Стальная дева

*** Он знал, что это сон — и отдельные фрагменты не совпадали, чередовались как сцены в кино, грубо склеенные, уродливые. Его собственный дерьмовый хоррор. Рьярра хватала его за горло и сжимала пальцы, перекрывая воздух, силовые кандалы обхватывали запястья за спиной, и как бы он ни дергался, знал, что ничего не сможет сделать. Рушилось здание в боливийском мегакомплексе, и Эйн хватался изо всех сил за край обваливающейся посадочной платформы, и знал, что не удержится. Тогда его спасли, ребята из «Коршуна» — подлетели вовремя, затащили в флаер за лямки защитного жилета. Бил, от души, тяжелыми ботинками бил Эйна в живот сержант Маллори, здоровый чернокожий мудак, который сразу его невзлюбил, и нельзя было огрызаться и дать сдачи, потому что у Эйна и без того были нарушения, и он бы вылетел из отряда, если бы хоть раз ударил в ответ. Это были разные воспоминания, и Эйн в них тоже был разный — совсем зеленый солдат в недавно сформированном «Коршуне», опытный боец — больше тридцати боевых операций за плечами, почти пять лет службы, и наконец — герианский пленник. И общего во всех этих моментах было только одно — беспомощность. Эйн в них чувствовал, что ничего не может сделать, и боялся, и ненавидел себя за страх. Теперь ненависти не осталось — и сил на нее. Только беспомощность — и то, как неотвратимо чернота пожирала даже эти воспоминания. Эйн пытался позвать кого-то, кого-то важного — кто мог бы помочь, но не помнил, кого. Кажется, это была женщина. Казалось, он вот-вот назовет имя, почти чувствовал его на языке — короткое, в два звука. Но звуки чернота вокруг пожирала тоже. «…эль! Габриэль!» Его же никто так не называл. Он был Гэйб, Эйн, «мальчик» для суки Рьярры. «Габриэль, ты должен вернуться!» Он этого хотел — вынырнуть из черноты и беспомощности. Найти выход. Его не было. «Вернись ко мне». Он не знал, откуда звучит голос, и чей он, но мысленно потянулся навстречу. И со стоном пришел в себя. *** Эйн лежал на чем-то мягком, пахло синтетическим табаком в воздухе, еще чем-то сладковатым, и ко лбу прижималась прохладная ладонь, шершавая ладонь. — Он в сознании, дева Телура. Мара сидела у него в ногах, выглядела больной, будто выцветшей, и ничего кроме усталости в ее чувствах Эйн не улавливал. И рука у него на лбу была не ее, а… Эйн отдернулся от Зайна, сел так резко, что закружилась голова: — Какого…? Ты что творишь? — Выполняю приказ. На его одежде была кровь, красная, человеческая. И на одежде Эйна тоже. И он был почти уверен, что ему все почудилось — то, как Хэнк вырвал себе сердце. И случилось на самом деле что-то еще, что угодно еще. — Я попросила Зайна контролировать тебя, — устало сказала Мара. — Последствия выгорания бывают разные. Иногда личность стирается, и остаются только базовые импульсы — самозащита, голод. — И ты решил меня погладить? — с сомнением спросил Эйн у Зайна. Как ублюдок вообще додумался держать руку у него на лбу. — Я решил, что схвачу тебя за волосы или выдавлю тебе глаза, если ты попробуешь напасть, — спокойно, с легкой усмешкой отозвался тот. — В следующий раз будешь меня удерживать, лучше просто свяжи. Эйн выдохнул, помотал головой, прогоняя туман — в затылок долбила боль, усиливалась волнами. — Мы просрали Хэнка. Бляста, — сказал он, чтобы это услышать. Их лучшая зацепка, и хорошо если что-то окажется в его личном компе, какая-нибудь новая ниточка, но, если нет, если Хэнк просто сдох бесславно и бессмысленно, Эйн даже думать об этом не хотел. И тем более не хотел думать, как тот умер. — Нет, — веско сказал ему Зайн. — Не мы. Ты его убил, силой девы. Эйн неопределенно пожал плечами, потому что больше ему ответить было нечего. Да, убил — чувствовал, как сила поднимается изнутри, превратил ее в заряд и пустил в цель. — Он правда вырвал себе сердце? И вот это не вписывалось, такого Эйн ни разу не видел — за время войны с герианками, за годы после. Никто никогда не говорил о том, что бывает так. — Он не имеет значения. Ты едва не сжег себя, Габриэль, — сказала ему Мара. — Ты не готов к эмпатии. — Отличные новости, — огрызнулся Эйн. — Я не учился с ней обращаться и не умею. Вот только выбора нет, она никуда не исчезнет. — Выбор есть, — спокойно, жестко сказала Мара. «Я источник». Да, это эмпатию Мары Эйн использовал. Ее силу должен был контролировать — и не смог, ударил Хэнка ментально, потому что запаниковал, когда пальцы сдавили горло. На крохотное мгновение вернулся назад, в прошлое, к Рьярре, когда она была его худшим кошмаром. И едва не убил себя, похоже. Он это чувствовал — будто шрам на психике. Он потерял что-то неназываемое, что-то важное, и знал, что потерял навсегда. Мара сидела напротив него, и верила, что он ошибся. Что не должен был ее вытаскивать, не должен был давать ей стимулятор, не должен был забирать ее силу себе. — Нет. Нет другого выбора. Потому что дать тебе умереть, это, бляста, вообще не выбор. Мара повернулась к Зайну, коротко кивнула: — Эллар, осмотритесь здесь. Вызовите еще бойцов, я хочу, чтобы забрали все, из чего можно извлечь информацию. — Убрать тело? — Просто приготовьте. Его мы тоже заберем с собой. Ойлер посмотрит, как крепятся ларралы. Зайн задержался в дверях: — Это непрофессионально, дева Телура. Личные разговоры во время работы. Она усмехнулась в ответ: — Да, я в курсе. Можете разочароваться во мне, эллар. — Могу, но не стану. Вы не разочаровались во мне, когда я ослаб. Считайте, это взаимно. Он ушел, а Эйн остался с Марой наедине, в спальне человека, на кровати человека, которого убил. — Вот мы с тобой и докатились до первой любовной ссоры, — сказал он Маре. Она промолчала, усталая и спокойная, и уверенность, ее внутренняя убежденность, что Эйн осознает свою ошибку, что примет ее правоту и что убьет ее — бесили, бесили до желания врезать ей, как мужику, по лицу, до кровавых соплей. Эйн бы никогда не стал ее бить — потому что вообще не бил тех, кем дорожил. Но хотелось. — Ты знаешь, что я права. — Мне абсолютно плевать, что ты права. Я не дам тебя убить. — Габриэль, это не шутки, — она помолчала и добавила намного мягче. — Я благодарна, что ты меня спас. Я надеялась, что ты сможешь научиться, получишь силу девы. Но я ошибалась и это едва тебя не убило. Мы не можем так рисковать, Рьярра была права, это слишком серьезно. Может, она хотела успокоить. Но делала только хуже. — Да, бляста, именно — это не шутки, это твоя долбанная жизнь. И я не дам тебя убить из-за какой-то возможной угрозы. Ну, хорошо, я сглупил. Я облажался — переборщил с эмпатией, едва не сгорел или что еще. Но это моя ошибка, моя. И ты не будешь за нее платить. И именно это было хуже всего — даже хуже мысли о том, что Эйн мог ее потерять. Что он потерял бы ее из-за собственной ошибки. Как с Леннером. Потому что, если бы он только послушал Мару вовремя, если бы увидел, что ублюдок хочет их убить, если бы не игнорировал раз за разом тревожные звоночки — она бы не пострадала. Она бы вообще не попала к Леннеру. Ее бы не пытали. И она не умирала бы у Эйна на руках. Не было бы стимулятора, и последствий. — Какая разница, кто виноват? — тихо спросила Мара. — Осталось только исправить ошибку. И только один способ это сделать. Габриэль, я не хочу умирать. Мне страшно умирать. Но так правильнее. Она подошла к нему вплотную, обвила руками за шею, и Эйн судорожно выдохнул, прижал Мару к себе в ответ. — И знаешь, когда я представляю это… какая счастливая получилась бы смерть. Без боли, зная, что я поступаю правильно. Ты был бы рядом. И ты был бы последним, что я увижу. Просто уснуть и никогда не проснуться, и знать, что так для всех лучше. Эйн сморгнул слезы, мотнул головой, потому что — нет, нет так не было лучше. — Счастливая смерть это такая редкость, Габриэль. Обычно смерть внезапная, и бессмысленная, и не дает сказать самое главное. Ты меня спас, ты сделал все, что мог. Теперь отпусти. Эйн почувствовал, что дрожат руки, и как наяву представлял: как они лежат с Марой в кровати, и как говорят — важные вещи, последние, которые обязательно надо было сказать вслух, как она засыпает навсегда. И как он остается, держать ее тело. И как потом идет и говорит Зайну, или Рьярре, или кому угодно еще: сжечь ее тело. Как отдает приказ — что делать с ее вещами, как исчезает метка. И как он ждет в тишине собственных мыслей, один, снова абсолютно один — ждет, что почувствует отголосок ее присутствия. — Нет. И даже если он поступал неправильно, даже если ставил под угрозу Сопротивление, Землю, дело ради которого жил, Мару он отпустить не мог. Не так. Не из-за собственной ошибки. — Нет, не отпущу. И ты не хочешь, чтобы я отпускал. *** В зале, в котором Хэнс с ними говорил, по полу сновали роботы-уборщики, втягивали кровь с неприятным хлюпающим звуком. Зайн сортировал содержимое ящиков Хэнка, обломки химер валялись в углу. Тело Хэнка было на операционном столе — вырванное сердце лежало на груди, прямо над дырой, через которую Хэнк его вытащил. Эйн замер в дверях, глядя на это вырванное сердце — оно казалось ненастоящим, будто реквизит. В воздухе одуряюще пахло кровью. Эйн до последнего убеждал себя, что ему почудилось — потому что не мог Хэнк и правда вырвать себе сердце. А Мару это не удивляло, и намного сильнее ее заботило, что Эйн чуть себя не убил. — Ты знала, что так бывает, — сказал он. — Что эмпатия может убить? — Мара ответила спокойным взглядом, пошла вперед и огляделась по сторонам, выискивая, что пропустил Зайн. — Естественно. — Не надо принимать меня за идиота, — попросил ее Эйн. — Я ни разу на войне ничего подобного не видел. Зайн застыл, посмотрел на него угрюмо, настороженно, но ничего не сказал. А Мара ответила: — Потому что Девы Любви не воюют. И уж тем более не стали бы воевать на Земле. То, что ты использовал — эмпатический взрыв, это самая сильная из атак дев. Ты не должен это уметь, но это умею я. — Нет, не умеешь. Такого, — Эйн кивнул на тело, — ты не умеешь. Мара вздохнула, недовольно поморщилась: — Разная эмпатия по-разному действует. Я стальная дева, и моя сила вызывает боль. В основе твоей силы другая эмоция. И самое сильное ее проявление лежит на столе. Эйну не хотелось спрашивать, он лучше бы и вовсе не знал. Спрятал голову в песок, если бы мог. Но он не мог: — Что за эмоция? — Разве это не очевидно? Любовь. Твоя сила вызвала в нем запредельную, больную любовь — и эта любовь заставила его подарить тебе сердце. Это редкость, когда у силы есть такая четкая направленность, предрасположенность. Но у тебя она есть. Ты не стальная дева, Габриэль. Ты дева любви. Зайн рассмеялся, так неожиданно, что Эйн даже вздрогнул. — Прошу прощения, — давя смех и все равно срываясь, кое-как выдавил Зайн. — Не над чем ржать, — осадил его Эйн. Кажется, это еще сильнее развеселило ублюдка. — Я вообще не дева. Почему ему постоянно приходилось это повторять? — Человек с силой девы любви, — дипломатично заметила Мара. — И ты упускаешь главное. Ты не должен это уметь. Девы, когда только начинают обучение, ничего не умеют. Потом в нас пробуждается эмпатия и нам ставят усилители, — она показала на маску. — На этом этапе мы еще не способны атаковать, а значит и не можем выгореть. К тому моменту, как приходит умение, приходит и контроль. А ты умеешь сразу. И ты не знаешь собственных границ. Следующее ее использование может тебя убить. Эйн кивнул, сделал вид, что спокоен — хотя, чего уж скрывать, ее слова напрягали. Потому что он не знал, как держать эмпатию в узде, он и на Хэнке не собирался ее использовать. — Мы начнем занятия, как только вернемся на базу. Я попрошу Салею о помощи, она лучше разбирается в силе дев любви. Мара не стала говорить почему, да Эйн и не спрашивал. Его раздражала Салея — откровенным презрением к мужикам, гонором. Но если она могла помочь — значит, именно с ней Эйну предстояло работать. Тихий сигнал звонка заставил Эйна повернуться к дверям, положить руку на игольник. Тут же в воздухе возник виртуальный экран — изображение с внешней камеры. В красноватом свете нижнего яруса, прямо напротив двери стояла маленькая кудрявая девочка в белом платье. — Хэнк, — сказала она. — Впусти меня. Или я открою сама. ------------------------------------------------- Я пишу этот текст по правилу 50 рублей: суть его в том, что, если хотя бы один человек пришлет мне хотя бы 50 рублей на Яндекс. Деньги: money.yandex.ru/to/410016407141638 я выложу новую главу «Стальной девы» через неделю (10.05.2020) Но даже если никто ничего не пришлет, я продолжу выкладываться, просто реже.