Hozier — Arsonist’s Lullabye Король и Шут — Бедняжка
Жизнь только началась, а уже подошла к концу. Как бы не было неприятно осознавать, но так и есть. Молодой человек, в самом расцвете сил, но заключён в четырёх стенах наедине с разумом. Встречались ли вам люди, которые жаловались на то, что им не с кем общаться? Так вот, будучи психически больным, вам это и не понадобится. Голоса, что никогда не умолкают, всё время будут вас преследовать и не давать покоя. Недостаточно разговоров, говорите? Они будут болтать почти без устали, лишь изредка давая время на отдых, и то на сон. Не повезло так Накахаре Чуе, у которого проявился отвратный диагноз — шизофрения. Каждый день в клинике проходил обыденно: обход палат, завтрак, принятие препаратов, обед, выгуливание и ужин. А потом очередная ночь с голосом и… Фигурой, которая всегда сидит в углу. Чуя замечал её ранее краем глаза, словно она находилась на перефирии зрения, но сейчас та упорно оседала прямо напротив. Это пугало, но позже парень начал привыкать. Он даже не осознавал, что с ним что-то не так, но ночами будто сходил с ума от этого голоса, мог биться головой об стенку или закрывать голову подушкой, прижимая лицо к матрасу, тем самым и пытаясь приглушить звуки и неосознанно удушая себя. Благо всегда вовремя приходил санитар, который следил в отделении больного. Сколько же мучился с ним этот человек… Пожалуй, с первого дня его пребывания здесь. Шло время, а что было видно от той фигуры в углу — лишь сверкающая ухмылка. Накахара забивался в противоположном углу палаты, прижимая к себе колени: он не мог что-либо делать, словно чувствовал, будто его действия тут же прервут, как делают это с приглушением голосов. И хоть он стал менее активным, мог изредка буйствовать, когда голоса говорили без умолку несколько дней. Сила в нём будто прибавлялась, из-за чего остановить больного было труднее, но ведь это обычные попытки остановить свои мучения… Но сидя в смирительной рубашке после такого, он уже ничего не мог предпринять. Иногда он кричал, требовал убрать этот «бракованный манекен», как он думал, из его палаты, но никто его не слушал. Чуя сам себя не слышал. Больно… И только после вкалывания успокоительного он мог спокойно заснуть. Позже эти сны слишком долго затягивались (только для него), Чуя застревал в них, не мог выбраться. Потерял счёт времени. Освободившись, он спрашивал, какой сейчас год, но не понимал: мучается только он. В очередной раз стоя у окна, перекрытого железными прутьями, Накахара с безразличием глядел наружу, где сейчас гуляли другие. Он ни за что не выйдет из более-менее безопасного места. Чуя привык сидеть в этих четырёх стенах, гулял он меньше всех в этом крыле. Да, он не единственный шизофреник на всю больницу, но столь буйным тут не был никто. Слишком взрывной юноша — всего-то двадцать лет отроду — не раз наносил увечья персоналу. Тот вырвался из крепкой хватки трёх широкоплечих санитаров, явно не самых слабых в больнице, царапал лицо, руки, отбивался ногами, иногда издавал нечеловеческий рык. Словно в один момент в Накахаре сконцентрировался весь гнев этого паршивого мирка, накапливаемый тысячелетиями. Успокоить юношу было задачей непосильной, но лишь одному санитару каким-то чудом удавалось усмирить этого разбушевавшегося зверя, успокоить тот всплеск в глазах цвета морской волны. Волны прекращали своё буйство, наступал штиль, тихий и безмятежный. Санитару хватало лишь недолгих объятий, затем тот придерживал чужую голову, смотря в пылающие пламенем ярости глаза, нашёптывая ласковые слова. Это быстро отрезвляло бунтующего шляпника — работники отделения прозвали так парнишку с первого дня, ведь забрать его было задачей непосильной. Уж очень усердно тот вырывался, крича что-то про забытую дома шляпу, и без неё Накахара никуда не поедет. Всё же беднягу никто слушать не стал, вколов снотворное и спешно увозя того прочь. Многие дивились таланту, особенности того санитара, подшучивали, не маг ли он случаем. Вдруг наговаривает ему во время припадков какие-нибудь заклинания. Ведь никто не мог расслышать его слов, ни разу. Словно это была огромная тайна, которую никто, помимо них двоих, знать не должен. Частенько молодой человек приглядывал за пациентом через небольшое, узкое окошко в двери. Тот либо бился в припадке, разнося всё в своей личной «тюрьме» — в такие случаи приходилось забегать и успокаивать, но каждый раз Чуя отрубался, смутно помня произошедшее, — либо спал, ёрзая и изредка разговаривая во сне, а иногда просто сидел и смотрел в одну точку в углу, то ли с презрением, то ли в каком-то ожидании. Санитара часто окликивали коллеги, закидывали вопросами, почему он так внимателен к этому «психу». Дазай никогда не отвечал. В этот раз Накахара был более тихим, чем обычно. Он с силой держался за прутья на окне, словно хотел их вырвать, но просто… Стоял. В этот раз его взгляд выражал страх, словно сейчас ему что-то угрожало. Вот-вот и он начнёт пытаться вырвать загорождение, лишь бы выбраться из своеобразной тюрьмы. Голоса в голове говорили лишь о том, как бы это «существо» могло схватить Чую, из-за чего и появился страх. Лишь бы убежать. Именно это тот и начал пытаться делать: с силой дёргал решётку, с опаской оглядываясь назад. Ухмылка тени становилась более зловещей, пугающей. Как же не повезло находиться с ним в одной палате, это точно работники решили подшутить над бедным больным, он был уверен в этом! Бесстыдство! Осаму малость настораживало такое поведение. Затишье, как говорится, перед бурей. Вдруг внутри сейчас копится новый всплеск, по капли сбегаясь в один большой океан гнева и чего-то ещё. Было сложно понять, что же это, в конце концов, было. Увы, но залезть к парню в голову тот никак не мог, и уж тем более там покопаться. Смятение… Что-то в его взгляде подсказывало, что стоит оказать хоть какую-то помощь. С каждого такого всплеска Чуя особо не помнил, как приходил в себя, кто мог ему помочь. Тот человек словно держался в тени. Наверное, потому-то они так чертовски похожи! Тяжёлая железная дверь тихо скрипнула. Санитар молча пробрался в палату Накахары, тот же, кажется, не обратил внимания на постороннего гостя. Осаму сделал несколько аккуратных шагов в сторону, окна, не желая отвлекать парнишку. Пока. Ведь сейчас внимание Чуе было полностью обращено к другому. Он шептал что-то вроде «Отстань от меня… Пожалуйста, уйди…», будто это правда поможет отогнать галлюцинацию. А та подбиралась всё ближе, не желая отступать; голоса становились настойчивее, уже убеждая парня в том, что он умрёт от руки этой твари. Всё плохо, никак не выбраться из этого круга мучений. А ведь были перспективы на будущее, если бы не генетически переданная болезнь… Чуя уже повышал громкость, но не просил остановиться: он слал это существо к черту, уже сильнее дёргая прутья — если бы не сварка, точно выломал. Чуя стирал свои ладони из-за шершавой поверхности, надеясь сбежать отсюда, подальше от галлюцинации. Но от самого себя не убежишь. Никогда. — Чуя-кун, на кого ты так зол? Дазай слабо сжимал плечо отощавшего за несколько месяцев пребывания здесь юноши, не решаясь быть слишком резким. Нет, Осаму не переживал, что тот что-то с ним сделает, покалечит, нападёт, просто не хотелось шляпника злить. Это лишь сильнее напугало Чую, из-за чего его передёрнуло. Будь тут всё как в обычных домах, рыжий с лёгкостью бы выломал всё, но железные прутья… Да, трудно. Резко повернув голову вбок, он больше не мог наблюдать существа. На его место пришёл санитар. Чёрт, почему он так похож на… — Оно… С-снова было тут… Всё же Накахара остановился. Если рядом этот человек, то он в безопасности. Непонятное чувство спокойствия окутывало парня, стоило лишь Осаму приблизиться, коснуться. Он словно прогонял прочь все кошмары, такие явные и мучащие на протяжении долгого времени. Даже сейчас. Казалось, тот не сделал ничего, но лишь его присутствие заставило фигуру в углу исчезнуть. Шальной взгляд бегал по комнате, пытался зацепиться за реальность, и этим маячком в мире полной безрассудицы и тьмы оказался санитар в белых одеяниях, точно воплощение света. — Это «оно»… часто тут бывает? Это какой-то монстр? Что-то живое? Вразумить психически больного задача, пожалуй, невероятно сложная, практически невозможная. Чаще они заперты в своём сюрреалистичном мирке, и выбраться из него не так просто, но… — Вы мне не поверите… Никто мне не верит… Накахара был обречён на то, чтобы быть никем не услышанным. Ни один человек даже слушать не хотел его бредни: пусть лечащие делали вид, что внимательно слушают его, они всерьёз не воспринимали слов юноши. Так думал он сам, ему вторили голоса:Прекрати, разве не видишь, что у него на вечер дела интереснее, чем выписывание тебе успокоительного?
Потому он не любил много рассказывать о том, что на самом деле видит каждый божий день. И только Осаму казался ему не тем кошмаром, как другие. Но всё же скинув его руку со своего плеча, Накахара стал отходить по стене в другую сторону, дальше.Смотри, сейчас и других позовёт. Вместе посмеёмся над тем, какой ты идиот.
Слышались поддакивания. Если бы он понимал, что слышит это только он… — Заткнитесь! С силой закрыв свои уши ладонями, пациент остановился и зажмурил глаза. Ужасная правда. Осаму до дрожи настораживали эти голоса, крики самого Чуи. Что они ему говорят? Опасно ли это? Вряд ли кто-либо забудет крупный пожар в многоэтажке близ центра Йокогамы три месяца назад. Пожарные прибыли слишком поздно, обнаружив в капитально разрушенной квартире тело. Совсем ещё юная студентка второго курса университета Канагава, как опознала судмедэкспертиза, обследывая обгоревшее тело, Накамура Аика* оказалась единственной погибшей по причине нахождения в очаге возгорания. Горела именно квартира, в которой проживала госпожа Накамура, вместе с ней делил жильё её однокурсник, господин Накахара, с которым погибшая состояла в отношениях. Следствию даже не пришлось долго возиться с расследованием — виновник сам во всём признался в тот же день. Сам Накахара не пострадал. Юноша ненавидел себя, свои голоса, настырно требовавшие «спалить всё к чертям собачьим, особенно ту суку, что наверняка пропадает ночами не на работе», хотел покончить с собой, но спасла мать. Госпожа Коё не могла спокойно на это смотреть, да и в тюрьме мальчику не место, все это понимали. Озаки знала о проблемах сына, но тот раньше хоть как-то контролировал своих «собеседников», потому она пустила его жить вне дома, но сейчас… Пришлось подать заявление на проведение процедуры признания недееспособности. Да, жизнь не станет прежней, однако будет продолжаться, хоть какая-то. Обращение в психиатрической больнице всё же малость лучше, чем в тюрьме. Конечно, к пациентам могут относиться как к грязи, презирать, измываться, но это лучше срока. Вряд ли паренька возможно вылечить. Тут просто безопаснее. Для него. Для других. Дазаю больно смотреть, жизнь слишком жестоко обошлась с человеком, что только начал жить. Почти его ровесник, но уже пережил куда больше горя и боли. Совсем немного опережает. Санитар медленно шёл в сторону Накахары. Ему нравилось это чувство. Только он мог дать Накахаре это душевное спокойствие, хоть и неполноценное. — Чуя-кун, что они говорят? Поделись со мной. Мне можно верить. Я помогу. — Если я скажу… Вы поступите, как другие… И если Чуя допускал мысль, что может рассказать об этом санитару, то голоса продолжали вбивать:Тебе это обойдётся жизнью, глупец, даже не смей, мы убьём тебя.
Хочется, чтобы Дазай-сан и правда помог ему, не оставил одного… Но как не верить этому злобному голосу в голове? Накахара хотел когда-то отдохнуть от этого, выспаться, ведь огромные круги под глазами ужаснули бы его, будь поблизости зеркало. Когда он видел нормальные сны в последний раз? Каждое засыпание сопровождалось криками, просьбами о помощи, что он видит кого-то, но… Никто не помогал. Все отвернулись от юноши, и сейчас, забившись в угол палаты, Чуя спускался по стене на пол, не желая, чтобы тот приближался. Кому верить: ему или голосам? Трудный выбор… — Поделись, я никому не скажу, — голос стал чуть более напористым и уверенным, парнишка не должен молчать, вернее нельзя держать всё в себе. — Ну же, я постараюсь помочь. Дазай уже стоял над Накахарой, не решаясь опускаться ближе без его на то желания. Нет, он не считал это чем-то опасным. Просто не следует доставлять ему дискомфорт. Главное, чтобы Чуе было уютно, спокойно, он чувствовал защищённость. Больно. Хочется поддержать, сказать пару действительно ласковых слов, приободрить, обнять, чтобы юноша забыл о вечном одиночестве в четырёх стенах. Это не тюрьма, в больнице должно быть хоть что-то хорошее. —…Они говорят про вас… О том, что вы можете причинить мне вред. Даже сейчас. В голове словно штурм пронёсся, как Накахара резко прислонился головой к стене, из-за чего сильно ударился. Они начали ругаться, кричать, вопить: словно больной находился сейчас не в клинике, а в Аду, где голоса всех грешников мира собрались в одной голове, чтобы доставлять ему непрекращающиеся мучения. Накахара не знал, как угомонить голоса, но одно напугало его больше: Чуя опять увидел тень, но она… Стояла за спиной Осаму. За спиной того человека, которому он мог доверять. Если Чуя допустит, что та навредит ему, ни за что не простит себя; он никогда уже не сделает этого после убийства любимой девушки, которая могла быть рядом и сейчас. Аика продолжала являться уже во снах, но там она горела, молила всех богов о прекращении, но взгляд всегда был направлен на парня — наверняка ненавидела его. — Отстань от него, пожалуйста, не трогай хотя бы его… Чуя тихо умолял тень не причинять вреда санитару, а сам же дёргал того за белую ткань штанов. Кого-то он должен защитить, чтобы искупить убийство. Глаза санитара выражали обеспокоенность. Чёрт возьми, всё так плохо. Эти голоса… Если и дальше оставить Накахару вот так, без поддержки, без веры в самого себя, беда точно случится. Опасность. Тот может сотворить что-то опасное не только с другими, но и с самим собой. Он хочет помочь, правда, мечтает об этом, ему больно смотреть, но… он не знает. Даже не подозревает о том, что может сделать для Чуи. Пока главное показать, что он не один. Все отвернулись от больного на голову юноши, никому не нужен дефектный, даже мать обеспокоенно носилась насчёт него, на деле же даже не навещала его за всё это время. Нужен ли такой ненормальный ей? Да и кому нужен бракованный человек? Осаму. Ему нужен. Он видел в Накахаре что-то притягательное, возможно, отголосок своей сущности. Он разделял его боль. Потому что больно было и самому, хоть и по малость иной причине. Да, Дазай также одинок, единственный дорогой ему человек погиб, остальные отвернулись от молодого человека. Бракованные должны держаться вместе. Так они хоть отдалённо могут напоминать что-то цельное. Санитар потянулся ближе, касаясь чужой руки, чтобы тот отпустил, отогнал панику. Успокоить. Привести в чувство. — Оно ничего мне не сделает. Чуя-кун… Я в безопасности. Они не дают тебе покоя? Угрожают другим? — Угрожают… Слабо сказано. Они описывают мне каждую смерть, все её вариации… Дазай-сан, тень, она за вами. Парень как-то обречённо поднял взгляд вверх, будто сейчас действительно произойдёт что-то, а он просто не сможет предотвратить. И раз уж Осаму убеждает Чую в том, что он в безопасности, можно ли поверить ему? И как бы ни хотелось, а руку убрать пришлось, раз тот так желал. Противная ухмылка так и блистала на смутном лице (если это так можно назвать) чудища. И всё же Накахара уже не мог терпеть голосов: он продолжил биться головой об стену, но уже не так сильно, надеясь, что это как-то остановит мысли. Он просто хочет отдыха, чтобы не было этих разговоров на самые разные темы, этих неумолкающих по ночам криков… Спокойная жизнь — это то, о чём Чуя мог лишь грезить, но никак не осуществить. Все мечты разбивались в прах с принятием успокоительного, когда надежды на спасение не оставалось. Тут лишь один выход, чтобы не мучить себя и остальных. — Сжечь всё?.. Опять? Я не хочу, прошу, не надо… Так не пойдет. Нет, слишком тяжело, пускать всё на самотёк, пожалуй, было бы наиглупейшей ошибкой в его жизни. Эти голоса не дадут парню покоя, доведут до ручки, заставят совершить ошибку. Снова. Нельзя допустить повторения, нельзя допустить смерть. Много поставленных задач, вот только их выполнение… Нереальная цель. Дазай пытается взять на себя слишком много, возомнил себя невесть кем. Будто смог понять чужую боль, также он и поможет с ней справиться. Беспокойство его охватило, Осаму резко присел на корочки напротив Чуи, хватаясь за чужую голову. Не стоит делать себе больно, не надо так глупо поступать. Нельзя. А ведь эти лазурные глаза так и источали боль… — Чуя-кун, никогда, слышишь? Никогда их не слушай. Не бойся. Они ничего не сделают, виноват будешь только ты. Ты слышишь меня? — руки сильнее сжали голову больного. — Не поддавайся. Им нельзя верить. Ты ведь сильный! Они тебя не заставят, если ты сам не захочешь. Прошу, не слушай. Ты меня понял? На мгновение Дазая охватила дичайшая паника. Словно никто больше его не послушает, не даст совет, совершив, пожалуй, самую ужасную ошибку. Его нельзя оставлять наедине с собой, с голосами внутри. Нельзя. Если рядом кто-то будет, вряд ли они станут так сильно досаждать. Никто из санитаров не захочет с ним говорить, а дежурить у палаты Накахары каждый день он не сможет. Ужасная проблема. Человека можно спасти от другого человека, от проблем, от стихийных бедствий, животных. Ничто не может угрожать его жизни без возможности помочь. Ничто, кроме самого себя. От этой личности не убежать. Особенно, если она предположительно не одна. Накахара застыл, смотря в глаза санитара. Разговоры продолжались, да, но он старался не замечать их, смотреть на того, кто ему верит. А вообще… Верит ли он? Понимает, как тяжело каждый день Чуе бороться с этим, не в силах порой овладевать телом? «Они тебя не заставят, если ты сам не захочешь». Так вот, как это всё работает… Сначала убеждают в чём-то, а потом человек сам выполняет всю работу. Так он и убил Аико. Поддавшись на рассказы этих зловещих голосов. Виноват только он в том, что полностью испоганил свою жизнь; в том, что все, кто были в его жизни, отвернулись от него. Чуя никогда бы не смог подумать, что так всё выйдет, но когда ты лежишь на койке, и твоё тело будто приковано к ней, а в голове бушуют голоса, будешь думать уже не об этом. Если бы только Дазай исполнил хотя бы одну его просьбу… — Дазай-сан, убейте меня. Мне ведь уже незачем жить, так почему я должен мучаться? — отчаянный выбор, и наверняка тот ни за что не совершит этого. Но Накахара будто молил об этом, смотря в янтарные глаза, где было видно эту обеспокоенность. Взявшись за плечи санитара, он приблизился и продолжил. — Видите, как я жалок? Ведь не могу даже с собой совладать… Очередные поддакивания. Голоса просто убедили давно юношу, что он слабак, который никогда не сможет противостоять им. Но ведь Осаму убеждает в другом… Кому верить? Хлёсткий звук пощёчины раздался по пустой палате. Дазай не мог этого слушать. Что за… слабость? Нет, он не может жаждать смерти. Слаб тут только сам Осаму, Чуя не должен так говорить. Он слишком легко поддаётся этим голосам, своим страхам. Да, так вышло, что жизнь подкинула ему самый огромный лимон, который только можно представить, лимонад же из него будет сделать непросто. Но возможно! Он просто не может этого понять, опустил руки! Как Дазаю хотелось бы, чтобы Накахара всё же смог с собой совладать… Жизнь не кончена. — Что ты говоришь?! Ты мучаешься лишь по собственной глупости! Ты не должен, сам понимаешь, но делаешь всё, чтобы жизнь шла под откос! Тебе не жалко собственную мать? Думаешь только о себе?.. Возьми себя в руки! Нет, Осаму не собирается опускать руки. Только не с ним. Его работа — помочь. В спасении заблудшей души он мечтает спастись сам. Нельзя его бросать. Нельзя оставлять одного. Поддержка. Хоть какая-то. На миг в палате и голове повисла тишина. Странное желание, чтобы это продлилось вечность, но «любимые гости» не заставили себя долго ждать. Голоса пулей влетели в голову, но уже начиная иной разговор, с долей… Заботы? Такого раньше не было.Бедняга Чуя… Даже он от тебя отвернулся. Видишь, как люди жестоки? И ты хочешь сейчас видеть его? Я бы не допустила такого… Не хочу, чтобы он вообще касался тебя. Предатель, такого нельзя простить! Чуя, ради себя, покончи с…
Нежный женский голосок не успел договорить — Накахара всё понял. И правда, смысл видеть перед собой человека, который также предал тебя? Никто не будет слушать больного, никогда… Осаму ответит за свой поступок. Даже говорить не хотелось, в глазах сразу появилась злоба, она полностью была направлена на санитара, посмевшего сделать это. Нахмурив брови, Накахара не сразу подал вид, что будет что-то делать, только вот руки уже толкали Дазая назад. Так просто ничего не пройдёт. Он сделал всё так быстро, что сам не заметил, как, нависая сверху, принялся душить «предателя». Он опять послушал голоса, опять пошёл у них на поводу. Разве так можно? Конечно, нет, но иначе действовать Чуя просто не умел. Чужая шея так легко сминалась в покрытых мазолями от каждодневных попыток вырвать паршивые железные решётки на окне руках, кислород медленно, но верно прекращал поступать в лёгкие, вынуждая санитара дёргать за руки больного, совсем прекратившего давать себе отчёт. Сильная хватка, хотя и не скажешь… Нельзя делать ему больно, это табу, через которое тот переступил, тем самым предав свою профессию. Не сдержался, его слова вывели из себя. Как же глупо поступил Осаму… Теперь придётся поплатиться своей жизнью. Нет, нет… Он не даст Чуе взять на себя очередной грех. Очередную вину, которая будет глодать парня всю его теперь уже бессознательную жизнь. В глазах начинало темнеть, немели губы, а вместе с ними и вся челюсть, сил отпираться становилось всё меньше, но взгляд, полный ненависти, делал ещё больнее. Он успел его возненавидеть?.. Дазай потерял ту ниточку доверия, единственный, кто вложил другой её конец в руки бедного Накахары. — Дазай, чёртов придурок! Тебе говорили не заходить к нему одному! Гневный крик отогнал тишину. Спешно открыв железную дверь, вбежал второй санитар, частенько дежуривший напару с Осаму. Чуя не обращал никакого внимания, лишь несколько ласковых голосов внутри нашёптывали сладкие речи.Молодец, покончи с ним.
Мы защитим тебя от этого мерзавца и уйдём.
— Честно? Вы не врёте?!Нет, милый. Мы лишь хотим помочь. Убей его, больше никто тебя не предаст.
Хватка стала сильнее, но мощные руки ухватились за плечи отощавшего паренька, отрывая от Осаму. Кое-как удалось это сделать, перехватывая чужие руки сзади и оттаскивая паренька в сторону кровати. — Н-нет, пусти… Пусти меня! Пусти! — Чуя яростно вырывался, пытался ударить мужчину с хвостиком ногой, крики было слышно на всё отделение. — Они обещали уйти! Пусти!.. — Заткнись, недомерок! Мощная рука замахнулась, чтобы вправить неродивому парню мозги, но слабая хватка заставила мужчину притормозить. — Н-не надо, Куни…кида… Он не виноват… — отдышаться всё ещё нормально не выходило, но Дазай из последних сил пытался всё прекратить. Нельзя. — Я-я виноват… Оставь… Опять не позволили закончить начатое. Как всегда. Проклятые, проклятые люди! Вечно мешаются Чуе, не дают что-то сделать… Даже убить себя нельзя, эти санитары тут как тут. Не легче ли им избавиться от такого пациента, вечно доставляющего проблемы? Чёртова клятва, которую они дают… Сами-то верят в это? Наверняка многим просто плевать на здоровье человека — лишь бы сидел и не рыпался, как половина отделения тут. Обычные, как говорят, овощи. И Чуя таким станет, если продолжит принимать их таблетки. Травит ими организм, делает хуже только себе. Сейчас юноша не мог здраво мыслить, им полностью правили голоса, так настойчиво вбивая:Идиот, если бы ты сжимал сильнее, всё бы получилось.
Продолжай мучаться тут, слабак.
Сейчас говорил хриплый мужской голос, и он явно был недоволен провалом Накахары. Больной не заслужит похвалы от них, как бы ни пытался. Это было лишь один раз, когда всё-таки удалось убить человека. И теперь парень будет помнить это всю жизнь, каждую ночь, даже во снах. Так вовремя подоспели ещё пара санитаров, помогающих Куникиде уложить пациента на койку и вколоть снотворное. Всё отделение было поднято на уши из-за одного идиота, которого в данный момент пытались успокоить. А Доппо продолжал не понимать, почему же Дазай после такого не позволяет ударить юношу. Может, это и привело бы его в себя… Если бы он не подоспел вовремя, тут давно валялся бы труп работника этого ненавистного учреждения, и что бы говорили вышестоящим? Что не уследили? Бред!***
Очнулся Накахара в местечке, в коем был лишь однажды. Белоснежный потолок, контрастирующий с серыми стенами и полом, резал своим цветом глаза, а сам пол… мягкий. В комнате не было ни койки, ни окна. Пустая, лишь затонированное, как парнишка мог понять, стекло возвышалось довольно далеко, чтобы тот не мог достать. Чуя хотел было протереть рукой лицо, согнать сон, но что-то помешало. Руки… связаны. Смирительная рубашка. Белая комната, мягкие стены… — Чёрт. Нет, они… Не могли! Чёрт возьми! Нет! Накахара кое-как полз к стене, бился головой, старался прийти в себя, выгнать паршивые голоса.Он тебя предал. Наивный идиот, теперь сиди тут один. Ой, прости, ты никогда не будешь одинок. Мы всегда с тобой, дорогой.
Жуткие крики глушили стены, даже до Осаму, следившего за ним всё это время через окошко, доносились лишь слабые вопли. Дазай, впрочем, не взял отгул, который ему так усердно предлагало начальство за причинённый ущерб. Он не мог оставить Чую одного. Хоть ему и запретили заходить к Накахаре, когда парнишку выпустят из изолятора, тот всё равно будет навещать пациента в его палате, постарается поговорить, извиниться. Показать, что он не один. Каждую смену Осаму сидел у его камеры, наблюдал за тем, как Чуя совсем отчуждается от всего, уходит в себя. Было больно, но парнишка никого не хотел слушать, лишь иногда был слышен слабый шёпот и споры с голосами. — Чуя-кун, что они говорят? Скажи, мне можно верить. Накахара никогда не отвечал. Просто бился головой о стену, слабо, чтобы никто не останавливал. Не было сил их слушать. Поганые голоса ни на минуту не замолкали.Только присмотрись, а он положил на тебя глаз!
Давай, поговори с ним. Он вытащит тебя отсюда.
Вотрись в доверие! Этот дурак легко поверит! Покажи, что ты нормальный! Соври, так ты выберешься!
Ну же, давай! Заставь его поверить, а потом сожги как ту сучку!
— Скажи, прошу. Чуя… Накахара на мгновение остановился, пальцы сильнее сжали потрёпанный матрас. — Они молчат.