Усердие - Мать успеха

             Знаете, как бывает у детей. Играешь со всеми во вроде бы безобидную игру. Вы не раз и не два все в неё играли. Ты видел, как в нее играли другие ребята на соседней улице. И игра вроде не сложная: встань у стены, закрыв глаза, и скрести руки на груди. Кто-то из ребят слегка надавит на них, рассказывая очередную страшилку, потом отпустит, возьмет за запястья, потрясёт, и, когда руки расслабятся и повиснут словно плети, их начинают словно манить и подтягивать разными уговорами и махами ладоней, отчего они поднимаются. Как итог, открыв глаза, ты видишь, что неосознанно поднял руки, и все друзья улыбаются над тем, как тобой легко манипулировать, или что-то вроде того. В общем, восторг и радость от подобного непонятного и загадочного представления разливается по душам детей, словно от горсти шоколадных конфет.       Вот в такую игру мы и играли в тот день. Мы – это я, Филипп Чапман, Мартин Барнс, Катрин Олдридж и Генриэта Додсон.       Вообще меня зовут Дэвид Скваттер, но друзья зовут просто Дэйв.       Играли все, и, как всегда, ведущим, а как следствие и рассказчиком, был Филипп. У него получались самые жуткие страшилки. Мне, если честно, не особо нравилась эта игра, да и взрослые часто ругались, но чем больше они ругались, тем притягательней для остальных и меня она становилась. И вот моя очередь: я встаю возле дерева, Филипп бубнит очередную страшилку. Я не особо прислушиваюсь, хотя там, что-то явно новенькое: какая-то семья, что-то там сделала, чем обидела старушку, отчего она померла, и вот у семьи рождается дочка, с глазами цвета, как у старушки, и в возрасте пяти лет… она всех порешила… и вот она идет к тебе… и ты поднимаешь руки, чтобы защититься от ее кровавого ножа… но руки словно каменные... Ну, в общем, как-то так.       Не знаю, как это случилось: может, перегрелся на солнце; может, Филипп слишком сильно нажал на грудь и что-то передавил, а может еще что-то, но случилось то, что случилось. И в тот момент, когда Филипп начал манить меня, я вырубился, в результате чего моя тушка со всего маха долбанулась о землю.       От боли я тут же пришел в себя, жутко болел лоб. Скорее всего будет шишка. Когда открыл глаза, то увидел в глазах ребят неподдельный ужас, и, чтобы хоть как-то обелить себя в глазах общественности, я улыбнулся и произнес:       — Что, напугались?       Сразу поднялся гомон. Меня все обступили и начали расспрашивать: "Что это было?" и "Как ты себя чувствуешь?" Вопросы не различались разнообразием, они были практически однотипными, так что особо я к ним не прислушивался. Но не успел я заверить всех, что все нормально, как на крыльцо соседнего дома вышла Мисс Долкинс, старушка, что вечно брюзжит и не дает соседям спокойно жить. Она подняла такой крик, что мы бездельники, что хулиганы, и игры у нас противные, и все мы только и умеем, что баловаться, и вообще пороть нас надо, что, в итоге, пришлось перебираться на соседнюю улицу, где, после недолгой игры с соседскими детьми, мы все разругались и, вернувшись на свою улицу, разошлись по домам, так как день был окончательно испорчен.       Дома, после прихода отца и совместного ужина, сразу отправился спать. Голова болела. Мама, посмотрев на шишку, думала даже вызвать врача, но, так как ни рвоты, ни температуры, ни головокружений не было, этого делать не стала. Я же постарался заверить её, что просто устал и, наверное, много кричал, ругаясь с Беном Джефферсоном – вот голова и болит.       Лишь голова коснулась подушки, я сразу провалился в сон, и сон этот был необычный и очень страшный. За одну летнюю ночь с 22 на 23 июня я во сне увидел целую жизнь: жизнь меня самого. Точнее – другого меня. В той жизни я, родившись летом 1937 года в небольшом китайском городке, в возрасте шести лет лишился единственного родного человека и стал сиротой.       Дальше можно не рассказывать. Жизнь сироты в послевоенной стране не сахар, и даже не обыденность. В той моей жизни было все: воровство и убийства, драки, издевательства и много прочего дерьма, которое лучше не вспоминать, тем более, не нужно на нем зацикливаться благополучному мальчику семи лет.       Вообще, сон был странным. Главной его странностью было то, что я знал или, быть может, чувствовал, что это не совсем сон. Что это было, что это реальность, и что я там выживал и даже некоторое время жил, примерно до 1959 года, после чего в одной из разборок между бандами меня и прикончили.       Вообще, этой прожитой жизнью я бы не гордился. Поэтому и жалеть себя я не стал.       С другой стороны, получив знание о предыдущей жизни и пережив её эмоции и чувства заново, я понял, что и ненавидеть себя прошлого глупо, так как выбора там просто не было. Либо ты, либо тебя; либо сам, либо другие. А закончилось все тем, что, проснувшись, я ворвался в комнату родителей и распластался меж ними, пытаясь их обоих обнять. Я ревел и пытался сквозь всхлипы и рев донести до них, то, как сильно я их люблю и благодарен, что они у меня есть:       — Мамочка… Папочка… Я вас очень люблю… простите меня… Я буду хорошо себя вести… я буду слушаться… и учиться хорошо буду… Простите меня… люблю вас… не бросайте меня… только не оставляйте меня одного…       Лишь спустя какое-то время я понял, что нахожусь в объятиях родителей, и те в четыре руки и в два голоса пытаются меня успокоить.       Ближе к завтраку я смог более-менее успокоиться и отпустил отца на работу, мама же решила сегодня на работу не ходить и осталась заниматься домашними делами. Я как мог помогал ей и не отходил от нее ни на шаг.       Только на следующий день меня немного отпустило, а через неделю я совсем отошел.       Правда на выходных, когда ездили к дедушке, у того пропал охотничий нож. Ну да, он старенький и рассеянный, хотя потерять такую вещь…       Вот я со СВОИМ ножом – никогда не расстаюсь.