***
В большой комнате было достаточно тихо и прохладно. С неба ярко светило солнце, согревая мерзлую землю. Ветер шелестел кронами деревьев, таща редкие тучи. От недавней бури не осталось и следа. Йон устало вздохнул и упал на кровать, он как мог поддерживал Тайни сейчас перед свадьбой и перед приездом их сородичей, да и к концу недавнего пути морально и физически выдохся. Только вчера закончили расселение по комнатам и сейчас все оборотни отдыхали в своих покоях. Йон, конечно, прибыл раньше их, но суматоха, царившая в замке — утомляла. Как только омега прикрыл глаза в окно будто что-то постучало. Йон удивленно обернулся на звук и, встав с кровати, подошел к окну, плавно распахивая его. Серебристые глаза столкнулись с алыми. Это был никто иной как Деймон. — Привет. — за окном на бортике выступающем из стены стоял Деймон. Широко улыбнувшись, альфа протянул Йону белую в красную крапинку розу, по всем цветам соответствующую самому вампиру. — Деймон, — губы Йона тут же растянулись в улыбке при виде альфы. — Что ты… заходи. — он взял розу и посторонился, давая место для Деймона. От цветка шел приятный ненавязчивый аромат, который сразу пришелся по душе Йону. — Спасибо. — альфа растворился и спустя минуту был уже в комнате. Самодовольно хмыкнув, он раскинул руки в стороны. — Иди ко мне. Омега сделал шаг навстречу и обнял Деймона за пояс. Тяжелая ладонь альфы легла на затылок оборотня. Вторая рука обхватила юношу за пояс. — Я успел соскучиться по тебе. — голос альбиноса стал мягче. — Не очень устал? В замке довольно шумно с тех пор, как приехали твои собратья. — во взгляде Деймона мелькнуло недовольство. Ему не особо нравилось всё происходящее. Будь его воля, он бы давно уже отсюда свалил вместе с Йоном. Но нельзя. Свадьба же. — Угу, немного устал, но все хорошо. — Йон поднял голову и заглянул альбиносу в глаза. В тех сразу мелькнули тёплые огоньки. Деймон слегка наклонил голову ниже, касаясь лбом лба юноши. — Не против забежать на кухню и своровать немного еды оттуда? — Деймон игриво подмигнул, взяв омегу за руку. Он знал, что его омега скорее всего уже успел проголодаться. Самому же Деймону вероятнее перепадёт немного крови пары. Йон отрицательно помотал головой и первым потянул Деймона за собой. Тут он вспомнил о том, что тревожило его несколько недель тому назад. — Деймон, слушай, а ничего не будет ну раз мы… — Всё будет в порядке. — твёрдо и спокойно произнёс альфа, покорно следуя за омегой. — Доверься мне. Уж я то не дам тебя в обиду. Никому. Йон невольно улыбнулся и кивнул. Как только они вышли, раздался дикий вопль. В ту же секунду из-за угла на сумасшедшей скорости выбежал темно-бордовый волчонок. Ярко-алые глаза сверкали от возбуждения, а кости, торчащие из спины сильно пригнулись, тем самым становясь ближе к позвоночнику. Из пасти торчал огромный кусок мяса. Маленький оборотень пронесся мимо Йона и Деймона, случайно толкнув плечом первого. Омега от удивление отступил и уперся в альфу. Деймон придержал Йона за пояс. — Оп. Ваша мелочь бегает. — фыркнул альбинос. Ладони крепко обхватили пояс омеги, не позволяя ему никуда упасть или отклониться. — А ну стой, мелкий паршивец! — из-за угла выбежал один из слуг и бросился за малышом. Омега резко затормозил и, плавно проскользив лапами по полу, развернулся. «Грозно» зарычав и взъерошив маленький загривок, волчонок бросил мясо себе под лапы и афкнул. Слуга истерично и нарочито громко захохотал. — Что за жалкое зрелище… — Хватит. — позади волчонка, Йона и Деймона раздался мягкий, но достаточно властный голос. Деймон иронично усмехнулся. Брови слегка приподнялись. — Привет, мелкий. Вышел всё же из своей книжной обители. К оборотням, вампиру и слуге приблизился Рома. Окинув всё задумчивым взглядом, он выдохнул и перевёл взгляд светло голубых глаз на волчонка. Тепло и мягко улыбнувшись, омега присел на корточки перед багровым щенком. — Привет. Ты ведь просто был голоден и тебя напугал этот кричащий вампир, правда? Омега оскалил молочные клыки, два из которых недавно потерял, и сейчас на их месте зияла пустота, что выглядело забавно. — Я всегда беру, что хочу! — запальчиво воскликнул он. — А этот, — Омега указал хвостом на слугу. — Пытался отнять. Рома тяжело вздохнул, понимая, что малышу будет всё не так уж и просто объяснить. — Извини, но у нас так нельзя делать. Из этого мяса могли бы приготовить что-то очень вкусное. А ты, если голоден, мог бы спросить. Давай, этот кусок останется у тебя, а в следующий раз ты вежливо попросишь повара о еде, хорошо? — юный полукровка тепло улыбнулся. Волчонок не ответил и поднял теперь уже свое мясо. Шерсть на загривке все еще топорщилась, он не расслаблялся ни на секунду. Деймон тем временем в тихую потянул Йона в сторону кухни, уводя от разборок подальше. Рома же махнул ласково ладонью слуге и тот ретировался, перед этим вежливо поклонившись молодому господину и воришке-гостю. — Идём, я провожу тебя до комнаты, чтобы никто не тронул тебя и твоё мясо. — Рома тихо рассмеялся и встал, направившись по коридору и оглянувшись на малыша. — Пошли. — Йя фам фаю фогогу! — пробурчал оборотень и обогнал Рому. Пасть тем временем уже наполнилась слюной. Еще бы, он не ел почти двое суток, а это для молодого организма тяжелая нагрузка. «Как приду сразу съем все. Хотя… папе тоже оставлю, чтоб потом простил» — волчонок мотнул головой и ускорился. Этим мечтам не суждено было сбыться. Через пару метров он наткнулся на своего отца. И вампира и волчонка сразу окутала необычная аура альфы. В том, что перед вампиром стоял тот самый оборотень — один из близнецов, сомнений не было. Темные, почти черные, с зеленоватым отливом волосы альфы ниспадали на лицо. Холодные сиреневые глаза с укором смотрели на сына. — Омега. — голос отца, словно тяжелый валун, придавил Омегу к каменному полу. Багровые ушки прижались к затылку, а сам он тихо афкнул, сквозь стиснутые зубы. — П-простите… — вперёд выступил, смущённо отводящий взгляд с покрасневшими щеками, вампир. Оборотень, стоящий в одних брюках и с голым торсом, смущал парнишку, так ходить среди вампиров было верхом неприличия. Однако всё же им было позволено. И слуги, и вампиры понимали, что оборотни были просто незнакомы с их обычаями. — Ваш сын ушел… По моей… Вине… Я встретил его у комнаты и пообещал сводить покушать, но мы разминулись… — Рома виновато помялся. Хотя совесть его мучала как раз за то, что он сейчас, по сути, лгал. И врать у него получалось ужасно, хоть он и пытался выгородить щенка. — Простите… — ещё раз виновато и неуверенно пролепетал омега. Киони удивленно приподнял брови. Только сейчас он заметил Рому и жестом попросил подождать. — Значит, покушать. Ты настолько проголодался, что пошел куда-то с незнакомцем, хотя я тебе велел пару минут посидеть в комнате? Пару минут, Омега. — альфа вновь перевел взгляд на сына и скрестил руки на груди. Хоть Рома и не был таким уж незнакомцем, Омеге не следовало уходить с ним. Омега выпустил мясо и что-то пробурчал себе под нос. — Да, что-то вроде этого… А нет, он не незнакомец! Я знаю его. — кончик хвоста стал беспорядочно стучать. Волчонок сделал последнюю попытку вывернуться. Киони еле сдержал смешок и решил, наконец, добить следующей фразой. Он прекрасно знал, что у сына память на имена была просто ужасной. — И как его зовут? Маленький оборотень насупился и отвернул голову. «Это все». — Все понятно. Иди в комнату. Я сейчас приду и поговорим. Омега, понурив голову, скрылся с глаз, но его скорбь длилась недолго. Как только он занес лапы в предоставленную комнату, сразу запрыгнул на кровать и взялся за трапезу. Рома проводил его взглядом полным сожаления. Помочь не вышло. Альфа тяжело вздохнул и обратил внимание на притихшего вампира. — Извини за это. Так что он на самом деле натворил? — Киони слегка улыбнулся, тут же вспомнил о своем внешнем виде и о правилах замка, хотя не подал вида. — Ничего плохого. — еле слышно ответил омега, топчась на месте и не зная куда себя девать. — Ладно, разберусь с ним чуть позже. Можешь пройти. — оборотень кивнул головой и развернулся. Почти сразу же из комнаты раздался звук чего-то упавшего. Рома вздрогнул и покорно направился за альфой. — А я не помешаю? — То, что мне мешает, сейчас в комнате. — беззлобно фыркнул Киони и распахнул дверь. Около распахнутого окна на двух лапах стоял Омега. Рядом валялись книги, а чуть поодаль покусанный ящик. На покрывале покоились маленькие кости, оставшиеся от трапезы. — А… Вы точно не хотите поселиться раздельно? Комнаты вроде должны быть… — омега закусил губу, следуя за оборотнем и смущённо оглядывая комнату и кидая взгляды на обнажённую спину альфы. Щёки покраснели чуть сильнее, и шатен отвёл взгляд. Ровная линия позвоночника рассекала крепкую спину. Мышцы под кожей перекатывались от каждого малейшего движения. От этого, хотелось прикоснуться к спине, проверить, действительно ли она такая крепкая, какой кажется. Правое плечо оборотня даже в полумраке отблескивало сталью, казалось оно было единым целым с рукой. Рома сглотнул и медленно и тихо выдохнул, тряхнув головой и отгоняя непрошеные мысли. Киони качнул головой и, подойдя к шкафу, достал серую рубаху. — Лучше так. Потому, что если оставить его одного, тот кусочек мяса и испорченные вещи покажутся раем. — спокойно ответил оборотень, попутно надевая рубаху. — Ах да, меня зовут Киони из Скалистых гор, а это мой сын — Омега. В соседней комнате мой брат Кёя. — представился альфа, ведь в тот раз их толком не познакомили. Оборотень повернул голову в сторону юноши, пристально смотря на него. Волчонок, услышав свое имя, высунул язык и помахал лапкой. — Меня зовут Рома. Приятно познакомится. — омега отвёл взгляд, осторожно и вежливо кивнув. Видно, что подросток хорошо научен этикету вампиров. — А нам не очень. — пробубнил Омега себе под нос за что тут же получил легкий подзатыльник. — И нам приятно. — Киони обольстительно улыбнулся и взял сына на руки. Омега недовольно клацнул зубами и дернулся. Тут взгляд волчонка вновь устремился на Рому, только теперь он был более внимательным. Ярко-алые глаза заметно потемнели и приобрели глубину. Уши, словно радары, лихорадочно дергались. — Хей, а ты ведь не совсем клыкастый, да? — вдруг с интересом воскликнул Омега. — Покажи себя ещё раз! — Клыкастый? Ты о чём? — Рома удивлённо и непонимающе моргнул, неловко переминаясь с ноги на ногу. Рома не сразу понял, о чём говорит щенок. Как ни странно альфа не отдернул сына за такое дерзкое обращение и лишь пояснил. — Омега, с рождения имеет некую способность. Он видит всех насквозь и говорит, что думает. Иными словами он сказал, что ты полукровка и хочет увидеть твою другую форму. Это не оскорбление, но если ты сочтешь это грубым, Омега извинится. — Киони со скрытым интересом смотрел на омегу. Полукровка — и вампир и оборотень. «Очень интересный, малый». Рома помялся неловко на месте снова, явно не зная, как поступить. — Хорошо. — спустя минуту раздумий. Обращение, несмотря на явное отсутствие опыта в этом, было очень быстрым. Спустя минуту на четырёх лапах стоял аккуратный, небольшой омега, с мягкой, не длинной, но пушистой бежевой шерстью, с лёгким белым подпалом на пузе, баровым загривком и алыми кончиками ушек, заканчивающимися кисточками. Один глаз был не по волчьи голубым, столь же ярким, как и в обличии вампира, а второй чуть зеленел в центре и желтел к внешнему углу глаза. Мордочка была больше лисьей и заканчивалась розоватым носом. Пушистый короткий хвост чуть двигался из стороны в сторону. Лапы у волка были тонкими, но сильными, судя по всему с плотным подшёрстком, позволяющим жить на открытых местностях, где может дуть ветер. Судя по цвету это был не лесной волк — шерсть светловата и коротковата. Он бы мог жить в тундре, где немного снега, но большое количество равнин, без травы, кустарников, покрытых белым слоем льда, где можно охотится на некрупных животных. Грудная клетка была не широкой, а, значит, Рома мало был пригоден для водных мест или для долгих забегов и погони за добычей. Но в целом омега был на удивление хорошо сложен, ему явно досталось от родителя-оборотня всё лучшее. И если смотреть с волчьей точки зрения, то полукровка был красив в этом обличии. Омега забрыкался, соскочил с рук отца и подошел к Роме. По росту Омега едва бы касался кончиками ушей груди полукровки. Багровый загривок вновь поднялся и напоминал колючки. Волчонок медленно начал обходить бежевого, то и дело принюхиваясь. Киони теперь уже с явным, нескрываемым интересом смотрел на омегу. — Необычный окрас. Такой я видел лишь раз в жизни и то будучи примерно возраста Омеги. — альфа сверкнул сиреневыми глазами и сделал пару шагов назад, дабы упереться в стену. — Кто твои хи-соцу? — К… кто? — опешил омега, прижимая уши. — Так мы называем родителей. — пояснил Киони. В это время волчонок боднул Рому в бок, желая привлечь внимание. — Почему на тебе нет запаха óти? — Мои родители умерли, когда я был маленьким. Папа был вампиром, а отец горным оборотнем… — бежевый волк чуть качнулся в сторону от бодка малыша, но равновесие восстановил. Очевидно, что он мало проводил в теле волка времени и не знал как им пользоваться. — Оти? Кто… это? — Рома прижал ушки к голове и чуть нервно поджал хвост. — Оти, это альфа, как я, но старше! — воодушевленно воскликнул Омега. Киони цокнул языком и подошел к сыну, давая подзатыльник. — Ай… — Снова Кёя надоумил? Поговорю с ним позже. — недовольно проворчал альфа и уже спокойнее добавил, обращаясь к Роме. — А как его звали? Случаем не Шого? — имя Киони сказал машинально, даже не заметив этого. Это имя он вспомнил инстинктивно, но не спроста. С тех пор как Киони перебрался жить в Горы, ему встретилась лишь одна пара оборотень-вампир. — Откуда вы знаете моего отца? — Рома непонимающе моргнул, чуть приоткрыв рот от удивления. — Хм? — Киони взъерошил себе волосы. — Шого из Скалистых гор, да? Интересно. Я знал его недолго. В то время я только ушел из стаи отца и пришел в горы. — альфа тихо рассмеялся. Волчонок, потерявший внимание обоих, недовольно проворчал и, найдя притащенную чуть раньше с кухни кость, начал точить зубы. — Я плохо помню родителей. Их убили очень рано. — тихо просипел омега, прижимая к голове плотно уши. Киони склонил голову в бок. — Если хочешь, могу рассказать, что знаю, только позже. А сейчас ты не знаешь, где наш Тайни? Я не видел его внизу. Сыну нужно научиться перевоплощаться. — Киони долгим взглядом просверлил сына. — Мне и так хорошо. — пробубнил в ответ багровый с треском разгрызая кость на множество частей. — Ты не можешь прийти в шкуре на свадьбу к вампирам. У них другие правила. Мы не дома. — спокойно пояснил Киони. Омега сразу набычился. Кости, торчащие из спины, со скрипом сомкнулись, сразу делая волчонка выше. — Не хочу! — скаля маленькие клычки. — Правила, правила, достало! Киони сурово сузил глаза и цокнул, что не предвещало ничего хорошего. — Тайни… — Рома задумался, — Он, наверное, с папой в библиотеке. Папа хотел с ним поговорить. — он дёрнул ушками и сменил форму. На гневный взгляд Омеги Рома решил не обращать внимания. Малыш, откровенно говоря, пугал его. — Поговорить? — альфа задумчиво нахмурился. — Отведешь нас туда? — оборотень выдохнул. Сейчас ему было жарко, а верхняя одежда лишь усугубляла ситуацию, но придется потерпеть. Киони запустил пятерню в волосы, убирая их с мокрого лба. — Да. — Рома интенсивно закивал головой и повёл оборотней по прохладным коридорам. Всю дорогу они слушали бормотание волчонка.***
В большом зале раздавались хриплые порыкивание и звуки шлепков кожи о кожу. Крупный беловолосый альфа вжимал в широкий стол стройного омегу. Альбинос склонился ниже и прихватил острыми длинными клыками загривок юноши. Алые глаза сверкнули шальными огоньками. Длинные пальцы до синяков сжимали бедра омеги. — Тут? — проурчал Деймон, делая очередной глубокий и сильный толчок в жаркую глубину раскинувшегося под ним на столе тела. Альфа прижался щекой к мягкой горячей коже Йона, прикрывая глаза. Его голову дурманил сладкий запах его омеги и терпкий запах секса. Деймон прикусил свой язык, ощущая привкус железа. Но даже он не отрезвил. Хрипло зарычав, аристократ широко лизнул светлую кожу спины Йона, оставляя широкую красную полоску. Его рубиновые глаза вспыхнули ярче. Капелька пота очертила сухой и резкий провал под высокой скулой. Омега дернулся и простонал. Ногти царапнули поверхность стола. Сдерживаться становилось все сложнее и сложнее, а ведь в любую минуту их могли застукать! Йон мог бы догадаться, чем все могло закончится, но вновь доверился Деймону. Альфа в последние дни буквально не выпускал Йона из постели. Деймон заурчал, как большой дикий кот. Его руки слегка надавили на поясницу Йона, заставляя сильнее прижаться к холодной поверхности стола. — Нравится? — Да. — хрипло простонал Йон, прижимаясь щекой к твердой поверхности. Прокусанную шею приятно жгло. Деймон довольно хмыкнул. Вдруг он остановился. — Кажется, кто-то… — закончить Деймон не успел, послышались голоса. Деймон сглотнул и вышел из Йона. — Сюда идут. Сматываемся на балкон. — зашипел альфа. Йон испуганно дернулся и машинально натянул приспущенные штаны. Как только они завернули за темную занавесу, прикрывавшую выход на балкон, в залу вошли двое. Ромул медленно и терпеливо шёл, отмеряя каждый шаг. Его движения были слегка нервными и резкими. — Тебе уже лучше? — поинтересовался аристократ у своего спутника. — Надеюсь, наши лекари смогли хоть что-то сделать для тебя? За ним, медленно ковыляя, и сильно опираясь на трость брел Джо. Он старался успевать за темпом омеги, но это оказалось непростым делом. — Благодарю. — просипел альфа и прокашлялся. — В моем случае поможет только время, но с лекарствами ушел отек. Джо внимательно следил за движениями Ромула и отметил, что тот никак не поворачивается к нему лицом. Альфа ускорился и нагнал вампира, преграждая путь. Перед глазами стены и картины поплыли. Пара мгновений понадобилось, чтобы утихомирить боль и не потерять равновесия. — Ромул, — негромко позвал Джо. — Что происходит? Омега вздрогнул и закусил многострадальную губу. — Ничего. — голос слегка дрогнул и Ромул повернулся спиной, выдыхая. Живот, который рос как по часам, он скрывал только благодаря просторной одежде. Но не дай бог та ляжет как-то неправильно. Тем более беременность делала его слабее. Аристократ быстрее уставал, и организм желал всё больше свежей и горячей крови. И мяса. Воспоминания об этом заставили Ромула жадно сглотнуть. Ему определенно следовало после наведаться на кухню. Совершенно не задумываясь, по привычке, Ромул коснулся ладонью живота. Со стороны это выглядело, будто он зачем-то погладил ткань свободной рубахи. Джо нахмурился, не понимая скрытности омеги. Альфа подошел вплотную к Ромулу, коснулся плечом его плеча и нагнулся. Он втянул в себя запах вампира, по которому успел соскучиться. Соскучиться… Да, он соскучился. Впервые минуты, когда Джо пришел в себя после побоев он вспомнил о Ромуле. Не все, частями, но вспомнил. Даже спустя несколько недель память вернулась частично. Джо помнил о проведенном с омегой времени, о том чувственном сексе на столе, сцепке… Возможно это был не первый их раз. Альфа верил ощущениям. Ему захотелось обнять Ромула. Джо вновь вдохнул запах омеги и замер. Что-то в этом запахе отличалось от обычного. В нем чувствовались более нежные и тонкие нотки, иными словами особенные. Они появляются у омег в положении. — Ромул, ты что беременный? — выпалил Джо быстрее, чем подумал о сказанном и последствиях. Глаза омеги расширились и он вздрогнул, резко отшатываясь, как ошпаренный. Он весь разом побледнел то ли от страха, то ли от шока. — С чего ты взял? — зашипел вампир, сужая глаза. Ромул вздернул гордо голову, сжав губы в плотную полоску. Брови недовольно изогнулись. Джо сипло выдохнул. Ему понадобилось пару минут, чтобы прийти в себя. Теперь не оставалось сомнений, что одна из проведенных ночей вместе оказалась решающей. Одно не укладывалось в голове. Джо точно рассчитал, что риск беременности минимален, течки не было, дни неблагоприятные, но результат оказался положительным. Спрашивать, кто же является отцом, было бы глупо со стороны оборотня. На Ромуле остался его запах, значит омега ни с кем не спал в его отсутствие. — Я чувствую. — выдохнул Джо, прикрывая глаза и касаясь носком больной ноги пола. Ее тут же прострелила боль, которая как по канатикам перетекла на позвоночник и альфа покачнулся. — Агрх, — болезненно рыкнул Джо, но тут же взял себя в руки. — Не буду спрашивать как так получилось, знаю. И… я не против. С тобой не против. Что ты об этом думаешь? Обо всем. — Потом это обсудим. Идем лучше с ногой что-нибудь сделаем. — в глазах Ромула мелькнуло беспокойство и недовольство. Альфа тяжело мотнул головой. По виску скатилась капелька пота. Рыжие волосы заметно растрепались. Ему, как оборотню, было жарко в замке, а непрекращающаяся боль только усугубляло дело. — Плевать на ногу, срастется рано или поздно. — Джо облокотился на стенку и долгим взглядом посмотрел в сторону балкона, куда успели убежать Деймон и Йон. — Хотя, пойдем. Омега покачал головой. — Не будь таким легкомысленным. Это же твое здоровье. Тем более, тебе больно. Джо цокнул языком и сделал пару шагов. — Хорошо. — сдался мужчина. Как только эти двое ушли, Деймон выдохнул. — Чуть не попались. — пробурчал альфа. Йон натянуто улыбнулся и прикрыл глаза. Напряженные, словно струны, плечи расслабились и омега прижался боком к вампиру. — Я говорил, что это плохая идея! К тому же вожак почуял. — пробурчал омега и тут же добавил. — Ты слышал о чем они говорили? У тебя будут сводные братья или сестры… Деймон флегматично пожал плечами. — Мой папа красивый. Я не удивлен, что в него влюбился этот альфа. Ему повезло. Омега тихо фыркнул. Видимо беспечные слова вампира задели его гордость. — Ты тоже красивый, но я выбрал тебя не за это. Не все омеги ведутся на красоту! — недовольно сказал Йон. — Ты лучше. — проурчал Деймон. — Самый добрый и забавный. За это я люблю тебя очень сильно. — Деймон наклонился к омеге и прижался к его губам, на мгновение он замер, а после отстранился. Йон тихо рассмеялся в ответ. Недовольство растаяло, словно снег по весне. На Деймона он долго злиться не мог. — И я люблю тебя.***
Лес шумел острыми тонкими ветвями деревьев, скидывая мелкие белесые кристаллики снега вниз. Ветер хрипло задувал где-то высоко, не смея ворваться в неровный строй крупных стволов. По серому, местами сиреневому небу растянулись толстые грузные тучи, медленно тянущие свои покатые бока в сторону гор, виднеющихся в дали. Их острые пики белыми зубьями вздымались вверх, щерясь. К горам вели ровные серые долины, практически скрытые от глаза белесой стеной снежной бури. Та большим шумным валом бесновалась и гулко гудела в низине. Осень всё быстрее затухала в этом краю. Пришедшая ранняя зима разошлась на славу. Всё чаще жители ближайших селений с тоской вздыхали в след ушедшему лету. Доброе старое время, которое кануло в быту, — это то, о чём ещё не раз они вспомнят за этот холодный сезон, прочно устаканившийся в настоящем. Вот прогнулись упругие ветви, и с них с шумным шелестом крыльев вспорхнула стая птиц. Сделав круг, они приземлились на другое дерево, топорща перья и часто моргая черными, похожими на бусины глазами. Их буро-серое оперение практически сливалось по цвету с деревьями. Однако и они не остались незамеченными. Бежево-шоколадная, с солнечно желтой грудкой куница ловко скользила по ветвям. Ее коготки еле слышно скребли по коре деревьев. Незамеченная птицами она все ближе и ближе подбиралась к ним. Ее тёмные, как казалось со стороны, всегда грустные глаза неотрывно наблюдали за происходящим среди ветвей. Всё её тело дрожало от азарта, от желания поймать птиц. Жизнь всегда тешит себя надеждами, смерть — воспоминаниями о былом. Кунице ничего не оставалось, кроме как, в надежде на удачу, охотиться, чтобы продолжать жить. Вот одна из пташек, просвиристев какую-то мелодию, спрыгнула ниже с тонкой веточки на более устойчивую. Тут же ловкое тело куницы с поражающей быстротой метнулось вперёд. Встревоженные птицы с громкими криками и шелестом крыльев взметнулись в воздух, перелетая на другое дерево подальше от острых, как пики далеких гор, зубов. В пасти куницы трепыхалось небольшое тело одного из пернатых. Зверек замер, выдыхая облачко горячего пара в холодный воздух. Куница медленно, шаг за шагом спустилась с дерева, и тут же её к земле пригвоздило крепкое крупное тело зверя. Шумное горячее дыхание опалило её худощавое тело. Она выпустила из пасти желанную добычу и, зашипев, забилась, пытаясь выбраться. Крепкая когтистая лапа придавила ей хвост, от чего куница завизжала. Этому звуку вторило рычание зверя. Крупные капли вязкой слюны падали на снег. Как же быстро колотилось сердце той, кто мгновение назад сама была хищницей, а сейчас уже стала добычей. Это не было ново для куницы. Каждый в лесу, без сомнения, был зверем опасным. Особенно обошли в этом остальных — хищники, вроде куницы. Однако не стоило забывать, что каким бы клыкастым и когтистым ты не был, всегда найдётся зверь крупнее и опаснее. Хищник для жертвы всегда является чудовищем. Хищник для хищника послабее — дьяволом во плоти. Тело куницы интенсивнее заметалось под крепкой лапой и, зверек, извернувшись, впился острыми зубками в мягкую подушечку пальца. Зверь взвыл, взбрыкнувшись. Короткая шерсть встала дыбом. Куница, пока был шанс, быстро рванула на дерево, ловко взбираясь по стволу и скрываясь в длинных раскидистых ветвях. Существо отдаленно напоминающее пса раздраженно зарычало. Морда была напрочь лишена глаз, зато имела по три ноздри с каждой стороны, была оснащена четырьмя слуховыми отверстиями и длинной широкой пастью с двойным рядом острых зубов. Тело существа было худощавым и жилистым. Однако крепкие мышцы перекатывались буграми под ржаво-рыжей шкурой. Крупные лапы, имеющие по три пальца на передних и по шесть на задних, украшали черные когти. Существо клацнуло пастью и подняло морду вверх. На короткую шерсть плавно опускались белые снежинки. Небо, которое было недоступно взгляду рыжего недопса, потонуло в серо-сизых облаках. Снег падал крупными хлопьями и застилал ветви, потревоженных ранее птицами и куницей, деревьев, землю, и без того скрытую под плотным белым утрамбованным слоем. Всё еще где-то вдали гудела, хрипела, завывала снежная буря, которая так и не осмелилась приблизиться к лесу. Лишь легкий ветер скользил меж стволов, ероша короткую шерсть, вызывая ворох мурашек по телу. Существо уже чувствовало, что близилась настоящая пурга, которая охватит не только равнины. Без сомнения, она и сюда ворвется и занесет все белым валом снега. Он даже не сомневался, что всё зверье в лесу сейчас чувствует то же самое и прячется в норах или ищет себе укрытия, чтобы переждать тяжелый голодный период. Без сомнения тот будет длительным. Зима в этих краях всегда отличалась особой продолжительностью. Как правило, тут она наступала разом, внезапно, не предупреждая никого ни длительными и продолжительными осенними заморозками, ни холодными ветрами. Она не щадила никого, в одно мгновение стирая все осенние краски обильными снегопадами и сверкающей коркой льда. Она резко выключала все привычные осеннему лесу звуки, унося шуршащую листву ледяным, пробирающим до костей ветром. Всё это происходило за один день. И после казалось уже, будто и не было несколько часов назад серо-сиреневого пыльного неба последних осенних дней, уже сгнивающих на ветвях черно-коричневых ягод, чья шкурка, испещренная трещинами, обнажила едкую, остро пахнущую прошедшим летом, блестящую плоть. А потом уже ночи становятся длиннее. Всё чаще звери проводят жизнь в потёмках, совсем изредка ловя солнечные блекло-белые лучи, которые лениво и медленно скользят по снегу, а спустя мгновение вновь пропадают за серым ворохом туч. Всё агрессивнее впускает голод острые коготки в холки обитателей леса, вызывая где-то на подкорке страх перед отсутствием пропитания. Конечно, после таких суровых зим выживали не все. Но тут, в лесу, умереть было столь же естественно, как и родиться, и ни одному из этих событий не предавалось какое-то особенное значение. Вдруг в воздухе послышался тонкий монотонный свист. Он был не коротким, а длинным и звучным. Он пронзил всё окружающее пространство и эхом отдался среди деревьев. Зверь пришёл в движение. Сначала медленно и даже лениво он пошел меж деревьев к источнику звука. Короткий обрубок хвоста покачивался из стороны в сторону. Меж пальцев в лапах забился и застыл льдинками снег. Существо подняло морду к верху, издавая звучный рык. Свист прервался так же неожиданно, как и начался. Зверь перешёл на рысцу, перебирая лапами быстрее. Из-под них во все стороны с шорохом летел снег. Ветер усилился и теперь уже свистел в верхушках деревьев. Ветви скрипели, норовя всё ниже склониться к корням. Вот зверь выскользнул на дорогу. По ней медленно брело семь лошадей. Вокруг них свободно передвигались звери, похожие на него. Его сородичи. Только на одном коне сидел наездник. Это был мужчина, одетый подозрительно легко для такого холодного времени года. У него была почти белая кожа и светло-золотые волосы. Утонченные строгие черты лица украшали очки в тонкой круглой оправе из металла, напоминающего серебро. За прозрачными стеклами блестели неоново зеленые глаза с тонкими, будто кошачьими зрачками. Снег всё шел. Он уже больше не казался зверю таким холодным, как несколькими мгновениями ранее. Пожалуй, цепкий пристальный взгляд мужчины был гораздо острее тех льдинок, что впивались в шкуру. Хлопья падали вниз интенсивнее. Снежная пелена накрыла деревья, погрузив лес в щадящую умиротворяющую тишину. Мужчина бросил взгляд на подбежавшего зверя и кивнул, устремляя глаза вперед на дорогу. Пришпорив коня, он галопом направил того вперед. Остальные как по команде бросились за ним. Ветер растрепал его светлые волосы, и теперь они иногда неровными прядями падали на лоб, щекотали уши и виски. На шее мужчины отчетливо пульсировала небольшая жилка, выдающая в нем легкое раздражение или недовольство. Темные ресницы мужчины трепетали и отбрасывали тени на скулы. В них путались снежинки, от чего блондин недовольно морщился и щурил слегка припухшие глаза. Под нижними веками залегли фиолетово-серыми синяками подглазники, говорящие о том, что тот подчастую не высыпается, а то и не спит по несколько суток подряд. Тонкие белые пальцы крепко и цепко сжимали поводья лошади. Это были руки человека, привыкшего к тонкой, точной, порой даже скрупулезной и ювелирной работе. Его взгляд, казалось, был преисполнен какого-то неведомого обычному смертному величия, и в тоже время такие глаза могли принадлежать только человеку, никогда и ни при каких обстоятельствах в упор не видевшему ни в чем своей вины. Он мог убить и сказать об этом прямо, считая содеянное чем-то вроде достояния, о котором обязательно нужно сказать всем и каждому. Он мог беззастенчиво солгать, глядя в глаза, если эта ложь показалась бы ему выгодной. Причем ему было бы совершенно всё равно кому лгать: злейшему врагу или священнику на проповеди. Он бы, возможно, даже не посчитал подобное проступком, даже являясь глубоко верующим человеком. Он был похож в этом плане на несмышленого щенка, который не поленился испортить какую-то вещь и получил за это от хозяина. И при всём при этом он, должно быть, испытывал бы глубочайшую обиду и жалость к самому себе от непонимания, за что, собственно, хозяин поднял на него руку. Иногда в его глазах проблескивали искорки безумия. Люди с подобным огоньком на дне зрачка, как правило, надеялись на удачу, и она покорным и ласковым котом шла к ним в руки. Удивительное дело! Удача так часто сопутствует или дуракам, или безумцам. И, очевидно, этот человек относился ко второй категории. От подобных ему настоятельно советовали держаться подальше. А уже вдали восхищались их легкомысленной храбрости и поразительной широте разума. Однако этот человек был куда умнее прочих подобных ему. Он никогда не выставлял свои истинные помыслы напоказ, предпочитая говорить лишь долю того, о чем думает. Порой ему самому казалось, что он так хорошо научился скрывать свои мысли от чужих зорких глаз и недалеких умов, что боялся сам погружать в них, узнавать их. Иногда они казались ему чужими, будто кто-то, не он, упорно вкладывает в его голову то, чего там никак и ни за что не могло образоваться само, зародиться. Парадоксальным было, однако, то, что он упорно, перед сном, каждый вечер, углублялся в свои мысли, и чем больший объём идей он там находил, тем важнее ему казалось обязательное изучение возможностей своего разума. Каждый раз он будто бы спускался в глубокий черный колодец, что всё никак не мог дать ему возможности упереться в ровную гладь воды и, из-за невозможности дышать чем-то иным, помимо воздуха, повернуть назад. И лишь сужающийся круг света над головой напоминал ему о том, что существует точка, место, определенное пространство во времени, откуда он начал погружаться в сырую тьму этого колодца и куда он обязательно и непременно должен вернуться. Именно реальность казалась ему этим светом. И начиная очередное погружение в свой разум, он не ленился поставить таймер, чтобы иметь возможность вовремя вынырнуть из лабиринта своих мыслей и заняться теми делами, обязательность исполнения которых от него требует реальность. Стоит отметить ради справедливости, что подобные походы за идеей вовсе не всегда оканчивались очередным гениальным открытием. Порой они отзывались тяжелыми и затяжными депрессиями, вызванными невозможность воплотить ту или иную мысль в реальность. От того этот человек походил на мазохиста, занимаясь самоуничтожением ради самосовершенствования. Это казалось ему довольно забавным. По сути, считал он, самоуничтожение — на редкость отрицательное и губительное качество для личности. И не важно, в целях чего он терзает свой внутренний мир и нервы. Стоит лишь взглянуть на проблему самонасилия ближе, глубже, возыметь над собой силу погрузиться в неё с головой, и становиться понятно, что имея на поверхности вполне благородные цели, внутри это было ненавистью к самому себе, к своей сути. И эта острая нелюбовь к своей же личности была вовсе не результатом неправильного воспитания или плохого детства. Разве может так долго мучить что-то подобное вполне состоявшегося взрослого человека? Отнюдь. Подобная самоненависть была результатом слишком высокого самомнения и эгоистичного нарциссизма. Люди вроде этого человека, которые стремятся быть лучшими, острее всех не переносят наличие незначительной, но неприятной детали в их идеально взращенном годами облике. К своему неудовольствию, он мог лишь прийти к мнению, что неудовлетворение собой является очередной формой высокомерия, глупости и эгоизма. Ущемление самим собой возможностей своего мозга приводило его практически в ярость, плотным черным комком скручивающуюся в груди. И это неприятное чувство вновь и вновь его толкало на изучение самого себя, чтобы заглушить скоблящее чувство неудовлетворения от себя самого, радостью от новых открытий. Ведь ничего не было тягостнее для гениального человека, чем осознание собственной умственной неполноценности — глупости. Подобные вещи, действительно, толкали его к большему изучению своего разума. Но также они вдохновляли его к воплощению своих идей. Мужчина придерживался мнения, что любое существо, будь оно даже самым ограниченным во времени, может сделать всё, что захочет, если не просто пожелает того, но и приложит хотя бы малые усилия для исполнения своего желания. И подобной мыслью он создавал собственный путь к успеху. Кто-то бы назвал подобное глупостью, он бы дал этому определение «истина». Любые сложности, возникающие на его пути, он встречал с восторгом ребёнка, получившего давно желаемый подарок на свой день рождения. Он не противился поиску и получению новых знаний, даже если на это уходили годы трудов. Он с истинным ребячьим любопытством лез туда, где ничего вовсе и не смыслил, узнавал то, чего знать не должен, делал то, чего у него могло бы не получиться. Если бы ему понадобилось, он бы не поскупился с совестью и стал бы вандалом ради того, чтобы получить необходимые ему знания. Разве может быть что-то хуже вандала? Это даже не насильник, крадущий одну лишь ценность, которой и вовсе сейчас не дорожат. Не вор, стащивший сокровище, которое лелеял владелец. Вандал — это практически убийца, посмевший покуситься на ценность, принадлежащую целому государству и от того столь же бесценную, как жизнь отдельного существа. И несмотря на всю широту своих знаний и взглядов, он упорно отвергал чувства. Он не считал любовь чем-то важным и значимым, предпочитая мысль, что он может заменить её сексуальным желанием и его удовлетворением. Он даже себе не мог признать, что сам изголодался по ней. Он мог прочитать сотни книг об этом чувстве, услышать немыслимое количество историй, но он был не в состоянии допустить в своей голове мысль, что совершенно ничего не знает о любви и не считает нужным узнать, когда та предполагает самое долгое глубокое изучение, нежели все знания мира, накопленные веками. С тем же презрением к чувствам, он ненавидел живых существ, считая их несовершенными. Оборотни, вампиры, люди — все они были одинаковы. Любят валюты и не важно, в виде чего они предоставлены: живой ли это товар, золото ли или пища. Это было, как ему казалось всегда, неизменной вещью — жажда быть богаче, чем остальные, чтобы это богатство дало этим существам больше власти. Оборотни и вампиры сражались за территории и сильные связи, люди за вещи. Но при том, ни то, ни другое не могло сохраниться вечно у них, не важно, сколько бы крови за это было пролито. Легкомыслие и глупость. О, как он презирал эти качества. И всеобщая убежденность в том, что власть даст им всё, пугала его, приводила в ужас. Вот кони замедлили свой шаг. Мужчина тяжело вздохнул и медленно облизнул слегка потрескавшиеся губы. Дорога привела его в небольшую низину. Там стояла деревенька. Серые, похожие на горки давно уже прогнившего сена, дома стояли полукругом в три ряда на поляне. Между них ходили, переваливаясь, закутавшиеся в плотные теплые шкуры, люди. Они все были очень худые, измученные длительными холодами и голодом. Это поселение мало походило на стандартную человеческую деревеньку. Но кто говорил, что тут все поселения либо очень богатые, либо очень бедные? Людям, которые спустились до уровня зверей, тоже должно быть место в пищевой цепочке. Но даже среди этой безумной своры существ, подобных определению «человек» он когда-то сумел обнаружить если не бриллиант, то хотя бы кусочек сахара среди серой гальки. И эта женщина-омега, столь редкая для общества вне этого леса, родила ему когда-то ребёнка. Тогда мужчина не счел подобное интересным и значимым. Что мог значить для него маленький кричащий комочек, отдаленно напоминающий его чертами лица, в сравнении с возможностью воплощать свои идеи в жизнь. Ровным счетом ничего. Однако сейчас это вдруг ему показалось достаточно важным, чтобы он сам приехал за своим уже подросшим сыном. Конечно, это было вовсе не неожиданным проявлением любви к отпрыску. Для мужчины семья — было слишком громким словом. Не знающий его с раннего детства, он предпочитал считать, что жизнь в такой ячейке — это череда унылых, тоскливых, наполненных какой-то языческо-таинственной атмосферой трапез, каждодневные плевки друг другу в спину, постоянное повторение оскорблений, отточенные годами лицемерие и лживость до такой степени, что ни один случайный наблюдатель этого бы и не заметил. Будто бы убеждённость в том, что череда случайных событий и обстоятельств, коими являются рождение детей и соблюдение определенных ритуалов, приведшие к образованию семьи, могла создать настоящую семью, наполненную всем тем, что должно быть в ней. Да! Без сомнения, мужчина имел глубочайшую обиду на своего отца. Может именно отречение его родителя от него так исказило его взгляды на определение «семья». Мужчина в этом проблемы не видел, хоть и понимал, что они всё же есть. Но как можно разрешить обиды длинною в жизнь, если их чувствует только одна сторона, а вторая уже давно мертва? В каком-то плане он знал, что семья, даже в их прогнившем насквозь мире, является образующей ячейкой общества. Как ни крути, а чем более широкой была она, семья, тем более просто было решать какие-то конфликты, возникающие в поселениях. Отговорка: «да ничего страшного. Они же наши родственники. Им можно» была как своеобразный стоп-кран для людей недалёких и необразованных. А таких в этих поселениях было страх, как много. Однако, стоило отметить, справедливости ради, что, несмотря на такой спектр родственников, практически ни один из людей не обладал тем чувством семейного уюта и тепла, которое можно было заметить у тех же вампиров, которые отвергали родню и держались как можно дальше от неё, но при этом чуть ли не на руках носили своих отпрысков до старости. Что касается мужчины, то он, отвергающий семью, тем не менее, приехал за сыном. Как уже было отмечено, это было сделано вовсе не из благих побуждений. Ничего удивительного. Люди, привыкшие к установке: «как же это ведь семья. Она желает для меня всего только самого лучшего» могут воспринять эти мысли, как нечто неправильное и столь омерзительное, что их и вовсе стоит выкорчевывать из своей головы. Однако же, мужчина мог точно сказать, что родители не всегда хотят детям всего хорошего. Конечно, возможно попытайся мы их понять, мы бы действительно посчитали их помыслы благими, однако зачастую для родителя хорошим является то, что они возможно никогда бы сами в возрасте ребёнка не сделали по тем или иным причинам. И не столь важно, сколь веской была эта причина в юности. Не приведи бог, если дитя посмеет не принять этого жеста щедрости, помощи со стороны родителей. Мужчина, не знавший семьи, не мог и предположить, что его поступок ничем не отличается от поступков других родителей. Он посчитал, что его сыну теперь гораздо лучше будет с ним, нежели с матерью и вознамерился забрать его во чтобы то ни стало. Мужчину даже не пугала возможная ненависть отпрыска. Он не понимал, как его сын посмеет возненавидеть за то, что он спас его из бедности и безграмотности. Он не допускал даже мысли о ненависти. Конечно, в его понимании, сын любовью к нему не проникнется. Более того, мужчина считал, что мир в большинстве своем держится именно на ненависти и ни на чем ином. Любовь — сказки для маленьких детей, придуманные родителями, чтобы тем слаще и спокойнее спалось. Однако, чтобы полюбить требуется лишь иметь доступ к объекту чувств, но как только этот доступ прерывается, все подвиги, совершенные во имя любви, больше не имеют места быть, страсть угасает и вызванная отсутствием столь сильно чувства перетекает в фазу ненависти. По сути, считал мужчина, любовь и ненависть — две взаимосвязанные и взаимообязанные величины. Где было место для глубочайшей любви, однажды может появиться место для сжигающей ненависти и наоборот. Однако же, ненависть будет существовать всегда. Любовь — нет. Даже если человек, которого вы страстно ненавидите каждым уголком своей маленькой тщедушной души, будет лежать уже как сотню лет в могиле, вы всё равно не осмелитесь его полюбить посмертно, а продолжите всё так же горячо ненавидеть и желать ему горячих адских печей и острых вил отродьев Сатаны. Ненависть, говоря иными словами, будет постоянным топливом для сердец. Амфетамином для тела. Экстази для души. Ненависть являлась своеобразной тюрьмой вечного заключения, по мнению мужчины, где любовь, как десерт, иногда подавали на обед, ужин или завтрак в честь праздника. И если там, за решёткой, незримым охранникам подобное могло действительно показаться праздниками, то им смертным — заключенным это была деревянная кость, брошенная давно голодной собаке и безумно ненавистная ей. И эта ненависть — являлась храмом для души, в котором дьявол учился читать нараспев проповеди, а ангелу не оставалось ничего иного, как предаваться самоуничтожению на алтаре, чтобы вымолить хоть кусочек торта под именем «любовь». — Доктор Торн, мы идём? — обратился к мужчине один из псов. Удивительно то, как его собачье горло с легкостью смогло издать звуки, подобные человеческому голосу. И всё же в нём были слышны эти хрипящие порыкивания и какая-то неестественность, говорящие о том, что голос принадлежит совсем не человеку. Доктор медленно кивнул и сжал бока коня, заставляя его начать спускаться в низину. Их заметили сразу. Сколько же шума поднялось среди населения. Конечно, его тут знали. Эти неграмотные глупцы, которых Торн презирал, чуть ли не боготворили его. К тому времени, как они спустились, всё то куцее, небольшое население собралось в центре поляны и с обожанием смотрело на Торна. Своего сына он узнал сразу же. Не только потому, что рядом с ним стояла и говорила ему на ухо что-то некогда привлекательная женщина. Торн узнал этот породистый, слегка недовольный, но достаточно умный для ребёнка взгляд. Что-то напоминающее гордость обожгло его внутренности волной. Ребенок, лет восьми, хмуро смотрел на приехавшего отца. Зеленые глаза блестели, но не от слез счастья. В них полыхал плохо скрываемый огонь. Казалось, он уже знал наперед что будет и не хотел этого принимать. В отличие от Торна мальчик имел темные каштановые локоны. Концы их отросли и спадали на плечи мальчика. Одежда состояла из обычной льняной рубахи, которая была явно велика, и длинных темных брюк, сделанных из овчины. Торн спустился с коня и подошел ближе. Он сузил глаза и посмотрел на женщину. — Я забираю его. Как его зовут? — Клейтон. — тихо ответила женщина. — Клейтон Вагнер. Торн опустил взгляд на сына, а после кратко взъерошил ему волосы и взял за руку. — Идём. — мужчина дернул за собой ребёнка и повторил более жестко. — Идём, Вагнер. Мальчик всеми силами упирался, но упорно молчал. Ему явно не хотелось уходить в никуда с неизвестным мужчиной, пусть и отцом. Он этого человека никогда не видел и не знал. Здесь его дом. С минуту продолжалась борьба, а после Вагнер почувствовал, как его плавно подтолкнули сзади. Он обернулся и увидел, что там стояла его мать. Она приоткрыла рот. У мальчика тут же в душе зажглась искорка надежды. Это же его мама, она точно не отпустит его! Но через мгновение его надежда треснула как хрупкая деревянная миска. — Иди. — спокойно и равнодушно ответила мать. В темных глазах не читалось ничего. Когда-то молодое лицо покрылось морщинами, и женщина выглядела старше своих лет. Она просто отрекалась от сына. Торн дернул сына за собой и спустя несколько минут они уже ехали по лесу. Мутанты всё так же бегали вокруг лошадей, и лишь на белом жеребце впереди мужчины сидел печальный уставший мальчик, который приобрёл отца и будущее, но потерял семью. Он даже не мог представить, что ожидает его впереди. Вскоре Торн остановил лошадей. Им путь полностью перекрыли огромные волки. Их было не менее пятнадцати. Среди темных шкур встречались и человеческие, на первый взгляд, фигуры. Особенно выделялся крупный черный волк. Он вышел вперед, практически касаясь шерстью коня. Вагнер испуганно вжался в мужчину. Он никогда раньше не видел таких больших волков. По сравнению с собаками, которые жили у них в деревне, эти существа были настоящими великанами. Он по настоящему испугался, но закричать не осмелился. — Что там? Были двое бурых? — хрипло бросил Торн, сужая неоново зеленые глаза. Черный осклабился и сплюнул. — Да. Пару часов назад они прибыли в замок. Буран не дал нам подойти ближе. — в хриплом голосе оборотня сквозила глубокая ненависть. Дважды. Он провалился уже дважды. — И да. — Черный поднял рубиновые глаза на Торна. — Завтра принесу новый материал. Им три недели. Торн сухо кивнул. Оборотни исчезли в лесу так же внезапно, как появились, и процессия двинулась дальше. Всю оставшуюся дорогу Вагнер невольно вздрагивал от каждого лесного шороха. Кажется, новый этап в его жизни обещал быть непростым.