«Попрощайся...»
«Попрощайся...» Зловещий шёпот доносился со всех сторон. Кольцо безликий людей постепенно сужалось вокруг него, заставляя всё ближе и ближе подходить к гробу. «Где Джулека?» — запоздало подумал Лука, но мысль была вязкой, тянущейся. Он никак не мог додумать её до конца: смысл ускользал, как песок сквозь пальцы.«Попрощайся...»
«ПОПРОЩАЙСЯ!» Лука вздрогнул. Если он сделает то, что положено, от него отстанут? Он сможет уйти отсюда? Он склонился над мертвым телом, готовясь оставить поцелуй на лбу. Он видел, как до него это делали десятки людей, но не понимал, зачем это нужно. ...на него из гроба взирали потерявшие цвет глаза отца. Они смотрели подозрительно и выжидающе, словно гадая, осмелится сын выполнить то, что положено. Но Лука замер. Тело перестало его слушаться, словно его сковало невидимой цепью. Испуг? Да, он был: сердце бешено колотилось в грудной клетке, так и норовя выскочить. Но Лука умел бороться со страхом. Поэтому здесь было замешано что-то другое. Труп из гроба скалился на него, теперь лишь отдаленно напоминая отца. То было чудовище. Тоже Луке прекрасно знакомое. — Попрощайся! — оглушительный визг вырвался из зубастого рта. Морщинистая рука схватила Луку за горло, таща его вперёд. Лука не мог удержаться. Он упал вперёд. И падал. И падал. Падал... БАМ! Он очнулся на холодном полу, ладонью потирая саднящую шею и смахивая выступивший из-за ночного кошмара пот. Лука усмехнулся. Ему давно уже не снились похороны отца. В таком антураже так точно. Было ли это отражением его собственных страхов, или же желаний? Силуэт отца, обратившийся вдруг Габриэлем Агрестом, вызывал истеричный хохот. Его бы Лука похоронил с большой радостью. В последние несколько лет он много думал о том, как сложилась его жизнь. И пришёл к весьма неутешительным выводам. Пустота, образовавшаяся в нем, жаждала того, чтобы её заполнили. Ей было все равно, чем; и так уж случилось, что именно в этот непростой период жизни на пути Луки появился некий бизнесмен, который желал воспользоваться его услугами. Лука не задавал лишних вопросов при условии, что получал деньги и мог обеспечивать семью, но тем самым, по видимому, вызвал только больший интерес у месье Агреста. Габриэль доверял ему. Точнее, нет, даже не так. Он доверял его беспринципности. Видел в нем себя, взращивал в нём свои худшие черты. Лука не обращал на это никакого внимания, просто принимал свою долю, как должное. Не отделял плохое от хорошего, справедливо полагая, что мир давно прогнил, а последний оплот добра и правды покончил жизнь самоубийством. Это была извращённая форма поддержки. Он словно утешал его, наступая на свежие раны до тех пор, пока боль не атрофируется. «Ты остался совершенно один, — констатировал сухой безэмоциональный голос. — Так пользуйся этим». Их отношения напоминали нежно любимую обоими игру в шахматы. Пусть непосвященному могло показаться, что они заодно, на деле всё было совершенно не так: Габриэль со свойственным ему садизмом обожал тестировать людей, а Лука с присущим ему пофигизмом игнорировал трудности, беря на себя всё более сложные задачи. Пока они не встретились в очной партии. — Если ты пойдёшь конём, ты проиграл, — сказал он ему тогда. Приглушённый свет ночных ламп отражались в стёклах его очков. Куффен развалился в кресле, притянув к себе ноги. Партия длилась уже несколько часов и порядком измотала его, но сдаваться не хотелось. Если бы Лука действительно считал Агреста своим наставником, он бы, не раздумывая, ухватился за благородно предоставленную подсказку, но вместо этого он насторожился. — Если я не пойду конем, тогда я проиграю, — заключил он, практически не раздумывая. — Но это слишком очевидная подсказка. В чём подвох? — Подвох в том, что его нет. Лука смотрит на Габриэля недоверчиво, исполобья. Старик словно издевается над ним, болтая всякие глупости, стараясь запутать. — Но я рад разделить хотя бы с кем-то любовь к шахматам.Любовь к шахматам была не единственной их общей страстью, и даже, как оказалось позднее, не самой очевидной.
В сонниках часто пишут, что смерть снится к глобальным изменениям. Один цикл идёт на убыль, и его сменяет другой — неиссякаемый круговорот, несущий возрождение. Был ли шанс у Луки перечеркнуть всё, что было им совершено, и начать с самого начала, выбрав правильный путь? Вспомнив свою недавнюю выхожу Лука понял, что едва ли. Из него подучился не столь хороший кукловод — хотя бы в этом он не был похож на Бражника, что сумел многие годы балансировать на грани и, несомненно, вышел бы сухим из воды, если был менее самоуверен. Куффен попытался сыграть по его правилам, но не ощутил удовлетворения, о котором ему рассказывал месье Агрест, когда очередной план заканчивался его успехом. Зато понял, насколько был абсурден его поступок: послать к Маринетт липового полицейского, вгоняя её в шок, выуживая на свет болезненные воспоминания, от которых девушка изо всех сил старалась избавиться. Зачем? Лука просто хотел, чтобы Маринетт застрелила Агреста-младшего. Странное желание брало над ним верх, когда он видел их вместе. Когда Лука, наконец, осознал его причину, всё встало на свои места. Он понял, что неизбежно испорчен, и никогда не найдёт пути назад. Но факт того, что у него тогда ничего не получилось, приятно грел душу, поддерживая слабый огонёк надежды, что они не похожи. Что Бражник не взял над ним контроль.***
Просыпаться не хотелось. У Маринетт не было никакого желания открывать глаза. Голову разрывала боль, словно она билась ею об стену по крайней мере пару часов точно. Безмолвное забытье было намного приятнее того, что её ожидало, как только она очнётся. Увы, она начала постепенно приходить в себя. Ломать комедию и имитировать собственную смерть было бы весьма глупым решением в её ситуации: как бы ей ни хотелось, никто не спасёт её, подобно рыцарю на белом коне, если она сама не пошевелит лапками, несмотря на парализующий страх, что завладел её телом. Она знала, что ждать помощи, в общем-то, не от кого. Каким же глупым было её решение не пойти в полицию сразу же, после всего произошедшего. Почему-то, Маринетт была уверена в неприступности собственного дома, хотя, если говорить откровенно, ещё давным-давно девушка должна была усвоить урок, что в этом мире нет безопасных мест. Ну почему из всех именно Хлоя? Потому что это слишком очевидно. Настолько очевидно, что она даже подумать не могла о том, кого Бражник выберет своей следующей Акумой. До этого он не играл по-крупному, используя ей незнакомых людей, но теперь пошёл ва-банк. Дочь мэра позволила ему получить в свои руки ещё одно средство, чтобы избежать наказания. У неё были собственные мотивы выступать против Маринетт, особенно, после того, как Дюпэн-Чен снова начала общаться с Адрианом. Буржуа была беспринципной сукой, и класть она хотела на закон и собственную совесть. В отличие от всех остальных Акум, она действовала максимально осознанно. Знала, к чему могут привести её действия. — Было неразумно с твоей стороны показать ей своё лицо, — услышала она тихий низкий голос. Не нужно было открывать глаз, чтобы понять, кому он принадлежал. «Бражник собственной персоной, надо же», — безразличная мысль промелькнула и пропала. Габриэль должен был вызывать в ней трепет, но... его личность отошла на второй план. Ненависть к нему перевесила все остальные чувства. Она ненавидела его не за то, каким больным психопатом он был, а за то, каким херовым отцом он стал для Адриана. Совершая преступления под личиной Бражника, он не думал о том, что в случае его неудач, Адриан останется совершенно один. Лишь бы с Адрианом всё было хорошо... А вот собственная беспомощность перед ним порядком... напрягала. Маринетт ощутила, как затекли её связанные конечности. Плечи болели из-за неудобной позы, пальцами пошевелить было больше невозможно. Интересно, её связали при помощи морского узла? Мысль о том, что это мог сделать именно Габриэль смешила Маринетт. Жаль, что реальность была не так карикатурна. — Это финальная партия. Моя анонимность ничего не решала: вы вряд ли меня отпустили бы после, — неожиданно сдержанно ответил голос самозваной королевы школы. — Верно, — согласился Габриэль. — Это было бы глупо с моей стороны. Маринетт сжала челюсть. Это явно не было бы его самым значимым промахом. — А что вообще из того, что вы сделали, не было глупостью? — неожиданно для самой себя высказала она. Отвага и безрассудство — и когда только в ней поселился внутренний гриффиндорец? — Где Адриан? Что вы с ним сделали? Это мерзкое чувство, которое она так ненавидела раньше — когда все взгляды в комнате были обращены на неё. Маринетт подняла веки и осмотрела комнату. Не сказать, что она досконально помнила дом Адриана (она всего-то была в нем... дважды), но тёмное затхлое помещение точно не походило на шикарный особняк. Живот скрутило от неприятной мысли, что Габриэль-таки решил не повторять былых ошибок и найти другое место для своих преступлений. Они не должны узнать, как ты боишься умереть прямо здесь и сейчас. Как ты боишься остаться в одиночестве, зная, что никто не придёт на помощь. — Насекомое заговорило, — усмехнулась Буржуа, за что получила предостерегающий взгляд со стороны Бражника. Габриэль выглядел... иначе. В воспоминаниях Маринетт он был другим: более статным, важным. У отца Адриана было множество недостатков, но нельзя было отрицать тот факт, что он действительно умел держать марку, пускать пыль в глаза своим достойным образом. Теперь он его сущность предстала перед девушкой, как на ладони. На осунувшемся лице можно было рассмотреть белёсую неопрятную щетину. Мятый пиджак, выбивающийся из образа галстук — сложно поверить, что перед ней сейчас стоял известный парижский кутюрье. — Кажется, твоё оскорбление попало не по тому адресу, — Маринетт тихо хмыкнула и попробовала в очередной раз пошевелить руками, но это было тщетно. Габриэль прошёл через всю комнату к окну, сохраняя задумчивое выражение лица. Его молчание напрягало и раздражало — и он, наверняка, прекрасно знал об этом. Чёртов манипулятор, не выходивший из своей роли до самого конца. Хлоя, смущённая поведением месье Агреста, уткнулась в телефон. Маринетт не могла её винить: неудивительно, что даже у такой отбитой стервы, как Хлоя, Бражник вызывал опасения. Правильно, лучше лишний раз попридержать язык. — Слабо верится, что это наконец-то произойдёт, — голос Габриэля дрожал. Маринетт навострила уши, вслушиваясь. Сейчас была важна каждая деталь, которая могла бы помочь ей выбраться отсюда. Что это было? Волнение? Раскаяние? — Что, избавившись от тебя, я получу желанную свободу от гнетущей жажды. Предвкушение. Вот что было у него на уме, у этого больного психопата. Кажется, вот-вот, и она сама сойдёт с ума: зайдётся безумным смехом, слушая его откровения о жажде крови. Ей было неизвестно, что вколола ей тогда Хлоя, но инъекция явно притупила её инстинкт самосохранения. — Думаете, жажда пройдёт? Думаете, всё успокоится? — она дернула руками так сильно, что чуть не опрокинула стул на котором сидела, чем привлекла внимание Натали. Секретарь месье Агреста тенью пряталась в углу комнаты, стараясь слиться с интерьером. Маринетт её даже сперва не заметила. Бражник же слишком был поглощён своими мыслями, чтобы наблюдать за тем, как попавший в паутину мотылёк барахтается, не теряя надежды спастись. — Вы снова вернётесь к тому, с чего тогда начинали. Моё убийство развяжет вам руки, снесет последнюю преграду, которая держала вас в сознании. Вы потеряете контроль. И поплатитесь. Совершите ошибку и понесёте заслуженное наказание. При слове «убийство» Хлою едва заметно передернуло. Маринетт поддавалась легкому злорадству: ей-то будет уже всё равно, а Буржуа будет видеть кошмары об этом дне, будет мучиться, отчетливо чуя запах крови на своих собственных руках. — Я обрету его! — угрожающе прорычал Габриэль, отходя от окна и подбираясь ближе к Дюпэн-Чен, словно хищник, готовящийся к прыжку. — Смогу вернуться к нормальной жизни. Смогу работать, воспитывать сына. — Впервые слышу, чтобы после убийства кто-то возвращался к нормальной жизни, — парировала она едва тихо. Он был уже так близко, что не требовалось говорить во весь голос — едва слышимого шёпота было достаточно. — Не смейте приближаться к Адриану. Никогда. — Ты, мелкая дрянь, — на белом полотне лица проступили красные пятна. Маринетт потребовалось всё её мужество, чтобы не отвести взгляд. — Ваши дни сочтены, — констатировала она, внезапно осознав чертовски простую вещь: как и любой подзаборный преступник, Габриэль Агрест очень боялся быть пойманным. И, более того, знал, что это когда-нибудь случится. И спешил отчаянно совершить начатое, ведомый собственными призраками. Когда-то он был человеком. Ему были присущи честь, достоинство, совесть, нравственность. Яд безумия убил в нём всё это, оставив извращённые инстинкты и животный страх. Да, Маринетт явно видела. Испарина на лбу, раздувающиеся от тяжелого дыхания ноздри, гримаса боли — не физической, моральной. Душа на своём последнем издыхании. Дикий зверь, загнанный в угол. — Ты отправишься вместе со мной, — процедил Бражник. В руках мужчины сверкнул нож. Словно в замедленной съемке, девушка отсчитывала секунды до того момента, как её настигнет боль, а после — всё закончится. Могла ли она избежать своей участи? Сбежав тогда, она лишь отсрочила неизбежное. За это время произошло несколько событий. Стоявшая в стороне Натали бросилась Габриэлю наперерез, оттолкнув его от Маринетт всем своим телом. На лице месье Агреста проступило удивление: он явно не ожидал, что Натали пойдёт на это, и это сыграло секретарю на руку. Бражник начал терять равновесие, завалившись на бок. Лезвие прошло вскользь по руке Натали, разрезав плотный пиджак и оставив неглубокую царапину. Нож звякнул, удавшись о непокрытый ковром пол. На шум тут же прибежали несколько человек-подельников маньяка, но видя повалившегося на бок босса и сжимающую локоть секретаршу, им было сложно правильно оценить ситуацию; непонятно, что было в их преступных головах, но принялись оттаскивать они почему-то именно Маринетт. Прямо вместе со стулом. Хлоя, воспользовавшись неразберихой, бросилась прочь из зала. Дюпэн-Чен при этом ощутила странное разочарование. Словно блондинка, после всего совершенного, бросила её одну. Маринетт уважала бы её намного больше, если бы у Буржуа хватило смелости досмотреть представление до конца. Натали схватила с пола нож и отступила на несколько шагов. Невооруженным глазом было видно, как тряслись у неё щиколотки, но женщина гордо вздернула подбородок, готовая принять любые последствия. — Натали... Рычание. — Не смей её трогать, — голос женщины сорвался. Она была близка к истерике, но не позволяла собственным демонам взять верх. Не хотела больше проигрывать Габриэлю; он и так забрал у неё всё, что было ей так дорого. — Ты... — непонятная гримаса боли отразилась на лице Агреста. Он поправил пиджак, выпрямившись. — Уведите её. — Да черта с два я вам сдамся! Отпусти! Подручные без труда увернулись от её неумелых атак и схватили, заломив на спину руки. Холодное оружие снова вернулось в руки Габриэля. Когда дверь за громилами, что вывели из комнаты Натали, закрылась, отец Адриана снова обернулся к Маринетт, словно только что вспомнив о её присутствии. — А теперь, — он поигрывал ножом в руках, подходя ближе. — Нам никто не помешает.***
Бертран вжал педаль газа. Медлить было нельзя. Говоря откровенно, процедура задержания была намного более времязатратным делом, если учитывать количество бумажек, которые необходимо собрать, что тебе, возможно, дали ордер на арест. Но даже если операция провалится, он не побоится принять на себя всю ответственность, даже если его после этого упекут на зону. Вместе с видео, который прислал ему черт-знает-кто, картинка вырисовывалась просто прекрасная. Настолько прекрасная, что дала ответы буквально на все вопросы, которые мучили следствие на протяжении многих лет. Шпану в лице друзей Дюпэн-Чен он с собой, разумеется, не взял. Но почему-то был уверен, что они доберутся до логова и без его помощи. Он не сомневался в том, что высланные вместе с видео координаты попадут и к ним в руки тоже, как бы Бертран ни хотелось обратного. Зато следом за его машиной ехали ещё две с подкреплением, что, однозначно, было намного более суровым аргументов против маньяка, чем группа подростков. Единственное, чего теперь так сильно боялся Бертран — не успеть. Каждая секунда имела значение, а он простаивал впустую на светофоре. План по задержанию состоял в спокойном аресте, что не привлёк бы внимание округи. «А, черт с ним», — рассудил Бертран, включая спецсигнал на машине.***
Хлоя кусала губы, стоя на старой разваливающейся веранде неизвестного дома и вглядываясь вдаль, надеясь увидеть полицейскую машину у ворот. По дороге сюда ей завязали глаза, но почему-то никто не догадался выбросить её телефон — очень, очень досадная ошибка, но Габриэль Агрест был преисполнен уверенности в собственной безнаказанности и иммунитете к предательствам. Чего только стоило его удивлённое выражение, когда собственный секретарь преградил ему дорогу. Хлоя отправила видео и собственные координаты на номер, что прислал ей Нат, но с того момента прошло уже двадцать минут, но ей не пришло никакого ответа. Немного поразмыслив, она вызвала ещё скорую помощь, так как не знала, что именно будет делать Габриэль с Дюпэн-Чен. Оставалось надеяться, что он не прикончит её сразу же. Из-за нервов хотелось закурить, но под рукой не было даже спасительной электронки. У стоявшего сбоку ничего не подозревающего охранника, который и так поглядывал на неё довольно-таки косо (хотя Хлоя бы не удивилась, если он смотрел так абсолютно на всех без разбору), спросить она не решалась, да и не хотелось лишний раз привлекать внимание к своей нескромной персоне. Хлое не хотелось, чтобы они знали, кто их сдал. Наблюдая со стороны за поведением Натали, Буржуа здраво рассудила, что донос можно было вполне спихнуть на неё. Если бандиты вообще примут какие-либо объяснения. Вдруг, по всей улице раздался оглушительный сигнал полицейской машины. — Копы, — фыркнул стоявший рядом наёмник, но ощутимо занервничал, до конца надеясь, что едут не к ним. Район тут был такой. «Зря надеешься», — усмехнулась Буржуа. Из трёх полицейских машин, что припарковались у ограждения участка, вывалило порядка десяти человек. Безымянный мужчина со всех ног побежал внутрь — вероятнее всего, за подмогой. Хлоя скрываться не собиралась. Хотелось домой, вкусных свежих круассанов из лучшего места в городе и горячего шоколада с маршмеллоу. — Мадемуазель Буржуа? — один из полицейских подошёл к ней. Девушка растерянно кивнула, не ожидавшая, что обратят внимание лично на неё. — Пройдёмся, пожалуйста, со мной в машину. Может, оно всё и к лучшему.***
Бертран крался на цыпочках по дому, стараясь не шуметь, но ему очень мешали скрипящие половицы. Рука крепко сжимала пистолет, держа его наготове. Операция вполне была похожа на неё задание спецназа, но в его команде были обычные полицейские, отрабатывающие свою смену. Вечером семье ждала их на ужин. А Бертран не знал, что произойдёт дальше. Сколько было человек в подчинении маньяка, как они были вооружены — всё оставалась загадкой. Приходилось действовать вслепую. Бертран прекрасно осознавал, какую ответственность взваливал на свои плечи. И всё же считал, что игра стоила свеч. «Чисто», — протрещало в наушнике. «Они в крайней комнате. Девочка, мужчина в костюме, женщина. Сверху пять человек, предположительно, лица в розыске». «Принято. Отбой». Численное преимущество было на их стороне — но тем было нечего терять. Такие люди наиболее страшны в своём безрассудстве. У них нет никаких ограничений. — Месье? Бертран закусил губу. От него ждали указаний. — Главное, вытащите девочку. Что с остальными — плевать. Если нужно, стреляйте по ним прямо в упор. — Принято, месье. Половицы снова затрещали под тяжелой мужской обувью. Бертран ринулся вперёд — туда, где в соответствии с наводкой находились Габриэль и Дюпэн-Чен. «Они сказали «женщина»... Эмили Агрест тоже там», — осенило его, и сердце против воли забилось быстрее. Эта мысль была неуместна здесь и сейчас, но, учитывая все обстоятельства... это мог быть последний раз, когда он мог увидеть Эмили Агрест живой. Закрытую дверь выбили с ноги; ветхий замок слетел с третьего раза, расколовшись пополам. Внутри уже находились его люди, забравшиеся через окно. Кто-то лежал без сознания на полу, между остальными шла вялая борьба, подходившая к концу, когда Бертран зашёл в комнату. Предыдущий доклад по численности оказался неточным. Либо же кто-то просто действительно решил скрыться, когда запахло жареным, и с загнанным в угол кутюрье остались только самые преданные псы, чьей судьбе Бертран сейчас не завидовал. Габриэля удерживали двое его ребят — молодых и бесстрашных, чей пыл ещё не успела загубить бумажная волокита. Но всё ещё будет. Дюпэн-Чен осторожно отвязывали от стула. Маринетт морщилась и рукой придерживала кровоточащий бок. Тем не менее, со стороны это не было похоже на тяжелую травму. Но чего-то не хватало. Кого-то. — Где она? Бертран подошёл ближе, заглядывая в глаза маньяка. Агрест как нарочно смотрел в стену — лишь бы куда, но хоть бы не встречаться взглядом с полицейским. Тогда Бертран сжал пальцами его подбородок, заставляя поднять голову. — Ещё раз спрашиваю, сучье ты отродье: где она? — Там, где и должна быть, — сухо ответил Габриэль. Бертран забыл, как дышать.***
Эмили была готова поклясться, что, несмотря ни на что, её жизнь полна счастливых моментов, ярких и не очень, светлых и с легкой червоточиной. Ад — понятие субъективное. Для кого-то ад дома у родителей, для кого-то — на серверном полюсе, в промозглом холоде. Её ад был её золотой клеткой. Но она не ассоциировала жизнь в этом аду с реальностью — слишком много всего произошло тогда, точь-в-точь как в кино. Словно кто-то растянул съёмки одной ужасной картины на долгие-долгие годы. Роль Натали лишь способствовала этому ощущению. Но у каждого фильма должен быть конец; вот подошёл к концу и её персональный ад, независимо от того, завершился ли он на плохой или на хорошей ноте. Адриан смотрел в глаза женщины, что была всё время рядом с ним, и все равно не узнавал её. Воспоминания жгучими осколками выжигали его сознание, восстанавливая память по маленьким крупицам. Он никак не понимал, как можно было забыть столь многое. Эмили гладила его золотистые волосы и гадала, снилось ли ей это. Выпавшие из реальности, они не сразу заметили ворвавшегося в подвал Бертрана, что медленно сполз по стенке на пол, переводя дыхание и благодаря всех богов за то, что его худшие опасения не сбылись.