Завтра...

Так странно сидеть часами и наблюдать за небом. Как по нему плывут облака, как оно меняется и окрашивается в более темные тона. А закат прекрасен по-настоящему. Оттенки красного, розового, желтого и оранжевого играют на небе прекрасную симфонию, рисуют отдельную картину и историю. Это так похоже на нашу жизнь. Ты никогда не знаешь как обернется наша жизнь, что с ней произойдет и в какой цвет она окрасится. Закат прекрасен. Прекрасен настолько, что на глаза наворачиваются слезы, а на душе странное чувство безнадежности и чего-то еще, чему не придумали до сих пор название. В горле стоит противный ком, а воспоминания проносятся в ряд, по порядку, но в тоже время в разброс, словно в голове какая-то каша. Вы не думали, что с закатом весь наш день становится сплошным воспоминанием? Что больше того или иного события не произойдет в жизни? Это навевает тоску. Такую прекрасную тоску, что ком в горле стоит и хочется дотянуться до такого безмятежного неба, до свободных облаков, чтобы почувствовать их, ощутить пальцами. Хочется прикоснуться к этим отголоскам розового и желтого, ощутить их на своем языке, чтобы позже можно было рассказать об этом друзьям. Закаты прекрасны. Так печально прекрасны, что на глазах слезы. — Его больше нет, — на плечи опускаются руки друга, а мягкие губы касаются макушки. — Джонхен больше не вернется. Возможно, так и должно было произойти. Некогда прекрасная встреча на крыше должна была закончиться так же красиво, как и началась. Только оно все закончилось ужасно, с последними лучиками заходящего солнца, когда на небе перестают играть оттенки разных теплый цветов, уступая место холодным. Так же происходит и в жизни. И Кибом отчего-то уверен, что все произошло не зря. -- Временами у нас желание покончить с собой слишком сильное, но ты не можешь этого сделать, потому что какие-то вещи крепко держат в этом мире. Может, именно поэтому Кибом и стоит на крыше и с какой-то тоской наблюдает за закатом. Весь день заканчивается, превращая все события в такие ненужные воспоминания. Птицы пролетают где-то далеко, и хочется руку протянуть вперед, к ним, чтобы дотронуться и стать таким же свободным. Он устал. От жизни, от всех забот. Ки тоскливый взгляд бросает на зажигалку с сигаретами и садится на грязную поверхность и усмехается. Кажется, одиночество медленно съедает. — Вечер нынче печальный, правда? — незнакомый голос раздается где-то за спиной с какой-то капелькой грусти. Кибом не отвечает. Лишь только позволяет сесть рядом и так же печально смотреть на небо. — Я твой сосед. Ки переводит на него заинтересованный взгляд и криво улыбается. Настроение совсем не радует, так же, как и закат сегодня. Серые тучи медленно надвигаются на город, предвещая скорый дождь, но никто из них не двигается с места. Возможно, все так и нужно было, они не уверены. И лишь только когда первая капля дождя опустилась на ладошку Джонхена, Кибом заговорил. — Как думаешь, зачем мы живем? — Джонг не отвечает. Слова кажутся такими пустыми наборами букв, которые не носят смысла совсем. Он лишь зажигает сигарету и делает затяжку. — Что бы ты делал, если бы узнал, что умрешь через год? С этими словами, словно предупреждение или какой-то знак, начинают падать холодные капли дождя. Но никто так и не собирается покидать это место, даже если они промокли до нитки. Кибом уйдет потом первым, через часа два, наверное, слабо улыбаясь своим мыслям, а следом уйдет и Джонхен, наблюдая за опущенными плечами своего соседа. Никто из них не мог понять, что принесла такая странная встреча, лишь только, вероятно, небольшое облегчение, что ты больше не один. Только это была всего лишь иллюзия, не способная перекрыть настоящую жизнь. Такую же печальную, как и дождь за окном. Однако впервые чувствовалось какое-то странное чувство заполненности, а не такой привычной пустоты. Следующим утром четверга, 13 июля, они, казалось, встретились впервые. Было еще до невозможности рано, то время, когда мир все еще находятся в ярких лучах фонарей, пьяных воплях уходящей молодежи, в совсем редких отголосках смеха мужчин и женщин. Это было все там, за многоэтажкой с обычными квартирами. В это время, часов в 6 утра, кажется, они были вдвоем в сопровождении тишины. Кибом только совсем недавно проснувшись старался не обращать внимания на коктейль собственного дезодоранта и довольно дорогих духов, который уже успел въесться в его одежду и нежную кожу шеи. Джонхен казался совсем другим, незнакомцем, хоть он им и до сих пор являлся, правильным, но замученным жизнью человеком. Между его губ была незажженная сигарета. Свет в лифте добавлял к его образу загадочности и некой апатии, обволакивая его кожу желтым оттенком. — Жарко, — незнакомец нарушил тишину первым, поворачивая голову и протягивая руку для рукопожатия, которую Кибом совсем нерешительно пожал, выдавив из себя замученную улыбку. Ему казалось, что кожа у Джонхена искусственная, потому как худые пальцы были холодные, как сталь при морозе или любой другой холодный предмет. — Ким Джонхен. — Ким Кибом, — он говорил совсем нерешительно, словно где-то успел нашкодить. У незнакомца взгляд был пронзительным, но Кибом не пытался отдернуть руку. Такое рукопожатие казалось чем-то интимным, словно его оценивают, а не приветствуют. Лифт неприятно скрипел, что вызывало раздражение, возможно, именно по этой причине голос Ки звучал более пискляво, чем обычно и на два тона выше. Они выходили на улицу в полнейшей тишине, а звуки внешнего мира почти стихли, вызывая на душе впервые такой покой и удовольствие. Никто не говорил пока, потому что слова были вряд ли нужны. Казалось, что скажи кто-нибудь сейчас что-то, все разрушится в геометрической прогрессии. Именно поэтому на языке появлялся сладкий привкус правильности. Кибом работал в обычной кофейне, вечера в которой обычно проходили шумно и весело. Его вещи всегда пахли кофе, и этот запах, казалось, въелся в волосы, так же как и песни блюза, звучавшие в колонках. Нельзя сказать, что ему не нравилась его работа, вовсе нет, просто было в ней что-то такое обыденное, отталкивающее и неприятное. Все дело было, казалось, в странных взглядах покупателей, когда Кибом улыбался им приветливо, делал кофе, распевая песни знаменитых артистов того времени, а когда заказов не было, то радовал всех игрой на фортепьяно. Но это бывало крайне редко и в особых случаях. Все было хорошо, даже почти прекрасно, но странное гнетущее чувство не покидало его, словно что-то должно случиться. Виновата была в этом погода или Ким Джонхен, неожиданно зашедший к ним впервые, Ки правда не знал, но всегда тянул улыбку добродушную, легкую. У него это получалось великолепно, но почему-то именно с Джонхеном все выходило совсем иначе. Улыбка была такой же замученной, как и в старом лифте, где они встретились, но было в ней что-то такое притягивающее и спокойное, что заставляло его соседа улыбаться в ответ. Он в ответ такую же улыбку и выдавил, попросил даже присоединиться к нему, пока он будет пить кофе, но Кибом отказался. -- Джонхен появлялся совсем неожиданно и так же неожиданно уходил почти месяц, а когда они встречались, в эти редкие моменты их встреч между губ парня была зажата сигарета. Но при Кибоме он старался не курить. Джонг представился писателем во второй раз, сказал, что пишет книгу, автобиографию, но причину так и не сказал. — Мы можем прогуляться сегодня вечером? — Джонхен впервые выглядел таким неуверенным и зажатым. Его кожа снова была похожа на искусственную, а привычный будничный тон совсем немного наводил тоску. Они почему-то всегда встречались рано утром или поздно вечером, когда лифт сопровождал их странным скрипящим звуком. И лишь однажды они встретились в единственный выходной на лестничной клетке. Кибом тогда выносил мусор, а Джонхен наполнял свои легкие табачным дымом. В этом, возможно, было что-то успокаивающее и правильное, но в тот момент никто ничего не сказал. Лишь кивнули друг другу головой и разошлись. На тот момент все казалось таким нормальным. — Было бы неплохо, — сегодня голос бариста звучал более уверенно, менее пискляво, но причины он не знал. Он был сейчас переполнен странным ощущением легкости, и нарушенная зона комфорта совсем не раздражала. Кибом был уверен, что причина в таком поведении — Джонхен. Они встретились вечером на пороге квартиры Кибома. Оба были уставшими, скорее морально, чем физически, но свою прогулку никто не хотел отменять. Возможно, они не могли говорить в такие моменты, но даже слова казались каким-то обременяющим грузом в этот вечер августа. Вечера становились прохладнее, поэтому Джонхен накинул свою кожаную куртку с легким запахом сигарет на слегка подрагивающие плечи соседа. Кибому хотелось о многом спросить, узнать, казалось, что вместе с этой курткой к нему вернулись силы и странные непонятные чувства, но язык все никак не мог повернуться, а слова застряли. Ему казалось, что все как-то неправильно будет, скажи он слово, поэтому и продолжал молчать. — Небо сегодня хмурое, — Джонхен умел нарушать тишину так, чтобы после нее не оставалось никакой горечи и разочарования на языке. Кибом видел взгляд полный восхищения, когда он смотрел на небо, но не понимал, что в этом может быть такого. Небо было сегодня хмурым, темнее чем обычно, а противные тучи нависали над ними, готовые вот-вот опустить на их головы противные капли дождя. Но Джонхен этого, кажется, совсем не замечал. — Хен? — на самом деле Кибом не знал, что следует сказать, слова вылетели сами, прежде, чем он успел подумать, поэтому сейчас не знал, что стоит спросить, как это сделать. Он молчал, когда на него смотрели так пронзительно, словно и правда знают, что он собирается сказать. Джонхен лишь взволнованно посмотрел на него и улыбнулся. — Я не хочу, чтобы этот вечер заканчивался, хен. Джонхен ничего на это не ответил. Все было похоже на какую-то сцену из фильма, такую же слащавую и печальную. Переживать эти эмоции тут, в реальной жизни, было куда сложнее, чем казалось. Возможно, именно поэтому они так тихо разошлись по домам, после глухой тишины и дурацкого лифта, в котором как на зло мигала лампа, готовая вот-вот перегореть. Но Кибом не боялся темноты, скорее одиночества, которое вместе с темнотой приходит. А уже следующим днем к нему неожиданно на работу заглянул Джонхен. Он был потрепанным, с опущенными руками, а блеск в глазах совсем пропал. Сегодня между его губ не было сигареты, волосы не впитали в себя этих металлических ноток. Вероятно, ему становилось тут спокойнее, словно каким-то приятным шлейфом его окутало спокойствие и наслаждение от этой атмосферы. Кибом казался таким миниатюрным в тёмно-коричневом фартуке, который идеально сочетался с его волосами. От него пахло кофе и каким-то приятным ароматом полевых цветов. Это совсем немного наводило тоску. Джонг смотрел на него неотрывно, словно изучал, как и в первую встречу в лифте. Кибом подумал, что, возможно, он что-то хочет, но так и не решился спросить. Джонхен просидел за столом до самого закрытия, лишь изредка выходя на улицу, чтобы покурить. — Я подумал… Что хотел бы, чтобы мы провели этот вечер вместе, — писатель протянул свою руку вперед, улыбаясь совсем слабо и натянуто. Кибом ощутил эту грусть на себе, но не смог отказать. Лишь кафе закрыл и взял соседа за руку. И такой жест казался чем-то таким слишком правильным и привычным. Кажется, на тот момент все так и должно было быть. Кибом не знал ничего совершенно про своего соседа, да и как-то не пытался. Они оба создали иллюзию, что знакомы друг с другом очень давно, но никто так и не решался разрушить ее. Проходили дни, недели. Они проходили так же быстро и незаметно, как пролетала бабочка над их головами. Между ними была какая-то недосказанность, которая никуда не уходила, но Кибому нравилась та привычная обыденность, их новая с Джонхеном обыденность и эта недосказанность. Ему казалось, что он привязался к этой широкой улыбке, глазам-щелочкам, в которых чаще всего плескались непонятные, такие чуждые ему эмоции. Джонхен чего-то боялся, ему казалось, что у него оставалось мало времени, но никогда не озвучивал это в слух. Кибом мог это читать по его глазам, по его объятиям перед сном и теплыми губами на его лбу. Возможно, они оба понимали всю неправильность этой ситуации, но никто так и не хотел ничего объяснять. -- — Почему ты куришь? — этот вопрос срывается совсем неожиданно в один из дней, когда август подходил к концу, но все еще чувствовалось знойное лето, словно сейчас середина июля. Кибом не знал почему именно они начали общаться, так сблизились, но пытался не придавать этому никакого значения. Они сидели на лестничной площадке, разговаривая совсем не о тех вещах, о которых обычно говорят люди. Их плечи и коленки касались друг друга, а костяшки пальцев были в опасной близости, от чего Кибом ощущал некий дискомфорт, но вместо того, чтобы проходить, он только усиливался, потому что Джонхену было вроде как приятно и комфортно. Он лишь стряхнул кончик сигареты, и серый пепел устремился вниз, кружась подобно снежинке в холодную зимнюю ночь. Они наблюдали за этим вместе, все было таким невероятно невозможным. Джонхен в последний раз, казалось, вдыхал свежий воздух августа, перед тем как сказать совсем решительно, но в чем он действительно сомневался, стоит ли это вообще говорить. — Это не нужно знать. — Нет. Нет, я хочу знать причину. — А разве она так нужна? — Джонхен усмехнулся, наблюдая за ясным небом, осознавая, что в Сеуле совсем не видно звезд. — Люди курят просто так, поэтому тебе не стоит заморачиваться по этому поводу. Ты знаешь, что наша жизнь подобна карточному домику, который в один миг может разлететься, как мошки от испуга, чтобы выжить. Недавно… — он замолчал на некоторое время, переводя взгляд на своего соседа и обратно на небо, — я встретил парня, который застрял в прошлом. Он болен антероградной амнезией. Мы, люди, испытываем жалость, когда видим такие несчастные души. Возможно, он тоже курит, но не помнит ничего, что с ним происходило до этого. Это так грустно, что становится смешно. — Зачем ты мне это рассказываешь? — Кибом в удивлении уставился на писателя, склонив голову. В нем сейчас было что-то иное, что совсем не вписывалось в их вечер. Джонхен молчал, думая о чем-то своем, словно не собирался отвечать. Кибому казалось, что его вопрос поставил их разговор в тупик. — Слушай, я не… — Потому что я хочу, чтобы ты это знал. В конце концов, я пишу книгу, поэтому… — Но разговор был о нас. Я хочу знать о тебе чуточку больше, чем кто-либо! Шум уличного движения машин и играющих детей в песочнице почему-то стал внезапно мягким. Джонхен позволил себе взять своего соседа за руку, чтобы крепко ее сжать. Он задумался, возможно, всего на пару секунд, стоит ли говорить или нет, но слова с его языка слетели быстрее, чем тот успел осознать. — Ты мне нравишься. Возможно, я даже влюблен в тебя. Это могло бы стать одной из причин. Знаешь, я еще более жалок, чем представлял. Кибом не ответил. Позволил обнять себя и почувствовать тепло чужого тела. У него немели ноги от холода, который почему-то совсем неожиданно появился. Ему хотелось сейчас, чтобы все закончилось именно так. Что они больше не будут выяснять никакие отношения, но он понимал, это сейчас вряд ли поможет. Кибому не хотелось нарушать этот легкий, еле слышный шум с улицы, но именно сейчас это нужно было сделать. Ему не хватало смелости, мужества сказать, поэтому он молчал. И лишь только когда Джонхен собирался уходить, слова вылетели из его рта. — Давай попробуем, — его голос звучал тихо, подобно мелодии в беззвучном режиме на телефоне. — Давай попробуем создать нас. — Ты можешь пожалеть об этом потом, — Джонхен говорил это в форме какой-то дискуссии о ничтожности бытия. Все было так же бессмысленно и скучно, но он не мог противоречить самому себе. Кибом лишь кивнул и поднялся с бетонной лестницы. Они обменялись в последний раз взглядами, прежде чем попрощаться. Джонхен был чем-то обеспокоен, у него неожиданно начался кашель, а вдохи напоминали рвущийся целлофан. Кибом вздрогнул от этого, кажется, догадываясь обо всем, но лишь смотрел как писатель заходит в свою маленькую душную квартирку. Сегодня его не покидала какая-то тревога, звеня своими колокольчиками глубоко у него в душе.