«For you will be ashamed of the terebinths* that you have taken pleasure in» (Isaiah, 1:29) «Ибо устыдитесь за древа*, которых вы вожделели, И вы посрамлены будете за сады, вами избранные» (Книга Исаии, глава 1, стих 29) *Толк. Раби Давид Кимхи: «…и устыдитесь деревьев кумирных, каких вы желали» Раби Михаил Ковсан: «речь идет о видах идолопоклонства» Платон Харчлаа, протестант: «….обличение пророка «,..» он говорит об идолопоклонниках тех дней» Василий Великий, христианский святой: «Ибо не против желания имели этих идолов, какие пред сим описаны, потому что, сами вожделев страстей, боготворим их»
«What if I was nothing? What if this is true? What if I was nothing, girl, nothing without you So what if I was angry, what did you think I'd do? I told you that I love you, girl, I'm nothing without you…» (All That Remains – «What If I Was Nothing», album “A War You Cannot Win”, 2012) «А если бы взаправду я не был бы ничем? Я, без тебя, родная, ничем бы был совсем? На что бы я, по-твоему, рассерженный, пошел? Сказал ведь, что люблю, родная, я без тебя – ничто…» (группа All That Remains (Все, что остается) – песня «Что, если бы я был ничем», альбом “Война, которую тебе не выиграть”, 2012)
«Она ведь помогла тебе стать другим человеком, верно, сынок?»
Дни тянулись унылой, серой чередой. Школьная обыденность, домашние обязанности, редкие прогулки по округе, воскресные службы…рутина. Заброшенные краски лежали в дальнем углу, вместе с альбомом. Единственным ответом на просьбы младшей сестренки вновь сводить ее в волшебную страну был хмурый отказ. И раньше не самый общительный парнишка, ныне он стал и вовсе избегать чьего бы то ни было общества. Отдалился от прочих детей, от любимой учительницы, от родных… Со стороны это напоминало медленное погружение в трясину – за тем лишь исключением, что грядущая перспектива грозила не смертью в зыбкой пучине, а одиночеством. Ему казалось, он смирился с ее смертью. И, как оказалось, ему действительно так только казалось. Каждое новое утро вырывало его из мира муторных грез, в которых он навек ее терял, в мир реальный, где ее не было вовсе. Только напоминание – в каждом обращенном на него взгляде, в каждом месте, где они были вместе…в каждой секунде, проведенной без нее. Он-то понимал, что ее больше нет. Ему говорили об этом дома. Ему терпеливо объясняли об этом в школе. Он и сам себя в этом упорно убеждал. Вернее, пытался… Новый день – череда новых бесплодных попыток.***
Очередное воскресенье. Очередная служба в местной церквушке. Пастор Генри вновь обращался к пастве с воодушевляющей проповедью. Поначалу, мальчик пытался найти спасение от тяжких мыслей в церковных речах, в стихах Писания, была даже мысль поговорить со священником лично…но что-то мешало. Может, его вера была не столь крепка, а может вся его духовность была попросту привычкой – и не води его родители каждую неделю в церковь, то самое «ощущение Божественного присутствия» сошло бы на «нет». Мир Библии был для паренька, с одной стороны – бесконечно далеким, а с другой – совершенно непонятным и даже пугающим. Бог Ветхого Завета рушил города, поражал смертных моровой язвой и обращал чужих жен в соляные столпы, не забывая регулярно устраивать неприятности Им же самим Избранному Народу. В Завете Новом Саваоф, разумеется, поумерил свой гнев, ведь его же собственный Сын пришел к людям, чтобы нести свет добра и любви…чтобы, в итоге, умереть страшной смертью на кресте, за грехи всего мира. По внутреннему убеждению мальчика, все это как-то плохо сочеталось с «Богом Милосердным» и «Господом всепрощающим», о котором постоянно говорил пастор Генри. «Ведь, в самом деле… - горестно думал парень. – Если Бог и вправду есть, если он добрый, если он все видит и все может… Почему он допускает все те ужасные вещи, которые происходят? Почему сильные обижают слабых? Почему честные несчастнее врунов и предателей? Почему…почему Бог забирает от нас тех, кого мы так любим..?» В какой-то момент, в груди паренька стало тесно и больно. Еще совсем юное и наивное сердце не справлялось с грузом гнетущей печали, горечи и всей этой проклятой несправедливости. Прямо посреди воскресной службы, мальчишка сорвался с места и, не видя и не слыша никого и ничего вокруг, бросился прочь из церкви. Он бежал. Бежал все быстрее и быстрее – полями, тропками, перелесками – туда, где, пару недель назад, и случилось…то, что случилось. Под ногами прогрохотали доски сколоченного им же моста, дрогнула косая арка с размалеванным, фанерным щитом герба сказочной страны, скрипнули перила, увитые старыми ветками и проржавевшей проволокой. Мальчику казалось, что здесь – именно здесь! – он избавится от боли и скорбей. Что все пройдет – обязательно пройдет! – стоит только пересечь границу волшебного края, вдохнуть воздух, наполненный ароматом чудес и странствий – и, не успев отдышаться, выкрикнуть, что есть мочи, в глубь древнего леса… - Лесли!!! Мгновения тишины. Прерываемые лишь глухим шумом леса и звуками собственного дыхания. В этой тишине не было спасения. Не было исцеления от боли. Ибо тишина лишь привычно молчала. А боль, напротив, становилась все сильнее, все нестерпимее… И тогда Джесси Оливер Ааронс младший, тринадцатилетний парнишка из местечка Ларк Крик, Вирджиния, что совсем неподалеку от границы со штатом Теннеси, обессиленный, переполненный рвущей душу горечью, упал на колени – и, совсем по-детски, заплакал, мелко подрагивая всем телом. Боль не унималась, в груди жгло, к горлу подкатывала тошнота…неизвестно, сколько парнишка простоял вот так, на коленях, содрогаясь от плача – пока из глубины старого леса, из самой чащи не прозвучало: - Джесси! Парень поднял заплаканные глаза. Показалось? - Джесс! – вновь позвал голос…знакомый, до боли знакомый голос. Парень поднялся с колен – и вновь побежал. В самую глубь старого леса, по которому уже ползли тени первых сумерек.***
Перебор первых аккордов зазвучал в пустой, темной, тишине. Кто или что творило эту музыку? Может, само непостижимое небытие? Ответа не было. Но музыка звучала. Боль жгла легкие. От слез горело лицо. Кости ломило. Мышцы скручивало болезненной судорогой. Внутренности словно начинили горстями острых стальных опилок. Дыхание встало в глотке тугим тошнотворным комом. Но он все равно бежал. Just let it go, don't want to argue anymore I can't be sure I know just what we're fighting for… (Оставь все это, ни к чему нам этот спор… Что выясняли мы так рьяно до сих пор… Каждый шаг давался ему усилием, жутким и болезненным. Это был бег израненного, изможденного битвой Фидиппида, терзавшего собственную волю и охваченного испепеляющей страстью сообщить согражданам о великой победе – и неважно, что расплатой за подвиг была смерть от бессилия. Только вот Джесси Ааронсу, в отличие от первого «марафонца», некому было нести спасительную весть. Да и не было, собственно, никакой спасительной вести… I know you're scared and that you're thinking I may go I'm not leaving, I'm not leaving… (Я знаю, ты боишься, что я вдруг уйду, Тебя не брошу, нет, оставлю…) Была лишь боль, пронзительная и беспощадная. Боль, рвущая душу в мелкие, кровавые, вопящие клочки. Боль, которая изуверской пыткой комкала тело в бесформенный кусок дрожащей плоти, перевитый порванными жилами и звенящими нервами. And if you're thinking I might, might be lead astray Just remember this one question… (И если думаешь, что я не тем иду путем, Припомни ты один вопрос лишь…) Но Джесси Ааронс все равно бежал. Бежал, как только может бежать чуть не рехнувшийся от едкой, злобной горечи, тринадцатилетний пацан. Бежал, отплевываясь, размазывая по лицу грязь, вперемешку с солеными слезами. Бежал, то и дело спотыкаясь о лесные кочки, случайные камни и древесные корни. Бежал, прокатываясь на шуршащем ковре из опавших листьев, мелких веток, осыпавшейся и побуревшей хвои и мелких шишек. Бежал – и падал, зарабатывая бледные царапины, лиловые синяки и кровавые ссадины, «радуя» и без того измотанное тело новыми вспышками боли. Бежал…падал…и вновь поднимался, чтобы продолжить мучительный бег между деревьев. What if I was nothing? What if this is true? What if I was nothing, girl, nothing without you So what if I was angry, what did you think I'd do? I told you that I love you, girl, I'm nothing without you… (А если бы взаправду я не был бы ничем? Я, без тебя, родная, ничем бы был совсем? На что бы я, по-твоему, рассерженный, пошел? Сказал ведь, что люблю, родная, я без тебя – ничто…)***
То тут, то там возникали картины прошлого. Странная фраза… Правильнее было бы сказать, что пораженное лихорадочным бредом сознание тринадцатилетнего паренька то и дело подсвечивало в тихой обыденности леса какие-то особенные участки, на которых разворачивались сцены недавних событий. Это не было похоже на гламурный спецэффект, сглаженный умелыми аниматорами по острым углам и карикатурным неровностям компьютерной графики. Тут, скорее, подошла бы иная аналогия… Представьте, что посреди безмятежного секунду назад пространства вдруг проклевывается излом, похожий на трещину, отвратительно ползущую по дрожащему, грязному стеклу. И сквозь эту трещину начинает бить холодный, мерцающий свет, который постепенно высвечивает картину, обретающую смысл только потому, что ты сам узнаешь в ней одновременно трогательные и болезненно-личные черты. Не карикатура, ибо в явленных сценах нет и намека на комичность. Не гротеск – все чудовищно реально, потому что до боли узнаваемо. Скорее, это походит на суровую, обрядовую резьбу, начертание магических знаков и высекание картин, которые рождаются в собственном, распаленном камланиями разуме. Вот примерно что-то такое и видел бегущий, измученный, напуганный, почти сошедший с ума от боли и печали, тринадцатилетний мальчишка по имени Джесси Ааронс.***
Это были почти воспоминания. Только вот там, где она улыбалась в жизни, здесь и теперь ее губы были сомкнуты и бледны. Там, где ее глаза светились живой радостью и неподдельным, детским восторгом, ныне зияли черные пропасти пустых глазниц. Там, где она прижималась к нему нежным, теплым объятием, сейчас она холодно отстранялась, выворачивая руки назад в неестественном изгибе, словно поддаваясь какай-то дикой и безжалостной силе. Ее кожа была цвета талого, грязноватого снега. А вокруг… Джесси помнил, как она просто-таки лучилась солнечным светом, словно воплощение счастья и ничем не омраченной доброты. Вся она, каждым словом, каждым вздохом, каждым неуловимым движением ресниц… Теперь вокруг ее безжизненного, омертвевшего силуэта витали лепестки пепла, оставляя в воздухе ползущие нити чадного дыма, распускающие мрачными клубами. Каждая новая картина делала милый сердцу образ доброй, умной и красивой девочки больше похожим на жуткую иллюстрацию к средневековому гримуару. Все то, что Джесси так в ней любил, поглощалось ползущей, голодной тенью, уступая место страшному, зловещему, демоническому. С каждой минутой в лесу темнело все сильнее. Мрак выхватывал все новые участки, скрывая от глаз привычные, казалось, места жутким танцем тенет. Джесси бежал, уже вовсе не разбирая дороги. Падения становились все чаще и больнее…как и видения. Наконец, очередная кочка особенно жестко подбила стопу мальчишки – и он, с воплем рухнул в жирную, смоляную черноту лесного оврага. Падение было стремительным, но в какой-то дикий миг Джесси ошалело почудилось, будто бы это не он летит в яму, а сама бездна затягивает его в непроглядную тьму. И эта бездна, которой пристало быть безразличной к падению очередной несчастной души, отчего-то, вопреки даже самым злобным мифам…бурля и клокоча…довольно смеется. Смех…хохот…гогот…рычащий, урчащий, из самых недр… Нет, точно не из глубин той земли, которую холил и возделывал Ааронс-старший. По которой, едва выучившись ходить, топал сам Джессии. На которой можно было лежать – и смотреть в манящую высь добродушного неба – или кататься, весело кувыркаясь, предавшись беззаботному детскому веселью. Это были иные недра. Злые. Скрывающие что-то…или кого-то. На миг, в памяти парнишки всплыли второпях сочиненные страшилки о зловредных кознях Черного Властелина – вечного врага прекрасной и свободной Терабитии. Но воспоминание тут же растаяло, словно кто-то жестоко вырвал этот образ из сознания, не медля заменив его ощущением тоскливого, жалкого одиночества и липкого, тошнотворного страха.***
Джесси с трудом разлепил заляпанные грязью веки. Кругом была чернота, могильная, голодная чернота. Кроны деревьев нависали в недосягаемой выси – нависали угрожающе и издевательски одновременно, словно шипастые морды каких-то длинношеих тварей. Неба было практически не видно. Внезапно, Джесси ощутил холодное, омерзительное прикосновение к тыльной стороне ладони. Испуганно отдернув руку, парнишка увидел, как с его кисти сорвалась длинная бурая многоножка, перебирая лапками и болтая длинными усиками. Джесси тут же вскочил на ноги, увязая в рыхлом дне оврага. Видно было мало, но мальчик ощущал, как из своих земляных нор – из тех самых жутких недр – выползают отвратительные гады. Семеня множеством лап…клацая десятками клешней и шевеля десятками влажных жвал…жутковато извиваясь многими суставами своих ужасных тел и поблескивая черными линзами хищных глаз… Все эти твари ползут к нему, чтобы впиться, чтобы ужалить – чтобы навсегда оставить глупого, несчастного мальчика здесь. Гнить. Навеки. - Джесси…***
Мальчишка обернулся даже не всем телом – всем своим до смерти перепуганным существом. Обернулся – и увидел ее. Лесли Бёрк. Его ровесница. Его одноклассница. Его подруга, верный товарищ по несчастью и бесстрашный соратник в бесчисленных выдумках и чудачествах. Они вместе сотворили волшебный мир Терабитии. Вместе его исследовали. И вместе воссели на престол сказочной страны, справедливо объявив себя просвещенными монархами-путешественниками – как бы диковинно это ни звучало, ибо в Терабитии возможная любая, даже самая фантастическая шалость. Лесли Бёрк. Мертва. Захлебнулась, упав в лесной ручей и потеряв сознание от удара о землю. Кремирована собственными родителями, и ныне ее прах покоится в черной обсидиановой урне. Билл Бёрк, ее странноватый отец, зачем-то сообщил Джесси – уже перед самым отъездом – что хочет развеять прах собственной дочери у песчаного берега во время сентябрьского ливня. Тогда Джесси решил, что у сочинителей – свои причуды, да и не каждый перенесет смерть единственной дочки без эксцессов…но слова о столь подробной посмертной судьбе своей любимой подруги почему-то намертво засели в голове мальчика. Лесли Бёрк. Стоит прямо перед ним, в жутком, темном овраге. Не призрак, не каким-то непостижим образом воплотившийся мертвец, не размытый эгрегор, не иллюзия и не болезненная галлюцинация, нет… Та самая девчонка из соседнего дома, в своей причудливой, прикольной одежде, с доброй улыбкой на губах и привычным, озорным огоньком в глазах. - Джесси? – повторила девочка, с домашних похорон которой он ушел, словно чумной. – Ты узнал меня? Мальчишка все смотрел на ту, в смерть которой он не смог поверить, но потеря которой ноющей раной зияла в душе. - Джесси, ну ты чего? – с наигранной обидой сказала Лесли. – Это же я! Или ты и впрямь успел меня позабыть? А вот в последних словах явственно звучала какая-то невыразимая печаль. Так бывает, когда родители просят детей не переживать после болезненного развода, или когда человек делано бодро прощается со старыми друзьями, навсегда уезжая из родных мест. Или когда из твоей жизни навек уходит кто-то очень-очень близкий… - Нет… - хриплым полушепотом произнес парнишка, теряя остатки чувства реальности. – Лесли, я…я бы никогда… - А я знала! – радостно воскликнула девочнка, словно их беседа происходила не в декорациях сюрреалистического кошмара, а посреди школьного двора. – Я уверена была, что ты меня не забудешь, Джесс! Мы же с тобой не просто так – товарищи, а самые настоящие правители! - Чего? – непонимающе спросил Джесси. - Правители! Властители! Ну…коронованные монархи! - Лесли радостно улыбалась, начав вышагивать по дну оврага и выписывать руками замысловатые пируэты. – В Терабитии! Джесс, ты ведь помнишь наше волшебное королевство? - Коро… - Джесси казалось, что все происходящее с ним – дурной сон…нет, шизофренически-злобный бред, навеянный какой-то потусторонней жутью. – Да…да, Лесли. Я помню нашу Терабитию… - Ну вот! – с тем же восторженным энтузиазмом продолжала Лесли. – Хорошо, что ты все помнишь, Джесс! Ведь Терабития тоже тебя не забыла! Добрые и верные терабитяне ждут своего короля! - Кого? – коленки Джесси дрожали все сильнее с каждой секундой пребывания в этом чертовом овраге. - Да тебя, Джесси! – Лесли улыбнулась еще шире. – Твои подданные ожидают твоего монаршего появления в тронной зале! Свита проведет тебя дивными садами, по дорожкам из жемчуга и драгоценностей, что сияют ярче золота! Ты прошествуешь колоннадой величественного пронаоса, где на твои плечи водрузят царственный пурпур и благородный багрянец увенчает… - Чего? – отупело спросил Джесси у…чего-то, смертельно напоминающего его любимую подругу. – Пран…прон… - Пронаос! – без запинки, торжественно произнесла Лесли. – Преддверье твоего дворца, Джесс! А после, облаченный в одежды, ты, в сопровождении самых достойных из терабитян, войдешь в роскошную целлу… - Куда? – мальчишка смутно различал, как еле видимые в сгустившемся мраке, земляные края оврага начали странным образом…подрагивать. - Ну, в главный зал! – с той же непосредственностью улыбнулась Лесли, будто говорила о вещах, насквозь очевидных. – А там, в присутствии своих подданных, ты взойдешь на престол – и подаришь Терабитии ее истинного Владыку! Внезапно, где-то далеко прозвучал грохот грома. Эхо его было долгим, раскатистым, словно…пробуждающим.***
В ноздри Джесси ворвался едкий запах – смесь гнили и кислятины. Лишь единожды парнишке довелось нюхнуть такой вони – во время экскурсии на фабрику по переработке токсичных отходов случился небольшой эксцесс, и плановое мероприятие вышло, что называется «с душком». Однако сейчас, посреди этой кошмарной, невероятной жути, этот мерзкий запах, как ни странно, произвел на Джесси примерно такое же воздействие, какое производит внезапно сунутый в ноздри нашатырь на боксера, измотанного раундами затяжного боя. Говоря проще, в голове паренька внезапно прояснилось. И тогда он ощутил, леденея от страха, как по его ногам, шевеля отростками и скрипя сочленениями, ползут подземные гады. Пауки, черви, жуки, сколопендры, какие-то скорпионоподобные твари – вся эта отвратительная мерзость медленно ползла по грязным джинсам мальчика. И даже сквозь грубую, вытертую ткань он чувствовал влажный, обволакивающий, тяжелый холод десятков сокращающихся тел. Джесси хотел было стряхнуть с себя эту мерзоту, но, даже не успев дернуться, услышал повелительное: - Не смей, Джесси! Мальчишка недоуменно уставился на подругу, которая за мгновения успела каким-то странным, неприятным образом перемениться. Живой и приятный облик стал каким-то тусклым и глянцевым, будто затянутым в мокрый полиэтилен. А в глазах девчонки едва угадывался радостный, восторженный блеск. Возникало ощущение, что «полноценную» Лесли, которая была, здесь, на дне этого чертового оврага, мгновение назад, подменили паршивенькой, анимированной фотокопией. - Не надо! Не стряхивай их! – Лесли почти кричала, причем, как-то натужно, словно выдавливая из легких каждое слово. - Почему? – оторопело спросил Джесси, поеживаясь от омерзительных прикосновений. - Это же твои верные терабитяне! – вкупе с пугающей серьезностью идиотского заявления, улыбка Лесли выглядела так, словно уголки ее губ криво-косо тянул в стороны кто-то невидимый. – Их облик в этом мире ужасает, это правда! Но ты ведь и сам напуган, Джесси! Потому твоя фантазия и рисует их такими страшными… Вновь пророкотал громовой раскат – на сей раз грозное эхо зазвучало гораздо громче предыдущего. - Не слушай грозу! – теперь в голосе девочки слышались нотки отчаяния и…или это только казалось, но…еще и злобы. – Слушай мой голос, Джесси! Это все Темный Властелин! Он хочет запугать тебя! Запугать, чтобы ты никогда не вернулся в Терабитию! Чтобы волшебное королевство навсегда осталось без своего короля! А все твои подданные – без своего повелителя! А я…а я – без своего любимого супруга, Джесси. Сердце мальчика забилось так, словно он замер на старте самого важного в своей жизни забега – за пару мгновений до судейского выстрела. А заветного хлопка все не было и не было…а секунды все тянулись и тянулись…а сердце колотилось все сильнее и сильнее. Лесли Бёрк сделала шаг к нему. В этот момент Джесси забыл и про ползучих тварей на своей одежде, и про клубящийся вокруг, гнетущий мрак, и про отчаянный бег между деревьев, и про боль утраты… Еще шаг. И вот, Лесли Бёрк уже совсем близко. Губы сами складываются для поцелуя. Руки сами тянутся к ее талии. По всему телу расходятся волны мягкой, волнующей дрожи. А в памяти продолжают тихо таять знакомые образы, знакомые лица… Лицо школьной задиры Дженис Эвери, ни с того, ни с сего сменившей гнев на нежную – и даже покровительственную! – милость… Лицо учительницы мисс Эдмундс, ее мирная, спокойная улыбка, ее голос, ее мудрый, ласковый, теплый взгляд… Лица старших сестер, вечно занятых своими «тинейджерскими» проблемами, постоянно спорящих о каких-то, недоступных мальчишескому пониманию вещах… Усталые, но добрые лица матери и отца… Лицо сестренки Мэй Белль… Все они исчезают, растворяясь в глухой темноте, уступая место лишь одному, самому главному, единственному образу… Лесли Бёрк. Несправедливо умершей, в полном одиночестве. Чудесно воскресшей в сказочном мире Терабитии.***
«Воскресшей»? Лишь только в сознании Джесси Ааронса прозвучало это слово, новое воспоминание вспыхнуло – и куда ярче прежних. Парнишке вспомнилась сегодняшняя воскресная служба, с которой он сбежал. «…пастор Мэтью Генри рассказывал о святых деяниях пророка Илии. О его мужестве и беспримерном самопожертвовании. О чудесах, которые он творил. О его тяжбе с власть имущими и этой властью развращенными. И, конечно, о непреклонной и непримиримой борьбе отважного пророка с идолами и ложными богами, к которым в то далекое время обратились соплеменники Илии… - …как говорится в Третьей Книге Царств: «И поставил он Ваалу жертвенник в капище Ваала, который построил в Самарии. И сделал Ахав дубраву, и более всех царей Израильских, которые были прежде него, Ахав делал то, что раздражает Господа Бога Израилева, и погубил душу свою». Прельстился Ахав. Но в том нам, живущем в нынешнем веке, большой урок! Тот, кто водим ложным богом, Царства Божия в себе не чает, ибо сам себя почитает за Бога! Но сказано: «Да не будет у тебя других богов пред ликом моим». И в том не ревность Господа, но забота о душах наших. Ибо слаб человек и склонен ко всяческим заблуждениям. Таковым был и Ахав. Но не убоялся царского гнева Илия! Не покорился ложным богам! Напротив, он с ними воевал, ибо силен был верой и духом крепок! За отвагу свою он, единственный из смертных, и вознесен на Небеса при жизни… И в том нам явлен пример истинного служения Небесному Отцу нашему! Ибо «верую в Духа Святого, святую Вселенскую Церковь, святых общение, оставление грехов, воскресение плоти, жизнь вечную» – так гласит Апостольский символ веры! Не допустить омертвения души в потакании ложным, горделивым идолам, но вознестись душою к Господу Милосердному – в том удел истинно верующего человека при жизни…»***
- Ты никогда не хотела править, Лесли. Их губы почти сомкнулись в поцелуе, когда Джесси сделал шаг прочь от девочки. - Что…что? – Лесли непонимающе смотрела на своего «супруга». - Ты никогда не хотела править, - подавив дрожь в голосе, повторил Лесли. – Ты никогда не называла терабитян «подданными» - и никогда не выбирала среди них «достойных». Тебе никакого дела не было до всех этих…церемоний, трудных названий, всех этих непонятных, важных слов. Ты никогда не считала себя «Правительницей». И уж точно никогда не назвала бы меня «Владыкой». В третий раз гром грянул прямо над головой Джесси. Невидимый ледяной обруч, сдавливавший грудь, как будто лопнул, давая волю дыханию и позволяя голосу парнишки звучать громче и смелее. - Лесли… - на мгновение Джесси запнулся. – Лесли никогда бы не сказала всего этого. Я бежал по лесу, бежал от прочь от всех, бежал в Терабитию…чтобы найти свою подругу Лесли. Лесли, которую я знаю. Лесли, которую я…которую я люблю. Лесли, которая ни за что не заманила бы меня в жуткий овраг ко всем этим ползучим тварям! Джесси с силой рубанул по присосавшимся к его джинсам ползунам. Хрустнули панцири, влажные туловища, многосуставные лапы и прочие премерзкие отростки – и четверть «выводка недр» слетела с парня, с отвратным писком. Оставшиеся гады принялись было вновь карабкаться по одежде, но новые удары сметали ползучих тварей прочь, прочь, прочь…обратно в их склизкие земляные норы! А Лесли Бёрк… Каждый удар Джесси по гадам отзывался и на ней. По телу девочки пробегали жуткие судороги, словно она была не человеком, а угловатой, деревянной куклой. То тут, то там на ее коже проклевывались бурые трещины, появлялись темные вмятины и расползались какие-то дымящиеся черным пятна. Глаза провалились – и на их месте зазияли бездонные пустоты. А тьма, до того витавшая вокруг почти незаметными облачками, сгустилась непроницаемым смогом. Стряхнув с себя последних гадов, Джесси поднял глаза на то, что так пыталось быть похожим на его подругу – и в испуге попятился прочь. А это что-то вперило в него свои безглазые провалы, и, выламываясь, стало надвигаться на мальчишку. - ТЫ..! ЧЕРТОВ..! СЛАБАК..! – голос этого инфернального монстра выплевывал слова с тем же гортанным клокотанием, которое послышалось Джесси в хохоте бездонной ямы. – ТЫ..! ВЕРНЕШЬСЯ..! К НЕЙ..! ВЕРНЕШЬСЯ…КО…МНЕ..! И ТОГДА...! ТОГДА…ТЫ…СГНИЕШЬ..! ТЕБЯ ПОЖРУТ…ТРУПОЕДЫ..! ЕЕ..! КРИКИ..! НЕ…УТИХНУТ..! А…ТВОЯ…БОЛЬ..! БУДЕТ…ВЕЧНОЙ..!***
Мгла пустоты взревела суровым, мощным рифом. Эта музыка не шептала ласковых утешений и не оставляла шанса на слабость. Это был призыв, прямой и откровенный. Ты либо отвечал на него, либо оставался навеки погребенным в тлеющем прахе собственных сомнений. Призыв не давал времени, не предлагал условий, не упрашивал, потакая нерешительности – нет! Он рубил с плеча, наотмашь и намертво – как и громыхающий риф! Парень отступал, шаря взглядом в поисках путей к спасению, пока не нащупал позади себя земляной скат оврага. Из земли торчали редкие, гнилые коренья и сама жирная, черная поверхность казалось ужасно зыбкой. А монстр все приближался… «I know, no one had ever dreamed that, We were this strong and we'd achieve this. So long the doubt and all believed it, And now it's come for all to see yeah!» (Никто и никогда не мечтал, Что сил всего достичь нам хватит. В сомненья веры дух все крепчал, Но ныне, все вы, наблюдайте!) Темнота сгущалась вокруг Джесси. Прямо на него шел воплощенный кошмар. Выбраться наружу из этой дьявольской ямы не представлялось возможным. Лукавый голос – не то из темных глубин собственного «я», не то откуда-то, из невидимого угла – нашептывал мальчику: «Ты же видишь, Джесси…некуда бежать…негде спрятаться…а бороться – ха… Ты никогда не был самым сильным в классе…не был и самым умным…даже самым быстрым – и тем не стал, сколько ни пыжился… Вечный аутсайдер…нелюдимый, перепачканный красками одиночка…плохой брат…дурной сын…лживый друг… Твое место – здесь, на дне этой ямы…здесь для тебя все и закончится…закончится справедливо…так же справедливо…как несчастно все закончилось там – для нее…» Слова были вкрадчивыми, и даже в их укоре слышалось успокоение. Принять свой удел, страшный – но справедливый и неизбежный. Разве не этого он заслуживает? Разве не он виноват в смерти Лесли? Разве не его вина в том, что теперь она явилась ему в облике жуткой твари, мстительной эринии? Разве не должен и он последовать за ней, хотя бы в смерти исполнив священный долг истинной дружбы? «We've worked, so hard, Pushed every day now, See the blood sweat and tears on our face. We've never been stronger. There's no holding back now. So you can hear us say!» (Трудились мы, Ни дня мы сил не жалели, Ни кровь, ни пота, ни слез не берегли. Сильнее, чем прежде. Никаких колебаний. Услышьте же наш клич!) На мгновение, неисчислимое ничем, кроме мирового ритма, все замерло. Пустота позволила тишине заполнить все, что до этого дрожало от могучей музыки…еще мгновение…еще… «НЕТ!» «У каждого свой путь!» «Это не Лесли!» «В ее смерти нет его вины!» «Его выбор – жизнь, а потому удел его – жить!» Сердце бешено заколотилось. Адреналин бросился в кровь, гипофиз вырабатывал тройную норму стрессовых модуляторов, поднялось давление, тысячи нервных импульсов понеслись по аксонам туда, где их малейшее прикосновение рождало спасительную симпатическую реакцию. И новый взрыв победного, триумфального рева! «Stand up! Stand up! We were right! You know we can't be more justified, And they can't deny it! Stand up! Stand up! We were right! We've come too far just to fade away, And they can't deny it!» (Восстань! Воспрянь! Правда – в нас! И наша правда ясно всем видна, И с этим не поспоришь! Восстань! Воспрянь! Правда – в нас! Мы не исчезнем, после всех трудов, И с этим не поспоришь!) Четвертый раскат грома совпал с прыжком Джесси Ааронса вверх, к краю оврага, по скользким корням и вязкой земле, отмахиваясь от лезущих к нему новых гадов, вверх, вверх, вверх… «I've heard the words those in the circle say «So what?», «They're done», «Don't matter anyway…» (Слова я слышал эти не раз: «И что?», «Спеклись», «Впустую, все – прах…».) На пятом раскате грома парень что было сил врубил по жуткой роже монстра, который схватил его за лодыжку – и сбросил инфернальную тварь обратно на дно оврага, придав себе самому новый импульс… «Well here's your proof, they're all silent today, And there's no way they can take it away» (Ответ услышь в молчанье тирад, Их правды кончилась давно пора) На шестом раскате Джесси неимоверным усилием подтянулся на осыпающемся крае оврага и – локтями, коленями, пальцами, да чуть ли не зубами! – вытянул себя из чертовой ямы… «We never said it was easy, And no one gave us a thing. Now that last part is so pleasing. We're stronger than you think!» (Наш путь никогда не был легким, Плевать всем было на нас. Итог же приятен – и только. Мы так сильны сейчас!) Но, спустя пару секунд, парень услышал жуткое клокочущее рычание – и из оврага стало появляться чудовище, окончательно утратившее всякое человеческое подобие…вот оно полностью вылезло…выпрямилось во весь жуткий рост…оскалило клыки, когти, шипы, рога…с диким визгом бросилось к лежащему на земле парню… Могучая музыка, звенящая переливами несокрушимого металла, слилась с гневным грохотом небес… …и прыгнувший монстр, вспыхнув, бесследно растаяло в воздухе с седьмым раскатом грома. Stand up! Stand up! We were right! They can't deny it! Stand up! Stand up! We were right! (Восстань! Воспрянь! Правда – в нас! И не поспоришь! Восстань! Воспрянь! Правда – в нас!) Ночное небо озарилось вспышкой молнии – и тут же где-то вдалеке полыхнуло алое зарево. Джесси медленно поднялся на ноги. Гудели суставы, ломило кости – да что там, все тело саднило. Но следа той, скручивающей и мучительной боли в теле уже не было. Вдалеке горел огонь. И Джесси пошел на его мерцающий свет.***
Сперва мелкими, неровными шажками…затем твердой, уверенной поступью…а после Джесси Ааронс и вовсе побежал к горящему впереди пламени. Тени, отбрасываемые пылающим впереди пожарищем, плясали вокруг бегущего к огню мальчишки. Темнота была густой, но свет пламени разгонял всякий мрак, освещая путь Джесси. Шаг за шагом, шаг за шагом… С тела словно бы срывались невидимые путы, мешающие бежать – просто бежать, наливаясь силой, распахивая грудь навстречу полыхающему зареву – и дышать, дышать, дышать! Дать силе – чистой, словно горный ручей! – течь по всему телу, достигая, казалось, даже кончиков волос! Сердце билось – не испуганно колотилось, не отрывисто стучало – а именно билось: билось и побеждало недавнюю немочь, сковывающий ужас и мучительно-тяжкую печаль! Слабость – всякая, сколько ее ни есть – отступала под напором чего-то светлого и могучего, давая дорогу свободе! И свобода несла Джесси вперед! Поначалу ощущение было настолько неудержимым, настолько головокружительным, что парнишке даже стали чудится фантастические вещи в игре огненных отсветов и прыгающих теней. Казалось, из беспросветной тьмы выползали диковинные страшилища, козлоногие, быколикие, крылатые и бескрылые, с телами змей и шакалов, покрытые густой шерстью или шипастой чешуей… Какие-то из чудовищ походили на тех, что видел Джесси в книгах, комиксах, фильмах или на музейных картинах – другие же были незнакомы вовсе но, словно нарочно, «скроены» так, чтобы вызывать ужас у человека. Но стоило жутким тварям показаться из темноты, как их тут же загоняли обратно сказочные воины, сотканные из золотисто-огненных нитей. Облаченные в сияющую броню, эти воители поражали монстров мрака сверкающими мечами, кололи копьями, рубили секирами, били палицами и боевыми молотами, отгоняли прочь алебардами, расстреливали из тугих, перевитых узорами луков и массивных арбалетов… Свет сражался с тьмой…и побеждал! Твари яростно наседали, но раз за разом откатывались обратно – в тень, беспросветную тень.***
Гвалт миллионов голосов этого мира вновь расступился перед музыкой, зазвучавшей из пустоты. Звуки были скользящие, чуть рвущие, но плавные, пускай и струнные. Кто-то умелый выводил свою партию в этом невыразимом, бесследном небытии… Внезапно, музыка стихла, став шелестящим, бархатным шумом, сквозь который доносился дерганый бит. Но и бит скоро кончился, став приглушенным, мерным ритмом, с перезвонами диковинной капели. Чудовища темноты скакали по теням, норовя обойти воителей света – и бросится на бегущего мальчишку. Но всякий раз, когда очередная тварь подбиралась к нему слишком близко, горящее впереди пламя выбрасывало огненный сполох, вместе с которым появлялся и сверкающий воитель, отгоняя монстра. «Mayday! Mayday! The ship is slowly sinking They think I'm crazy - But they don't know the feeling. (Я бью тревогу! Ко дну иду неспешно. Никем не понят – И с виду сумасшедший.) Джесси Ааронс бежал к огню, перепрыгивая через кочки, петляя между деревьев, перескакивая темные участки и стараясь держаться светлой тропы. А битва света и тьмы, кипевшая вокруг, стала постепенно менять свой облик. Теперь безобразным монстрюгам отпор давали не сказочные богатыри, а воины различных эпох и народов. They're all around me, Circling like vultures. They wanna break me, And wash away my colors Wash away my colors…» (Над головой кружат, Как падальщиков стаи. Хотят меня сломить И волю отнимают, Волю отнимают…) Одну из тварей, ринувшихся к бегущему мальчику, встретили длинные сарисы македонских гоплитов. Как некогда в Малой Азии, персидских землях, скифских степях – так и ныне, по сенью древнего леса, непоколебимая фаланга стояла неприступной скалой, под натиском выродков тьмы. Другую тварь в полете пронзили метко брошенные пилумы. Упавшее чудище расплескалось по земле черным, нефтяным пятном, по которому тотчас ринулись к пареньку из темноты прочие жуткие зверюги. Но вместо желанной добычи, они наткнулись на сияющие в огненном зареве, короткие клинки римских легионеров. Take me high and I'll sing! Oh you make everything okay, okay, okay! 'Kay, Okay, Okay! (Тобой вознесен, воспою! Ты явишь волю свою – как надо будет все! Как надо будет все!) Из зарослей какого-то кустарника на парня выскочил жутковатый урод, очертаниями напоминающий не то греческого сатира, не то галльского Кернунноса. Но, не успел монстр оскалиться и ехидно завыть, как ему вышибло глаз арбалетным болтом. А, спустя пару секунд, ему отсек мечом голову воин в броне с тамплиерскими крестами. We are one in the same! Oh you take all of the pain away, away, away! 'Way, away, away! (С тобой мы объединены! Все боли тобой прогнаны – прочь, навек и с концом! Прочь, навек и с концом!) Еще одна тварь, на сей раз крылатая и пернатая, свалилась Джесси буквально на голову. Вернее сказать, свалилась бы, если бы не залпы мушкетов и аркебуз, которые размолотили уродливое чудище прямо в воздухе – в черные, маслянистые брызги, разлетавшиеся по затененным окрестностям и тающие в отсветах пламени. Честь выстрелов принадлежала появившимся с новым огненным сполохом осанистым идальго в сверкающих кирасах и своих знаменитых шлемах-морионах. В руках одного из конкистадоров реял стяг с ало-золотым крестом. Save me if I become My demons! (Спаси, коли своим поддамся я Бесам!) Джесси все бежал и бежал. Вокруг шла битва – и мальчику приходилось петлять, прыгать, карабкаться и даже кувыркаться по – вот уж действительно! – пересеченной местности, чтобы не угодить в лапы чудовищ из тьмы. С одной стороны, конечно, сил придавал горящий впереди огонь и сотворенные им воины, отражающие атаки монстров. Но, с другой стороны, темнота давила – давила своей непроницаемой чернотой, бесчисленными ордами жутких тварей, сдавливала ужасом сердце и ослабляла волю. Тьма была везде, где не было света. А светлое зарево пылало лишь впереди. Бежать светлой тропой было тяжело, но Джесси и не думал сдаваться. I cannot stop this, sickness taking over, It takes control and drags me into nowhere… (Бессилен я, Недуг одолевает, Он мною овладел И в бездну увлекает…) Внезапно, огромная тень перегородила дорогу парню. Страшно рыча, из темноты вырос здоровенный монстр, похожий на медведя и бизона одновременно, со змеиными глазами и жуткими отметинами на теле. Джесси попятился назад – и чудовище ощерилось в ужасающем оскале, изготавливаясь к прыжку. Продолжая пятиться, мальчишка запнулся о какую-то корягу и повалился на спину. Монстр ликующе взревел, перепрыгнул к ближайшему затененному месту – и выпрямился во весь свой огромный рост, занося когтистую лапу для убийственного, уничтожающего удара. I need your help, I can't fight this forever I know you're watching, I can feel you out there! (Прошу же, помоги, я с ним не совладаю. Ведь ты же видишь все, ты рядом ведь, я знаю!) Правда, страшный удар опередили сухие, резкие хлопки выстрелов, раздавшиеся за головой парня. Джесси обернулся – и увидел сурового вида мужчину в землистого цвета пончо и бурой шляпе, потрепанной степными ветрами. В руках стрелок держал дымящийся револьвер, мерцающий в свете огненного зарева. Мужчина посмотрел на подвывающее от боли чудище и укоризненно покачал головой. Монстр, видимо, не внял предупреждению и вновь бросился к мальчику. Из кобуры стремительно вырвался второй револьвер – и новые выстрелы отшвырнули чудовище обратно во тьму. На сей раз – с концами. Стрелок посмотрел на мальчику – и ободряюще кивнул ему. Джесси, чуть оторопело, кивнул в ответ, потом поднялся на ноги – и снова побежал к горящему впереди пламени. Take me high and I'll sing! Oh you make everything okay, okay, okay! 'Kay, Okay, Okay! We are one in the same! Oh you take all of the pain away, away, away! 'Way, away, away! (Тобой вознесен, воспою! Ты явишь волю свою – как надо будет все! Как надо будет все! С тобой мы объединены! Все боли тобой прогнаны – прочь, навек и с концом! Прочь, навек и с концом!) Спасительный огонь был уже рядом. Еще пара перебежек, пара прыжков, нырков и перекатов – и до горящего пламени было рукой подать! Джесси Ааронс выбежал из стены леса на небольшую опушку и…и замер, не в силах сделать более не единого шага. Save me if I become My demons… (Спаси, коли своим поддамся я Бесам…)***
Замерла и музыка, просто оборвавшись в гвалте беснующегося мира. Даже нет, не замерла, а просто пропала, словно подчинившись – чего невозможно было даже и помыслить! – оторопи тринадцатилетнего мальчика, оцепеневшего от жути и вновь накатившей скорби… Оказалось, что горел мост – тот самый мост, который своими руками смастерил Джесси через дерево, переваленное над судьбоносным ручьем. Через этот мост он впервые провел сестренку Мэй Белль в чудесный мир Терабитии. И именно этот мост сам Джесси считал той вехой, которая должна примирить его совесть с его же чувством вины. Словно бы, дощатый настил с перилами и аркой, поверх поваленного дерева, должен был установить связь между реальным и вымышленным – между тем, чего сам Джесси безумно хотел, и тем, чему никогда уже не суждено было сбыться. Трудом рук своих, налаженным мостиком, мальчик хотел соединить два мира…и теперь этот мостик пылал, видимо, от удара молнии. И на этот огонь – спасительное пламя! – Джесси бежал от губительной тьмы? Но не только вид пожара остановил бег мальчика… Прямо перед пылающим мостом в Терабитию сидела плачущая Лесли. С небес сорвались первые капли отчего-то припоздавшего дождя. Редкая морось постепенно превратилась в густой ливень. В небе вновь глухо пророкотал гром. Лесли плакала, плакала жалко, совершенно по-детски, обиженно, то и дело всхлипывая и размазывая по лицу слезы, пополам с дождевыми каплями. Теперь она была одета так, как и тогда – в то самое воскресенье, когда она, вместе с семьей Джесси, отправилась на церковную службу. Джесси помнил, как несуразно – и в то же время, трогательно – на ней смотрелось бледно-голубое платьице и высокие черные кроссовки с густой шнуровкой. Он помнил, как она честно пыталась попадать в слова псалмов и гимнов, каким восторгом светились ее глаза, когда она смотрела на единых в молитве прихожан… И с какой нежностью она посмотрела на него, когда луч волшебного света, блеснувший в церковном витраже, скользнул к ней в сумочку. Как будто бы это не чудесные силы, а он, Джесси, подарил ей этот яркий лучик… Теперь ее платье было промочено ливнем и заляпано кляксами черной грязи. Лицо искажено гримасой боли и обиды. А позади нее пылал мост в Терабитию. - Джесси, зачем… За что? – Лесли подняла на мальчика заплаканные глаза. – За что ты так…так со мной? За всю жизнь…всю свою жизнь я была совсем одна… У меня ведь никогда не было друзей…ни одного человека, с которым я могла бы бегать, смеяться…быть собой… А потом…потом появился ты, Джесс. Гроза вновь ударила в набат грома – и по небу прогрохотал очередной раскат. Дождь лил все сильнее, но пламя горящего моста, отчего-то, даже не думало затухать. - Только ты, Джесс… Ты один… - Лесли медленно поднялась с колен и неспешными, почти неразличимыми шагами направилась – словно, поплыла – к оцепеневшему мальчику. – Ты стал для меня другом…ты стал мне семьей…ты стал моим…я полюбила тебя, Джесси. Полюбила так, как не любила еще никого на свете. Так почему же…почему ты хочешь оставить меня здесь? Оставить совсем одну, в темноте, со всеми этими ужасными созданиями, которые будут мучить меня… Вечность, Джесси! – Лесли взорвалась отчаянным криком, сквозь накатившие надрывные рыдания. – Они вечно будут истязать меня! Я вечность буду страдать в кромешной тьме, наполненной болью и кошмаром! Я вечность буду совсем одна, Джесси! Гром грянул вновь – и девочка опять упала на колени, в мокрую грязь, метрах в трех от напуганного мальчишки. - Прошу… - тихим, жалобным голосом почти простонала Лесли. – Прошу тебя, Джесси…мой любимый…единственный мой…прошу… Не оставляй меня здесь в жутком, мучительном одиночестве…не бросай меня, Джесси… «Не бросай меня, Джесии…» Она посмотрела на него – и протянула руку, в отчаянной надежде, что их ладони вновь соединятся, и они снова будут вместе. Как раньше… Когда она была жива… У мальчика не осталось сил. Сердце его опустело. Душа его ослабела. Тело его охватила невыносимая тяжесть. Его ноги подкосились – и он сам рухнул в холодную слякоть. Он искал ее взгляда – и боялся смотреть… Он хотел протянуть ей руку – и не смел даже пошевелиться… Он мечтал вновь быть вместе с ней – и его оковывал смертный ужас от одной мысли о том, чтобы остаться в темноте древнего леса… Для мальчика исчезли и темные твари, и светлые воители. Исчез и весь прочий, замороченный миллиардами хитросплетений мир. Остались лишь они. Вдвоем. Джесси и Лесли. И тогда, отчаявшись в собственных силах и не зная, откуда придет помощь (и придет ли вовсе?) Джесси Оливер Ааронс младший, тринадцатилетний парнишка из местечка Ларк Крик, Вирджиния, что совсем неподалеку от границы со штатом Теннеси, обессиленный и переполненный рвущей душу горечью – начал молиться. Молиться так, как умеют только дети, не имея в своем сердце ничего, кроме самой молитвы и трогательной надежды на кого-то бесконечно могучего и совершенно доброго. - Господь — Пастырь мой; я ни в чем не буду нуждаться… - ослабевшими губами шептал Джесси Давидов псалом. – Он покоит меня на злачных пажитях и водит меня к водам тихим… Подкрепляет душу мою, направляет меня на стези правды ради имени Своего…. Если я пойду и долиною смертной тени, не убоюсь зла, потому что Ты со мной; Твой жезл и Твой посох — они успокаивают меня… Ты приготовил предо мною трапезу пред лицами врагов моих; умастил елеем голову мою; чаша моя преисполнена… Так, благость и милость да сопровождают меня во все дни жизни моей, и я пребуду в доме Господнем многие дни… Аминь.***
Новый взрыв музыки из пустоты! Небытие снова задрожало от неудержимой силы набирающей силу мелодии! Save me if I become My demons… (Спаси, коли своим поддамся я Бесам…) Мир вокруг мальчика взорвался оглушительным, грохочущим ревом борьбы воителей Света с чудовищами Тьмы! Джесси окружили сверкающие солдаты, не давая ужасным тварям приблизится к мальчику! Но самым кошмарным было то, что орды тварей направляла та же рука, что мгновение назад тянулась к нему со спасительной мольбой… Лесли исчезла – и ее место заняло отродье, выползшее, казалось, из самых отвратительных глубин преисподней. Тот же самый монстр, что бросался на только что вылезшего из ямы паренька – только в зените своей омерзительной мощи, теперь приказывал прочим выродкам темного мира! Take me over The walls below! Fly forever Don't let me go! (Неси меня Над всеми стенами! В полете вечном К себе прижми!) Но пробить заслон светлых воинов было невозможно. Солдаты прошлого, единым фронтом, встали на защиту мальчика. Джесси огляделся вокруг, наполняясь какой-то сверхъестественной уверенностью: морок спадал, чувства обострились, и все тело налилось прежним ощущением силы и свободы! И вместе с парнем вспыхнуло новым могуществом, войско светлых сил! Теперь они теснили темных тварей прочь, открывая Джесси дорогу ко все еще пылающему мосту! И Джесси побежал! I need a savior to heal my pain, When I become my worst enemy! The enemy… (Спасенье в боли, ты нужен мне, Когда себе врагом стану я! Врагом стану я…)***
Музыка зазвучала тише. Мелодичные переливы то тонули в беззвучии, то вновь возрождались из небытия… Теперь бег мальчика был иным. С каждым шагом мир вокруг него изменялся. «Сперва это была школьная площадка. Джесси, с разгона врезался в компанию хулиганов, сгрудившихся вокруг худощавого паренька, шпыняя его на потеху улюлюкающей детворе. Джесси набросился на перепуганную таким напором шпану, с яростными криками и ударами. Кто-то упал, а прочие разбежались.» Take me high and I'll sing… Oh you make everything okay… (Тобой вознесен, воспою… Ты явишь волю свою – как надо будет все…) И вновь – бег, в эпицентре битвы Света и Тьмы, на опушке старого леса… «Теперь вокруг возник пустырь, далеко за городом. Избитый, окровавленный Джесси, скрючившись стоял перед группкой гоготавших подростков, разодетых под членов уличной банды. Однако их смех резко оборвался, когда парень поднял на них свои глаза и медленно выпрямился во весь рост, а потом зло ухмыльнулся, сплюнул кровью – и с яростным криком бросился на попятившихся бандюков.» Опять – бег к мосту… «Ноги мягко потяжелели, но и окрепли – теперь на ступнях парня красовались армейские ботинки, какие выдают курсантам ВМС США. Рядом сопели, стонали, охали, пыхтели и обливались потом редкие собратья по многокилометровому марш-броску – далеко не все справлялись с изматывающими дистанциями, которыми «баловали» своих подопечных флотские инструктора во время «адской недели». - Единственный легкий день был вчера, девочки! – с энтузиазмом орал инструктор. – Когда окажетесь в бою, не будет места слабости, робости и прочим х**вым соплям, сраные вы нытики! Вы – не е**ная пехота, не б**дские снабженцы! Вы – е*учие «морские котики»! Вам запрещено отступать! Вам запрещено сдаваться! Вам запрещено даже, б*ять, сдохнуть! Ваша задача – найти врага, где бы этот сучья падаль не пряталась – и раз**бать его в пух и прах! А ну! Рррррраз-два-три-четыре! Ррррраз-два-три-четыре! Веселей, е* вашу мать! Вперррррррред!!!» Джесси уже достиг огненной переправы. Оставался лишь один шаг – сквозь пылающее пламя. Мешкать было нельзя! И Джесси Ааронс не мешкал… We are one in the same… Oh you take all of the pain away… (С тобой мы объединены… Все боли тобой прогнаны – прочь, навек и с концом…)***
И опять – новый взрыв музыки из глубин задрожавшего небытия! Take me high and I'll sing! Oh you make everything okay, okay, okay! 'Kay, Okay, Okay! (Тобой вознесен, воспою! Ты явишь волю свою – как надо будет все! Как надо будет все!) Джесси Оливер Ааронс младший, 21 год, боец подразделения сил специальных операций «Navy SEALS» выпрямился в полный рост и посмотрел вдаль, чуть зажмурившись от лучей рассветного солнца, встававшего над афганской долиной. От левой скулы вниз тянулся бледный шрам – след одной из первых стычек с противником на этой беспокойной, дикой земле. Под камуфляжной формой бугрились и перекатывались тугие узлы тренированных мышц, руки мягко придерживали штурмовую винтовку, в разгрузке тускло поблескивали коробки заряженных магазинов. We are one in the same! Oh you take all of the pain away, away, away! 'Way, away, away! (С тобой мы объединены! Все боли тобой прогнаны – прочь, навек и с концом! Прочь, навек и с концом!) - «Олимп» вызывает «Тор»… «Олимп» вызывает «Тор», прием… - зашелестела рация командира группы, стоящего неподалеку от Джесси. – «Тор», ответьте «Олимпу»… Прошлого больше не было. Оно сгорело в пламени того моста, через который Джесси промчался когда-то давным-давно… Вся, что тащило его назад, исчезло, не оставляя ему никакого иного пути, кроме как вперед. И сейчас прямо перед ним разливался золотистый афганский рассвет и расстилалась чужая, жестокая и суровая земля. - Эй, Пабло, - окликнул парня командир. – Рейд окончен, идем на базу. Как всегда, внутренне усмехнувшись собственному позывному (скупой армейский расчет разумно посчитал слово «Пикассо» непозволительно длинным и манерным…), Джесси бросил прощальный, взгляд на дикую красоту пустынного края – и пошел вслед за своей группой. Save me if I become My demons! (Спаси, коли своим поддамся я Бесам!)«Она и впрямь помогла мне стать другим человеком, отец…»