desperate.

Вижу, что любишь меня так, как никто не любил Поддаюсь твоему искушению и словно перерождаюсь Понимаю, что тебе всегда будет меня недостаточно Сколько бы я тебе не отдал, ты хочешь больше Знаю, как тонко ты чувствуешь меня Вижу, как сгораешь изнутри, поддерживая огонь во мне Понимаю, что ожидаешь от меня слишком многого Заставляя думать, что весь мир не имеет значения. ©Carla’s Dreams – Document

Белая рубашка скрывала то, за что юный студент был готов продать душу дьяволу. Маркер скользил по доске, сжатый длинными узловатыми пальцами; тонкий хлопок плотно облегал напряжённые мышцы руки, что расслабленно двигалась от строчки к строчке, а Бэкхён забывал, как нужно дышать. Маркер шумно опустился на подставку, а мужчина повернулся лицом к аудитории, являя жадному взгляду студента широкую грудь, до безобразного приличия скрытую все той же рубашкой, но омега был уверен: там определенно есть на что посмотреть. Альфа садится за преподавательский стол, опуская взгляд в увесистый блокнот, вдоль и поперек исписанный оценками скудных студенческих знаний, и сосредоточенно водит концом ручки вдоль листа — выбирает имя очередной жертвы. — Первое уравнение нам распишет… — глубокий бас с неуместной тонкой ноткой наглой издевки разносится по аудитории, враз погрузившейся в напряжённую тишину. Бэкхён прикрывает глаза, совершенно не заинтересованный происходящим, и лишь облизывает пересохшие от волнения губы. Его волнует вовсе не сложный пример и даже не риск оказаться у доски лицом к лицу с бесконечно длинным плетением символов и чисел — его волнует преподаватель. Второй день первого курса, вторая пара — химия. Именно тогда Бэкхён увидел его впервые, понимая в ту же секунду, что на этом его химия закончится — на ней попросту можно ставить крест, — и он не ошибся. Первое восторженное впечатление не прошло даже ко второму семестру, а оценки и не думали появляться на страницах журнала. Высокий, широкоплечий мистер Пак взволновал всех без исключения первокурсников, как, казалось бы, делает из года в год. Имея особое влияние на представителей более слабого и нежного пола, из раза в раз заставляя аудитории наполняться обилиями сладких взволнованных ароматов. Альфы же скрипели зубами и сдавленно матерились, понимая, что место их славы совершенно нечестно занял другой, ставший «голубой мечтой» и «мокрым сном» каждого второго омеги. —… мистер Бён Бэкхён, — пронзительный взгляд устремляется в аудиторию, пытаясь отыскать в ворохе студентов того самого, необходимого именно сейчас, а сам омега даже не потрудился открыть глаза, внутренне содрогаясь от перелива собственного имени чужим глубоким голосом. Он готов слушать это вечно: звучащее отчего-то так ласково и даже интимно «Бэкхён», что заставляет внутреннее напряжение собираться жарким комом внизу живота. Это ощущение напрочь выбивает все мысли из головы, что уж говорить об уравнениях. За весь учебный год ни одно из них не было вбито в голову омеги этим голосом — они все пролетали мимо, просто не помещаясь в забитую похабными мыслями черепушку. — Бён Бэкхён? Преподаватель терпеливо ожидает, когда студент хотя бы подаст признаки жизни, но ничего не происходит — только пытливые взгляды других сосредоточенно вперились в тонкого, чуть бледного мальчонку, что, прикрыв глаза, даже не двигаясь, восседает за последним столом. — Бэкхён, мать твою, — парень сбоку, по общим характеристикам недалеко ушедший от самого Бён Бэкхёна, тычет острым локтем в бок друга, пытаясь привести в чувство. Помогает только это. Омега открывает глаза, тут же встречаясь с выжидающим взглядом учителя, и пораженно выдыхает, более чем уверенный, что альфа, так настойчиво смотрящий именно на него, — фикция. Его больное воображение. — Тебя вызывают к доске… — с трудом он слышит голос Лу Ханя, сидящего сбоку, пытаясь обработать поступившие в мозг данные. Система и без того перегружена, и слова доходят с ощутимым трудом, но все же. — Простите?.. — голос омеги кажется не к месту хриплым, что заставляет его неловко прокашляться, чуть виновато глядя на мужчину. — Когда вы наконец прекратите витать в облаках на моих занятиях? — голос преподавателя звучит холодно и отчасти разочарованно, даже устало от извечной безответственности студента, а Бэкхёну в голову не приходит ничего, кроме: никогда. — Вы готовы решить уравнение у доски? Омега наконец переводит взгляд на доску — ещё не очень осознанный, слегка застланный сладкими фантазиями, пытаясь вникнуть в суть написанного. У него никогда не было проблем с химией благодаря регулярным занятиям с репетитором, но мужчина, сидящий за столом преподавателя, путал в его голове все формулы и способы решений, в конец отбивая желание вникать в предмет. Бэкхён просто не мог собрать мысли в кучу, и даже если бы и собрал — не рискнул бы подняться и выйти из-за стола в таком виде. Встревоженном, распаленном… возбуждённом, как бы стыдно это ни было признавать. — Я… я не готов сегодня, учитель Пак, — омега тянет неуверенно, с некоторым придыханием, с каким-то извращённым удовольствием наблюдая, как брови мужчины выгибаются вопросительно. — И когда вы начнёте готовиться к моим занятиям? С такими темпами я вас просто не допущу к экзамену, мистер Бён, — преподаватель говорит медленно, растягивая слова, так приятно-рокочуще, что Бэкхён невольно урчит от удовольствия, едва слышно, но рядом сидящий Хань раздражённо закатывает глаза, слыша, как его друга буквально распирает. — Я обещаю исправиться, учитель Пак, — звучит так трогательно, что даже хочется верить. Правда, не мужчине за учительским столом. Он слышит одно и то же уже второй семестр, но так и не получил ничего внятного от омеги, который только и делает, что находится в прострации на его занятиях, и причины этого мужчина не видит. Бэкхён куда больше напоминает инертный овощ, нежели здорового студента, и если в некоторых других случаях Пак мог сделать скидку на то, что омега попросту глуповат, то Бён Бэкхён, со слов других преподавателей, очень разумный мальчик, который никогда проблем с учебой не имел. Что происходило с разумным мальчиком на химии, было для него, преподавателя, загадкой похлеще Бермуд. Звонок возвращает к жизни как задумавшегося альфу, так и слегка выпавшего из реальности Бэкхёна. Студенты, вопреки ожиданиям, не начинают суетиться, пытаясь сбежать из кабинета как можно раньше, уже очень хорошо наученные строгостью учителя, и лишь ждут дозволения, что так и не звучит. — Примеры с доски решить дома и выучить шестую тему, быть готовыми к самостоятельной, — мужчина откладывает ручку на стол и, скрестив руки на груди, окидывает взглядом скрупулезно записывающих его слова студентов. — На сегодня все. И только после этого аудитория утопает в суетливом шуме, пустея наполовину уже в первые тридцать секунд. Бэкхён лениво шевелится, заталкивая почти пустую тетрадь в сумку. Он и сам не знает, как так получается — его словно выключает, стоит только альфе зайти в кабинет, и включает по звонку, когда пара заканчивается. Оттого его тетрадь почти пуста: он просто не слышит, что нужно писать, полностью завороженный. И даже сейчас, спускаясь с верха аудитории по небольшим ступеням вниз, он подвисает при виде преподавателя, чья рубашка напряжённо натянулась, облепляя сильные руки и плечи. Мозг тут же представляет, как эти же руки могли бы держать его под бедра на весу, прижав спиной к стене, и невольно запинается о ступеньку, чуть не катясь кубарем вниз, но вовремя сохраняя равновесие. — Бэкхён, задержитесь на минуту, — голос преподавателя возвращает его в реальность резким рывком и запускает волну приятных мурашек по всему телу, что щекочут где-то внизу живота. Аудитория пустеет в считанные секунды, и даже единственный до чертиков вредный друг исчезает за мгновение, хлопнув Бэкхёна по плечу, так и говоря: «Ты это заслужил, друг». Омега остаётся неловко мяться у стола, не рискуя и смотреть на Пака во избежание очередной постыдной утечки мозга, лишь сиротливо глядя в пол. — Бэкхён, — спустя короткую паузу устало басит мужчина, снимая очки в тонкой серебристой оправе. — Скоро конец семестра, тебя ждёт экзамен по предмету, а у тебя нет и намека на оценку за все пройденные пять тем и десять занятий. Я не могу поставить их с потолка и с такими темпами не смогу допустить тебя к экзамену. У тебя хорошая успеваемость по другим предметам, но что с тобой происходит на моем? — Бэкхён неловко сглатывает ставший в горле ком, когда преподаватель переходит с ним на «ты», до этого всегда позволяя себе только уважительное «вы» в адрес студентов. Он мог бы ответить, что с ним происходит не только на занятиях, но и в эту минуту, но только невзначай одергивает край футболки, чтобы небольшая выпуклость на джинсах случайно не попала на глаза старшего. Если о его небольшой «увлечённости» прознают — скандала не избежать, оттого он лишь скромно стоит, отводя взгляд в сторону, тем самым вызывая тяжелый вздох мужчины. — Если я предложу тебе индивидуальные занятия? — словно решившись, продолжает преподаватель. — После пар ты будешь приходить ко мне, и мы ещё раз пройдем все темы. Ты отработаешь свои отсутствующие десять занятий, за которые я буду ставить оценки. Ты будешь приходить и стараться? Пак говорит с ним, как с маленьким, пристально глядя на парня и пытаясь увидеть в нем хоть какую-нибудь реакцию, но голова омеги все так же опущена, а чёлка скрывает часть лица до одного момента, пока мужчина не заканчивает, а пытливый, даже неверящий взгляд студента вперивается в него. — Я буду ходить! — Бэкхён и не вспомнит, когда был столь убедительным и решительным, стоя в этом кабинете, и этот факт обескураживает преподавателя. Такое рвение к учебе и такая незаинтересованность на общих занятиях не укладываются в голове. Мужчина лишь хмыкает, что-то прикидывая, быстро чиркая в своём блокноте, и вновь поднимает взгляд на все так же пялящегося на него студента, что смотрит с таким благоговением, словно своим предложением Пак спасает ему жизнь. — Хорошо, сколько у тебя сегодня пар? — он чуть кивает, словно сам себе, между тем прикидывая, что Бэкхён, возможно, просто не может сосредоточиться, когда в аудитории под пятьдесят любопытных глаз, или ему для этого нужно чуть больше времени. Такое бывает, это не преступление, и это объяснило бы его ситуацию. — Ещё одна, учитель Пак, — Бэкхён и сам не ожидал от себя такого энтузиазма, которым наверняка пугает даже альфу, что только и видел его заторможенность и отрешённость, но отказаться было бы наибольшей ошибкой из всех, которые он только совершал. — Хорошо, тогда после пары перекуси и приходи в мой кабинет, — мужчина кивает, закрывая блокнот и поднимаясь со стула. Бэкхён впервые оказывается к тому так близко и даже немного теряется, когда высокий и широкоплечий учитель Пак в действительности настолько выше и шире в плечах, что студент невольно теряется, глядя прямо и впиваясь взглядом ровно в грудь старшего. От этого захватывает дыхание и мелкая дрожь пробегает по телу. На его фоне Бэкхён кажется и вовсе ребенком. Но с другой стороны, такая разница ведь нормальна для альфы и омеги. — Бэкхён? — впавший в прострацию студент вызывает лёгкое беспокойство. Его состояние меняется настолько быстро, что Пак не успел даже заметить из-за чего, собственно, оживший только что омега внезапно вошёл в привычное для себя состояние — ступор. — Ты идёшь? — Да… — отчасти приходя в себя, но все так же глядя в упор на широкую грудь, что оказалась прямо напротив него в такой близости, в которой раньше никогда не была, как и сам преподаватель в целом. — Да… до встречи после занятий… Уже только за дверью аудитории Бэкхён понимает, как сильно дрожат его ноги, а руки вспотели, становясь липкими и холодными. Индивидуальные занятия. Один на один с учителем. Ещё ничто не звучало столь заманчиво и… заведомо провально. Он рискует просто умереть там, на месте, когда всё внимание альфы будет приковано только к нему, а стены кабинета будут давить на него, выбивая воздух из лёгких. Тот наверняка сядет ближе, чтобы на клочке бумаги объяснять уравнения, ведь к чему доска, если он, Бэкхён, будет единственным учеником. Он сможет почувствовать запах преподавателя, который до этого чувствовал лишь мельком в коридорах, ведь прячась на последнем ряду необъятной аудитории мало что услышишь. Даже страшно представить, что это сделает с ним, если даже так каждое занятие он изнывает от возбуждения. Последняя на сегодня пара — физкультура — пролетает почти мимо него. До предела погруженный в свои мысли, Бэкхён даже не всегда успевает уворачиваться от мяча, чудом не получая в лицо или по голове. Хань, видя состояние друга, предпочитает отмолчаться, лишь пристально наблюдая за непутевым омегой, время от времени страхуя, чтобы тому не вышибло последние мозги. — Знаешь, мне кажется, твоя увлеченность зашла слишком далеко, — выдохнул Хань словно между делом, когда физкультура закончилась, а рядом не осталось никого, кто мог бы их подслушать. Бэкхён, до этого чуть ли не целиком лезший в умывальник под прохладную струю воды, не повел даже взглядом. Лу, словно мамочка, говорит ему это с определенной периодичностью, но что толку, когда в голове словно больная зависимость засел один-единственный альфа. Бэкхён только изнывал, изо дня в день, от занятия к занятию методично отшивая тех немногих заинтересованных в нем, что просто выносило мозги Ханю. Они оба понимали, что эта симпатия ни к чему не приведет; Бэкхён ни на что и не претендовал — просто смотрел, затаив дыхание, и слушал чужой голос — ему этого хватало, а Лухана это беспокоило. Его нездоровая увлеченность все не проходила, и тот не пытался с ней справиться, не пытался завести отношения, чтобы отвлечься и забыть. Он не делал ничего — просто смотрел и слушал. — О чем вы говорили с Паком? — в очередной раз выдыхает старший омега, когда мокрый, словно воробушек, и такой же взъерошенный Бэкхён пытается уложить влажные волосы, целенаправленно идя во внутренний двор университета, чтобы немного перевести дыхание. Он даже слегка вздрагивает от такого вопроса, но не спешит отвечать, обдумывая, а стоит ли говорить о таком, да и если говорить, то как много? А с другой стороны, в этом ведь нет ничего «такого». Просто помощь студенту с предметом, с которым у него не ладится, и неважно, что это не так, ни одной оценки в журнале ведь нет, тетрадь пуста, а у доски он так ни разу и не был. Никто и не поспорит. Они садятся на полюбившуюся им скамейку, что так удачно скрыта за пышными кустами, и Бэкхён все так же молча достает из рюкзака контейнер с бутербродами, один из которых тут же ворует старший. Нахлебник. — У меня оценок нет совсем, на парах туплю… — Бэкхён подает тихий голос, глядя в контейнер на бутерброды, просто чтобы не смотреть на старшего. — Он предложил позаниматься с ним, исправить моё положение, чтобы получить допуск к экзамену. Он сказал все как есть, скрывать смысла нет, да и нечего. Просто занятия. Один на один. С преподавателем, от которого он теряет голову и забывает, куда и зачем он вообще пришел. Вот только Ханю отчего-то не кажется, что все здесь так просто. Он пристально смотрит на омегу, и сам не замечая, как прикусывает нижнюю губу. В голове мелькает мысль. Хорошая мысль — так он думает. — Может, это твой шанс? — не то чтобы Лу был такой оторвой, для которого в порядке вещей склонять преподавателя ко… всякому. Нет. Просто Бэкхён — тяжелый случай. — Окрутишь его, повертишь задницей, построишь глазки и все дела… Тот даже вздох пропустил, поднимая ошарашенный взгляд на друга. «Окрутишь». Да ему даже думать о таком страшно! Рядом с ним Бэкхён деградирует в одноклеточное, но даже не это наибольшая проблема. Они — студент и преподаватель, между ними непреодолимая пропасть и с десяток лет разницы в возрасте. Разные приоритеты, разное воспитание, разное положение в обществе. — Это будет скандал, Хань. Студент, который пытается «окрутить» препода. Меня отчислят, а его уволят… — Бэкхён усмехается. Тонкие пальцы наконец поддевают небольшой треугольный бутерброд, и мягкий уголок исчезает между четко очерченных пухлых губ младшего. — Не будь так категоричен, — старший омега переполнен энтузиазмом, кажется, на ровном месте, лишь фыркая и запихивая остаток бутерброда в рот, беря пару секунд перерыва, чтобы пережевать. — Ты помнишь хоть об одном скандале? — Вот именно, что нет. Все прекрасно знают, чем это чревато, — Бэкхён злится. Ему этот разговор не нравится хотя бы потому, что от этого в голове может стать на одну дурацкую невыполнимую мечту больше, которая начнет изводить его ровно так же, как и преподаватель в поле зрения, но вне досягаемости. — Все просто молчат и не подают виду в стенах университета, — с усмешкой перебивает Хань, не позволяя омеге разрастаться ненужными сейчас скептическими рассуждениями. — Минсок, эта маленькая черноволосая сучка с третьего курса, ты должен его помнить… Старший словно забрасывает удочку с нетерпеливой ухмылкой на губах, выжидая реакцию, а Бэкхён даже не напрягается, ведь такого, как Минсок, сложно не знать. Даже омеги оборачиваются, когда тот проходит мимо, необычный в своей красоте, уверенный в своей привлекательности. Альфы почти лезут на стены, пытаясь подобраться к нему, а еще лучше — забраться в его постель, вот только тщетно. Он слишком хорошо знает цену себе и знает, сколько на самом деле стоят другие. Когда-то даже прошел слушок, что он спит с омегами, настолько дерзким тот казался, но подтверждения так и не нашлось, и щепетильные подробности забылись. — Я часто встречаю его в супермаркете, он ходит туда дважды в неделю… с физиком за ручку, — губы старшего невольно кривятся, с трудом не изгибаясь в самодовольной ухмылке, когда он видит, как немеет Бэкхён, а его лицо удивленно вытягивается. — С физиком? — тихо, на выдохе шепчет младший, даже слегка присвистывая. Вот уж на кого бы он никогда не поставил. Шумный, казалось бы, совершенно несерьезный, с целым арсеналом дурацких шуток — Ким Чондэ. Он только недавно получил диплом и стал преподавателем в университете — всего на год раньше, чем поступил сам Бэкхён, и уже успел отметиться, закрутив роман со студентом. И тут напрашивается весьма очевидный вопрос: почему же не было скандала? — Да, просто понаблюдай за ними, если будет возможность, — хмыкает Хань, чуть расслабляясь и нагло воруя очередной бутерброд. — И к бабке не ходи: по ним же видно, что они трахаются и, судя по всему, довольно давно. Рискну предположить, что они и живут вместе. Лу в очередной раз затихает, пережевывая и давая младшему время прийти в себя. Бэкхён лишь прикусывает губу. Одно дело Минсок — он красивый, необычный, а ещё уверенный в себе, и другое — он сам. Бэкхён тоже красивый, он знает это, но вот уверенность… Какая уверенность, когда он не может даже спокойно дышать в присутствии альфы? — Я не смогу… — наконец отзывается Бэкхён, здраво взвесив все, что имеет на руках. Ему не хватит духу даже намекнуть, о большем не может быть и речи. Он всего лишь малолетний студент, у которого за всю жизнь был только один альфа, а учитель… Он порядком старше, опытнее, вряд ли у Бэкхёна есть хотя бы шанс заинтересовать зрелого мужчину. — Бэкки, ты куда симпатичнее, чем думаешь, просто… — ласково тянет старший, но осекается, видя своего альфу, направляющегося к ним. Бэкхён тоже его видит и невольно сжимается ещё больше, стыдясь словно заранее, хоть тот ещё достаточно далеко, чтобы что-то услышать. — Знаешь, сделай что-нибудь сумасшедшее, хотя бы попробуй. Заставь его потерять челюсть и голову, чтобы он даже не думал отказать тебе, — неожиданно даже для себя Хань приходит к этому выводу, и он кажется ему чертовски подходящим для их ситуации. Он поднимается со скамейки, целуя омегу в щеку на прощание, и как можно скорее бежит к Сэхуну, с ходу ныряя в объятия альфы. Бэкхён лишь кивает в ответ, даже не представляя, что должен был ответить на это, будь у него возможность. Словно исподтишка наблюдая за другом и его парой, омега вздыхает. Они вместе ещё с младшей школы, когда пределом отношений был смущённый поцелуй в пунцовую щечку. Омега даже немного завидует, ведь Лухан всегда принадлежал только одному и никогда не интересовался никем другим, лишенный удела быть влюбленным безответно. Не то что он — Бэкхён. Часы отсчитывают половину четвертого, и омега понимает: пора. Его уже ждут, чтобы, как и любой уважающий себя преподаватель, втолкнуть в безнадежную голову знания. Он не спеша рассекает безлюдный коридор университета, идя в отдаленный угол, где и прячется небольшой кабинет преподавателя, находя его, если честно, с трудом, никогда раньше не бывавший здесь. Да и выключенный свет и отсутствие таблички слегка затрудняют поиски. «Сделай что-нибудь сумасшедшее» — в голове крутится только это, не давая покоя. Слова Ханя, который, кажется, ни черта в этой ситуации не понимает, потому что сумасшедшее… И что это? Зайти в кабинет голым? Сымитировать обморок и на последнем издыхании прошептать: «Трахните меня, иначе я умру»? Да его скорее примут за больного, чем потеряют челюсть и голову. Он просто безнадежен. Робкий стук в дверь, от которого самому же становится дурно, и низкий бархатный голос, приглашающий его войти, делает только хуже. Это он теряет голову рядом с преподавателем, и тому даже не нужно делать ничего сумасшедшего, хотя эти занятия… Это выглядит достаточно сумасшедше. Всего одно движение, открытая дверь и небольшой шаг внутрь только для того, чтобы закрыть ее теперь уже за своей спиной и отрезать их от всего оставшегося мира. А перед глазами — тесный кабинет, заваленный преподавательским хламом, несколько шкафов, стоящих вдоль стен, утыканных папками и кипами тетрадей, учительский стол, одна парта и два стула за ней, на которых они наверняка и расположатся. Кажется, здесь даже кислорода меньше, или все дело в запахе мужчины, что пусть и ненавязчиво, но тем не менее заполнил собой все мизерное пространство, просто убивая омегу окончательно. Он впервые слышит его так четко, и это тоже кажется сумасшедшим. — Проходи, садись где тебе удобно, — чужой голос заставляет вздрогнуть, а ноги — попросту отняться. Альфа сидит за рабочим столом. Его спина идеально ровная, а взгляд сосредоточенно скользит вдоль исписанной кривым почерком тетради, время от времени что-то черкая в ней, и таких тетрадей десятки. Его руки опять напряжены, заставляя тонкую ткань натянуться на сильных мускулах, и Бэкхён в очередной раз пропадает. Это чистой воды преступление — брать в преподаватели альфу с такой внешностью: это не начальная школа, это — университет. У студентов и так мозги на минимуме: всю сознательность занимают бурлящие гормоны, у половины еще даже цикл течек не устаканился, а они только подливают масла в огонь. И кто мешает им нанимать слегка престарелых противных мужчин, у которых не то что «зеркальная болезнь», которым живот мешает подходить к доске. — Бэкхён? — голос альфы вырывает его из мыслей, заставляя мелко вздрогнуть и вновь сосредоточить взгляд на мужчине. Тот почти не изменил своего положения, лишь любопытно выгнул бровь, глядя на омегу поверх тонкой оправы очков, но до того пристально… — Присаживайся, пожалуйста, не стой посреди кабинета. — Мужчина мельком кивает в сторону парты и, подхватывая стоящую чуть в стороне чашку, делает пару глотков, опуская взгляд на последнюю, кажется, тетрадь. Еле различимый звон фарфорового донышка о блюдце, и Бэкхён умирает, наблюдая, как альфа облизывает влажные, кажущиеся такими мягкими после горячего напитка губы. Ему хочется кричать, голову ведет от увиденного и еще больше — от постыдных фантазий, что тут же мелькают перед глазами. В собственной одежде становится невероятно душно и… влажно. Черт бы ее побрал, омежью природу, приправленную юношеской неспособностью себя контролировать. Бэкхёну дурно. Дурно до такой степени, что хочется немного расстегнуть рубашку в надежде, что кислород начнет поступать в легкие, но черта с два, здесь ведь даже воздух пропитан им — альфой. «Сделай что-нибудь сумасшедшее» — снова звучит в голове голосом Лухана, теперь уже обретая очертания чего-то конкретного, подстегивая к этому самому сумасшествию, и… Почему бы и нет? Бэкхён попросту растерял остатки самообладания и способности анализировать свои поступки. Сейчас, видя столь серьезного, сосредоточенного альфу, он понимает: или сейчас, или никогда. В конце концов, еще два занятия, экзамен, он вычитает свой предмет, и если они и увидятся вновь, то только в коридоре, пройдя мимо друг друга. «Это твой единственный шанс что-то сделать», — неустанно вторит чей-то голос в голове, и Бэкхён поддается. Сумка с глухим стуком опускается на пол, а руки неуверенно стягивают рубашку, накинутую поверх широкой футболки. В одно мгновение ему становится так спокойно, словно решимость заполняет все тело, и он, кажется, даже перестает волноваться, хотя со стороны кажется и вовсе отсутствующим, действующим на автомате. Сомнамбула. Рубашка так же небрежно опадает на пол, а в голове нет ничего кроме: «Это достаточно сумасшедше, чтобы все получилось?» Он нервно сглатывает и понимает: вот сейчас; словно в замедленной съемке наблюдает, как мужчина медленно отрывается от тетради, не иначе как чувствуя неладное. Как поднимается его взгляд, встречаясь со взволнованным, слегка встревоженным взглядом студента, и на лице не меняется ровным счетом ничего. Не дрогнул ни один мускул, и только бровь чуть вздрогнула, изгибаясь и придавая выражению его лица слегка вопросительный оттенок. Это заставляет невольно разочароваться. А если он не первый, кто делает «такое»? Если это не самое сумасшедшее, что альфа видел в исполнении обезумевших, совершенно не соображающих омег? — Бэкхён? — звучит совершенно спокойно, словно не происходит ничего, и это даже задевает омегу, что впервые позволяет себе напряженно выдохнуть и звуку расстегнувшейся ширинки разбавить тишину кабинета. — Что ты делаешь? Омеге так и хочется спросить: «А на что похоже?», но он уперто молчит — голос просто отнялся. Да и к чему лишние разговоры, когда узкие джинсы медленно сползают вниз под давлением тонких дрожащих рук? Вот теперь лицо преподавателя окрасило яркое непонимание и даже беспокойство, ведь: «Какого черта?!» — хочется спросить ему, но он терпит. И так ведь понятно какого. Бэкхён далеко не первый, кто желает отработать плохие оценки «вот так», но первый, кто подошел к делу столь неординарно. Такой отчаянный. И такой глупый. Но открывающееся взгляду тело заставляет напрячься, сильнее сжимая в руках злосчастную ручку. Или все дело в запахе, что за пару минут затопил собой все мизерное пространство его кабинета? Запахе юного возбужденного омеги без капли чужой примеси, как бывало раньше, что невольно заставляет задуматься: понимает ли сам мальчонка, что он делает, или ему настолько нужна эта оценка, что он готов опорочить себя? — Что ты делаешь? — повторяет преподаватель, и, хоть это звучит все так же невозмутимо, сейчас приходится прилагать некоторые усилия для этого. Мальчонка замирает, глядя на мужчину все так же расфокусированно, с ощутимым во взгляде возбуждением. Его штаны уже лежат под ногами, а обувь, ловко снятая, стоит рядом. Он почти обнажен, если не считать белья и футболки, что скрывает почти пятьдесят процентов его тела. — Я… — он впервые, находясь в таком состоянии, подает голос и неожиданно даже для себя понимает, что его не так сильно колотит. Словно отсутствие одежды невольно придает ему уверенности. Или все настолько плохо, что теперь заговорить не так страшно: хуже, чем сейчас, он уже все равно не напортачит. — Я хочу отработать первое занятие. Если бы только его репетитор знал, как он пренебрегает своими знаниями… Выставляет себя шлюхой и предлагает свое тело вместо того, чтобы показать, что он вовсе не безмозглый омега. Его бы забили к чертовой матери указкой, но дороги назад уже нет. — Ты в своем уме? — альфа поражает его своим спокойствием, говоря размеренно и четко, словно вовсе не перед ним стоит почти обнаженный возбужденный омега. На его лице все так же нет и капли реакции на происходящее, лишь все так же выгнутая бровь, но Бэкхён знает, что его действия не проходят бесследно. Зрачки преподавателя слегка расширены, а дыхание участилось, пусть и не так сильно, как хотелось бы, но он реагирует. В конце концов, он альфа и это его природа — откликаться на сладко пахнущих, текущих, как бы пошло это ни звучало, омег. Физиология всегда сильнее здравого смысла. По крайней мере Бэкхён очень на это надеется. — Да, учитель Пак, — Бэкхён чуть ли не урчит с каким-то завораживающим придыханием, и сам не уверенный, что сделал это осознанно. Ему тоже страшно, но желание довести дело до своего логического конца слишком велико. Он делает первый шаг к учительскому столу, нервно сглатывая, впервые ощущая себя так уверенно и раскрепощенно. Дороги назад нет и нужно сделать все, чтобы его старания не вылились в позор. Альфа пристально следит за каждым движением того, словно выжидая момент, когда нужно будет вскочить со стула и сохранить позволительное между ними расстояние, потому что тело волей-неволей отзывается на присутствие омеги. Бэкхён еще слишком молод, его запах насыщенный и сладкий, приправленный возбуждением и отдающий пьяной вишней, что и в самом деле пьянит, пагубно действуя даже на зрелого альфу, что, казалось бы, уже давно должен относиться к таким вещам с равнодушием, но… Омега подходит еще чуть ближе, теперь уже стоя сбоку стола и отрезая все пути к бегству, так как с другой стороны выход загораживает тумба. Загоняет мужчину в тупик и добивает призывным запахом. — Я уверен, это не единственный способ получить приемлемую для тебя оценку, — дается уже с некоторым трудом, но со стороны выглядит все так же собрано и равнодушно. Мужчина почти не двигается, лишь поворачивает голову, дабы не выпустить омегу из поля зрения, глядя при этом с некоторым оттенком недовольства, что задевает младшего. Он должен сделать что-то еще, что-то большее, чтобы тот не смог ему отказать, чтобы не сопротивлялся, — так думает омега и судорожно пытается придумать что, с каким-то даже удивлением понимая, что ему уже не нужно изобретать велосипед, хватит и какой-то крупицы. — Но единственный, которым я хочу, — он никогда не казался себе таким дерзким и уверенным. Десятки просмотренных порнофильмов принесли какую-то пользу или во всём виновато пагубное влияние Лу Ханя? Сейчас не время об этом думать. Последней крупицей становится футболка. Медленно сползающая с тела омеги, открывающая вид на мягкие, чуть пухлые бедра; черные, кажется, слишком тесные для омеги хипсы, чересчур короткие, даже неприличные; подтянутый плоский животик, на котором еле заметно проглядывают мышцы, куда лучше подчеркивающие талию и подвздошные косточки, чем слабо заметный пресс. Дыхание старшего невольно сбивается. Он замирает, наблюдая, как сантиметр за сантиметром его взору открывается все больше, с трудом сдерживая желание облизнуть губы, когда футболка оседает на пол, а внимание бесстыдно привлекают мягкие ареолы сосков нежно-розового цвета, что выглядят просто невероятно на бледной, почти прозрачной коже. — Ты понимаешь, чего ты добиваешься этим? — с трудом говорит старший и с еще большим трудом поднимает взгляд на омегу, пытаясь рассмотреть хоть что-то, кроме возбуждения в чужих глазах, но там нет ничего больше. — Я стою обнаженный перед вами, — нервно сглатывая, почти шепчет Бэкхён, как никогда уверенно глядя в глаза преподавателя, с некоторой усмешкой понимая, что это впервые, когда он позволяет себе такое в его присутствии. Впервые он ведет себя так раскованно. — Я возбужден, и вы думаете, я не понимаю, чего хочу от Вас? Старший в какой-то момент даже сомневается, что тот, кто стоит перед ним, на самом деле его студент. Студент, который не мог связать и пары слов рядом с ним, который вечно опускал взгляд и больше походил на бездумный овощ, внезапно оказался таким наглым и дерзким, стоило остаться наедине. — Ты знаешь, сколько мне лет, Бэкхён? — и снова это «Бэкхён». Его имя, что звучит с таким трудом, с легкой, почти незаметной, хрипотцой в голосе, от которой хочется выть, но омега все еще сдерживается. Он знает, но почему-то это совершенно не останавливает его, хотя должно бы. Или все дело во внешности, что совершенно никак не подходит цифре, знаменующей возраст? Бэкхёну просто плевать, особенно сейчас. — Мне сорок два. Я вполне мог бы быть твоим отцом, — старший произносит чуть ли не по слогам, пытаясь не только донести до омеги, но и подчеркнуть это для самого себя, потому что отвести взгляд от юного тела с каждым разом все тяжелее, а манящий аромат клинит его мозг все сильнее. В конце концов, он альфа и его возраст еще не так велик, чтобы не реагировать на столь откровенный аромат. Особенно когда давно никого не было. — Я это знаю, — на удивление спокойно говорит омега и на собственный страх и риск сокращает расстояние просто до мизерного. Его это не отпугивает, не останавливает, и даже осознание того, что его собственному отцу только сорок, а папе и вовсе тридцать семь, почему-то не смущает. Он еще никогда не был так близок к альфе и тем более в таком виде, но почему-то именно это понимание добавляет ему решимости в действиях. Бэкхён уже не отступит, и его надежду на лучший исход тешит чуть усилившийся запах мужчины. Тот невольно упирается взглядом в подтянутый, но все равно кажущийся мягким животик, и альфа отчасти нервно сглатывает. Ему хватит лишь немного податься вперед — и он ощутит тепло чужого тела губами. Кожа младшего кажется мягкой, почти шелковой, и к ней хочется прикоснуться, чертовски хочется, но все еще останавливает череда весьма конкретных «но». «Но» он же младше больше чем на двадцать лет, «но» они — студент и преподаватель, «но» это не вписывается ни в какие рамки морали и этики, и это далеко не последние «но», есть и куда более весомое, куда более значимое, но мужчина старается об этом не думать. Не сейчас. И думать откровенно не получается, когда мальчонка, кажется, теряет разум окончательно. Тонкие пальцы слегка пробираются под тугую резинку белья, и дыхание преподавателя сводит болезненным спазмом. Отчего-то ему становится страшно. Страшно, что он не сможет отказать Бэкхёну, потому что и сам потеряет самообладание. — Даже не смей, слышишь меня? — он говорит четко, кажется, даже немного зло, но Бэкхён расценивает это по-своему и, говоря откровенно, не сильно ошибается, воспринимая это как отголоски возбуждения. — А то что? Вы накажете меня, учитель? — омега даже не подозревал, что может произносить такие вещи с такой уверенностью, но сейчас ему даже не стыдно. Эти слова отдают в теле альфы какой-то незнакомой дрожью, что спускается от затылка к тазу, заставляя руки вздрогнуть, чудом не ломая всё ту же ручку. Когда этот омега успел набрать таких оборотов, словно герой дешевого порнофильма? Хотя вся эта ситуация — затасканный сюжет заезженного порно: дерзкий студент и зрелый преподаватель. Даже смешно. Вот только смеяться совсем не хочется, когда единственный клочок белья — черные хипсы — медленно оголяет единственную сокрытую ранее часть чужого тела. Альфа неверяще следит за сползающим вниз клочком ткани и впервые в жизни не знает, как, черт возьми, заставить омегу прекратить раздеваться. Да и, кажется, уже никак, потому что белье само опадает на пол и тонкие ножки медленно выступают из него. Мужчине впервые не по себе при виде столь раскрытого, возбужденного омеги, что бесстыдно демонстрирует ему свое тело. Стоит признаться: весьма соблазнительное тело. Взгляд даже против воли собственного хозяина медленно поднимается вдоль стройных ног, почти ощутимо облапывая сочные бедра и, наконец, скользит вдоль паха, и будет нечестным не признаться, что омега выглядит и впрямь весьма аппетитно. Совершенно чистая кожа, кажущаяся столь же мягкой, и небольшой аккуратный член, что нежно-розовой головкой прижимается к лобку, пачкая его прозрачной смазкой. Он выглядит как ребенок лет четырнадцати, не больше, и Паку становится не по себе, что его собственное тело реагирует на это. Внутренние стороны мягких бедер довольно быстро начинают лосниться от естественной смазки, и можно было бы подумать, что у мальчонки просто началась течка, оттого и все это окутавшее их безумие, но старший уверен, что нет. Он знает, как меняется запах омег в этом состоянии, и Бэкхён уж точно не в нем. Он делает это осознанно, и Чанёлю все меньше верится, что ради оценки. На какое-то время оба замирают. Старший — изучая, а омега — позволяя изучить себя, рассмотреть, оценить, увидеть, как именно тот влияет на юное тело. Чужой пристальный взгляд возбуждает, он словно ощущается на обнаженной, распаленной возбуждением коже, и от этого дыхание учащается. Ему уже не терпится сделать хоть что-то, довести старшего до той кондиции, когда можно будет не бояться, что сейчас он выставит его за дверь, и омега продолжает, уже не в силах остановиться. Расстояние становится еще меньше, а тонкие руки ложатся на чужие широкие плечи, отчего младший тихо вздыхает. Он и представить не мог, что тело преподавателя будет таким крепким и твердым, понимая, как сильно альфа напряжен, почти до боли. Тот слегка отшатывается, буквально вжимаясь спиной в спинку кресла, запоздало понимая, что пропустил момент, когда нужно было сохранить дистанцию, а теперь ее попросту нет, потому что омега наглеет окончательно. Он ловко перекидывает ножку через бедра альфы, седлая. — Встань. Немедленно, — старший выглядит так, словно вот-вот просто скинет омегу со своих колен и за шкирку выбросит в коридор в чем папа родил, а это слегка пугает. Мальчонку такой расклад точно не устраивает, и он заходит дальше. Прижимается к старшему сильнее, льнет к крепкому телу почти вплотную, лишь бы тот не отступил, и с тихим пораженным вздохом чувствует чужое возбуждение, что так провокационно прижимается к его собственному. Ему нравится то, что происходит. Омега все делает правильно, если можно так назвать происходящее, и он делает все, чтобы это происходило и дальше: подается бедрами вперед, имитируя толчок и потираясь о крепкий член альфы. Он победил. Чужие широкие ладони обхватывают его бедра, до боли сжимая нежную кожу, и альфа коротко рычит. Может быть, от раздражения, но то, как он уверенно прижимает к себе бедра мальчонки, лишь подчеркивает — старший сдался. Бэкхён невольно улыбается. Его руки оглаживают широкие плечи, кончиками пальцев касаясь напряженной шеи мужчины, поднимаясь все выше и зарываясь в густые черные волосы. Альфа больше не может сдерживать себя, впервые попадая в столь провокационную ситуацию и с неохотой признаваясь себе — это его заводит. Он отпускает себя, стараясь не думать, к чему это может привести, прижимаясь носом к тонкой шейке, глубоко вдыхая сладкий запах омеги, такой чистый, неопороченный, почти детский, но насквозь пропитанный возбуждением. Ладони сами тянутся к чужим изгибам, желая ощутить тонкую талию, напряженную, словно натянутая струна, чуть изогнутую спинку и мягкую попку, которую хочется сжать в ладонях до синяков, что он и делает, вырывая из чужих легких томный вздох, граничащий со стоном. Его тело мягкое и отзывчивое, дыхание сбито, а бедра неосознанно для самого мальчонки двигаются, потираясь о желанный член мужчины, пачкая темные брюки смазкой так сильно, что те неприятно липнут к ногам старшего. Запахи сгущаются все сильнее, даже аромат альфы, обычно подавляемый спреем, чтобы не искушать юных омег, просачивается, лишь домешивая градусы в запах «пьяной» вишни, источаемый младшим. Альфа тяжело выдыхает, обжигая молочную кожу жарким дыханием, скользит вдоль нее кончиком языка, не решаясь прикасаться губами, и медленно опускается ниже к груди. Омега еле слышно скулит, когда кончик носа очерчивает чувствительную ареолу соска, а следом её опаляет горячий вздох. Он чувствует чужие губы в каком-то жалком сантиметре от налитого возбуждением комочка и помогает альфе двигаться дальше — выгибается в пояснице, убивая этим двух зайцев сразу. Тычется упругим соском в чужие губы, заставляя обхватить его, невольно сжимая чужие волосы сильнее, чтобы тот и не думал отстраниться, и упирается влажной ложбинкой между ягодиц в чужое возбуждение, сокрытое тканью брюк. Альфа рычит в ответ на такой дерзкий выпад, резко подается бедрами навстречу чужой попке, сильнее разводя мягкие половинки ладонями, и всасывает невероятно нежную по ощущениям бусинку в рот. Бэкхён стонет впервые для него, и это заставляет мужчину вздрогнуть. Отзывчивый, словно оголенный нерв, этот мальчик так искренен в своих реакциях и движениях, что старший теряет голову. У него, Бэкхёна, больше нет сил терпеть. Он так долго желал этого, представлял в своих постыдных фантазиях. Мечтал, мечтал, никогда не позволяя себе думать, что это может быть реальным. Но вот он, совершенно обнаженный, сидит на чужих коленях и видит в чужих глазах такое же безудержное, сумасшедшее возбуждение. Тянуть даже отчего-то страшно, хоть и действовать — не меньше, но тонкие ладошки все равно уверенно ползут вниз, вытаскивая край рубашки из чужих брюк, и альфа ослабляет хватку. Он не передумал, нет, уже поздно думать, просто так тому будет легче двигаться. Омега чуть отклоняется, чтобы дотянуться до застежки ремня, внезапно дрожащими от волнения руками пытаясь распутать ее, но получается с трудом, а альфа, кажется, и не думает помогать, с каким-то издевательским удовольствием наблюдая, как мальчишка старается. А старается он очень сильно. Звук расстегнутой ширинки, выскользнувшая из петли пуговица — и дыхание сбивается у обоих. Такой волнующий момент, интимный настолько, что руки младшего начинают невольно подрагивать, касаясь чужой плоти через тонкую ткань белья, даже так чувствуя напряженные, вздувшиеся венки. Старший облизывает губы, наблюдая за ним, видя, как легкий румянец касается чужих мягких щек, невольно думая, что тот и впрямь еще совсем ребенок, пусть до этого и выглядел столь решительно и дерзко. Но омега и не думает отступать, поддаваться стеснению или смущению — лишь неловко оттягивает резинку чужого белья, уже не такой смелый и уверенный в себе. Недостаток опыта налицо, и это заставляет альфу усмехаться, правда, недолго. Ощущение тонких пальцев на собственной плоти оказывается далеким от представления. Он все еще уверен, что причина такого возбуждения — возраст омеги, тот слишком юн, и это… Черт возьми, это его заводит. Теперь пришло время омеге изучать, аккуратно касаться пальцами тонкой кожи, что не скрывала плетения венок, и… черт. Бэкхён совершенно не опытный в этом, но даже так он понимает разницу между молодым парнем двадцати лет и взрослым мужчиной. И эта разница ему нравится. Робкие движения вдоль плоти становятся чуть смелее, он обхватывает крепкий ствол ладонью, с удовольствием замечая, насколько тот большой и твердый. Альфа с интересом наблюдает за эмоциями, что совершенно открыто проглядываются на чужом личике, и сам не может поверить, что кому-то может нравиться его тело. Так сильно нравиться. Еще и кому-то столь юному. Но то, с каким желанием смотрит омега, как нетерпеливо и в то же время трепетно ласкает пальчиками его плоть, восхищает даже его, и альфа поддается чужим действиям. Младший томно вздыхает, чувствуя вновь усилившуюся хватку на своей попке, выпячивая ее, чтобы тому было удобнее ее сжимать, но это не то, что хотел альфа. Длинные узловатые пальцы оглаживают влажную от вязкой смазки ложбинку, растирая ароматную жидкость и заставляя мальчонку трепетать, все плотнее сжимая уже двумя ладонями плоть. Им это нравится и нравится только больше, когда первый палец проскальзывает в тугой проход. Мужчина в который раз низко рычит теперь уже от того, как плотно чужие мышцы обхватывают его, и не может даже представить, как войдет в эту тесноту своим членом. Не будь Бэкхён его студентом, он всерьез усомнился бы, есть ли тому хотя бы шестнадцать, потому что его тело казалось… девственным. Мокрым и до безумия тугим, тесным, но так жадно принимающим уже два пальца, что с таким трудом растягивали сжимающийся сфинктер. Он был не прочь увидеть это — как края безумно тугого прохода раскрываются под давлением его пальцев, являя изголодавшемуся по чужим телам взгляду розовые бархатные стеночки, что так желают прикосновений. И это желание оказалось настолько сильным, что он просто не удержался, вынимая пальцы из тела под томный стон и, резко поднявшись, укладывая омегу на письменный стол. Как есть — поверх тетрадей и журналов, чудом додумавшись откинуть на пол хотя бы те, что так неудачно оказались под попкой. Иначе пришлось бы соврать, что тетради утеряны: не признаваться же, что их залил смазкой возбужденный омега. Лежащий на спине с бесстыдно расставленными ногами, тот был особенно прекрасен. Раскрытый, возбужденный, со смущенными щеками и искрящими желанием глазами. Он тяжело дышал, бегло облизывая пересыхающие губы, а старший все сильнее терял рассудок. Исполняя свое глупое желание — разводя ноги только больше, всего на долю секунды он задержал взгляд на подрагивающем небольшом члене, что приобрел чуть более насыщенный цвет. Мягко укладывая одну ногу себе на плечо, заставляя упереться пяточкой во впадину над ключицей, вторую слегка согнул в колене и отвёл в сторону — так он раскрыт еще больше, и это, кажется, смущает омегу, который никогда не был в таком положении перед альфой. Особенно перед тем, кто лишает его рассудка. Зато для альфы оно крайне практично, ведь так он видит то, что и хотел: как раскрывается тугое колечко входа под давлением сразу двух пальцев. Как напряженно натягивается кожа, а омега тихо стонет, невольно подкидывая бедра вверх, и это, черт подери, так соблазняюще — наблюдать, как мальчонка принимает его, впуская глубже в свое тело, мечась от желания. Шелковистые стеночки внутри дрожат, пульсируют, словно умоляют прикоснуться к ним «по-другому», «другим». Проникая все глубже, кончики пальцев натыкаются на упругий комочек, налившийся возбуждением, распухший и такой чувствительный, что одно прикосновение вызывает почти плач у омеги. Третий палец заставляет кожу натянуться сильнее, а тугое колечко — слегка покраснеть от давления. Он заполнен так сильно, что капли смазки вытекают все обильнее, с каждым сантиметром пальцев, проникающих в него, собираясь липкой лужицей на столе. — Ты так течешь… — словно совершенно незаинтересованно тянет мужчина, наблюдая за происходящим, но голос его выдает. Возбужденный, хриплый настолько, что член омеги вздрагивает. Он и не думал, что преподаватель может звучать настолько возбуждающе, что тембр чужого голоса отдавал бы дрожью в юном теле. — Неужели так сильно хочешь? Он говорит с ухмылкой, такой же возбуждающей, как и сами слова, что он произносит, но омега не может ответить — слишком занят сдерживанием звонких стонов. Пусть университет уже пуст и никого не осталось, кроме них, — это не значит, что он может визжать, как сучка, и он терпит. Только согласно мычит в ответ и тихо скулит, когда пальцы внутри его тела расходятся. Он и сам никогда не чувствовал себя таким открытым и мокрым, как сейчас, и ему нравится это — нравится, что такой он только для учителя. Старшему, как ни странно, это тоже нравится. Он медленно вынимает пальцы, не без удовольствия замечая, как медленно смыкается колечко мышц и очередная крупная капелька смазки стекает по ложбинке. Альфа слишком возбужден и понимает это только сильнее, когда головка члена прижимается к ложбинке. Омега то ли жалобно мычит, то ли сдавленно стонет и подмахивает попкой навстречу в желании скорее оказаться заполненным, но лишь сильнее пачкая чужую плоть густой смазкой, что на деле очень кстати. Крупная головка упирается в колечко, и старший чувствует, как оно призывно сжимается, так и требуя скорее заполнить его. Сопротивляться этому невозможно. Он толкается в тело омеги. Раскрывает тугой проход своим членом, подмечая, как сильно краснеют мышцы входа. Он слишком большой для младшего, несмотря на такое количество смазки и растяжку, он все еще большой для него. Сантиметр за сантиметром, пока не кажется, что еще одно движение — и он просто порвет омегу, — только это заставляет старшего остановиться. — Ты девственник? — только сейчас додумавшись спросить это. Видя, как юное тело не может приспособиться к «такому», в голову альфы закрадываются сомнения. — Нет… — омега отзывается тяжело, потому что ему больно. Он и сам не ожидал этого, не ожидал, что альфа окажется… таким. Таким большим для него, что он не сможет легко его принять. Облизывая губы, омега решается поднять взгляд на мужчину. Тот смотрит пристально, почти здраво, хоть и дышит тяжело, возбужденно. Он не верит, и омега продолжает: — Один раз я… почти год назад… В понимании старшего это звучит сродни «да». Один раз год назад — это вообще хоть что-то меняет? По ощущениям — нет, и омеге кажется так же. Боль точно та же, что и в первый раз. Но идти на попятную смысла нет: он вошел в тело почти наполовину, и если немного постараться… Альфа скользит назад, выходя из тугого прохода, и даже усмехается, когда омега обхватывает его торс ногами, боясь, что тот передумал, но нет. Резкий толчок до пройденного ими предела, лишь наполовину — уже только это заставляет младшего стонать, прогибаясь в спине. Такие яркие ощущения для него впервые, чувство наполненности не идет ни в какое сравнение с тем, что было в прошлый раз. Перед глазами мелькают яркие круги, и когда альфа повторяет это — выскальзывает из тела и толкается вновь, — омега раскрывает рот в беззвучном крике: налитая головка члена скользит вдоль набухшей от возбуждения простаты. Омегу выгибает почти дугой, и тонкие пальцы с силой сжимают край стола. Это совершенно не похоже на то, что было, и ему это нравится больше. Старший двигается размеренно, даже медленно, незаметно для них самих с каждым разом проникая все глубже, пытаясь перекрыть боль от проникновения, пусть и столь аккуратного, удовольствием. Раз за разом задевая чувствительный комочек внутри, выбивает из омеги тихие стоны, что прервал один протяжный, стоило только очередным толчком прижаться бедрами к мягкой попке. От чувства заполненности перед глазами темнело. Оказавшийся не готовый к такому, омега не знал, куда деть себя, куда деть дрожащие руки, и лишь жалобно скулил в ответ на ставшие резкими движения. Толчки все больше набирали скорость, и тело омеги отвечало с охотой на глубокие движения, уже куда проще принимая в себя крупную плоть мужчины, раскрываясь перед ним. Охватывая крепкий ствол пульсирующими, почти шелковыми стеночками, что так жадно сжимали чужую плоть, словно не желая отпускать. Омега тянулся к альфе, еще не уверенный, что это не очередной мокрый сон, не его фантазия, что странным образом затянулась, но каждый глубокий толчок доказывал ему, что нет — это реальность. И он цеплялся за широкие плечи, все еще скованные тканью рубашки, позволяя себе обнимать альфу, что наконец склонился ближе. «Поцелуй», — дурацкая мысль почти неоном отсвечивала в приоткрытых глазах омеги, но альфа этого не видел, предпочитая прижаться к тонкой шее, вдыхая разгоряченный запах младшего. Вереница бесконечно глубоких толчков, окутывающий их запах, забивающийся в ноздри так глубоко, что кружилась голова, и тихий скрип расшатанного под конец стола, с которого в такт каждому толчку осыпалась лишняя тетрадь, не желающая участвовать в этом грехопадении преподавателя и студента. Они дошли до пика почти одновременно: омега — жалобно хныча от накрывшего его с головой оргазма, почти первого, почти. Ведь в прошлый все было не так: ему не вскружило голову, не сжало легкие в приступе боли, как сейчас, когда все тело пронизало удовольствие, а горячая сперма обожгла втянутый животик. Альфа не заставил себя долго ждать, толкаясь еще несколько раз в сладко пульсирующий проход и резко выходя из чужого тела, пачкая белесой жидкостью бедра и небольшой, чуть обмякший член омеги. Легкие горели и дышать было тяжело, и стало только сложнее, когда пелена возбуждения спала и они начали понимать, что произошло. Это было странно, это было стыдно и… сумасшедше. Точно как посоветовал Хань, и, черт бы его побрал, это сработало. Бэкхён стыдливо прикрыл глаза ладонями, все еще чувствуя чужое тело, нависшее над ним, но еле заметную улыбку он сдержать не мог. Сейчас он чувствовал себя на самом деле счастливым. Его помешательство, голубая мечта и предмет мокрых снов только что… был в нём. Альфа пристально наблюдал за омегой, пытаясь понять, о чем же тот думает, горд ли он собой, что все же смог свести его с ума, смог спровоцировать и довести до того состояния, которое вылилось в… это. Омега выглядел счастливым. Таким искренним и радостным, что не было сил даже злиться на него, хоть все это и сулило огромные проблемы. Он с трудом выровнялся, поправляя белье и брюки, что были безнадежно испачканы в чужой смазке, еще никогда так не радуясь, что хранит в шкафу запасной комплект брюк и рубашки на случай неожиданного кофейного пятна или дождя по дороге на работу. Черт, таких обстоятельств он точно не предполагал. Ноги держали его с трудом, но все равно через силу альфа заставил себя отойти чуть в сторону, оглядывая стол и оценивая нанесенный ущерб. Ничего неисправимого не было: лишь огромное влажное пятно смазки на самом краю и раскиданные, но чистые тетради. Проблема пяти минут. Омега наблюдал за ним из-под полуприкрытых век, смущаясь смотреть в открытую, и, когда альфа принялся собирать тетради, понял, что пришло время и ему привести себя в порядок. Задница даже не саднила, она откровенно болела, и Бэкхён с каждым коротким шагом понимал, насколько сильно та растянута. Густые капли смазки и спермы стекали по ногам и животу, и это было не самым приятным, что он чувствовал за этот день, жертвуя футболкой, только чтобы не чувствовать этого. Тканью он стёр следы их безумства со своего тела и закинул ее в рюкзак. Белье налезало неохотно, хоть и немного легче, чем джинсы. Проще всего было надеть рубашку, что была порядком шире и свободнее. К тому моменту альфа уже сел в свое кресло, лишь задумчиво глядя на оставшееся пятно на краю стола. За батареей валялась тряпка, пусть и не для таких случаев, но ею вполне можно было воспользоваться. Останавливало только то, что этой же тряпкой уборщик протирает здесь полы. Уж вряд ли он не заметит, как сильно от нее будет нести омегой. Эту дилемму без труда решает сам студент, опять же жертвуя футболкой, которую приходится достать из рюкзака, и тем самым приводя альфу хоть в какое-то, но чувство. Пятна на столе больше нет — отвлекаться попросту не на что. Тому требуется еще с минуту времени, чтобы достать из ящика стола небольшой флакончик, похожий на духи, в котором омега признает спрей. Таким пользуются многие, особенно преподаватели, чтобы скрыть свой запах и не отвлекать студентов. Таким пользуется и Пак, хоть толку мало: Бэкхёна это не остановило. Омега щедро орошает себя им, и сам чувствуя, как запах преподавателя на нем почти исчезает, а после душа наверняка от него не останется и следа, но это правильно. Сам же альфа оставляет эту процедуру на потом, все же ему придется слегка поработать со столом и некоторыми тетрадями. Только сейчас он позволяет себе окинуть омегу взглядом. Пристальным, изучающим, но немного другим, нежели когда тот стоял перед ним обнаженный. Альфа более чем уверен, что они поступили из ряда вон отвратительно. Он поступил. Бэкхён еще молодой, у него мозгов в голове вполовину меньше, чем гормонов в крови, его вины в этом и нет. А вот он, сам альфа, уже взрослый, и именно он должен был об этом подумать, и теперь это пугает. Не то, что не подумал, а то, что не жалеет. Ему понравилось. Бэкхён тоже в сомнениях. Он не уверен, как на это отреагирует преподаватель, когда голову не кружит возбуждение, но он уверен в одном — это останется между ними. Если хоть один из них что-то расскажет — пострадают все равно оба, тут уже как не выкручивайся. Вот только тишина становится все гуще и даже не собирается испаряться, и нарушать ее тоже никто не спешит. Бэкхён невольно думает, что ему стоит уйти, оставить мужчину обдумать все, ведь так, вероятно, будет лучше, но не успевает. — Четыре, — совершенно спокойно, как и в самом начале, тянет альфа и поднимает все такой же бесстрастный, сосредоточенный взгляд на студента. — Что? — тот даже вздрагивает от чужих слов. Преподаватель ведет себя так, словно омега нафантазировал себе этот сумасшедший секс, а на самом деле ничего между ними и не было. — Первое занятие — четыре, — повторяет альфа и, словно приходя в себя, находит на столе свои очки и придвигает ближе блокнот, открывая нужную страницу. А у омеги сердце ухает в пятки и хочется смеяться. И дело вовсе не в том, что прокатило, а в том, что альфа не устроил из этого трагедию. — Осталось еще девять. Если не будешь проявлять активность на оставшихся парах — одиннадцать. До экзамена осталось не так много времени, так что тебе стоит подсуетиться с отработками, — учитель выводит что-то в блокноте, говоря так, словно омега все это время и впрямь решал задачки и расписывал реакции, и тот почти сам верит в это, вот только… задница все еще болит. — Я приду завтра после пятой пары, — омега говорит тихо, словно что-то заветное и сокровенное. Просто договоренность об отработке, но от понимания того, как он будет отрабатывать, внутренности скручивает тугим узлом. — Хорошо, перекуси и приходи, — старший чуть кивает с совершенно спокойным лицом и закрывает блокнот, тем самым давая понять, что на сегодня они уже все обсудили. — Да, учитель Пак. До завтра, — звучит воодушевленно, с каким-то возбужденным трепетом, от которого мурашки по телу у обоих. Словно он сам не свой, ставший неожиданно таким раскованным и открытым в его присутствии, что удивляет. — До завтра, Бэкхён, — тот кивает и вздыхает с облегчением, когда дверь закрывается с обратной стороны. Еще одиннадцать отработок. Пак почему-то уверен, что именно одиннадцать. Кажется, это будет интересное окончание семестра.