* * *
Чарльз постучался перед тем как войти, но это было чистой формальностью, потому как он даже не стал дожидаться ответа. Он не успел увидеть друга, как услышал характерные для морской болезни звуки — и поспешно прикрыл за собой дверь. Вряд ли такое могло опозорить имя МакКоев, всё-таки, Хэнку было плохо на протяжении всего плавания, и только слепой не видел, как его рвёт, но был небольшой перерыв — и шуточки среди матросов по поводу не в меру слабого желудка одного из господ вроде как даже поутихли. Чарльз бы не хотел давать им повод для нового витка обсуждений. — Ты как? — он сел напротив друга, подавая ему флягу с водой. — Как будто съел живого осьминога, и он лезет обратно, — Хэнк отхлебнул из фляги и тут же зажал рот ладонью, глубоко дыша носом. Ксавье сочувствующе покачал головой, придерживая ногой бочку, пока молодой человек отвлёкся на воду. Хэнка рвало именно в неё, он честно пытался удержать бочку коленями, но та норовила выскользнуть, а последнее, что им нужно было, это чтобы она перевернулась. МакКой был нежно-зелёного оттенка, и Чарльз не знал, как ему помочь, кроме как напомнить, что они скоро доберутся. — Тебе бы воздухом подышать… — Там качка, — с трудом выдохнул Хэнк, слегка щурясь, его очки лежали рядом на кровати, тоже весьма мудрое решение — чтобы не уронить. — Там воздух, — повторил Чарльз. — Вечером поднимись на палубу, в темноте не так заметно, что мы качаемся на волнах. МакКой слабо кивнул — и тут же резко наклонился вперёд, отправляя небольшое содержимое своего желудка в бочку. Чарльз похлопал его по спине и пошёл к двери, понимая, что его присутствие несколько смущает Хэнка, всё-таки он представал перед другом не в лучшем виде, хотя, учитывая то, как давно они были знакомы, это не играло абсолютно никакой роли.* * *
Чарльз принял из рук одного из матросов деревянную кружку, они на удивление неплохо переносили столь длительное путешествие. На дне плескалось что-то крепкое, но, будучи человеком не в меру общительным, Ксавье немало вечеров провёл в компании команды, несмотря на недовольные взгляды Себастьяна. Моряки сначала отнеслись к такому поведению с огромным подозрением, этот странный господин был сильно не в себе, по их мнению, уже потому, что решился на подобное плавание, но после недели бесед с Чарльзом даже прониклись к нему симпатией, научили пить ром и заставили выучить несколько весёлых песенок. Единственным камнем преткновения в их первых разговорах были шутки относительно его сестры, но Ксавье сразу пресёк это, предупредив, что обязан будет убить любого, кто посягнёт на честь его сестры даже словом. Матросы расхохотались весело и пьяно, а в круг был вытолкнут совсем зелёный юнга — с прелестными следами от ногтей на щеке. — Вот он может рассказать, что бывает за неосторожные слова в адрес твоей сестрички, — боцман весело хлопнул Чарльза по плечу. — Она боевая девчонка и притом с мозгами. Не бойся, Чарли, никто из моих парней её и пальцем не тронет, но не думать о ней — выше наших сил, уж прости. Иногда и сама Рейвен присоединялась к этим посиделкам. Когда она пришла первый раз, беседа никак не клеилась, потому как прожжённые морские волки стеснялись что-либо сказать в присутствии леди, но когда она отобрала у брата кружку и хлебнула оттуда ром, стало понятно, что здесь все свои. Конечно, после этого у них с Чарльзом состоялся долгий и основательный разговор, и больше крепких напитков его сестра не пила, но того раза было достаточно, чтобы завоевать уважение моряков — она ведь даже не поморщилась! Команда была действительно хорошей, о чём Чарльз не уставал говорить Себастьяну. Шоу только кривил губы и повторял: «Да, сэр», — не понимая, зачем человеку уровня Ксавье якшаться с этими пьяницами и проходимцами, а Чарльзу они искренне нравились. Вот и сейчас он чувствовал себя гораздо веселее, чем если бы сидел в каюте один. — …а потом он выходит из трюма, — жутким шёпотом рассказывал один из матросов, — а у него вместо руки… крюк! «Вот, — говорит, — смотрите! Вы меня подвесили на крюк в трюме, а я вас подвешу на своём крюке!» — Врёшь, — так же шёпотом ответил кто-то другой из круга, — не мог у него крюк в руку врасти! — Он был так разозлён и разъярён бунтом, — продолжал рассказчик, — что вырвал крюк из досок и вкрутил его себе вместо отрубленной кисти, обмотал тряпками — и ждал, пока тот примется! — А дальше?.. — А дальше он пошёл к тому, кто поднял бунт, — шёпот стал едва различимым, — зашёл в его каюту… И ВЫРВАЛ ЕГО СЕРДЦЕ! В центр круга полетело что-то красное, поднялся ор, не стихавший примерно с минуту, тени заметались вместе с их обладателями… Но вдруг всё стихло — и в этой тишине слышался плохо сдерживаемый хохот. Чарльз едва держал свою кружку вертикально, второй рукой уцепившись за плечо рассказчика, и они оба просто укатывались со смеху. «Сердце» при ближайшем рассмотрении оказалось куском доски, замотанным в красную тряпку и намоченным для убедительности. Ворча и матерясь, моряки заняли свои места. — Болваны, — ругнулся боцман, слишком старательно укладывая табак в трубку. — Ну, — матрос довольно утёр слёзы, выступившие от смеха, — кто из вас наложил в штаны? — Меня больше интересует, кто это придумал, — фыркнул один из старожилов, почёсывая затылок. — Клянусь морским дьяволом, в штаны я, может, и не наложил, но поседел точно… — Чему там седеть, у тебя три волосины — и те на заднице! Снова хохот, теперь уже дружный, Чарльз тоже улыбнулся, делая приличный глоток рома. Конечно, идея с розыгрышем принадлежала ему, плавание длилось и длилось, нужно было себя как-то развлекать, а заодно — веселить команду. Им тоже нужен был отдых, он знал это, и дело не во сне. Дом далеко — и по времени, и по морским милям — и неизвестно, когда они его увидят снова. Немного смеха — лучшее лекарство от тоски. Иногда он тоже немного тосковал, но — иногда. Рейвен была права, он был одержим своей идеей, и он очень, очень давно мечтал об этом путешествии. О своём первом большом путешествии.