Убийца

Он следовал по коридору за своим проводником, совсем недавно принятым в братство. Молодой мужчина ещё не был готов к серьёзным вылазкам, поэтому ему приказали сидеть в бюро и знать о событиях. - Значит, истребление тамплиеров проходит успешно? - ровным тоном спросил у него Эцио. Походка его была плавной, руки свободно висели вдоль тела, но капюшон скрывал почти всё лицо, оставляя на виду лишь поросшую лёгкой щетиной нижнюю часть. За последние месяцы Аудиторе выполнил так много работы, что внутренняя напряжённость не покидала его даже в штабе. - Si, мастер, - отозвался новобранец. - Погиб только один наш. Её тело ещё здесь. - Женщина, - задумчиво пробормотал Аудиторе, но это мало тронуло его. Женщина ли, мужчина ли - они сами приняли решение. Эцио поймал себя на том, что он выдвинул скрытый клинок и протирает белым платком, превращая его в бурый. Он не какой-нибудь грабитель. Он - мастер Аудиторе, и выглядеть должен соответственно: девственно белая рубашка под робой, сияющий серебряный пояс и безупречные клинки. Холодно-красивые. Отточенные. Смертоносные. Всегда. Он горько усмехнулся тому, кем стал. Но иначе никак, и поэтому он не сожалел. Только последний раз провёл по стали, чтобы убедиться не осталось ли где присохшее пятнышко, портящее вид. Парень рядом с ним терпеливо выжидал, и Эцио, перебарывая лень, решил, что надо бы исполнить долг главы и почтить своим присутствием павшего бойца. - Покажи мне тело, - приказал он новобранцу, и тот сразу повёл куда-то вверх по лестнице. Эцио шагал, всё ещё размышляя о состоянии своего оружия, купленного у самого дорогого мастера Рима, о пройдохе Ла Вольпе, о новой смотровой башне на северо-западе. Его взгляд упал на молодого новичка, и губы сами растянулись в весёлой улыбке: - Парень, хочешь пробежаться по крышам? Пора дать тебе практику. - Si, да, конечно, мастер Аудиторе, - обрадовался тот. - Сейчас как раз вернётся Ваццо с дозора и подменит меня! Только, наверное, сначала надо похоронить Клаудию. - Что? - всё ещё с улыбкой на устах переспросил Эцио. Он прекрасно слышал, но услышанное - полная сумятица, верно? Видно, новый рекрут так нервничает, что у него мысли путаются. Это заставило снова усмехнуться, и даже появилось желание ободряюще положить ему руку на плечо. - Похоронить Клаудию, пока тело не начало... ну, вы поняли, - повторил ассасин. Улыбка медленно, будто густая грязь, сползла с лица, и внутри что-то дрогнуло. Но он не поверил. Совпадение, только лишь совпадение с именами, не более. Всё слишком хорошо, чтобы это случилось сейчас. - Веди к ней, я сказал, - вкрадчиво напомнил приказ Эцио, и его тихий голос так напугал новичка, что он быстро достиг дверей в конце коридора и распахнул, пропуская мастера вперёд и сам входя следом. Эцио направился внутрь твёрдо и стремительно, едва не задев молодого человека, но дальше середины полутёмной комнаты пройти не смог. Слабость сковала его ноги, чего не бывало уже много лет. Девушка лежала на полу, на носилках, сложив руки на животе и умиротворённо прикрыв глаза, словно спящая. С таким спокойным лицом он мог представить её в складчатом бордовом платье, которое она так любила, с книжкой или веером в руках. А волосы, пышные прекрасные волосы даже теперь были собраны под блестящей сеткой. Её любимой. И только узкое отверстие от лезвия чуть ниже груди, прорвавшее корсет с блузой и окрасившее их в цвет крови, говорило, что всё кончено. Подбородок Эцио дрогнул, а рот приоткрылся, но он тотчас взял мимику под контроль и сжал губы в тонкую натянутую линию, почти не замечая боли от впившихся в ладони ногтей. ...должен выглядеть соответственно... Всегда... Молодой ассасин всё ещё стоял за спиной и, похоже, оказался проницательным - осторожно спросил: - Она из вашей семьи? Какой-то порыв подкатил к горлу Эцио, от которого хотелось и смеяться, и плакать, и разбить в кровь кулаки о чью-нибудь рожу. - Семья... - повторил он за парнем, с трудом шевеля губами, желавшими скривиться в дикой усмешке. - У меня её больше нет. - Мастер? Эцио ощущал, что ему слишком тяжело сейчас стоять, как статуя, и ещё тяжелее говорить с почти посторонним человеком. - Оставь меня, - упавшим голосом оборвал он. Только когда дверь позади закрылась, Эцио Аудиторе упал на колени перед телом сестры. Чтобы не видеть названных братьев, он покинул бюро через окно той же комнаты, нырнув в тёмную сырость ночи. Дождь щедро обливал его, но ему было настолько глубоко наплевать, что он даже не думал о такой нелепой декорации, как погода. Хотя это было даже приятно. Ощущая ледяные струи, бегущие по спине и груди, вздрагивая, когда ветер отрывал прилипшие от влаги рукава блузы, Эцио чувствовал себя немного лучше. Это отвлекало и остужало пыл. В такую непогоду ни один здравомыслящий ассасин не лезет выше десяти-пятнадцати метров. Но в этот раз какое-то немыслимое бешенство заставляло его карабкаться дальше и дальше, бороться с застилающей глаза водой, ощупью искать скользкие выступы и в последние отчаянные моменты цепляться за скрипящие на ветру решётки. В обычные дни при лазании он наслаждался шумом города. Сегодня же Эцио находил отдушину в том, чтобы слушать какофонию бури. Добравшись до верхушки Палаццо Веккьо, он обессиленно повернулся лицом к тёмной бушующей бездне, спиной прижался к мокрому металлу шпиля. И лишь тогда почувствовал, насколько пусто у него в душе. - Ты не приезжал год, - говорила Клаудия Аудиторе, уставившись на тело их матери, чтобы только не смотреть на брата. И ему было больно от этого. - А она так хотела увидеть тебя перед смертью. - Ты же знаешь, как мне жаль. Но дела братства не дали возможности, - ответил Эцио, тоже не сводя глаз с умиротворённого лица покойной. - Я знаю. - Клаудия обернулась к нему, осторожно протянула руки и обняла. - Просто... не забывай хотя бы обо мне. Остались только мы. И он помнил, хотя с похорон матери они больше не виделись. О, лучше бы ему было плевать на сестру, плевать на родителей и дядю, плевать на братьев и возлюбленную! Но он помнил всё: своё счастливое детство, залитое солнцем Флоренции; как они носились по крышам с Федерико, словно свихнувшиеся; как он шутливо препирался с Клаудией; как подкидывал в воздух маленького Петруччо; как его губы впервые соприкоснулись с влажными и податливыми губами Кристины и как потом они вместе нежились на мягкой перине, смеясь над пылинками в рассветных лучах. Цветы, улыбки, драки, кровь, падения, танцы, бег - жизнь. - Наша жизнь прекрасна, брат. - Великолепна! - Вот бы она никогда не менялась... - И никогда не меняла нас. Он помнил каждую грёбаную мелочь! И от того, что этого никогда больше не испытать, хотелось кричать во всю глотку. Но он просто стоял на узкой полоске крыши и бездумно царапал окоченевшими пальцами толстый шпиль. Он помнил и их казнь. Эцио видел толстого торговца, и ненависть прокатывалась волной, горячей и даже немного приятной - подобно чувству голода, когда знаешь, что через пару минут наконец насладишься пищей. А дёшево одетый мужчина спокойно развешивал украшения около своей лавки, не предполагая чужих внимательных глаз. - Нет, Эцио! - воскликнул Ла Вольпе с нотками раздражения. - Этот человек не тамплиер. - Мне плевать! Он воткнул в неё нож! - Он был напуган, когда увидел схватку, и не знал, что Клаудия хороший человек. Страх, самооборона. Его вины здесь нет. - Он просто трусливый беспринципный убийца, - прорычал Эцио. - Да, трус, но невинный. А беспринципным убийцей станешь ты, если сделаешь то, что задумал. Лавочник закончил и, подхватив корзину, направился вдоль улицы. Его брюхо вздрагивало на каждом шагу, но некоторые прохожие любезно здоровались с ним, а нищенке толстяк подкинул монету. Эцио прошёл следом и оставил ей две. Люди не видели его лица, а он не смотрел на них, и это было к лучшему - любой, кому удалось бы разглядеть черты под капюшоном, был бы напуган. Эцио кипел от ярости и предвкушения. Он уже не сдерживал себя и шагал всё быстрее и быстрее. Всё ближе и ближе. Можно сделать это прямо сейчас: разогнаться, прыгнуть и вонзить кинжал в спину проклятому лавочнику, отобравшему последнего родного человека. Прохожие и стража не успеют помешать. Толстяк, мыча песенку, свернул с людной площади в узкий проулок, и Эцио, чувствую безумную смесь ярости и радости, выскользнул из толпы следом за ним. Они дошли до середины, когда Эцио сбил его с ног и одной рукой зажал рот жертве, а другой - приставил к горлу скрытый клинок. Корзина покатилась в сторону. Он мог прикончить его сразу, но хотел увидеть глаза, в которых теперь видел только ужас телёнка перед бойней. Ни ненависть тамплиера, ни раскаяние грешника. Страх. Да, трус, но невинный. Лавочник мычал, дёргался, плакал, и можно было различить его просьбы забрать деньги. - Мне не нужны деньги, - ответил Эцио. - Мне нужна твоя жизнь. - За что? - сквозь ладонь своего мучителя выдавил лавочник. В его взгляд примешалось искреннее изумление, и Эцио дрогнул, вспоминая рассказ других ассасинов о той ночи. Лавочник выглянул на шум, и чуть не стал жертвой, а потом... он просто ударил ножом первого попавшегося. Сестра наверняка удивилась, когда кровь залила её одежду, ведь она всегда была уверена в собственной силе и удаче. Когда в детстве била его подушкой за куклу, когда свысока поглядывала на их с Федерико выходки, когда шла искать вместе с Эцио тамплиера-психопата, колко подшучивая над его напряжённостю и при этом умудряясь смотреть так мягко... - За Клаудию. Его голос сорвался, но вряд ли лавочник узнал о слабости ассасина - скрытый клинок с хрустом вошёл в шею, прямо туда, где идёт артерия. Судороги сотрясли тушу толстяка, толчками выбрасывая наружу кровь. Он захрипел, задохнулся, закатил глаза. Ассасин с сожалением вздохнул и перерезал мужчине горло до конца, чтобы сократить предсмертные муки. Он отомстил за свою семью. Но теперь, когда ненавидеть и презирать было некого, пустота в груди стала давить ещё больше. Эцио Аудиторе поднялся на ноги и медленно пошёл вон от трупа, протирая клинок забрызганным кровью невиновного человека рукавом. Плакат с его фигурой остался висеть в переулке.