alt!Локи/Thor!Джейн Фостер; где-то после Эндгейма, элементы комиксов, драма, hurt/comfort. Небольшой приквел к «Что-то не так». Локи и Джейн в составе Мстителей.
***
От ее шлема остался лишь бесформенный кусок покореженного металла, и она раздосадованно отбрасывает испорченную деталь своего костюма на стол – глухой раздробленный звук соприкосновения о дерево лишь усиливает клокочущее, запертое где-то за ребрами горячечное раздражение, и Джейн что есть сил стискивает зубы. Она не уверена, что сможет починить его. – Это твоя вина. Он, все это время в беспрекословном безмолвии следовавший за ней до щедро выделенной ей комнаты в штаб-квартире, а теперь застигнутый врасплох намеренной остротой ее слов, резко замирает в самом проеме. Из распахнутой настежь двери раздаются изможденные голоса Брюса и Роуди, редкие, скупые на эмоции распоряжения Фьюри да обрывки беспокойных фраз медицинской бригады. Кажется, у Баки снова проблемы с рукой, и в этот раз все действительно серьезно, и Джейн не уверена, что отныне сможет смотреть на него, не ощущая под кожей жжение вины. Она подумает об этом позже. Она подумает об этом, когда все немного успокоятся – их хорошо потрепало за последние несколько часов, и теперь им всем нужно немного времени, чтобы прийти в себя. И ей, ей особенно. Звук захлопываемой двери поглощает все посторонние голоса, погребает в умышленной, напряженной тишине. Джейн выдыхает и заставляет себя развернуться, чтобы наконец встретить его взгляд – на его лице сквозь грязь, и сажу, и мелкие, стремительно затягивающиеся царапины проступает досадливое недоумение. Он очевидно цел и невредим, и она злится, злится так сильно, что ей, несмотря на изможденность тела и разума, несмотря на бесконечность последних сражений и тянущую боль в мышцах, отчаянно хочется разрушить еще хоть что-нибудь. Тогда все происходило быстро. Стремительно. У них совершенно не оставалось ни времени, ни возможности, чтобы среагировать – он успел оттолкнуть ее ровно за мгновение до взрыва гранаты, брошенной в нее одним из нападавших. Тогда, когда на одну иступленную безумную секунду Джейн, едва очнувшаяся, едва успевшая прийти в себя и осознать, что произошло с ней, с ним, с ними, увидела его неподвижное, безошибочно неживое тело среди бетонных завалов, пыли и осколков, она поверила, действительно поверила, что его больше нет. Теперь недоумение, что бледностью растеклось по его лицу, сменяется привычным, ненавистным ей притворным бесстрастием, и она не знает, откуда это взялось – этот студеный страх, и это болезненное чувство, и эта неожиданная, незнакомая ей морозная пустота, голодной бездной разверзшаяся у нее в груди. Словно бы все ее внутренности, все, что прежде заставляло ее двигаться, ходить и дышать, существовать, внезапно вынули из нее и положили на лед. Она не знает, откуда взялась сама эта мысль – он умирал и прежде, он умирал у нее на глазах и всегда возвращался, – но ее отчего-то знобит до сих пор. Она отворачивается. – Ты не должен был вмешиваться. Ты не должен был... – Я спас тебя, – слова его обращаются шипением ядовитых змей, и она замолкает, и она не видит, но чувствует – он по-прежнему не проходит в комнату, не приближается к ней. Последние отблески его вынужденного, нежеланного беспокойства, проигнорированные ею намеренно и безжалостно, бесследно угасают в тщательно контролируемой язвительности студеного голоса: – Признаться, я рассчитывал на другую благодарность. Деформированный доспех едва поддается ее рукам, и она плохо слушающимися пальцами с ожесточением сдирает наплечники и кладет их на стол подле искореженного шлема. Черные причудливые пятна копоти намертво въелись в металл, и ей придется обратиться в техническую бригаду, чтобы все это как можно скорее привели в прежний вид. – Я была бы благодарна, если бы ты не подставлял всю команду и просто действовал согласно плану. – Если бы я действовал согласно плану, – цедит он, – сейчас мне было бы не от кого выслушивать обвинения. Знал бы заранее, и пальцем бы не пошевелил. В его голосе стальных переливов больше, чем отныне в ее доспехе, и она, не выдержав, вновь оглядывается и смотрит на него. Его лицо – нечитаемая неестественная маска, и ей ни за что не понять, не добраться до его мыслей и эмоций. Она предпочитает даже не пытаться. Она предпочитает не видеть, не признавать – он словно не дышит, и знобит его также сильно, как и ее. – Я бы справилась сама. Его сухое злое разумеется прорывается кратким неестественным смешком, разбивает ее хрупкую броню из необъяснимой ярости и неразумного упрямства, заставляет чувствовать себя слабой, уязвленной и опустошенной. Он не верит ей, потому что она сама себе не верит. Потому что какой бы силой она не обладала, какое бы могущество отныне не текло в ее венах, их, подступивших к ней и окруживших ее, окончательно загнавших ее в угол, оказалось слишком много. Он должен был оставаться с остальными. Он должен был прикрывать остальных несмотря ни на что – таким был изначальный план. Его магия была их главным преимуществом, главным и единственным, и все рассчитывали на него. Они должны были действовать так, как договорились заранее, сообща – ведь так поступают в команде, иначе не победить, не выжить, и если бы что-нибудь случилось просто потому, что он бросил их, бросил из-за нее, она бы никогда себе этого не простила. Она не может простить себе мысль, что, если бы в опасности был он, она поступила бы точно также. Локи больше не произносит ни слова, и она выдыхает, когда ей все же удается снять чуть подплавленную часть нагрудника. Ее раздражение не угасает, но продолжает клокотать где-то под кожей, вырываться словами: – Так и будешь продолжать смотреть? Он поднимает бровь и выразительно глядит на ее заметно оголившийся верх – холод его голоса выплавляется столь хорошо знакомым ей насмешливым жаром его взгляда: – Я видел тебя без одежды, Джейн. Не один раз. Секунду она выдерживает этот жар, всего лишь секунду – не дольше, на дольше не способна, не готова, только не сейчас. А затем отворачивается. Ее злость происходит из страха, ее страх прорастает из осознания – все стало выходить из-под контроля. После уничтожения камней бесконечности их Вселенная осталась без защиты, и их ослабленная планета, истерзанная чуждым безумием, израненная смертями и безнадежностью, сиротливо замершая в вакууме той беззащитной Вселенной, едва ли начала оправляться после всего. Сначала это были редкие мародеры, слабые попытки поживиться на выжженной пустоши всеобщего горя. Хаотичные налеты, краткие, и непредсказуемые, и беспощадные. Затем пришли другие – потянулись из дальних черных уголков космоса, из пылающих, разрушенных огненных миров и из миров холодных и вымерших, так и не поднявшихся после самого первого щелчка, ищущие пристанище или мести, жестокие и жаждущие крови. Команду собирали в спешке – звали всех, кто мог оказаться полезным, кто мог согласиться. Она согласилась спустя две недели после общего сбора, спустя год, как обрела свою силу – спустя две недели после непродолжительного звонка Фьюри и одной утомленной просьбы. Локи присоединился на следующий день после нее. Ее пояс, когда-то насыщенного коричневого цвета, теперь же выцветший, подпаленный и изодранный, отправляется к груде бесполезного металла на столе. Она руками – грязными, покрытыми багряными разводами засохшей крови, чужой крови, опирается о тот стол в попытках обрести хотя бы подобие опоры. Все, на самом деле, началось раньше, намного раньше. Еще год назад, когда она, встревоженная и растерянная, отправилась в новый Асгард за помощью – она не знала тогда, что ей делать со своим внезапно обретенным могуществом и с самой собой, и искала совета у единственного, кто мог помочь ей с древней силой – единственного, кто обладал подобной. Она отправилась в новый Асгард, к Тору, и там же, среди заснеженных пустошей и неутихающих промозглых ветров неожиданно встретила того, кого все это время, все эти годы считала мертвым, кто и был мертвым – в их Вселенной. Того, кого она уже единожды знала, но кто не знал ее никогда. Его приближение бесшумное и неожиданное, его прикосновение к ее плечу холодное и настойчивое. Его голос тих и напряжен: – Позволь мне. Она замирает, прислушиваясь к собственному дыханию, его дыханию, ко вновь разделившей их, а теперь неумолимо утекающей очередной секунде, а затем, так и не справившись с многочисленными замочками и сдавшись, медленно кивает и неловко опускает руки. Его руки плавно скользят по ее костюму, по тому, что осталось от ее костюма, аккуратно снимая слои испорченной ткани – один за другим. Джейн закрывает глаза, позволяя ему дотрагиваться до нее, до ее израненной кожи, и она, на самом деле, не знает, откуда все это взялось. Его присутствие в ее жизни. Его любопытство, вспыхнувшее при виде нее, растерянной и не представляющей, как справляться с собой и своей обретенной силой, его неутихающая настойчивость и его нарастающая жажда. Его губы на ее шее горячие, почти обжигающие, и когда последняя деталь падает на пол, Джейн обнаженной спиной чувствует металл его брони. Его ладони опускаются на ее живот и спускаются ниже, ниже, и она хочет развернуться, ей необходимо развернуться, чтобы вновь увидеть его и убедиться, что та страшная, оглушившая ее посреди завалов секунда действительно закончилась и оставила его нетронутым. Живым. Он ей не позволяет. Он лишь ближе привлекает ее к себе, и она почти задыхается. Все, на самом деле, начало выходить из-под контроля где-то полгода назад, когда она в первый раз проснулась в его руках – в первый, но не в последний. Все это время они делали вид, что ничего не происходит, что все это неважно, незначительно. Их встречи, и их ночи, и они сами, не принимающие друг друга, не доверяющие друг другу – не до конца, и не способные продержаться вдали друг от друга дольше пары дней. Их это устраивало. Ее это устраивало, несмотря на отдающие горечью тяжелые предчувствия, одолевавшие, погребавшие ее под своей неподъемностью каждый раз, когда она покидала его дом. Она убеждала себя, что все это не по правде, что если он откажется от нее – когда он откажется от нее, потому что это по-прежнему он, и он никогда и ничего ей не обещал и ни разу не просил ее остаться по-настоящему – она сможет все забыть. Пойти дальше. Теперь она лишена даже этого. Теперь она знает о существовании той секунды, как и о том, что пойти дальше без него у нее уже не получится. Это его вина. – Мне не жаль, – шепчет он, и Джейн почти не слышит его, почти не понимает его странных лихорадочных слов. Его близость всегда действовала на нее – в плохом смысле, в хорошем смысле. В самом ужасном. – Если будет нужно, я сделаю это снова. Даже не сомневайся в этом. Она вздрагивает, и его руки замирают, внезапно осторожные, покорные и уступчивые, и она все же оборачивается, и она целует его так, словно бы он был всем. И он отвечает ей так, словно бы он тоже чувствовал это – завершение чего-то важного и начало чего-то неизбежного. Он обнимает ее так, словно они оба теперь неизбежны, и все окончательно выходит из-под контроля. Но отныне для нее это едва ли имеет значение.