам Ёнджэ, когда дёргает его за край майки. Он с улыбкой оборачивается, параллельно забирая сдачу и сигареты из рук продавца. — Знаете… ну, это самое, привет, как вас зовут? — спрашивает Ёнджэ по-корейски и только в следующую минуту понимает, что это не сон и этот парень, возможно, вообще говорит на другом языке, на китайском, например. У Ёнджэ сильно потеют ладони, когда он смотрит, как добродушная улыбка медленно сходит с его лица. — Джебом, — бесцветным голосом отвечает тот. — Вы что-то хотели? Ёнджэ облегчённо вздыхает — хотя бы языкового барьера нет, уже радует. — Знаете… я могу прозвучать странно и очень глупо, — он старательно разглядывает свои немного порванные шлёпанцы на подошве и его идеально белые кроссовки и пытается сделать всё, чтобы его голос не так сильно дрожал (получается хреново). — Просто понимаете, вы уже почти два месяца подряд мне снитесь, и я не знаю, с чем это связанно. Я сам офигел, когда увидел, что вы вообще существуете и это правда так странно, что я не могу этого объяснить, честное слово, а ещё у меня дико потеют ладони и шлёпанцы немного рваные, но, если бы вы согласились, то мы могли бы поговорить об этом за чашечкой кофе или чего-то такого, потому что эти сны, они меня реально пугают, и мне кажется, это может помочь, что скажете? Джебом смотрит на него таким же бесцветным, ничего не выражающим взглядом, и Ёнджэ отчего-то чувствует себя рядом с ним ещё меньше и слабее, чем есть на самом деле. Как бы ему хотелось, чтобы он согласился, чтобы он понял и решил помочь. Как там говорилось? Мир не без добрых людей или типа того? — Знаете, сомневаюсь, что я смогу вам помочь. Извините. До свидания. Ёнджэ смотрит, как он суёт пачку в карман вместе со сдачей, как он неловко трёт шею широкой ладонью и медленно выходит из магазина. Он не может отвести от него взгляда, пока тот не скрывается за поворотом (последнее, что он видит — как Джебом достаёт телефон из заднего кармана) и не сразу понимает, что его просят оплатить энергетик и шоколадку. У Ёнджэ резко пропадает аппетит и желание взбодриться, но он всё равно оплачивает и отчего-то вместо привычного «спасибо за покупку, приходите ещё» слышит: — Ваша горсть стекла на сегодня, приятного аппетита. Джебом старается выглядеть максимально спокойным: он не роняет мелочь на пол от неожиданности, его голос не дрожит от волнения (в отличие от этого самого Ёнджэ), а взгляд как будто ничего не выражает (ему очень хочется, чтобы так было на самом деле). Он неторопливо выходит из магазина, еле пересиливая себя, чтобы не закурить прямо перед выходом, так же неспешно заворачивает за угол и даже проходит пару кварталов в сторону Северного пляжа — так, на всякий случай. А в голове набатом долбит: «он тебя узнал». Он крутит в руках телефон, не зная, стоит ли набрать Джексону прямо сейчас или дотерпеть до дома; достаёт из кармана пачку и зажигалку (упаковку бросает прямо на улице — сейчас не до поисков православной урны). От затяжки немного дерёт горло и кружится голова — Джебом не курил уже несколько дней, и никотин сильно отдаёт ему в голову. Номер Джексона он находит довольно быстро, но не решается звонить до того, как заходит в квартиру, потому что у него от неприятного предчувствия трясутся руки, а желание постоянно оглядываться назад не покидает его уже почти сорок минут. — Да? — у Джексона сонный усталый голос и ворчание Хеджин на фоне. Джебому могло бы быть совестно, но ему слишком страшно, чтобы чувствовать вину. — Джекс, у меня проблемы. — А несколько часов они подождать не могут? — Меня, кажется, узнал парень с последнего извлечения. Мы только что виделись в магазине, и он пытался заговорить со мной. Кажется, я в жопе. На том конце ненадолго замолкают. Джебому очень хочется начать грызть ногти и услышать хоть что-нибудь в ответ. — Подожди немного, — наконец говорит Джексон. В отдалении слышится скрип кровати и тихое: «ты куда?». Джебом думает, что ему стоит отправить Хеджин корзину цветов в качестве извинений (а лучше привезти отсюда корзинку фруктов и орехи). На другом конце хлопает дверь и слышен щелчок зажигалки. — Рассказывай, что случилось. — Мне захотелось покурить, а сигарет под рукой не оказалось. Пришлось идти за ними в магазин. Я захожу туда, беру пачку, всё вроде бы нормально, и тут этот Ёнджэ подходит. Говорит, мол, привет, чувак, мне снятся с тобой кошмары и всё такое, давай встретимся. Я так охуел. Не понимаю ещё, как я себя не выдал тогда. Просто пизда, Джексон, просто пизда. Я не знаю, что делать. — Слушай, не хочу показаться грубым, но ты не думал, что он просто хотел познакомиться и придумал странный способ? — Блять, нет. Я бы понял, понимаешь. Он реально выглядел так, будто я ему каждую ночь голову крошу, не иначе. По глазам видно, по голосу дрожащему, — Джебому сейчас и правда тяжело, потому что он не понимает, где они ошиблись и почему он вообще его узнал. — А ещё я жестко затупил и назвал ему своё настоящее имя, и мне кажется, что это точно проблема. Джексон тяжело вздыхает (а может быть, всё-таки зевает); затягивается сигаретой — Джебом слышит, как сгорает бумага от сигареты. Выходит на свой балкон и закуривает сам. — Звучит дерьмово, — говорит он. Его голос до сих пор звучит хрипло, хотя, по идее, он должен был уже давно проснуться. — Не думал, что с ним и правда стоило пойти куда-нибудь и поговорить? — Издеваешься? Он же узнал меня. — Хён, я говорю серьёзно. Ты ведь вполне можешь убедить его, что всё это какое-нибудь дерьмо, типа вещие сны или ещё какое-нибудь говно. Отвести подозрения, чтобы он не начал копать и вот это всё. Мог бы даже повстречаться с ним какое-то время, чтобы он убедился, что лучше уж ты во сне, чем в жизни. — Ты точно издеваешься. — Подумай над этим, хён. Лучшая защита — это нападение или что-то типа того. В смысле, ты же понимаешь, что, если сам ему что-то скажешь и будешь достаточно убедительным, большая вероятность того, что он тебе поверит и не будет ничего проверять. А если ты его сейчас просто так кинешь, он может пойти тебя искать и нарыть бог весть что, причём не только на тебя. Никто из нас не хочет подставляться под удар. — А ты не думал, что, если я, например, в итоге приведу его к себе и он случайно наткнётся на чертежи или ещё что-то из этого? Или он вспомнит ещё больше, потому что с тем, что он не забыл меня, я теперь вообще ни в чём не уверен. Джексон, это пиздец. Я не знаю, как так получилось, но это правда пиздец. — От того, сколько раз ты скажешь слово пиздец, ничего не изменится. — Я знаю. — В любом случае, решать тебе. Я не думаю, что повстречаться с ним хотя бы раз наложит какие-то дикие последствия, в смысле, мы же уже так делали. Встречались с бывшими клиентами и нашими жертвами. Всё может быть не так уж и плохо. — Я подумаю над этим. Спасибо тебе. — Будь осторожен, хён. Джексон отключается, оставляя Джебома наедине со своими мыслями и планами. Он удивлённо смотрит на пепельницу перед ним — там лежит уже четыре окурка, и ещё одна сигарета дотлевает у него в руке. С одной стороны, его друг прав — стоит взять ситуацию под контроль и попробовать манипулировать Ёнджэ, попытаться разобраться, где они с командой ошиблись и, возможно, даже исправить это. А с другой — он боится, что всё станет ещё хуже, стоит только копнуть в это дело глубже, не говоря уже о том, что он сам может слишком прикипеть к человеку, которого ему чуть ли не при любом раскладе придётся оставить. Не проще ли осторожнее вести себя на улицах и не высовываться лишний раз? Джебом не знает точного ответа и, к сожалению, подсказывать ему никто не собирается. Ёнджэ смотрит на Джебома, медленно обводя пальцем скулу, боится лишний раз выдохнуть — вдруг это опять сон. — Всё в порядке, — тихо говорит он, накрывая его ладонь своей. — Я на самом деле рядом. Каждый рез ему становится немного страшновато — в памяти ещё всплывает та дрожь после кошмарных снов и холодный пот по спине. Ёнджэ на секунду вспоминает о своём глупом желании спросить, почему именно он, но оно уплывает так же быстро, как появилось. Джебом пересчитывает его рёбра кончиками пальцев, мягко целует его по линии челюсти. У него сухие губы и чёлка немного щекочет нос. Ёнджэ тяжело дышит, цепляется за его плечи — старается не нервничать слишком заметно. Джебом заглядывает ему в глаза, большим пальцем проводит по нижней губе. Нависает над ним, оперевшись рукой возле головы; у него блестят глаза, а дыхание почти такое же тяжёлое, как у самого Ёнджэ. — Ты точно больше никуда не денешься? — неуверенно спрашивает он, смущённо отводя взгляд в сторону. Вместо ответа Джебом целует, немного приподнимая Ёнджэ за шею (у него странное чувство ностальгии — он как будто бы снова тонет в звёздном море, а вокруг всё провоняло солёным запахом пополам с кокосовым шампунем). Он цепляется за чужие широкие плечи почти отчаянно, будто это его единственный шанс зацепиться за что-то в реальности (единственный шанс спасти себя и свои нервы, свой сон, свою жизнь), часто дышит. У него в голове только отражение действий Джебома — тепло его пальцев на его боках, сухие губы, мягко проводящие по шее, пронзительный взгляд глаза в глаза; Ёнджэ не знает, чувствует ли что-то подобное Джебом, но ему отчего-то хочется, чтобы это было взаимным. Ёнджэ неловко мажет губами по его скуле, путает пальцы в тёмных волосах на затылке, проводит ладонью по груди. У него немного голова идёт кругом от ощущений и от лёгкой духоты вокруг (кажется, неплохо было бы открыть окно, но сейчас как-то не до этого). Джебом проводит большим пальцем по его нижней губе, притягивает его к себе за подбородок. — Мне нужно тебе кое-что сказать. У Ёнджэ взгляд в расфокусе и ни одной связной мысли; он смотрит на складку между бровей Джебома, и ему хочется провести по ней пальцем, чтобы разгладить. — Я сделал что-то не то? — Джебом отрицательно мотает головой. — Прости меня, Ёнджэ. Нож из-под подушки входит в живот на удивление легко — Ёнджэ даже не успевает испугаться (понять, что только произошло — тоже). Осознание приходит на третий или четвёртый удар — ему больно, плохо и страшно, потому что он понимает — Джебом снова его обманул, это снова чёртов сон и они на самом деле не виделись ещё раз; о том, что он сейчас, возможно, умрёт на самом деле, думать ему абсолютно не хочется. Он пытается остановить кровь ладонями, пытается сказать что-нибудь важное («зачем ты это сделал», «чего ты от меня хочешь», «прекрати мне сниться», «Джебом, мне страшно»); у него получается только тихо заскулить, смотря, как Джебом вспарывает себе горло и мёртвым грузом падает на него сверху. Последнее, что видит Ёнджэ — их обоих в зеркале перед кроватью. У Джебома родинка на лопатке и очень горячая кровь; у него самого — бледное лицо и испуг в глазах. Джебом просыпается в холодном поту; его одеяло запуталось где-то в ногах, а простыня сбилась в бесформенный комок на краю кровати. Он испуганно оглядывается по сторонам, будто бы что-то потерял, тяжело и громко дышит. На улице мигают фары проезжающих мимо машин, по окну колотит дождь. Джебом осторожно дотрагивается до горла, обводит место, где должен был остаться след от пореза, но ничего не находит. Он не может сказать с уверенностью, что сейчас его удивляет больше: то, что ему в принципе приснился сон, или то, что внутри него был Ёнджэ. Он начинает сомневаться в выборе оставить всё как есть чуть-чуть сильнее, потому что он вспоминает красные глаза Ёнджэ, его неуверенный дрожащий голос и дурацкую песню из поп-музыки две тысячи десятого; он думает, что, возможно, если пересидеть на жопе ровно, всё пройдёт через пару недель (а ещё, что наверное ему стоит начать принимать снотворное, потому что сон ему необходим просто до ужаса, даже если он будет таким беспокойным и тёмным). Ему кажется, что он потерялся между сном и реальностью, потому что он до сих пор не может понять, что могло случиться. Джебом достаёт из-под подушки волчок в виде часового механизма. Серый металл блестит в свете луны, он ощущает в ладони приятную тяжесть и немного успокаивается, затем достаёт из тумбочки пистолет, приставляет дуло к виску и запускает волчок. Он мысленно считает количество оборотов (пытается считать): один, два, пять, семь, семнадцать; каждый раз громко сглатывает, потому что убивать себя из-за глупой случайности — такое себе удовольствие. Волчок замедляется и останавливается, едва не упав на пол. Джебом облегчённо выдыхает, откладывая пистолет на тумбу, и устало валится обратно на подушки. Это хотя бы реальность. Легче от этого осознания не становится. Ёнджэ падает с кровати; у него ноет спина, бешено колотится сердце, и ему до ужаса страшно. Он испуганно трогает себя за живот, пытаясь найти там ножевые и почувствовать кровь на своих ладонях, лице. Ёнджэ обнаруживает только своё громкое, частое дыхание и Коко, лижущей его щёку. — Что случилось? Ты в порядке? — Югём выходит к нему из кухни — там слабо горит свет от ноутбука и пахнет кофе. Ёнджэ вспоминает, что он вернулся из Тайланда пару дней назад, и сегодня друг попросил остаться у него — до дома возвращаться слишком долго, и он всё равно бы не побеспокоил его. Ёнджэ вспоминает, что с того раза Джебома вживую он больше не видел — только в своих же кошмарах, становившихся с каждым разом ещё более жестокими по отношению к ним обоим. Ёнджэ вспоминает, как он улыбался своим друзьям, когда они встретились в первый раз после отпуска, как Хвиин рассказывала про новый дом своих родителей, а БэмБэм похвастался, что Югёму впервые по-настоящему понравилась его стряпня. Он думает, что он потонет в этой волне из кошмаров и воспоминаний; что он не выдержит этого всего, свалившегося на него одного, и ему хочется вернуться в родительский дом, в Мокпо, где было так спокойно и мирно, что становилось немного страшно и скучно. Ёнджэ прячет лицо в ладонях, стараясь не расплакаться, и думает, что теперь у его кошмаров хотя бы есть имя. Югём садится напротив него — осторожно гладит по плечу, по волосам, внимательно смотрит на его дрожащие ладони и очень хочет ему помочь (но совершенно не представляет как). — Югём, — глухо отзывается он, шмыгая носом, — Кажется, у меня проблемы. Джебом продолжает мне сниться. Я не знаю, что с этим делать. Ёнджэ плачет у него на плече, вцепившись в рубашку. Он чувствует холод, и ему хочется ненадолго обратно в ту неделю, когда с ним ничего не происходило. До того, как он встретил чёртового Джебома и кошмары снова начали преследовать его; снова есть сладкие манго и морепродукты во фритюре, снова с завистью смотреть на высокие пальмы и пить кокосовое молоко после ужина. Ёнджэ понимает, что возможностей всё вернуть у него никаких и дальше, кажется, будет только хуже. Югём понятия не имеет, о каком Джебоме шла речь, но у него есть кое-какие догадки, и они ему совершенно не нравятся. Югём думает, что ему стоит позвонить Мунбёль, потому что она наверняка сможет ему что-то прояснить, если он её хорошо попросит. Югём думает, что после пяти лет молчания этот звонок будет казаться до ужаса неуместным, но он боится, что именно он может помочь (лучше бы это было не так).