Девочка, сошедшая с тропы

      Ему не стоило сюда возвращаться.       Проблема в том, что только сюда он и мог вернуться, ведь нет другого места, которое он мог бы считать своим домом.       Здесь все изменилось. Все практически стерто с лица земли — только останки того мира, который он знал до своих первых игр. Не останки даже, руины, выжженные земли и воздух, перенасыщенный пеплом и болью.       Пит находит то, что осталось от пекарни. Долго стоит рядом, силясь понять, что именно тут делает, силясь найти хоть одну причину, по которой он должен был вернуться сюда, доказав предварительно, что безопасен для себя и окружающих.       Причина, конечно, есть. У причины есть даже имя.       Всегда одно имя.       Китнисс Эвердин.       Ее сослали сюда, в то, что осталось от двенадцатого дистрикта. Но ведь ей, по большому счету, тоже некуда было возвращаться. Не к кому.       Пит помнит почти все их разговоры. После охмора разговоров стало только больше — все воспоминания с нею претерпели большие изменения, а затем раздвоились на настоящие и ненастоящие. Теперь он, пусть и с трудом, может их различать.       И он делает это почти каждый раз, когда видит ее. Он вспоминает, кто она — не переродок, не тварь, созданная Капитолием. Подруга. Возлюбленная. Победительница. Союзник. Китнисс Эвердин.       Пит бродит по разрушенному дистрикту, находя все больше подтверждений тому, что он должен был вернуться и увидеть это место. Запечатлеть его в памяти и оставить, как часть прошлого, сделавшего из него то, что он теперь из себя представляет. Возможно, он и Китнисс Эвердин должен был навестить исключительно по этой причине, а не потому, что остался ей что-то должен. В конце концов, он вернул ей дневник Прим. Не саму Прим, конечно, но хотя бы ее дневник — что-то гораздо большее, чем просто изувеченную память о ней.       В доме тихо. Уже поздний вечер, наверное, все спят. Мелларк и сам валится без сил от усталости, но замечает неподвижно сидящую на кухне Китнисс Эвердин. Не переродка, не убийцу. Союзника и бывшую возлюбленную Китнисс Эвердин.       Боже, как много времени порой уходит на размышления о том, кем она ему приходится. Или приходилась. — Не собираешься ложиться спать? — спрашивает он, хотя спокойно может пройти мимо. — Нет, — отвечает Китнисс на риторический вопрос. Она держит в руке дневник Прим, закрытый дневник, и смотрит куда-то в сторону. Задавая вопрос, ей не приходит в голову обернуться. — Зачем ты привез это? — Это часть ее, — объясняет Пит. — Не воспоминания. Не напоминание, вроде примул, которые я посадил у дома. И не она, разумеется. Но это ее часть. — Не она, — глухо повторяет Китнисс. — Ты читал его, правда?       Пит не отвечает. Его ответ очевиден. — И ты хочешь, чтобы я прочитала его?       Еще один ответ, такой же очевидный, как и предыдущий.       Только теперь Китнисс поворачивается к нему. Не просто поворачивает голову, она полностью меняет позу. — Зачем ты хочешь, чтобы я прочитала его? — задает самый главный вопрос девушка, вопрос, который мучил ее весь день, пока она боялась и желала начать чтение того, что писали вовсе не для нее. — Думаю, не в моих интересах, чтобы ты прочитала его, — хмыкает Пит. Его начинает забавлять вся эта ситуация: бессмысленный разговор, бессмысленная жизнь, бессмысленный выбор вариантов, кто сейчас находится перед ним. И он отвечает, не дожидаясь, когда она спросит: — Я не хочу, чтобы ты знала, что я убил твою сестру.       Сойка-пересмешница вздрагивает и встает так резко, что стул, на котором она сидела, едва не переворачивается. — Ты… что? — Я убил твою сестру, Китнисс, — повторяет Пит.       Поэтому Эффи не позволила Плутарху трусливо положить дневник рядом с другими книгами. Поэтому Эффи отдала дневник именно Питу. Капитолийка просто переложила на его плечи решение проблемы: должна ли Китнисс знать то, чего не знал никто из них. — Ты не мог, — голос у Китнисс дрожит. — Ты права, — легко соглашается Мелларк. — И не права одновременно. Это как с котом Шредингера, знаешь? Кота сажают в закрытую коробку и не могут однозначно ответить, жив кот или мертв. Единственный выход — открыть коробку. Пока коробка закрыта кот и жив, и мертв.       Память услужливо подсовывает другой пример: шкатулку Пандоры. Но, может, Китнисс и не вспомнит его? — Как долго ты пробудешь здесь? — спрашивает девушка уже спокойнее. — Если ты хочешь начать читать, то я могу дождаться, когда ты закончишь, — Пит разводит руками, — мне не нужно быть где-то завтра или послезавтра. Меня никто не ждет. Никто никогда не ждал, — вырываются против воли лишние слова. — Поэтому я могу дождаться того момента, когда ты захочешь расквитаться со мной. Отдать все прошлые и настоящие долги. Жить дальше.       Его слова звучат в голове эхом. Только отголоски звуков, от которых начинает болеть голова. — Я не держу тебя, — со странным спокойствием говорит Китнисс. — И не гоню, — добавляет, думая уже о чем-то другом. Пальцы ее крепче и крепче сжимают книгу. Все ее сегодняшние размышления на тему, можно ли читать чужой дневник — пусть родного и близкого, но мертвого человека, — канут в небытие.       Покидая кухню — покидая Пита — она не желает ему спокойной ночи.       Кажется, им обоим сегодня не заснуть.