Приторно-сладкий аромат кальянного дыма намертво въедается в стены ночного клуба, впрочем, как и во взмокшую от пота одежду танцующих. Я скривилась, отхлебнув из обманчиво красивого бокала с голубоватой жидкостью, отдающей спиртом – даже искусительно аппетитное название дешёвого напитка, что был услужливо предложенный лукавым барменом, не отменяет того, что в него подмешивают дрянной алкоголь, что пить абсолютно невозможно. Чего еще ожидать от такого же дерьмового места для времяпровождения, ведь за вход сюда я заплатила гроши. Подруга, уже минут пять как укатившая с новым ухажёром куда-то «к нему», целую неделю расхваливала сие место, которое и приличным назвать язык не повернётся. Кое-кто вновь убедился, что жадность никогда не приведет к хорошему.
— От чего столь прекрасная дама грустит в одиночестве?
Должно быть, эта фраза в голове у вдрызг пьяного казановы звучала куда лучше, вот только с трудом удалось разобрать невнятную речь, при этом не надышавшись ярко выраженного запаха перегара.
Если бы я начала рассказ обо всех причинах моего дурного настроения, без суицидов не обошлось бы.
Грубо спровадив отвратно пахнущего прилипалу, мне оставалось лишь удалиться, оставив недопитую бурду на барной стойке, увенчанной множеством глубоких царапин на некогда лакированной поверхности. Пробраться к веранде было проблематичнее, чем ожидалось: пьяные подростки и прожигающее жизнь алкашьё словно слились в одну сплошную массу потных, загнивающих в праздной жизни, тел, что изображали подобие танца, дёргаясь совсем не в такт оглушающе воющей музыке. Затхлые запахи сводили с ума, от чего рассудок покидал близстоящих.
Промозгло колючий ветер отрезвляюще бьёт по лицу, возвращая в ебаную реальность и вынуждая сопротивляться сему "переходу". Раздражения в моё и так скверное самочувствие прибавил забытый на кухонном столе портсигар с красными Marlboro, что должны были лежать в моём рюкзаке.
— Блять, — сунув современное приспособления для извлечения огня в виде собственноручно расписанной акрилом зажигалки обратно в карман джинс, мне оставалось лишь зло уставиться куда-то перед собой. А хотелось с психу зашвырнуть её куда подальше, чтоб та разбилась в дребезги, как и моё самолюбие.
— Осмелюсь предложить, — над ухом пророкотал бархатный мужской голос с сильным
акцентом.
Я пару секунд пытаюсь понять, что же такого он «осмелился предложить», резко повернув голову к источнику звука, пока взглядом не цепляюсь за тонкие, почти шоколадного оттенка, пальцы. Собеседник протягивает мне туго скрученную сигару, тут же зажигая свою.
Коротко поблагодарив за такую щедрость, я откинулась на невысокое ограждение, отделявшее нас от пропасти этажей.
Руки нервозно дрожат, со стороны напоминающее симптомы болезни Паркинсона. Я чувствовала себя тем, кто давно испытывает потребность забыться под воздействием наркотических веществ. Уже далеко не стальные нервы начинали неспешно, но крайне уверенно сдавать, с каждым выдохом в заглушались терпким, с пряным сладковатым послевкусием, дымом.
Ощущение лёгкости в теле и тяжести в голове теплом обжигающим слишком быстро разливается, словно пролитое масло. Остаётся только бросить подожжённую спичку и эмоции сгорят до белоснежного пепла, выжигая что-то птицей бьющееся в грудной клетке, дабы избежать сломанных рёбер. Тяжесть в голове становится необычайно приятной, хочется вдохнуть больше манящего тёрпкого дыма. И мне всё ещё не кажется это странным.
— Травка, что ли? — я покосилась на незнакомца, спокойно докуривающего тлеющую алым сигару.
Подобное я никогда не пробовала, поэтому аналогию провести ни с одной маркой сигарет не смогла. Да и курила крайне редко. Как-то поздно вспомнились наставления матери из детства: не бери конфеты у незнакомцев на улице.
Но мне уже двадцать и это не конфеты. Когда всё успело пойти по пизде?
Мужчина, скорее даже смотрящий куда-то за стеклянную дверь перед нами, холодно и безэмоционально, с ответом явно не спешил, наслаждаясь медленно убивающим нас куревом.
Выглядел он притягательно: накинутая кожаная куртка поверх выглаженной ослепительно белой рубахи; слегка зауженные брюки и до блеска начищенные чернее ночи туфли. Выбритые виски, узор на которых схожий с рунами, придавали незнакомцу особого шарма. В ухе тускло сверкнула серьга с синим камнем, который, скорее, выглядел как магический артефакт, что стоил ему не одну загубленную душу. Готова поспорить, что он имеет пару-тройку тату под рубахой…
Мне он напоминал пирата. Такого, о которых пишут в книгах: закаленный в бесчисленных плаваниях, свирепый в битвах, потенциально опасный соперник в поисках несметных сокровищ на самом краю мира. И в чём-то очень благородного.
Возможно, поэтому ощущение подвоха покидать не спешило.
— Разрыв-трава*, — коротко сообщил мой собеседник, потушив окурок о перила.
— Очень смешно, — саркастично скривилась я. Кто-то явно любит славянскую мифологию.
В какое-то мгновение девятым валом накатила слабость, сопровождаемая головокружением, напрочь сносящая крепость самообладания. Кажется, я едва не рухнула на колени, или же просто мой новый «друг» решил заранее предотвратить моё падение, длинными пальцами впившись в плечо, где позже обязательно фиалками расцветут синяки.
Мужчина слабо ухмыляется, снисходительно наблюдая за моими жалкими попытками скинуть его ладонь, от чего тень страха накидывает на меня смирительную рубашку. Миг — и я перестаю чувствовать опору под ногами. Тело, ведомое толчком в грудную клетку сильными руками, тут же падает назад. За перила, как назло, не цепляется даже рюкзак с многочисленными звенящими брелоками и пёстрыми побрякушками. Недокуренная сигарета летит куда-то на пол, которой я даже завидовала: падать с четвёртого этажа прямо на асфальт, усеянный промокшими окурками и крышками от дешёвого пива, гораздо неприятнее. Осознание происходящего ясно отображается в моём уже двадцать лет деградирующем мозгу, отпечатываясь неестественно яркими картинками. И, тем не менее, ощущение полёта, что стоило бы мне жизни, пускай и в несколько секунд, не вызывало ни сдавливающих сердце страха, ни паники.
Я словно была уверена, что приземлюсь на заботливо подстеленную кем-то перину.
В прокуренный мозг намертво въелись слова с сильным акцентом:
— Передашь привет Клауну.
***
Я даже не поняла когда очнулась. Перед глазами неправильно сложенной мозаикой рябило серое небо, видимое сквозь мутную призму тумана. В голове набатом отбивался ритм крупных дождевых капель, падающих на асфальт в своём размеренном темпе. Шевелиться страшно: вот, сейчас поверну голову, и адская боль в наказание вонзит тонкие клыки в позвоночник; алая кровь морем растечётся подо мной. Раздробленные, словно из фарфора, чуть желтоватые, кости покажутся слишком яркими на фоне серости города. Поэтому длительное время я лежала неподвижно, страшась лишний раз вдохнуть.
Со временем взгляд сфокусировался, позволяя узреть истинную картину: небом мне служил облущенный посеревший потолок, «туманом» было просто временное ухудшение и без того всю жизнь подводившее зрение, а назойливое постукивание дождя, как оказалось, являлось пищанием электрокардиографа.
Отлично, я всё ещё жива.
С трудом, но всё же удалось повернуть голову, что по ощущениям тяжелее чугунного сплава. Возможно, мне просто мешала маска для вентиляции лёгких. Я дёрнула руками в попытке избавиться от теперь уже ненужного приспособления, но те едва ли сдвинулись с места. Не от того, что сил оставалось только на то, чтобы моргать. Руки, черт возьми, были прикованы к больничной койке.
То ли это посмертные галлюцинации мозга, всё ещё продолжающего функционировать в мертвом теле с прогнившей душонкой, то ли в бессознательном состоянии я была слишком буйной, что совсем несвойственно столь меланхоличному овощу.
Первое маловероятно, ибо кое-кому посчастливилось в полной мере ощутить всю прелесть долгого неподвижного лежания — спина, бока, да и всё тело ломило, ныло и немело от длительного бездействия, кровь с трудом циркулировала по венам и сосудам.
Второе также пришлось исключить: после падения с четвертого этажа у меня явно были сломаны, надеюсь, не все, конечности и рёбра.
— You came to your senses very soon. How are you feeling?
Мозг долго отказывался определять, откуда доносится речь и что от меня хотят. Признаться честно, мне непростительно долго было непонятным то, из-за чего мой родной язык звучит так… необычно. Мозг в который раз без перебоев выдал ошибку сервера. Это, впрочем, всё, на что этот безнадёжно бесполезный орган был пока способен.
Я привыкла использовать в выражении своих мыслей несколько языков, чего требовала жизненная ситуация, но сейчас это казалось чем-то сверхтяжёлым. Мозг неспешно переварил информацию, в итоге с трудом опознав в речи говорящего, мать его, английский, а не родной украинский или русский. И даже не немецкий, который я относительно недавно начала изучать.
Мне стало дурно.
В голове, не смотря на тугосоображаемость, вертелись назойливо сотни вопросов, касательно моего нынешнего положения, раз собеседница говорила на английском.
Да, именно собеседница. Передо мной сидела молодая женщина с короткими прямыми волосами и приятной улыбкой. Она помогла мне избавиться от маски, при этом словно страшась причинить мне боль.
Мозг, вместо того, чтобы своевременно переваривать поступающую информацию, услужливо преподнёс едва ли не на блюдечке представление о том, что сейчас моя черепная коробка раскрошена в драбадан, а подушка драматично пропитана брызгами почерневшей крови.
Как только обычный воздух, оказавшийся слишком тяжелым, обжог мои лёгкие, организм пожелал избавиться от чужеродной субстанции, кишащей множеством острых запахов: от женщины пахло лекарствами, сиренью и, пожалуй, немного ежевикой; стены комнаты насквозь провонялись сыростью, пылью и грибком; с вентиляции тянулся затхлый запах гари и каких-то химикатов, режущих не привыкших к свету глаза. Я закашлялась, при этом отворачиваясь от маски, которую мне вновь предложили надеть. Глаза немного слезились.
— Все хорошо, спасибо.
Слова давались с трудом — из горла вырывался болезненный рокочущий хрип, лишь отдалённо походящий на английскую речь. Но чудом незнакомка меня понимала.
— Как тебя зовут? — в глазах её серо-голубым морем плещется что-то родное, что-то давно забытое.
Она осторожно освобождает, как мне казалось, мои слишком тонкие руки от наручников, едва ли касаясь меня смуглыми пальцами. Контраст сильно врезается в мои уставшие от света глаза: мой
мертвецки бледный с отвратным серым подтоном и её —
живой , со слабым шоколадно-охристым оттенком, цвет кожи.
— Мирослава, — собственное имя хрипящим вздохом срывается с потрескавшихся от недостатка влаги в организме губ, и кажется чем-то слишком далёким, чужим. Дешёвой пародией на себя. Будто теперь оно вовсе мне не подходило.
***
Месяцем ранее
Цезарь Клаун ликовал, едва вынуждая себя сохранять остатки привычной холодной истерии, так пугающей подчинённых. Ему однозначно нравился созданный им образ учёного с ярко выраженными повадками неврастеника.
Создание SAD проходило пугающе успешно, поэтому мужчина в предчувствии потирал большие бледные ладони. Он уже представлял, как щедро наградит его Джокер за отличную работу над созданием искусственных Дьявольских фруктов. Сколько денег и славы, пусть и дурной, будет течь в его руки!
И как он затмит имя великого учёного Вегапанка, от упоминания о котором мгновенно сводило от раздражения зубы.
Этот старикан был излишне самоуверен. Цезарь намерен показать, кто из них действительно стоящий внимания, а главное — спонсора, учёный. Но больше всего он, конечно же, боялся провала столь важных для него опытов, так как сразу же влезет в невиданные долги Шичибукаю, пусть даже в команде которого он состоит с недавних пор.
Долгов Большой Мамочке, от которых он позорно сбежал, поджав хвост, было более чем предостаточно.
Но пока беспокоится из-за этого причин не было, ибо сейчас всё на высшем уровне. Ассистенты шастали под ногами, но почему-то даже не раздражали. У Цезаря слишком хорошее настроение, чтобы отвлекаться на раздавание тумаков, придирок и каверзных приказов. Нынче он суетился у огромных пробирок, больше походящих по своему виду на чаны с разноцветной плещущейся в них жижей, которая кипела, дымилась и даже немного искрилась.
Казалось бы, всё идёт по плану.
Никаких непредвиденных помех, ошибок лаборантов и прочих проблем в ближайшее время не намечалось. И если всё пойдет по плану и дальше, он наверняка сможет сегодня поспать достаточное количество времени. Впервые за несколько бесконечных временным потоком тянущихся недель.
— Мастер, показатели восьмого образца нестабильны.
Мужчина незамедлительно скривился. Именно сегодня он создал один образец «не по рецепту», поэтому от восьмого номера можно было ожидать чего угодно. Клаун остро нуждался в быстрых результатах, а как их достичь с использованием изначальной формулы? На создание каждого образцов уходили недели, а то и месяцы - непростительно медленно.
Поэтому он действовал незамедлительно, ставя бесчисленные опыты и далеко не безопасные эксперименты, что ценой своей превышали любые лимиты — в лаборатории часто пропадали люди.
Всё это, безусловно, нарушало меры безопасности.
Но за шкуру свою продажную он боялся больше, чем о малознакомых ему марионетках, столь же падких на щедрую плату, как и он сам.
А ведь долги тоже нужно возвращать. Особенно Йонко. Особенно, если тебя предупреждали сами генералы Большой Мамочки. Лично. Дважды.
А сроки горели пламенем непотухаемым едва ли не до звёзд.
Химик поспешно поднялся, тенью переломленной закрывая заваленный множеством черновиков формул, бумаг и документов письменный стол. Хорошее расположение духа улетучилось быстро, а его место заняла настороженность и ярко выраженная нервозность.
Трубы, через которые в чан вливали все необходимые компоненты, угрожающе громко гудели и дребезжали, чего при исправности аппаратуры быть не должно. Если это вина того несчастного механика Дамаянти, то Цезарь заставит того слизывать остатки реактива с пола.
Хотя добавлять кровь фейри* было,
возможно, опрометчивым решением.
Жидкость меняла свой цвет на тёмно-синий стремительно, а затем и вовсе превратилась в чёрную бурлящую жижу, от которой клубами валил едкий дым с очень уж знакомым учёному запахом. Терпкий, с пряным сладковатым послевкусием, чем-то похож на корицу, вперемешку с вонью химических отходов.
Клаун испугался не на шутку. Не только потому что ингредиенты и оборудование, которые обошлись ему в кругленькую сумму, могут попросту стать непригодными для использования. Весь корпус, где находится лаборатория, взлетит на воздух, при этом обрекая Клауна на еще большие долги и гнев Джокера.
Давление в чане возросло до предела — еще немного, и все взорвется к чертовой матери. Лаборанты бросились врассыпную, панически выискивая место для укрытия в замкнутом полупустом пространстве лабораторий. Цезарь шагнул к панели управления решительно, словно в лихорадке одержимого нажимая только ему известный набор стёртых до предела кнопок. Нужно было прекратить подачу всех компонентов немедленно и как можно скорее делать ноги из сектора C. Именно в тот момент спасение его шкуры было важней всего, так как Цезарь Клаун был единственным в мире человеком, который знал формулу SAD, благодаря которой будет создана величайшая армия фруктовиков типа Зоан.
Хотя учёный и сам не до конца понимал, чего страшится больше: нести ответ за долги перед столь серьёзными людьми
а людьми ли? или навсегда почить, принеся в дар науке свою жизнь и без того десятки раз купленную.
На подчинённых плевать.
По поверхности чана пробежались тонкой паутинкой трещины. Во вновь позеленевшей мутной жидкости химик заметил нечто, что пыталось выбраться на поверхность: оно отчаянно било вполне человеческими руками и ногами о сверхпрочное стекло — больше он рассмотреть не смог из-за непрозрачности вещества, в котором находился… человек.
Цезарь в ужасе немом замирает, глядя неотрывно на стремящийся разлететься мелкими осколками чан. Каким образом там оказался человек? Возможно, благодаря своим опытам, он случайно создал его?!
Нет, это определённо бред.
Неизвестный туда как-то проник. Возможно, это шпион, засланный Джокером? Чушь. Дофламинго отлично знает, что из-за того, что Клаун нуждается в покровителе и его, соответственно, средствах и защите, он не сможет сделать ничего против своего делового партнера и спонсора.
И если ничего не предпринять, то взрывом радиоактивного SAD может разнести добрую часть лаборатории. А сейчас убытки — ошибка непростительная, поэтому прежде чем неизвестный захлебнётся, а чан взорвётся, повреждая остальные образцы, следовало разбить его, что Цезарь и приказал сделать, трусливо отсиживающихся в углу, лаборантам.
Стекло на мелкие осколки разлетается, а тело неизвестного мешком рухнуло на пол. Никто из присутствующих даже не шевельнулся — то ли шок сковал их тела, то ли страх не давал проверить, жив ли этот некто. Цезарь медленно «подплыл» в клубящемся газовом облаке собственной силы Дьявольского плода к лежащему в беспамятстве телу. Из-за полученных бесчисленных ожогов, благодаря кипящему радиоактивному SAD, личность пострадавшего установить не удалось. Потрескавшаяся, местами вздувшаяся или вовсе отсутствующая кожа дымилась. Тело билось в конвульсиях, при этом пребывая в бессознательном состоянии.
В нос ударил едкий, до головокружения тошнотворный запах палёной плоти.
Цезарь закрыл нос рукавом, не выдержав зловония.
Трудно было разобрать, но это была девушка — определил учёный это благодаря растворившейся из-за кислот одежды, обнажившей обожженное тело. Ногтевой и волосяной покров так же был уничтожен. Местами кислота прожгла плоть, оголяя желтоватые кости.
От безобразного зрелища многих лаборантов тут же вывернуло, некоторые от потрясения потеряли сознание.
— «Слабаки», — подумалось молодому учёному.
Но внезапно того осенило: неизвестная упала на осколки разбитого чана, из-за чего SAD должен был непременно попасть в кровь через порезы от разбросанных осколков некогда сверхпрочного стекла и насквозь прожженную кожу. И, так как она все еще дышала, пускай едва ли, её стоило оставить в качестве подопытной крысы, пускай даже и мёртвой. Это станет полезным опытом для него: кто знает, возможно благодаря этому трупу он сможет найти ещё один вариант создания Дьявольских фруктов, при этом не полагаясь на опыт столь ненавистного ему Вегапанка.
Мужчина, всё ещё дыша через ткань рукава, местами прожжённого брызнувшим разъедаемым веществом, халата, наклонился над переставшим биться в конвульсиях телом, что до сих пор упорно проявляло признаки жизни. А что если ему удастся сохранить её подопытной крысе?
