The red thread

Октябрь 1512 года. Роберто Сальви шел по молчаливым коридорам палаццо. Взамен привычного ему блистательного порядка, теперь здесь царило мрачно-серое запустение. Толстый слой пыли покрывал почти все двери и окна, под потолком свисала паутина. Ему было горько видеть, во что превращается изумительная красота и уют дома, в котором он провел почти все свое время. И более всего ему было горестно за то, как пустил под откос свою жизнь его молодой хозяин, которого он еще младенцем укачивал на руках, а потом переживал в равной мере с ним его неудачи и радости. Как и прежде он нашел графа в мастерской. Исхудавший, бледный, с болезненным цветом лица и залегшими синяками под глазами, он работал над небольшой глыбой мрамора, которую заказал себе несколько месяцев назад. - Здравствуйте, синьор, - негромко проговорил Роберто, с трудом справившись с волнением, которое сковало голос. От вида Мариуса предательски щипало в глазах. - О! Роберто! - кинув на него суетливый взгляд, художник откинул инструменты в сторону и подошел к Сальви, ухватив за рукав. - Посмотри! Скажи мне, ты видишь то же, что и я? - он показал на несколько больших каменных кусков, выставленных в ряд. Видимо, начав работу, ему не нравилось, что получается, и он срезал камень, так что теперь у него вместо одной глыбы стало четыре поменьше. - А что видите Вы? - Приглядись, Роберто! Лицо! Я начал ваять статую Эдена. Я как-то говорил тебе о своем знакомом, помнишь? Но...мне кажется, что у меня не выходит. Каждый раз я смотрю, что получилось, и вижу там… не его. Скажи мне, тебе знакомо это лицо? Роберто разглядел в каждой глыбе детально воплощенный портрет Эцио Аудиторе, и, нахмурившись, он крепко взял Фабретти за плечо. - Знакомо. Синьор, это уже помешательство! Вы больны! - Я знаю! - Мариус расхохотался, прежде чем заплакал, но вскоре взял себя в руки. - Я знаю, Роберто. Хорошо, что ты приехал. Пойдем, мне надо кое-что уладить с твоей помощью. - Мариус, послушай меня. Уезжай отсюда. - Мне некуда ехать. Меня нигде не ждут, и сам я не хочу никого видеть! Пойдем скорее, а то не успеем! - Не успеем? - Ко мне скоро должны прийти друзья. Ты видел, что я снял все портреты? Спасибо Валентину, он мне помог. Я всем сказал, что я просто художник, которого оставили жить в палаццо! Хитро придумал? А, можешь не отвечать, - торопливо говорил Мариус, быстро спускаясь по лестнице на первый этаж. - Было время, когда я делал все, что мне говорили. Теперь черед делать то, что хочется мне. Так что еще пока на правах твоего хозяина… Хотя постой. Я же тебя отправил на пенсию! Совсем забыл! Роберто, ты мне как любимый дядюшка. А родственника ведь никак не выгонишь, правда? Хотя опять же, я так уже делал. Интересно, как там моя тетушка?.. - Синьор, не бегите, прошу. Мне тяжело угнаться за Вами, - Роберто старался не отставать, но силы его были малы: в последнее время ему все тяжелее давалось худо-бедно справляться с любыми делами — на седьмом десятке возраст неумолимо брал свое. - Догоняй! Я буду в кабинете! - послышался голос графа снизу и затих. «Надо что-то предпринять. Я, старый дурак, совсем бросил его, занявшись воспитанием малышей. Это не дело… Нужен врач. Или… как бы мне увезти его из Милана? И куда? Да и поедет ли он?.. Господи, за что посылаешь нам все эти испытания? Он ведь не справится. Был бы здесь Аудиторе, тогда этого бы не произошло. Но лучше б, конечно, он вовсе не появлялся в жизни Мариуса. Но что уж теперь?» - размышляя, Роберто дошел до нужной двери, за которой была слышна возня графа. В кабинете висел сладковатый запах дыма. Развалившись в своем кресле за столом, на котором в беспорядке лежали нераспечатанные письма, какие-то свитки и книги, Фабретти выпускал тонкие струйки дыма в потолок. - Ты долго шел, мой дорогой друг. - Вы стали курить? - Да. И не желаю слышать ничего против этого. Но скажу тебе, что если раньше я видел призрак своего счастья лишь во сне от продолжительного пьянства, то с этим, - он постучал пальцем по мундштуку, - мне нет нужды спать, и потому я снова обрел счастье - Эцио навещает меня теперь гораздо чаще. Но хватит, не для того я позвал тебя, - подавшись вперед, Мариус подвинул один из свитков к Сальви. - Это завещание. Все, что есть в моих владениях, я распределил между Габриелем и Изабеллой. Сыну, конечно, больше ответственности досталось. По поводу денег… Роберто, тебе придется еще пожить, слышишь? - Я слышу, но совсем не понимаю, к чему этот разговор. Если вы плохо себя чувствуете, разрешите мне позвать врача? - управляющий обеспокоенно потирал ладони. - Нет. Я чувствую себя прекрасно. Но… - Мариус выдохнул, рассматривая трубку в своей руке. - Я могу натворить дел. И пока еще не потерял способности мыслить здраво, я должен позаботиться о вас с Матильдой и детях. Больше у меня никого нет. - Все может измениться! Не стоит опускать руки! - Роберто изменил своей хваленой выдержке, и сел напротив Фабретти, опираясь локтями на стол. - Давайте начнем все заново? Сейчас непростое время, но ткацкая лавка, кузни, оружейные, винодельня — все работают. Проблемы с урожаем? Ничего, в следующем году будет лучше. Синьор, я прошу Вас, образумьтесь. Давайте все вместе — с Матильдой и детьми — поедем, куда захотите? Мало ли городов на свете? Вы отдохнете, вдохновитесь чем-нибудь новым… Мариус с полуулыбкой на губах слушал Роберто, выпуская дым в сторону окна за своим плечом, и, когда Роберто замолк, подался к нему, положив иссохшую ладонь поверх его, и мягко сжал. - Я благодарен тебе, Роберто. Но мне ничего из этого не нужно. Пойдем. Я должен показать тебе кое-что. Это важно, - Фабретти поднялся. - Подумайте о детях. Вы им нужны. - Я думаю о них. И такой отец, как я, им совсем не нужен. Но я дал слово Беатриче, да и сам хочу сохранить залог их будущего благополучия. Завещание забери, пусть оно хранится у тебя. Поторопись, у меня мало времени, - нетерпеливо приказал он, обернувшись уже в дверях. Роберто нехотя повиновался, забрав вместе с завещанием доходные книги, которые он вел, приезжая в поместье. Вместе они дошли до фамильного склепа, где Мариус любовно огладил край каменного гроба своей матери и присел перед ним на корточки. - Видишь? - указывая на его нижнюю часть, проговорил граф. Роберто подумал, что он окончательно спятил, но приглядевшись, увидел тонкую щель, прикрытую пылью. Надавив на камень, Мариус вытянул вбок тонкую пластину, так что в камне гроба открылась небольшая ниша, в которой что-то лежало. - Запоминай. Если со мной что-то случится, ты должен будешь рассказать об этом Габриелю. Здесь я храню ключ от сокровищницы. Об этом теперь знаем мы с тобой и Эцио, но ему уже дела нет до всего, что там находится, - граф извлек из ниши завернутый в черную тряпицу кинжал. - Сейчас я покажу тебе, как обойти ловушки. - Там есть ловушки? - Роберто удивился. Он знал о том, что под палаццо расположена сокровищница, но никогда прежде туда не спускался ни при Мариусе, ни при его отце. Не отвечая, Фабретти закрыл нишу и увел Сальви обратно в дом, где из подвала они проникли внутрь подземелья. Мариус показывал, как работает ключ, и где находятся рычаги, отключающие смертельные ловушки. - Из сокровищницы есть только один выход в конце коридора после хранилища. Рычаги удерживают систему охраны не постоянно, поэтому помни, что ты можешь зайти, отключить их, пройти в хранилище и выйти из подземелья с другой стороны, но не возвращайся, чтобы включить защиту снова. - И все это придумал Ваш отец? - Я не знаю, но думаю, что к созданию этого причастен Леонардо да Винчи. Впрочем, это абсолютно не важно. Ты все запомнил? - Да, синьор. Они добрались до заставленного сундуками хранилища, и Роберто вновь поразился тому, какие богатства скрывал граф. - Здесь все. За последние пару лет я много не тратил, и почти все, что приносили лавки, я сносил сюда. - Но ведь это...целое состояние. Если о сокровищнице узнают, то...это может стоить жизни. И за меньшее начинали войны, а здесь просто сказочные богатства. И ассассины знают об этом? - Эцио знал. На счет Ромео и других… Не думаю, что он рассказал им. Хотя все могло случиться. Но если бы им понадобились эти сокровища, то ассассины с легкостью могли бы их заполучить еще очень давно. - Думаю, вы правы. - Мы еще платим их отделению в Милане? - поинтересовался Мариус, открывая несколько сундуков с золотыми и серебряными монетами. - Да, синьор. Сто тысяч дукатов в год. - Немало. А сколько приносят лавки? - Этот год был не совсем удачным… Общий доход составил около семи сотен тысяч. - Что ж, не так уж мало. Что-то голова разболелась, - Мариус поморщился, испытывая острую необходимость закурить. - Давай заканчивать. Помоги мне взять это, - граф подвинул ему небольшой, украшенный витой резьбой и камнями сундучок. - Здесь порядка десяти тысяч. Мне, думаю, хватит на ближайшее время. А этот, - он взял сундук побольше, с доходом за предыдущий год. - Возьмешь себе. Заплатишь ассассинам, чтобы пару лет они о нас не вспоминали. Остальное — для вас с Матильдой, и для детей. Как они, к слову? Ни в чем не нуждаются? - Они нуждаются во внимании своего отца, - не удержался Роберто, - а не в деньгах, которыми он их засыпает. - Это все, чем я могу им помочь, - Мариус был непреклонен, и осмотревшись, пошел на выход, с трудом удерживая сундук. - Роберто, я доверяю тебе все, и их благополучие в том числе. Из тебя куда лучший отец, чем из меня. - Я стар, - отозвался Сальви. - И не уверен, что проживу еще достаточно долго, чтобы воспитать их. - Тогда надо задуматься о регенте. - Вы что, уже собрались помирать?! Завещание, регент… - Я не исключаю такой возможности. Жить мне стало как-то...неинтересно. Но не об этом речь! Кто мог бы стать им заботливым родителем, если нас с тобой не станет? - Не знаю, синьор. - Надо будет что-то решить… Подумай на досуге, будь добр. Боюсь, что у меня совсем нет кандидатов. - Синьор, как мне вас образумить? - Просто оставь меня в покое, Роберто. Веди дела, как и прежде. Теперь все — в твоих руках. Если хочешь, обучи Валентина, он вроде толковый парень, будет твоим помощником. - Я и так много для него сделал. Жаль, что Вас обучить всему не вышло. - Почему же? - Потому что Вы сдались непонятной хандре! И который год подпитываете свое уныние! А вместо этого могли бы еще очень много сделать! И процветать! И дом свой славить! - Роберто, не зли меня. Все так, как должно быть. Не желаю больше ничего слушать. Они выбрались из подземелья, снова оказавшись в склепе. Мариус вернул на место кинжал и после того, как они обменялись сундуками, он приказал Роберто убираться. Граф ждал каких-то гостей, и не желал, чтобы они с встретились с управляющим. Отъезжая, Сальви видел, как к поместью приближается отряд швейцарских наемников и, не собираясь попадася им на глаза, он поехал в город по дальней дороге через деревню. Ситуация в палаццо пугала его, как и физическое состояние Фабретти. Особенно насторожили его наемники, с которыми сдружился граф, потому что от этих жестоких и беспринципных людей не стоило ждать ничего хорошего. Сальви понадеялся, что у него еще есть время, чтобы придумать, как спасти Мариуса, но одна настойчивая мысль никак не покидала его: «Может, мне самому попробовать найти Аудиторе? Пусть у них произошел разлад, но кто, как не он, сможет образумить Мариуса? На крайний случай — Ромео, или кто другой, но надо прекратить то, чем занимается граф. Даже, если придется применить к нему силу.» К сожалению, он не смог в ближайшие дни воплотить эту идею. Остерегаясь того, что безумие Мариуса превзойдет все возможные границы, Роберто не смог оставить ключ от сокровищницы там, где его прятал граф. Следующим вечером, несмотря на разыгравшуюся бурю, он тайком пробрался в склеп и забрал кинжал. Попав на обратном пути в дождь со снегом, он подхватил серьезную простуду и последующие несколько месяцев сражался за свою жизнь. Только чудом лихорадка отступила и Роберто пошел на поправку, но к тому времени уже была глубокая зима. Февраль 1513 года. Вегманн сидел на диване, потягивая вино. Воздух гостиной был пропитан дымом, который выпускали из своих трубок его солдаты. На его коленях в наркотическом дурмане дремал Мариус. Перебирая пальцами его волосы, он думал о том, что ему нравится, как сложились обстоятельства. Теперь ему не было нужды платить за постой: обосновавшись в палаццо Фабретти, он разместил здесь же свой отряд, пользуясь тем, как удачно хозяин дома не смог поддерживать свою ложь под намеренным и методичным употреблением гашиша и опиума. То, что Мариус и есть граф, швейцарец, впрочем, узнал сам: воспользовавшись случаем, когда Фабретти испытывал сильнейшие галлюцинации, он исследовал закрытые комнаты поместья, взламывая замки. Не попал он только в одну спальню у лестницы, двери которой были заколочены досками. Но в одной из дальних комнат он нашел портреты Николо и Изабеллы Фабретти, и их юного и прекрасного сына — Мариуса. Хоть тот сейчас и изменился под влиянием времени и разгульного образа жизни, но узнать его не составило труда. Тогда Эден задумался, как сможет выгодно использовать это знание, и предположил, что стоит разузнать, где тот хранит деньги, чтобы в нужное время выкрасть их и вернуться в Берн. Единственной проблемой Вегманна был слуга Валентин, который остался в поместье и приглядывал за домом. Однако после того, как Эден поколотил его несколько раз, Валентин перестал совать нос в то, как развлекаются Мариус и его гости. Мечты о том, чтобы купить в Берне небольшой домик и оставить военную службу, захватили его. И он терпеливо увеличивал дозу наркотика, на котором старался как можно дольше удерживать графа. Выведать всех тайн ему не удавалось, и потому злость на Фабретти все чаще находила выход. Несколько дней назад он нашел сундук, из которого Мариус брал деньги на оплату продуктов, вина и курительной смеси. Услуги куртизанок, к которым частенько прибегали и сам Эден, и его солдаты, тоже оплачивал граф. Однажды Мариус решил устроить ему сцену, заявив, что не будет платить проститутке, которая проведет ночь с ним, потому что на ее месте должен быть он. На что, разозлившись, Вегманн предложил ему выбрать любого из его отряда и развлекаться так долго, как он того захочет. И ему показалось, что Фабретти назло ему устроил оргию, сменив пять или шесть партнеров за ночь. Наутро наемник лишь посмеялся над действиями Мариуса, но поспешил успокоить его, побоявшись, что неосторожно обидев его, он сам лишится доступа к графским деньгам. Сумма, которую увидел Вегманн в сундуке, была значительной, но все траты, на которые не скупился его любовник, стремительно ее уменьшали. Эден брал средства на все — от подарков себе и развлечений до выплат особо верным солдатам, помимо основного жалования, которое они получали из казны императора. Так за три месяца они истратили около семи тысяч дукатов, и оставшиеся три тысячи не могли покрыть все, что хотел заполучить наемник. Мариус видел в нем какого-то Эцио. Это невероятно раздражало, но Эден решил использовать слабость Фабретти. Он поддерживал иллюзию графа, общаясь с ним от лица воображаемого человека. - Слушай, - заметив, что Мариус рассматривает его, щурясь от дымной темноты, заговорил он. Галлюцинации не отпускали Фабретти, и Вегманн понял это по тому, как ласково он поглаживал его руку. - Я нашел твой сундучок с деньгами… Там осталось не так много, верно? - И что же? - улыбнувшись, Фабретти повернулся на бок, пряча лицо у его живота. - А на что мы дальше жить будем? Тебе должны заплатить? - Эцио, доход от лавок скоро должен поступить. Какие глупые вопросы… - И сколько тебе принесут? - Не знаю, отстань. Лучше погладь меня. Вегманн сжал его волосы на затылке, отстраняя от себя. - Я спросил, сколько тебе заплатят? - Я не знаю! - морщась, Фабретти ухватился за его руку. - Пусти, мне больно. - Только болью и можно из тебя что-нибудь вытащить. Когда принесут деньги? - Обычно платят в начале апреля. Отпусти, милый! Мне действительно больно! До апреля было далеко, и Вегманн уже не планировал так долго задерживаться в Милане. Уступив просьбе, Эден отпустил его, но застежка рукава запуталась в длинных волосах, и ему пришлось дернуть сильнее, вырываясь из пут. - Ей-богу, как баба! Когда ты что-нибудь сделаешь со своими патлами? Мариус сел и схватился ладонями за макушку — ему снова было больно. - Я думал, они тебе нравятся. Всегда же нравились… - А теперь не нравятся. Постригись уже. - Тогда сам и отрежь! - оттянув кудри, Фабретти повернулся к нему спиной, не рассчитывая, что Вегманн, а в его представлении — Аудиторе, выхватит нож и, грубо сбросив его руку, отсечет длинные локоны у самого основания одним резким движением. - Так-то лучше, - брезгливо отбросив в сторону густую копну срезанных волос, Эден откинулся на спинку дивана, со смешком наблюдая слезливую растерянность на лице Мариуса, который ощупывал затылок. - Ну все уже, не плачь только, - неласково притянув к себе художника, наемник набил трубку и дал ему затянуться. - Зачем ты так?.. - выпустив несколько струек дыма, Мариус прикрыл глаза, устраиваясь на плече швейцарца. Ему было обидно от того, что в последнее время он ощущал только грубость от некогда самого ласкового человека в своей жизни. - Ты сам попросил. Разве нет? - Можно было бы...помягче это сделать. - Тебе что, было больно? - Нет, но… - Вот и не ной. Кури лучше. - Не хочу. - Надо. Кури давай, - Эден проследил, чтобы Фабретти не откладывал трубку и продолжил вдыхать наркотический дым. Когда тот расслабился, он заговорил снова: - Давай-ка вернемся к разговору о деньгах. Там осталось три тысячи. Нам не хватит их до конца зимы. Да и я планировал обновить свои доспехи, а они весьма не дешевы. Где ты сможешь достать денег? Может, кто-то заплатит тебе раньше? Мариус не ответил, туманным взглядом рассматривая гостиную. В его видениях она была страшной и мрачной, и вместо солдат, веселившихся с ублажающими их куртизанками, он видел бесов в отблесках пляшущего пламени свечей. Ему стало очень страшно, отчего он крепче прижался к Вегманну, обняв его поперек груди. - Мне страшно, Эцио. Как их прогнать? - указывая на солдат, спросил Фабретти. Его голос стал хриплым в последнее время, и все чаще вырывался кашель. Но никто не придавал этому большого значения. - Как ты мне надоел! - рассердился наемник, хватая художника за лицо так, чтобы он смотрел только на него. - Я тебя еще раз спрашиваю, ты сможешь достать денег? Пару десятков тысяч будет, думаю, достаточно, - Эден видел, что Фабретти все еще косится на солдат расширившимися от ужаса глазами, и не нашел иного средства обратить на себя его внимание, как отвесить хлесткую пощечину. - На меня смотри! Иначе отдам тебя им, пусть развлекаются, - толкнув его в сторону солдат, Эден удержал его, чувствуя, как художник вцепился в него обеими руками и спрятал лицо на его груди. - Не надо! Пожалуйста! Не отдавай! Только не им! Я не хочу быть ни с кем, кроме тебя. Пожалуйста. Прошу тебя. Вегманн набрался терпения и погладил его по спине. - Хорошо, будь по-твоему, - с трудом оттянув Мариуса от себя, он уложил его голову к себе на колени и снова заставил курить. Спустя несколько минут, когда под действием дурмана и легких поглаживаний по волосам Фабретти задремал, Эден вкрадчиво продолжил попытки разговорить графа. - Дорогой мой. Дела плохи. Деньги закончились и нам не на что даже купить еды. Что будем делать? Может, кто-то сможет привезти тебе плату в ближайшие дни? - Милый мой Эцио, они совсем закончились? - улыбаясь мягкости звучащего голоса, Мариус был совершенно вне времени. В видениях он покачивался на темных синих водах какого-то озера под ночным небом. - Тогда возьми в сокровищнице. - Где? - Вегманн не ожидал подобного, и подумал, что художник снова бредит. - Ты же знаешь. В моей сокровищнице. Внизу. - Какая сокр… Ты серьезно? - вкрадчиво, едва сдерживаясь, чтобы не растолкать засыпающего Фабретти, переспросил Вегманн. - И много я могу там взять? - Сколько захочешь. Для тебя мне ничего не жаль. - А сколько у тебя там… этих сокровищ? Мариус не ответил, заснув и пребывая на волнах уже мрачного океана, волны которого вздымались и опускались, скрывая в себе чудовищ, и он был там один на один со своими ужасами. Вегманн же усмехнулся и поднялся, не заботясь о том, что Фабретти ударится головой о жесткую сидушку дивана. «Ладно, если он не врет — это отличная возможность свалить отсюда пораньше. Ох уж этот неведомый Эцио. Да ты просто неудачник! Будь я на твоем месте, давно бы заполучил все состояние этого нытика. Ах да. Я же как раз-таки на твоем месте!» - разулыбавшись, Вегманн отправился на поиски таинственной сокровищницы, несмотря на то, что понятия не имел, где ее искать. Ему казалось, что он уже прибрал к рукам все состояние графа. В его фантазии он уже купил особняк в Берне и женился, завел несколько любовниц и ни в чем не знает отказа. Только вот никакой сокровищницы он так и не нашел — лишь один длинный подвал с отсеками для хранения зерна, гнилых ящиков из-под овощей, и старыми ржавыми кандалами, вбитыми в каменную кладку стены. «Черт подери, неужели он это выдумал, а я повелся?» - с разочарованной злостью Вегманн сплюнул. «Или она находится не здесь? Надо будет еще немного порасспрашивать недоноска. Еще немного поприкидываюсь этим Эцио, будь он проклят, и все. Найду сокровища, вернусь домой. Как меня все это достало!» В мрачных тенях гостиной шелестела оргия. Тела куртизанок сплетались с телами солдат, и Фабретти, изогнувшегося на четвереньках, бесстыдно брали двое из отряда наемника. Освещая себе путь серебряным подсвечником с тремя свечами, Вегманн хотел было забрать его у них, но что-то заставило наблюдать эту порочную картину. И чем дольше он смотрел, тем сильнее хотелось стать частью действа. Он поднес свечи к вздрагивающей от резких движений изогнутой спине и, немного склонив их, позволил тающему воску падать на белую кожу, мгновенно застывая на ней разбившимися каплями. Боль художника расцвела приглушенно-хриплым коротким стоном, будоража кровь Вегманна. Он презирал Фабретти и желал его, и только протрезвевший от поисков сокровищ взгляд, упавший на маленькие выпуклые язвы на белых узких ягодицах, заставил его отшатнуться. Наемник узнал эту болезнь, выкосившую не один отряд в период длительных войн. И волна злой ненависти захлестнула его. Молча заставив Фабретти перевернуться и упасть на спину, он рассмотрел его пах, где нашел такие же язвы, и с хриплым рыком едва не придушил художника, но его оттащил один из солдат. - Капитан! Хватит, что на Вас нашло? - Не трожь меня! От кого он подхватил эту дрянь?! - указывая на закашлявшегося Мариуса, свернувшегося от страха на полу, Вегманн мысленно искал пути спасения и надеялся, что сам не заразился. Солдат, что удерживал его, осмотрел Фабретти, с трудом сквозь дурман понимая, что имеет в виду его командир. - Черт. Скорее всего от Козимо. Вы же разрешили ему тогда… - Где этот Козимо?! - В патруле. - Убью! Пусть только увижу! Можешь ему так и передать, - Эден зло и нервно заходил по комнате. Заразиться люэсом (1) не входило в его планы и рушило их, и он почувствовал себя загнанным в угол зверем. Вегманн снова оказался рядом с Фабрети, испуганно жавшимся к кучке своей одежды на полу. - Мерзкая ты шлюха, - ненавидя его, ядовито протянул Эден. - Собирай манатки. Ты здесь больше не нужен. - Но...но… постой, я же ничего не сделал! - художник потянулся к нему, как пес, преданно заглядывая в глаза. - Я… - Ты мне отвратителен, - Вегманн плюнул ему в лицо и поднялся, пытаясь успокоиться. Но успокоиться не получилось: руки художника обхватили его ноги, и пока тот целовал его сапоги, умоляя не оставлять и не прогонять его, волна злости, причиной которой были лишь страх и отвращение, вновь затопила швейцарца. Он тащил его голого по коридорам палаццо, подталкивал, поднимал с пола и брезгливыми пинками гнал дальше, не обращая внимания на слезы и мольбы. Лишь загнав в подвал, наемник немного успокоился, приковав его старыми кандалами к стене. - Посидишь тут, пока не очухаешься. А я пока придумаю, что делать дальше. Мариус заикался от плача, и был не в состоянии внятно сказать ни одного слова. Ему стало нестерпимо холодно и ужас объял его, когда Вегманн ушел, оставив в темноте сырого подвала. Рим, март 1513 года. Каравелла пришвартовалась в порту, выпуская пассажиров. Эцио с удовольствием оглядывал знакомый вид залитого ярким солнцем города с его улочками, невысокими постройками и домами, и скрытыми дымкой силуэтами дальних соборов и башен. Следом за ним неторопливо ступала София, придерживаясь за борт корабля. - Ты рад возвращению? - взяв его под руку, поинтересовалась Сартор. - Рад. Константинополь — прекрасный город, но лучше Флоренции нет ничего. Жду того дня, когда мы обоснуемся в нашем доме, - улыбнувшись своей супруге, Аудиторе помог ей спуститься на берег. - Ты же хотел остаться в Монтериджони, в Тоскане? Или я что-то путаю? - Монтериджони требует реконструкции. А у нас совсем нет времени ждать, когда там все достроят. Перед своим отъездом я не успел завершить строительство, пришлось бросить. - Ты — и что-то бросил? Эцио, я узнаю тебя с новой стороны! - посмеялась венецианка. - Я не безгрешен, дорогая, - обернувшись, ассассин скомандовал матросам, чтобы их багаж начали выносить на пристань. Невдалеке у складов он заметил фигуру в белых одеждах и сверкающих на солнце доспехах. Ромео прислонился плечом к составленным высокой башней ящикам, и, скучая, наблюдал за ними, сложив руки на груди. Эцио был рад видеть сына живым и встречающим его. Даже хмурое серьезное лицо Аудиторе-Сфорца теперь порадовало ассассина, вопреки обычному желанию заставить его улыбнуться. - София, проследишь за тем, чтобы наши вещи не утопили? Я отойду на пару минут, - оставив ее, Эцио подошел к сыну. Крепко обнявшись, они как следует разглядели друг друга. - А ты все-таки старик, - усмехнулся Ромео. - Тебе бы быть потом таким стариком, как я. - С возвращением. - Спасибо. Как здесь дела? - В Риме все хорошо, - Ромео кивнул на Софию. - Это кто? Аудиторе проследил его взгляд и с короткой заминкой ответил: - Моя жена. - И все-то успеваешь… Вижу, скоро у меня появится брат или сестра? - Это так, - с долей смущения признал Эцио. - Мы сможем ненадолго остановиться в убежище, прежде чем отправимся дальше? - Вполне, - кивнул Ромео. Ему не пришелся по душе факт отцовской женитьбы, но изменить что-либо он не мог, и поэтому ему оставалось лишь смириться. - Но пока меня не будет, можете занять мой дом. - Ты обзавелся домом в Риме? - А почему нет? Сколько можно не иметь своего угла? Я провожу вас перед отправлением. - Куда собираешься? Я думал, мы сможем провести хоть один вечер вместе. Так скажем, тесным семейным кругом. Вы бы познакомились с Софией. - Да нет особого желания. К тому же, надо торопиться. На севере неприятности. - У кого? - Какое тебе дело? Эцио нахмурился. Ему вспомнился один случай, произошедший перед отправлением из Константинополя в Рим. Тогда они с Софией прогуливались по цветастому, наполненному толпой базару, докупая необходимое в дорогу, как его окликнул какой-то маленький, высохший старик, сидевший на ковре у входа в неприметную лачугу. Он был одет в какие-то старые темные тряпки, а лицо его было морщинистым и коричневым от долгого пребывания под палящим солнцем. - Эй, ты! - зацепив руку ассассина крючковатой длинной палкой, которая, видимо, служила ему опорой при ходьбе, крикнул старик. Обернувшись, Эцио пригляделся к нему, замечая, что старик слеп, хоть затянутые белесой пеленой глаза едва были видны из-за прикрытых век. - Да-да, ты. С женщиной. Поспешил бы. Дом, который ты никогда не считал своим, почти разорен. Поторопишься — успеешь попрощаться. - О чем он? - выглядывая из-за плеча ассассина, поинтересовалась София. - Понятия не имею, - ответил ей Эцио, и сделал шаг к старику. - Слушай, отец, нечего приставать к прохожим попусту. Знаешь что-то — говори толком. - Делать мне нечего, - поднявшись, старик собрался уйти в дом, но обернулся. - Несмотря на все, что ты нашел, ты столько же потерял. Будешь долго думать, говорю же, даже попрощаться не успеешь. А тюльпан ждет тебя. Всегда ждал, - покачав головой, будто с досадливой усмешкой, старик добавил: - Правда засох уже, не справился с отравой, - и скрылся в доме. - Какой тюльпан? - допытывалась София. - Ты что-нибудь понимаешь? - Ничегошеньки, - пожав плечами, Эцио перестал сверлить взглядом закрытую дверь и, улыбнувшись спутнице, предложил ей продолжить путь. - Сумасшедших везде полно. Не обращай внимания. Вернувшись из воспоминаний, Аудиторе взглянул на Ромео иначе. Несмотря на то, что он обрел настоящую семью в Константинополе, он не смог окончательно избавиться от чувств к давно оставленному им Мариусу. И несмотря на все напускное безразличие, слова безумного старика зародили в нем неприятное шевеление тревоги. - На севере, говоришь, - он хмуро повторил слова Ромео. - Что с Фабретти? - Почему сразу с ним? - Отвечай, Ромео. Я все еще глава Братства, смею напомнить. - А я слышал от Клаудии, что ты намерен оставить свой пост и уйти на пенсию. Вон, даже брюхатой обзавелся. Эцио схватил его одной рукой за нагрудник, прижав к ящикам, а пальцем другой угрожающе ткнул в лоб. - Не смей так говорить о Софии. - Не буду, ладно, - несильно оттолкнув отца, Ромео освободился, признав, что позволил себе сказать лишнего. - Извини. Но в Милан мы сами съездим. Тебе там нечего делать. - Объясни, что происходит, и я сам приму решение. - Ты его принял уже давно. Но если уж так любопытно, - Ромео достал сложенный лист письма, которого получил сегодня на рассвете, и протянул его отцу. - Читай.       «Уважаемый синьор Ромео Аудиторе-Сфорца! Пишет Вам Роберто Сальви, бывший управляющим в палаццо Фабретти. Вопреки приказу графа, я молю Вас о помощи. Палаццо заняли швейцарские наемники с позволения самого Мариуса, однако единственный слуга, оставшийся в поместье, сообщил мне о бедственном положении графа. Его держат в подвале, опаивают и окуривают, а в попытках узнать о сокровищнице, скоро начнут прибегать к пыткам. Сам Валентин слишком робок, чтобы противостоять обученным воинам. Он, как может, делает участь Мариуса чуть более терпимой. Мне больше некого просить! Умоляю Вас: освободите палаццо от захватчиков и помогите образумить синьора Фабретти, если еще не будет поздно. Зная, что ранее между вами случилась размолвка, я не прошу совершить это в память о дружбе. Я заплачу цену, которую вы назовете, если ежегодных пожертвований в ваше отделение недостаточно. И снова прошу: поторопитесь. Каждый день на счету.» - Почему миланское отделение не вступилось? Ведь время упущено! - рассердился Аудиторе, сжав в кулаке невиновный лист. - Уже несколько месяцев все боеспособные члены братства выполняют поручения по договору с императором Максимилианом в австрийских землях. В Милане же остались двое-трое учеников на всякий случай. Они не справятся с отрядом швейцарцев. К тому же, письмо адресовано мне. - Я еду с вами, - решил Эцио. - Все обсудим на пути туда. Выезжаем немедленно. - А она? - Ромео указал на приближающуюся к ним Софию. Багаж выгрузили, и ей не хотелось ждать, когда наговорится супруг. - Ее нужно будет проводить до твоего дома, - в привычном приказном тоне отозвался Эцио. Он всегда был легок на подъем, а в подобной ситуации и вовсе не был намерен задерживаться. - И куда ты собрался? Снова миссии? - услышав окончание их разговора, София влилась в беседу с упреком. - Ты мне обещал, что по возвращению сложишь оружие. - Мой близкий друг попал в беду. Я не могу остаться в стороне. - По твоим рассказам здесь целая армия ассассинов. Неужели они без тебя не справятся? Ромео усмехнулся. - Не бойтесь, донна. Вполне возможно Мастеру и не придется вступать в бой. Он только понаблюдает со стороны. - Тогда я могу поехать с вами? - Нет, София. Мы выезжаем сейчас же, а ты останешься в доме любезного Ромео. Кстати, познакомься. Мой сын. - Очень приятно, - она мило улыбнулась молодому ассассину, и тот кивнул в ответ, надевая капюшон, коротко бросив: - Ага, взаимно. После он отошел от них, не желая быть свидетелем супружеского спора, и договорился со складскими работниками, чтобы вещи отца доставили к нему домой сегодня к вечеру. В доме Ромео его ждали. Команда ассассинов разрослась до десяти человек, среди которых Эцио увидел как давних знакомых, так и новеньких. - Из тебя вышел неплохой лидер, - похвалил сына Аудиторе, когда они выезжали со двора. - У меня были хорошие учителя. Все приготовления заняли не больше полутора часов, включая поиск врача, который должен был составлять компанию Софии до возвращения супруга. Она провожала их, с неодобрением глядя на Эцио, и Ромео все-таки рассмотрел ее поближе. «Отцу всегда нравились молоденькие. Неужели он сможет остепениться? Или это исключительно ее заслуга? Тогда какого черта он тащится с нами в Милан?». Рим остался далеко позади, когда они дали лошадям отдохнуть, и Эцио поинтересовался, пытаясь скрыть желание узнать как можно больше о том, что все эти годы делал Фабретти: - Ты давно навещал его? - Давно. - Тогда у него все было хорошо? - Ты зачем все это выспрашиваешь? Совесть мучает? Тогда хоть написал бы ему, что уезжаешь. Он тебя с год искал. - Я отправил ему письмо с Джованни прямо перед своим отъездом. - Каким Джованни? Мелким что ли? - Да. - Он пропал сразу после твоего отъезда. Не знаю, жив он или мертв, но в Милане он не объявлялся. - И Мариус ничего не получил? Но ты сказал ему, что я ненадолго уехал? - Ненадолго? - Ромео хохотнул. - Я сказал ему, что ты больше не вернешься. А что, я был не прав? Аудиторе промолчал, отводя взгляд, и пришпорил коня, устремляясь вперед. Ему надо было осмыслить все, о чем почти три года он старался не вспоминать. Смерть всегда ходила рядом с ним. И он всегда боялся, что не сумеет защитить от нее тех, кто ему дорог. Именно по этой причине он не рассказывал Софии то, кем является, пока у него не осталось иного выбора. Сартор была безумно дорога ему, заполнив своим очарованием пустоту, что была в его душе. Будучи в Константинополе он порой раздумывал, не остаться ли там, когда со всеми делами будет покончено, но понимая, что не сможет наладить отношения с местными воинствующими правителями, Эцио принял решение покинуть восток, чтобы не подвергать не столько себя, сколько Софию лишней опасности. Но Эцио допускал, что если бы обстоятельства сложились несколько иначе, то его ноги бы никогда не ступили на землю Апеннинского полуострова. Он задавался вопросом, что он сейчас испытывает к Мариусу, если все, что тот давал ему раньше, теперь он получает от Софии. Он полюбил ее, осознанно находя сходства с графом, но при этом отмечая ее яркую индивидуальность. Чувства к Мариусу постепенно угасали, уступая чувству долга и новой привязанности, которая, так или иначе, ворошила старые воспоминания. Эцио казалось, что он застрял меж двух огней, и, блуждая по кругу, возвращается от одного к другому. И если в душе он мог себе это позволить, то в реальной жизни — нет. Он был намерен жить с любящей, невероятно умной и доброй женщиной, носившей под сердцем его ребенка. Зная Фабретти, Эцио предполагал, что услышит кучу упреков в свой адрес, но выплеснув свой вполне обоснованный гнев, Мариус захочет быть с ним, как прежде. А Эцио не сможет остаться. Аудиторе опасался, что и сам не захочет вновь покидать Фабретти, но был уверен, что сможет противостоять своим вспыхнувшим желаниям, как делал это не единожды. Он слабо верил, но надеялся, что в жизни графа тоже появился кто-то, способный залечить душевные раны. Тогда бы их встреча стала менее болезненной для них обоих. «Действительно, зачем я сорвался к нему на помощь, если с врагом вполне справится отряд Ромео? Во всем виноват тот старик. Не надо было его слушать.» Осмысливая сказанное слепым старцем на восточном базаре, ассассин думал, что разоряют одно из отделений братства, в котором он провел достаточно много времени, чтобы называть его домом. Но никак не мог понять, как тюльпан может быть связан с убежищем. Единственный, кто приходил ему на ум — Мариус, но он не желал верить в то, что с ним могло что-то случиться, пока не встретил Ромео. «Предсказания — это не свершившийся факт. И пока есть возможность, надо изменить судьбу, которую кто-то диктует. Если Мариус жив, то мы спасем его, и я… А что я? Скажу как обычно, что давненько не виделись? Расскажу пару анекдотов и уеду? Нет, Эцио, это будет просто издевательством. Может, повернуть назад, пока не поздно? Пусть считает, что я так и не вернулся.» Эцио обернулся, увидев неподалеку за собой ряд всадников в белых капюшонах, а позади них — Ромео. Он встретился с его тяжелым пронизывающим взглядом, понимая, что отступать некуда. «Дурацкая ситуация,» - подумал он, отворачиваясь и ускоряя ход коня, подав сигнал остальным. «По крайней мере, я извинюсь. Теперь мы сможем действительно попрощаться и жить каждый своей жизнью.»       Милан, два дня спустя. Ассассины вошли в палаццо Фабретти через парадные двери. - Убить всех наемников, - мрачно скомандовал Эцио, прежде чем они разделились на две группы. Его тяготило запустение некогда блестящего поместья. Сладковатый неприятный запах, который он нередко слышал в курильнях Константинополя, пропитал даже стены дома, и ассассин не был рад этому. Проходя по коридорам поместья, он замечал разломанную и грязную мебель, пропавшие украшения и картины. В одной из комнат убил солдата и куртизанку, в другой — еще несколько отдыхавших. Аудиторе знал, что не получит радушного приема, и то, что он видел, угнетало его. Оставляя за собой трупы солдат, он дошел до южной гостиной, где его ожидали вооружившиеся наемники, занявшие строй в надежде, что это их спасет. - Что вам здесь надо? - выступил один из них, по всей видимости, капитан. Он возглавлял строй и уверенно держал оружие. Внешне он напомнил Эцио себя в молодости, но ассассин совершенно не придал этому значения. - Забрать то, что принадлежит нам. - Так забирайте и проваливайте, - выставив меч, наемник кивнул на почти пустой открытый сундук в стороне. - Это? - Нет. Мне нужно иное, - пройдя внутрь, Аудиторе слышал, как тенями разошлись следом за ним другие ассассины. - Где хозяин дома? - У него развилась светобоязнь. Прячется где-то в подвале. И если он вам должен денег, то вряд ли сможет заплатить. Все? - Нет, не все. Слышал, вы хотели найти сокровища. Нашли? - Нет здесь ничего. Это все пьяные бредни сумасшедшего. Проваливайте уже к черту! - Обязательно. Капитана Эцио взял на себя, выбив из его рук меч и, притянув его голову крюком одного скрытого клинка, вторым пробил череп сквозь глазницу. Остальных воинов, что едва ли смогли оказать сопротивление, умертвили ассассины Ромео. Покинув гостиную, они, рассредоточившись по поместью, добивали всех, в ком определяли врага. Когда в палаццо стихли звуки бойни, Эцио и Ромео оставили ассассинов исследовать самые дальние комнаты, если в них кто-то спрятался, а сами спустились в подвал. Они оба испытывали странное недоброе чувство, так как опасались того, что могли увидеть. Освещая дорогу единственным факелом, который смогли раздобыть, они шли вперед, и Аудиторе узнавал путь, ведущий ко входу в сокровищницу. Но не добравшись до него, они услышали тихий скулеж и кашель заложника. - Мариус! - негромко позвал он, оглядывая темноту подвала, как услышал шевеление у стены. - Н-не н-надо б-больше, - тихим заикающимся шелестом зазвучал хриплый голос. - Пожалуйста, не надо. Эцио подошел ближе, и свет факела высветил тощую маленькую фигуру в грязных лохмотьях, сидевшую на соломе и жавшуюся к стене, словно желая спрятаться в камне. Аудиторе с трудом узнал в ней родные очертания Фабретти, с темнеющими пятнами на лице и шее. Рядом были разбросаны курительные принадлежности, стояла чаша с потухшими углями и недлинным металлическим клеймом, отпечатки которого остались на теле графа. - Чего застыл? - подтолкнув отца, Ромео приблизился к графу, стараясь смотреть только на металлические оковы на его запястьях. Ему самому было больно видеть, во что превратился Фабретти, и понимая, что с ним делали, он зло думал, что наемники умерли слишком быстро. - Я… я все...р-рас-сказал, - отворачивая лицо, бормотал Мариус. Он был сонным от воздействия опиума, и не узнавал тех, кто пришел к нему. С трудом выбив металлические стержни, ассассины освободили его, и, почувствовав свободу, граф попытался сбежать от них, но не прошел и пары шагов, как упал, и продолжил уползать, издавая скулеж. - Мариус, это же я, - справившись с голосом, Эцио остановил его и взял на руки, не обращая внимание на сопротивление. - Посмотри на меня. - Не делай мне больно… - пытаясь вырваться, Мариус заставлял ассассина с большей силой удерживать себя, причиняя боль давлением на не зажившие раны на руках и ногах. - Потерпи, пожалуйста. Скоро это все закончится. Вынося его из подвала, Аудиторе пытался говорить с ним, но в ответ не слышал ничего, кроме тихого воя и невнятных просьб. Вскоре Мариус затих и уснул, ткнувшись лицом в металлический резной нагрудник ассассина. - Ромео, пошли за врачом и Сальви. И принеси воды, - приказал Эцио, внося Фабретти в первую попавшуюся комнату, где была кровать. Опустив его на пыльное покрывало, он раскрыл окна, впуская дневной свет и свежий воздух. Снаружи темнел мертвый сад, поросший жухлой травой, и Аудиторе поморщился от горького чувства, затопившего душу. Он боялся, что предсказание сбудется, но чувствовал долю надежды на то, что он успел вовремя, и пока Мариус жив, ему будет возможно помочь. Ассассин бережно снимал с Фабретти грязные тряпки, когда-то бывшие сорочкой и штанами. Он видел синяки и ожоги на его лице и теле, и ненависть просыпалась в нем с большей силой, чем когда-либо. - Ничего. Ты поправишься, - убеждал себя ассассин, осматривая его и обрабатывая раны теми снадобьями, что всегда имел при себе. Он с горечью видел неровно обрезанные вьющиеся волосы Мариуса, осознавая, что Яблоко предупреждало его об этом еще много лет назад, но поспешив тогда, он не обратился к артефакту с точным вопросом, и потому опоздал сейчас. Врач прибыл спустя два часа. Все это время Аудиторе с сыном находились рядом с бесчувственным графом, пребывавшим в кошмарных сновидениях и оттого стонавшего и бормотавшего нечто, что они не могли разобрать. - Ты ему пока не говори про Софию, ладно? - попросил Ромео, приваливаясь плечом к стене и глядя, как отец, кивнув, в который раз прислушивается к бреду Мариуса, пока лекарь, облаченный в глухие черные одежды и противочумную маску, осматривает его. - Доктор, что Вы скажете? - Пытки, конечно, он испытал пренеприятные, но раны заживут, пусть и останутся шрамы. Когда эта мазь закончится, я сделаю новую, - отозвался врач, отложив на свободный край кровати глиняный горшок, закрытый грубой тряпицей. - Лихорадка пройдет, кашель тоже. Это все последствия курения гашиша и опиума, казнить бы тех, кто привез эту дрянь в наши земли. Он будет требовать новой порции, и, если выдержит без нее, то привязанность к употреблению со временем сойдет на нет. Но это будет тяжело, и самостоятельно он не справится. Нужно, чтобы кто-то все время был с ним, это возможно? - врач внимательно взглянул на двоих с тяжелыми лицами. - Возможно, - отозвался Ромео. - Я прослежу за этим. - Я сам присмотрю за ним, - одновременно с сыном, ответил Эцио. - Тебе не пора ли будет вернуться в Рим? - Ромео раздражался. Ему не нравилась вся эта ситуация, и гнев на швейцарцев еще не оставил его. - Пока он не поправится, я не уеду. - Ваши споры определенно ему не помогут, - мягко укорил их врач. - Если вы с ним дружны, будьте рядом оба. Чем больше людей, заинтересованных в его благополучии, будет окружать его, тем быстрее он пойдет на поправку. Но нужно будет проявить терпение. Он будет подвержен резким переменам настроения, вплоть до гнева, пока не получит очередной желаемой дозы. Многие называют это бесноватостью, но это всего лишь открытое эмоциональное стремление получить то, в чем он нуждается. Вам придется проявить понимание. Помимо прочего… - Мариус снова зашевелился, и врач указал на дверь. - Поговорим снаружи? Пусть спокойно поспит. - А если проснется? - Я дал ему снотворное, так что в ближайшее время он не очнется, разве что к позднему вечеру. Но лучше не будить лишний раз. Оказавшись в коридоре, они втроем заняли северную гостиную, поправив в ней мебель, чтобы можно было сесть. - Так вот, - продолжил врач. - Помимо прочего он болен люэсом, весьма распространенной, но все еще позорной в наши дни болезнью. До конца дней ему предстоит принимать лекарства и пользоваться специальными мазями, чтобы не дать болезни перейти в следующую стадию. - А какая стадия сейчас? - Вторая. Если не лечиться, то на третьей стадии части его тела могут деформироваться… Не буду говорить лишнего, поскольку течение болезни у всех происходит по-разному, и лечение от нее, мягко говоря, несовершенно. - Но он будет жить? - Будет. Не так долго, как мог бы, но… Лишь бы не оставлял лечения. В его ситуации организм ослаблен. Но и это не самое плохое, - врач снял остроносую белую маску с лица и потер лоб. Он был молод, но любил свое дело и разбирался в нем настолько, насколько позволяла современная наука. - А что еще? Давайте, доктор, говорите как есть, - недобро усмехаясь, Ромео отошел к окну, отдергивая пыльные шторы. - Я припоминаю все случаи, которые мне довелось изучить. И по совокупности сведений могу предположить, что проблема синьора Фабретти не только в физической слабости, но и в серьезной болезни духа. - А подробнее? - Это уже не мой профиль. За подробностями вам стоит обратиться к священнику. Аудиторе молча выслушивал его, напряженно придумывая, что следует предпринять и в какой последовательности действовать, но на ум ничего не шло. - Если мне будет позволено, - тем временем продолжал врач, - я бы остался в поместье, чтобы в случае чего вовремя оказаться рядом и внимательно проследить за его самочувствием. Но мне нужно съездить в свою лавку, чтобы взять препараты. Я не брал с собой много. - Разумеется, - кивнув, Эцио поднялся. - Можете отправляться сейчас, чтобы вернуться скорее, а мы пока подготовим для Вас комнату. Идите прямо на выход, иначе рискуете нарваться на неприятное зрелище. - Мне не впервой, но спасибо за предостережение. Врач уехал, оставив ассассинов свежим взглядом осматривать разоренный дом и прибирать трупы, сваливая их в общую кучу рядом с конюшней. - Поместье здорово разграбили, - проходя по комнатам и коридорам вместе с Эцио, проговорил Ромео. - Думаешь, есть возможность найти все, что отсюда вынесли? - Если вынесли давно, то уже все продали. А что не продали — сломали или сожгли, - Аудиторе остановился перед заколоченными дверями спальни, в которой они с Мариусом жили раньше. - Может, уже и смысла нет искать. Надо будет проверить, что с сокровищницей. - Так она правда существует? - Да, - воспользовавшись крюком на клинке, Эцио срывал доски с дверей. - И ты знал о ней все время? - Да. А что? - Мог бы и рассказать мне. Я бы проследил за домом. - Ты мог бы проследить за Мариусом и просто так, но не сделал этого. Почему? - Рожей не вышел, - помогая отцу, со смешком отозвался Ромео. - Он попросил меня больше не приезжать. - Из-за чего? Ты что-то сделал? - Ты сделал. Но я все равно не понимаю, почему он допустил подобное. Ничто и никто не стоит того, чтобы вот так… - он попытался подобрать более мягкий оборот речи, но не смог, и только хмыкнул, отбрасывая последнюю доску в сторону. Эта спальня была единственной в доме, которая не оказалась обезображенной присутствием наемников. В ней все было так, как Эцио помнил, и даже на стуле висела его сорочка, оставленная им перед отъездом. Пахло пылью и затхлостью, и Эцио отошел к окну, скрывая от сына свое лицо, на котором проступила печаль оживших воспоминаний. - Пойду посмотрю, может, Роберто приехал, - Ромео не стал входить. Он не был частью жизни этой комнаты, и он не собирался ею становиться в эти минуты, позволив Эцио остаться наедине со своими мыслями. Светила полная луна, заглядывая в окна поместья. В комнате, где спал Мариус, горели свечи и очаг камина, наполняя пространство теплом и светом. Роберто привел в поместье людей, чтобы они помогли навести порядок, и до Эцио, расположившегося в кресле напротив кровати, долетали звуки все еще продолжавшейся работы. Ассассин отупело смотрел на спящего, чувствуя навалившийся груз вины за то, что случилось. Он не мог найти себе оправдания и понять, где же допустил ошибку, считая, что все делал правильно. И он совершенно не знал, как ему быть дальше. Эцио увидел, как Мариус проснулся и неторопливо приподнялся, осматривая, где находится. - Полежи еще. Не вставай, - тихо посоветовал ассассин. Их взгляды встретились, и Мариус снова лег на подушки. - Ох, Эден, прости, я все еще...вижу мираж, - закрывая ладонями лицо, хрипло отозвался Фабретти. - Ты… ты все нашел? - Не знаю, кто такой Эден, но думаю, что он не нашел ничего, что хотел. - Опять ты шутишь? Спасибо, что прекратил все... Дай, пожалуйста, мне закурить. Эцио пересел ближе к нему и осторожно отнял его руки от лица. - Dolce, взгляни на меня. Это я. Помнишь? Мариус присмотрелся к нему так внимательно, будто ощупывал взглядом все его черты, и не верил своим глазам. Но никто не звал его так, кроме Эцио. - Не трогай меня! - в испуге, он вырвался, отодвигаясь, и весь вжался в изголовье кровати, подтянув колени к груди, с ужасом осознавая реальность происходящего. - Тише, я не причиню тебе вреда. - Зато я… Я причиню тебе, - Фабретти тихо заплакал, вновь пряча лицо и одергивая руки от уродливого следа клейма на своей щеке под левым глазом. - Ты не должен...был...вернуться. Не касайся меня! - снова отодвинувшись от протянутых рук ассассина, Мариус подтянул к себе покрывало. - Не смотри на меня. - Послушай, - Эцио пытался подобрать слова утешения и удержаться от того, чтобы не обнять. - Все еще наладится. Ты поправишься. Мариус лишь головой покачал. У него рождались сотни вопросов, но он не мог ничего вымолвить. - Мне… мне надо идти, - граф взял себя в руки и хотел было сползти с постели, но Эцио удержал его, заставив лечь, и, накрыв покрывалом, прижал за плечо. - Пусти! Убери руки! - Мариус, ты никуда не пойдешь. - Ты не имеешь права мне указывать! - Я не буду спорить. Как только ты успокоишься, мы все обсудим. Сейчас, пожалуйста, просто поспи еще немного. Я буду рядом. Фабретти сдался, уткнувшись носом в простыню, и пытаясь поверить в то, его кошмары на самом деле закончились. - Где Эден? - тихо спросил он. - Предположу, что он мертв. Кто он такой? Наемник? - заметив, что Мариус кивнул ему в ответ и расслабился, оставив намерения сбежать, Эцио убрал от него руку, сев рядом. - Все, кто здесь был, отправились к праотцам. Можно было бы их просто выгнать, но тогда надо было бы ожидать подкрепления. Я не стал рисковать. На случай, если кто-то сунется сюда, у всех входов дежурят мои люди. - Зачем ты вернулся? - помолчав, спросил Мариус. Его ничто не интересовало, кроме ответов на вопросы, которые он так долго не мог никому задать. - Не смог оставить тебя в беде, - Аудиторе облокотился спиной на изголовье кровати, глядя на ночь за окном. - Я прибыл на корабле в Рим два дня назад, и мы с Ромео сразу же отправились сюда. Хорошо, что успели вовремя. - Вы не успели, - Мариус приподнялся, садясь так, чтобы между ним и Аудиторе оказалась подушка. - Ты не успел. Надо было вернуться еще несколько лет назад. А теперь… - он посмотрел на свои руки, обезображенные красноватой сыпью и покрытыми мазью следами клейма. - Что теперь вам всем тут делать? - Ты вправе злиться на меня, но остальные ни при чем. Позволь им выполнять свою работу. - Я их не нанимал. - Их нанял Роберто. Но если по правде — они обязаны были защитить тебя еще по давнему нашему уговору. - Я просил Сальви не обращаться к ассассинам, - усмехнулся Фабретти, отчаянно желая коснуться того, кто сидел рядом, но не мог себе позволить даже посмотреть в его сторону. - Я знаю. И все же хорошо, что он ослушался. Молчание повисло в спальне, сопровождаемое тихим потрескиванием поленьев. Мариус не знал, что следует сказать: долгие годы он придумывал, что скажет Эцио при встрече, если она когда-нибудь состоится, но теперь растерял все слова и мысли. Ассассин же впервые в жизни боялся нарушить тишину неуместными вопросами. Но один все-таки сорвался под давлением желания услышать, что не он — виновник всего, что случилось в его отсутствие. - Почему ты позволил так обращаться с собой? Мариус пожал плечами. Ему было сложно рассказать ассассину обо всех своих чувствах, и он опасался заметить, что тому уже по-настоящему нет дела до него. А кроме прочего Фабретти ужасно стыдился себя и своих поступков. Эцио не услышал ответа и обернулся, разглядывая измученный профиль. Он хотел было коснуться его шеи у кромки волос, но заметив движение его руки, Мариус прикрыл шею ладонью, пальцами касаясь коротких золотых завитков. - Ты сам решил постричься? - натянув улыбку, спросил ассассин, и Фабретти снова промолчал, мотнув головой. - Ты стал выглядеть моложе, - ободряюще отозвался Эцио, опустив руку. - Какое тебе дело до того, как я выгляжу? Перестань, - тяжело выдохнув в сторону и прокашлявшись, Мариус все же осмелился повернуться к нему. - Не надо. Для тебя все закончилось, когда ты уехал. Зачем теперь издеваться надо мной? - Я хотел, чтобы закончилось. Но это не так, - Эцио выдержал его сердитый взгляд, полный горькой обиды, и взяв его за руку, несмотря на сопротивление, удержал его ладонь в своей. Слова давались тяжело, и он с трудом заставил себя произнести: - Прости меня. Ты не получил моего письма, но я хотел, чтобы ты был свободен от бремени, причиной которого я являлся… Тот путь, что я прошел, мог закончиться совсем иначе… И я надеялся, что разорвав все, что нас связывало, я освобожу тебя от тяжелого ожидания. - Но я ведь всегда ждал тебя. Если бы… Если бы я знал, что надо ждать хоть десяток лет — я бы ждал! - Теперь я понимаю, что так было бы лучше. А тогда мне казалось, что я поступаю правильно. И за это я прошу твоего прощения. - Я прощаю, если это действительно тебе нужно, - Фабретти несмело коснулся пальцем его ладони. - Но пожалуйста, не касайся меня. Я боюсь, что заразен, - он все-таки вытянул руку и спрятал ее под одеялом. - Давай-ка я позову врача. Пусть он тебе все объяснит, - поднявшись, Эцио не покинул спальню, но с ее порога позвал Стефана, который расположился комнате через одну от них. Беседовать с врачом Мариус все-таки предпочел наедине. И в то время, как они разговаривали, в коридоре вместе с Эцио ожидали Ромео и Сальви, который изрядно нервничал, но при этом был рад тому, что все дурное закончилось. Полчаса спустя Стефан вышел, прикрыв за собой дверь. - Синьор уснул. Пожалуйста, не будите его. Все встречи лучше отложить до завтра. Если он проснется ночью, нужно будет дать немного снотворного, микстуру я оставил на столе. Распорядитесь насчет служанки? Или лучше остаться мне? - В этом нет необходимости, мы сами справимся. Что-нибудь еще скажете? - взволнованно поинтересовался Эцио, и, видя разочарование на лице Роберто, ободряюще сжал его плечо. - Я, вроде, вам все уже рассказал. За полдня такое не излечивается, так что будем ждать улучшений. Доброй ночи, синьоры. Утром я снова навещу его. Двумя днями позже. Эцио не оставлял Мариуса почти ни на минуту, лишь изредка позволяя Роберто и Ромео оставаться с ним наедине. Он не знал, о чем они говорили в эти редкие моменты и что происходило за дверями спальни, кроме того, что Мариус не позволял никому, кроме врача, прикасаться к себе. Фабретти много спал, плохо ел и почти не говорил с ним, скупо отвечая на редкие вопросы. Он наотрез и без объяснения причин отказался переселиться в их старую спальню. Эцио казалось, что он всеми силами возводит между ними стену, но разве она могла испугать ассассина? - Расскажи мне о своем путешествии, - неожиданно попросил Мариус, проснувшись посреди дня и заметив, что Эцио, как и прежде, сидит в кресле напротив. - Если тебе не трудно. - Вовсе нет. С удовольствием, - порадовавшись тому, что Фабретти проявил интерес, Аудиторе начал рассказывать о том, как поиски библиотеки Альтаира завели его ко двору принца Сулеймана. И пока он говорил, Мариус не перебивая, слушал его, погруженный в какие-то свои мысли, от которых у него периодически слезились глаза. В эти моменты он отворачивался, брал себя в руки и просил продолжать. И ассассин рассказывал дальше, приглядывая за состоянием графа. - В итоге я нашел последнюю печать в руке самого наставника. Точнее — в его скелете. Жутковатое зрелище было, - усмехнулся Эцио, завершая повествование. - Верю, - отозвался Мариус. Он не сводил с него взгляда, стараясь сдержать любой вопрос, считая, что начни он спрашивать — узнает совсем не то, что хотел бы услышать. Ему было так радостно видеть его, и слушать его голос — настоящий, а не воображаемый или похожий, что ему было трудно сдержать свои чувства. И он изо всех сил перебарывал свою слабость и навязчивое желание вновь закурить, спасаясь лишь той мыслью, что все-таки Аудиторе вернулся к нему и не оставляет, несмотря на то, что он натворил и как сейчас выглядит. - Как тебе здесь по возвращении? Не в моем палаццо. А вообще… В Риме, например? - Как дома. Когда я был в Константинополе или Каппадокии, я не понимал, как скучал по всему, что оставил. Вернуться было приятно. - Эцио, позови врача, пожалуйста. Я что-то неважно себя чувствую. Пусть он захватит свои микстуры. - Хорошо, - ассассин вышел из спальни, нехотя оставив графа одного. Но со всей долгожданной радостью, что испытывал Фабретти, его терзал страх будущего. Он боялся снова остаться в одиночестве пустого дома, боялся, что не сможет пересилить неуёмную тягу к наркотику, мысли о котором не покидали его ни на минуту. Он держался только ради ассассина, но был уверен, что тот не останется с ним надолго. И страх того, что Аудиторе вскоре произнесет страшные слова «мне надо уехать» был сильнее всех остальных. Стефан давал ему какую-то микстуру, что приглушала навязчивое желание вернуть себе свои курильные принадлежности и хоть ненадолго остаться одному, выдыхать сизый дым и наблюдать его движения в воздухе, забывая гнетущее и давящее чувство нерешенных проблем. - Как раны? - Болят меньше… Шрам на лице останется? - Боюсь, что да. Но не думаю, что Вам стоит переживать из-за этого. - Вы правы, - Мариус помолчал, глядя на закрытую дверь, и понадеялся, что их дальнейший разговор никто не услышит. - Стефан, Вы говорили, что мои дни будут довольно коротки, да? - Я говорил, что их будет не так много, как могло бы быть. - Да-да, верно. А скажите, в вашем...арсенале микстур и снадобий… Есть ли что-то, что может...прекратить все? - О чем вы? Мариус выбрался из постели и задумчиво подошел к окну, выглядывая наружу. Это страшное желание появилось в нем еще давно, но тогда он боялся его, а сейчас оно росло и крепло с каждым мгновением, проведенным вместе с Аудиторе. - Вы меня прекрасно поняли. Хотелось бы, чтобы это снадобье подействовало быстро. Видите ли… Я — безвольный трус...- будто оправдываясь, Мариус с короткой улыбкой взглянул в бесстрастное лицо Стефана и снова устремил взгляд на клумбы, где раньше ярким ковром росли цветы, а сейчас — лишь оттаявшая земля темнела с блеклыми пятнами смятой жухлой травы. - Я — врач, а не убийца, синьор. - Вы должны быть спасителем. И поверьте, иногда для этого приходится...совершать не то, к чему привыкли. Я так понимаю, Вы — мой подданный, верно? - Верно. Но при этом я несу ответственность за вашу жизнь, а не смерть. - Разве то, что меня ждет, можно будет назвать жизнью? Равно как и годы до этого. Впрочем, довольно споров. Стефан, прошу Вас. Назовите цену. Врач задумался. Ему и раньше приходилось слышать подобные просьбы, и он шел навстречу просящим, но только тогда, когда это могло облегчить безысходность больного. Граф Фабретти не подходил под этот критерий, и Стефан не мог так просто согласиться. - Синьор, Вас окружают люди, которым Ваше состояние не безразлично. К тому же стоит лишь немного подождать, и Вы почувствуете себя значительно лучше. Не поддавайтесь призрачным дурным настроениям, они вскоре оставят Вас в покое. - Вы не понимаете… - Мариус обернулся, с мягкой родительской улыбкой глядя на врача. - Я немного подожду — и не только они оставят меня. Впрочем, хорошо. Я найду другого продавца. Извините за беспокойство. Прошу, не говорите о нашей беседе моим друзьям. Они могут...неправильно отреагировать. И все-таки… Как бы поступили Вы, зная, что никогда не сможете прикоснуться к самому любимому человеку? И что у Вас есть совсем немного времени, прежде чем этот человек снова покинет вас, как делал это многократно, только теперь уже навсегда? Я не хочу гнить заживо в одиночестве. Я говорю это, находясь в трезвом уме. И Вы меня не переубедите, поэтому оставьте свой врачебный пыл, - махнув рукой, Мариус вернулся в постель. - Просто подумайте над моей просьбой. И да, когда уйдете, позовите синьора Аудиторе, пожалуйста. Врач оставил его, и, выходя, впустил Эцио, дежурившего у дверей. - Ну как? Стало легче? - проходя мимо Стефана, ассассин обращался к Фабретти. - Да. Спасибо доктору. Расскажешь мне про Каппадокию? Ты лишь вскользь упомянул ее. Какие там интересные места видел? Мариус уснул вскоре, и Эцио устало потер лицо, обрывая повествование. Решив, что ничего не случится, если он ненадолго выйдет, он задержался рядом с беспокойно спящим Фабретти, поправил одеяло на его плечах и покинул спальню. В холле ему встретился Ромео, от безделья упражнявшийся с мечом. - В палаццо есть целая тренировочная зала, мог бы заниматься там. Вдруг, кого заденешь? - улыбнулся Аудиторе, пожурив сына. - Не задену, - останавливаясь и убирая меч в ножны отозвался Аудиторе-Сфорца. - Ну что, как там дела? - Спит. Вроде как выглядит лучше, стал активнее, - Ромео предложил присесть на один из диванов, которые слуги вынесли из грязных комнат, но отец отказался. - Ему нужен свежий воздух. - Ты решил, что будешь делать дальше? - Ромео расположился на диване у стены и, упершись локтями на изгибы резной спинки, вытянул длинные ноги. - Это сложный вопрос. - Кто бы сомневался. Поэтому я и говорил тебе не ехать сюда. - Может, ты был прав, - Эцио поднял взгляд на стену, где виднелся след от висевшего там раньше портрета четы Фабретти. - Но что сделано, того не изменить. И я рад быть здесь. Ромео внимательно пригляделся к нему, недолго раздумывая и решаясь продолжить тему. - Нам скоро надо будет возвращаться в Рим. Я не планировал оставаться в Милане дольше, чем на пару недель. А за это время я хотел бы убедиться, что с Мариусом все будет в порядке. - Он все-таки дорог тебе? - Как хороший знакомый. Не ревнуй, - нагло усмехнулся Ромео. - Если ты, конечно, еще способен на это. Но правда, объяснись с ним и уезжай первым, чтобы у меня было время за ним присмотреть. - Я найду тех, кто присмотрит за ним, тебе не обязательно это делать. И я могу задержаться. Не хочу сейчас торопиться. - У тебя жена родит со дня на день, что значит «не хочу торопиться»? - Не кричи об этом на весь дом. - Думаю, ему уже пора узнать. - Но не таким же способом. Он не принял бы эту весть раньше, и я не знаю, как он справится с ней сейчас. Считаю, еще не время говорить ему об этом. - И как ты объяснишь, что не останешься здесь? - Не знаю, но придумаю что-нибудь. Мимо них, коротко поприветствовав обоих, прошел Стефан, намереваясь прогуляться в город и пополнить свои запасы. Он слышал беседу ассассинов и с изумлением предположил, что граф и Аудиторе состояли в более близких отношениях, чем простая дружба. Ему не давала покоя речь Фабретти, и потому он беспокоился о его состоянии. Стефан знал, что такое одиночество — несколько лет назад он похоронил свою нежно любимую супругу, которая незадолго до своей болезни изменила ему с каким-то французским щеголем. Но несмотря на это, он не опустил руки, с головой окунувшись в мир науки и врачевания, а также обзавелся учеником, который помогал ему с изготовлением лекарств и ассистировал с тяжелыми больными. Стефан решил привести Винченцо в поместье графа, чтобы он продолжил свое обучение, а также помог ему приглядеть за Мариусом. Аудиторе вернулся в спальню Фабретти спустя несколько часов, после того как пообедал, поспал и отправил письмо Софии, чтобы не беспокоилась, так как он вынужден задержаться в Милане на неопределенное время. Ему было тревожно каждый раз, когда он возвращался к Мариусу, непривычно отрешенному и безразличному, хоть и пытавшемуся улыбаться. С одной стороны Эцио был признателен ему за то, что он не задает сложных вопросов, на которые он не мог бы ответить ложью, с другой — ему не нравились недосказанность и поддерживаемая ими обоими фальшь, что все хорошо. В спальне Мариуса не оказалось, и Эцио взволновался еще больше, но, оглядевшись, увидел Фабретти в саду, кутавшегося в покрывало и бредущего по заросшим дорожкам между клумбами. Нагнав его у беседки, Аудиторе замедлил шаг. - Надоело лежать? - Да, захотелось подышать свежим воздухом. Составишь компанию? - Мариус сел на лавку, оглядывая взглядом дом. - Конечно. - Сад погиб. Так жаль. - Ничего. Я слышал, Роберто уже договорился с некоторыми крестьянами, чтобы они провели тут необходимую работу. Он оживет, дай только солнцу пригреть землю. - Будем надеяться, мои дети увидят ту красоту, которая была здесь прежде. - Дети? - Я не говорил, да. У меня двойня: Габриель и Изабелла. Они живут в семье Сальви, пока маленькие. - Двойня! Вот так новость! - Аудиторе приятно удивился и широко улыбнулся, желая обнять Фабретти за плечи, но тот немного отстранился, предупредительно выставив ладонь. - Я искренне рад за тебя, поздравляю. Мариус усмехнулся. - Да уж, есть с чем. Единственный раз я был с женщиной — и сразу...вот. - Да ты — меткий стрелок, Мариус. Этим стоит гордиться, правда. - Если бы я знал, что ты вернешься…- Эцио услышал в его голосе попытку извиниться и прервал его. - Ты все сделал правильно. Не нужно оправданий. Мы оба в них не нуждаемся, - Эцио замолчал, подумав, что, возможно, сейчас — самый подходящий момент для серьезного разговора. Он мял в руках перчатки, разглядывая их. - Как ты себя чувствуешь? Мариус молча взглянул на него, и впервые коснулся его плеча своим, скрытым покрывалом. - Сносно. Если ты хочешь сказать мне что-то плохое — не надо. Если собрался уезжать — езжай. Не надо мне говорить. - Тебе стало все равно? - Ты не был мне безразличен тогда, и не стал сейчас. И я понимаю, что есть обстоятельства, которые не изменятся, как бы сильно я того ни хотел. Так что толку говорить о них? Не хочу лишний раз расстраиваться. - Я не собираюсь уезжать. - Хорошо, - Мариус понимал, что Аудиторе лукавит, но не стал упрекать его в этом. Эцио откинулся на спинку скамьи, оглядывая поместье. - Почему ты не хочешь вернуться в нашу спальню? - Там слишком...много воспоминаний. Как прежде уже не будет, так пусть они останутся закрыты, как и сама комната. - Я открыл ее. Там ничего не изменилось. - Ты спишь там? - Нет. Без тебя мне там делать нечего. - Не говори так, - Фабретти поднялся, вдыхая ртом холодный вечерний воздух, будто это могло помочь расслабить сжавшееся спазмом отчаяния горло. - Это дает мне надежду думать, что все будет как прежде: цветущий сад, шикарный дом, мы вместе..! - он всплеснул руками и закашлялся от излишне эмоционального тона. - Но так не будет. Эцио не выдержал. Он схватил и крепко обнял его, не позволяя вырваться, и Фабретти задохнулся родным запахом, касаясь носом одежды ассассина, желая всегда дышать только им. - Мне не хватало тебя. Ты и представить не можешь, что ты для меня значишь. Все это время я видел тебя во снах, в других людях. Не вырывайся, прошу. Ты всегда открыто говорил о том, что чувствуешь, позволь и мне сказать сейчас. - Не надо. - Надо. Я хочу, чтобы ты знал, что пусть я и оставил тебя тогда, но считаю это своей ошибкой. Возможно, мне следовало остаться здесь только ради тебя. Но я просто не мог поставить личную прихоть выше своего долга. - Знаю. Не касайся меня, я могу тебя заразить. - Да ничего мне не будет. Дай несколько минут, чтобы вновь ощутить то, чего мне так отчаянно не доставало все эти годы. Я привык к тебе, и только с тобой чувствовал себя...целым. И как я ненавижу тех, кто сделал это с тобой. Мне кажется, что я поторопился, лишая жизни этих наемников. - Эцио, - Мариус поднял голову, рассматривая его лицо. - Я сделал это сам. Я позволил всему случиться. Не стоит ненавидеть тех, кто просто воспользовался удачным случаем. Эден всего лишь был плохой заменой тебе. И все остальное — лишь попытка видеть твои очертания, вместо чужих лиц. Ты не знаешь, он все-таки нашел сокровищницу? Кажется, я рассказал ему, где храню ключ и как войти в нее. Но помню, что у него что-то не получалось. - Не нашел. Обследовав поместье, мы увидели, что он пытался сделать подкоп и разбить стену, в которой спрятана дверь. Он немного повредил ее, но внутрь так и не пробрался. На счет ключа мне ничего не известно. Ты хранил его там же, в гробнице матери? - Да. Надо будет проверить, на месте ли он. - Я проверю, если хочешь. - Позволь мне самому это сделать? - Фабретти заметил, что в сгущающихся сумерках к ним приближается Стефан, а за ним — незнакомый ему паренек лет тринадцати. Мариус отстранился от Аудиторе, поправляя на плечах покрывало. Врач и его ученик несли в руках тяжелые ящики. Не дойдя до них, Стефан опустил свою ношу и оставил рядом с ней Винченцо, пока сам подошел к беседке. - Добрый вечер, синьоры. - Добрый. Как съездили в город? - учтиво поддержал беседу ассассин, скрывая раздражение от того, что их уединение с Мариусом прервали так не вовремя. - Благополучно. Синьор Фабретти, как Ваше самочувствие? Выглядите получше. - Спасибо. Видимо, свежий воздух оздоравливает, - кивнул Мариус. - А кто это? - спросил он, указав на мальчишку. Тот с любопытством разглядывал их, и, заметив внимание к себе, поспешно опустил взгляд. - Это мой ученик, Винченцо. Я хотел бы спросить Вашего разрешения, чтобы он остался в палаццо вместе со мной. Мы захватили препараты и оборудование, чтобы не было необходимости часто отлучаться в город. - Конечно, если он Вам нужен — почему бы нет? - Мариус снова сел на скамью. - Мне кажется, Вы замерзли. И хотел бы настоять на том, чтобы Вы вернулись в дом. К тому же Вы совсем не одеты, - пожурил его Стефан, пристально рассматривая графа. - Это его давняя дурная привычка. Я не смог ее перебороть, - с усмешкой вставил ассассин. - Я бы хотел немного побыть еще здесь. - Не больше пяти минут. Иначе придется лечить еще и простуду, а она вовсе не скажется благополучно на Вашем здоровье. - Хорошо. Эцио, может, ты поможешь отнести вещи доктора в его комнату? А я пока познакомлюсь с Винченцо. Пусть он проконтролирует время, которое мне можно будет провести на воздухе. - Не проблема, - пожал плечами Аудиторе и увел доктора в дом, захватив его скарб. Винченцо же неловко переминаясь с ноги на ногу, остался с графом у беседки. И пока двое не скрылись за дверями, в саду висела тишина. - Винченцо? - первым заговорил граф. - Да, синьор? - И давно ты в учениках? - Уже два года. - Тебе нравится твое занятие? - Да, синьор. - Это очень хорошо. И как, ты преуспеваешь в изучении столь сложной науки? - Пока все, что мессер Стефан требует от меня, я стараюсь неукоснительно выполнять. Он любит точность и ответственность, и от меня ждет того же. Я стараюсь не подводить его. - Похвально. И что же, ты изучил все снадобья, которыми располагает мессер? - Конечно, иначе я не смог бы помогать ему. - Какой смышленый...- Мариус оглядел беседку. - А ты знаешь, где Стефан хранит сильные яды? - Да, у него специальный отсек в сумке… Простите, а зачем Вам это? - Один мой приятель хочет потравить крыс, и никак не может найти яд, который их одолеет, уже что только не пробовал… Как думаешь, то, что есть у твоего учителя, сможет ему в этом помочь? - Одна капля этого яда смертельна для очень крупного человека, синьор, поэтому я уверен, что от крыс даже шерсти не останется, если он отведают такое угощение, - Винченцо гордился своими знаниями и тем, как ловко он смог поддерживать беседу с графом. - Но он, наверное, очень дорог? - Не дешев. Мессер продает один флакон за тридцать пять сольдо (2). А на подвал, я думаю, лучше брать не меньше трех, чтобы добавить яд в пищу и разбросать ее по полу. - Ты занимался травлей крыс? - Нет, синьор, - смутился Винченцо. - Это лишь мои догадки. Вы же сказали, что тех крыс уже травили, а они продолжают жить… Значит, у них должен был выработаться...этот…забыл. Привычка к яду у них, вот что я хотел сказать. Поэтому дозу им можно посильнее сделать, чтобы уж наверняка. Мариус добродушно рассмеялся, поднимаясь. - Ясно. Спасибо за полезную информацию. Пойдем в дом? Думаю, уже пора. - Конечно, синьор. - И вот что, Винченцо. Я хотел бы помочь моему приятелю и сделать небольшой сюрприз. Ты сможешь принести в мой кабинет один флакон этого яда? Только никому не говори, и я заплачу тебе два цехина (3). Пусть мой приятель опробует этот яд на маленькой комнатке. Если опыт пройде успешно, он сам закупит у мессера Стефана небольшую партию. - Как скажете, синьор. Только я не знаю, где Ваш кабинет. - Я покажу. Фабретти провел Винченцо по территории палаццо и, войдя внутрь через парадные двери, показал дверь кабинета. - Вот здесь. Оставишь на столе и заберешь плату. Но никому ни слова. Договорились? - Да, синьор. Мариус говорил уверенно и по-доброму, так что у молодого ученика врача не оставалось никаких сомнений в истинности его намерений. Отпустив Винченцо к учителю, сам Мариус вошел в кабинет, где из ящика стола достал старый потертый кошель с остатками золотых и серебряных монет. Выложив на кованый поднос два цехина, Фабретти сел за стол, осматривая старые письма, которые он так и не вскрыл. Он даже не помнил, когда получал их, и теперь полюбопытствовал, кто же пытался с ним связаться. Одно из них было от Беатриче. Короткое, и единственное из всего вороха, которое он захотел прочесть. Она писала, что благополучно добралась до дома, и что после непродолжительной ссоры с мужем все-таки смогла с ним примириться. Интересовалась здоровьем детей и самого Мариуса, желая им долгой счастливой жизни и процветания. В конце письма она выразила мнение, что, вероятно, больше никогда не сможет приехать в Милан, но надеется на то, что когда-нибудь Мариус с семьей решит посетить Испанию. «Нет, моя родная, до Гранады мне уже не добраться,» - подумал Мариус, убирая письмо в ящик стола, когда в кабинет зашел Аудиторе. - Ты не устал? - Хотел разобрать старую почту. - Может, поужинаем? - Да, конечно, но немного позже. Роберто в поместье? - Нет, уехал домой днем. Должен вернуться завтра к обеду. - А Ромео и остальные? - Поехали в отделение. Ромео должен скоро приехать, он хотел поболтать с тобой. - О чем? - Откуда мне знать? - Эцио помолчал. - Мариус, я могу тебе помочь с делами? Граф задумчиво погладил столешницу отцовского рабочего стола. - Распорядись, пожалуйста, чтобы ужин подали в столовую. Я приведу себя в порядок и подойду. Вот только с письмами закончу. Я недолго. - Хорошо. Ты ведь не будешь снова..? - Нет-нет, у меня больше нет курительных смесей. Я пока держусь, - улыбнувшись в подтверждение своих слов, Мариус взял первое попавшееся письмо.- Чем быстрее начну, тем быстрее закончу. - Это верно. Схожу на кухню. Встретимся в столовой? - Да. Не позже, чем через час. Аудиторе был удовлетворен тем, что Мариус взялся за дело. Он и сам всегда отвлекался на какую-нибудь работу, когда душевные терзания могли взять верх над здравостью. И ассассин немного повеселел от того, что им удалось поговорить ранее, и от надежды, что Мариус сделал первый значительный шаг на пути выздоровления. Как только дверь за ним закрылась, Фабретти отбросил письмо, но достал чернила, перо и чистый лист бумаги. Он намеревался написать Беатриче, чтобы она ни о чем не волновалась, что дети получают всю заботу, которую он смог дать и о том, что все хорошо. Как только это короткое письмо было закончено, Мариус попытался унять дрожь в руках. Ему было плохо. И как бы он ни храбрился перед всеми, ему невероятных усилий стоило скрыть, как нестерпимо ему требовалась очередная порция опиума, как внутри все сжималось, колотилось и выворачивалось, и он не знал, как с этим справиться без врачебной микстуры. Но он терпел, утешая себя мыслью, что осталось недолго. Он не испытывал радости, лишь обреченное спокойствие, окутавшее его после беседы с Винченцо. Он опасался, что будет с учеником, когда задуманное свершится, и, желая хоть как-нибудь защитить его, взял еще один чистый лист, который пугал своей белизной и тем, какие строки должны на нем появиться. За скромным ужином они провели остаток вечера втроем. Ромео так и не приехал, а Винценцо был оставлен Стефаном читать трактат по анатомии. Мариус не хотел есть, но заставлял себя, пытаясь не слишком навязчиво смотреть, как Эцио беседует со Стефаном о современной медицинской науке. Ему была безразлична суть разговора, лишь бы у него был предлог снова и снова наблюдать за Аудиторе и понимать, что рядом с ним не злое порождение его разума, а настоящий человек. Позже Мариус позволил ассассину проводить себя до спальни. - Я могу остаться на ночь с тобой? - поинтересовался Эцио у дверей, не желая уходить. - Это не имеет смысла. Я вскоре усну. - Почему же? Иногда достаточно просто быть вдвоем, рядом, разве нет? - Раньше было так. Эцио, я еще не могу себе это позволить. Мне тяжело быть с тобой. Но приятно, что ты, пусть и из какой-то вежливой жалости, изъявляешь желание быть со мной. - Не из жалости, mio dolce, а потому что сам хочу этого. Я не прикоснусь к тебе, обещаю. - Издеваешься, да? - губы Мариуса тронула почти прежняя лисья улыбка. - И в мыслях не было. Я хочу побыть рядом. Упущенное мы не наверстаем, но у меня есть, что еще рассказать тебе. Мариус сдался, открыв дверь. - Только принеси себе второе одеяло. Ночью будет холодно. Часы, проведенные вместе — ничто по сравнению с тем, сколько они были порознь. Лежа в одной кровати, но на разных ее краях, они говорили о многом: о путешествиях и разных людях, о строениях и артефактах, которые нашел Эцио. И все это время держали друг друга за руки, пока сон не сморил сначала Мариуса, а потом и Эцио. На следующий день. Испытывая щемящее чувство страха, Фабретти шел по коридору к своему кабинету. Нерешительно войдя в него, он заметил, что на столе рядом с подносом стоит маленькая бутылочка темного стекла. Глядя на нее, он прислонился спиной к двери, осмысливая происходящее и уже не испытывая твердой уверенности в том, что хочет сделать. Но решаться надо было сейчас, пока его оставили без присмотра: Эцио вышел размяться, Стефан осмотрел его ранним утром и теперь занимался своими делами. В поместье было тихо, и пока не приехали Роберто и Ромео, стоило прекратить тешить себя несбыточными мечтами и успокаивать иллюзорным минутным счастьем. Фабретти решительно схватил оставленную склянку и, пока не стало поздно, выбежал из кабинета. Он хотел закончить все там, где провел самые лучшие дни своей жизни, словно вычеркнув из памяти тревожное и нехорошее настоящее. Эцио подходил к палаццо. Утренняя разминка пошла на пользу и подняла ему настроение. Он все обдумывал, как ему быть, и сегодня решился быть честным с Мариусом. Ассассин не хотел выбирать между ним и Софией и не представлял, как сможет разорваться между Флоренцией и Миланом, но он желал сохранить отношения с Фабретти и утверждался в этом намерении с каждой минутой, проведенной рядом с Мариусом. Ему было не жаль времени, которое они провели в молчании, довольствуясь лишь тем, что находятся рядом. До главного входа оставалось всего ничего, когда ему навстречу вышел Стефан, приветственно махнув рукой. - Есть минутка? - приблизившись, спросил врач. - Конечно. Что случилось? - Хотел поговорить с Вами. Скажите, Вы давно знакомы с синьором Фабретти? - Очень давно, - кивнул Аудиторе, указывая ладонью на дорогу и предлагая остаться на улице на время разговора. - Видите ли, вчера днем… Граф просил никому не говорить об этом, но у меня нет иного выхода. Так вот, вчера днем у нас состоялась беседа, и мне показалось...Нет, я уверен, что душевное состояние синьора Фабретти требует скорейшего вмешательства. - Стефан, говорите прямо. Что вы имеете в виду? - Я хотел бы узнать, когда-либо ранее синьор Фабретти выказывал желание покончить с жизнью? Эцио уставился на врача, совершенно недоумевая, с чего вдруг возник такой вопрос. - Нет. - И пока вы последние дни общались, вы не заметили за ним подобного? - Нет, иначе я бы что-нибудь предпринял. Он Вас просил о чем-то? - Да. Поэтому я думаю, что необходимо поговорить со священником, у которого он исповедовался. Пусть прибудет в поместье. В конце концов, это его работа - помогать душам исцеляться. Я силен исключительно в лечении физической оболочки. - Разумеется. Но что он сказал Вам? Эцио обеспокоенно взглянул на доктора, как заметил, что из дверей палаццо вышел Винченцо, сияющий довольной улыбкой, и направился к ним, а немного выше — из окна их спальни, на него смотрел Мариус, ласково улыбаясь и касаясь ладонью стекла, будто приветствовал. Эцио улыбнулся ему в ответ и тоже махнул рукой, но Мариус отошел от окна, всколыхнув занавеску. - Одну минуту, синьор, - оговорился Стефан и обернулся к ученику. - Ты закончил изучение трактата? - Да, мессер. - И куда собираешься? - Хотел прогуляться до ближайших лавок, купить себе леденцов. - У нас скоро должен начаться урок, ты не успеешь. И откуда у тебя, позволь поинтересоваться, деньги на это? Намереваясь поскорее закончить разговор с врачом и присоединиться к Мариусу, Эцио краем уха слушал разговор двоих, и не сразу задал себе вопрос: «А что это Мариус там делает? Он же не собирался...» - Мне заплатил синьор Фабретти. Целых два золотых! - счастливо отозвался Винченцо. - Один я положил в Вашу сумку, мессер, а один забрал себе. Думаю, это честно. - И за что же он тебе заплатил? - вкрадчиво спросил Стефан, взяв ученика за плечи. Они с ассассином обменялись короткими взволнованными взглядами. - Синьор купил один флакон яда для друга, но...просил никому не говорить. Кто-то собирался травить крыс. Эцио не слушал дальше. Он бежал так быстро, как мог, преодолевая, казалось, бесконечное пространство холла и лестницы. Ворвался в спальню, где на постели свернулся, подтянув ноги к животу, Фабретти. - Мариус, - Аудиторе позвал его, оказываясь рядом. Казалось, он просто спал. Как раньше, подобно умиротворенному коту. - Мариус! - он тряс его за плечи, бил по щеке, не желая замечать, что в уголках его губ скопилась белая пена, а грудь не приподнимается от вдохов. - Мариус, что ты наделал?! Ассассин взвыл. Он кричал, звал Стефана, сжимая в руках мертвое хрупкое тело, будто так мог вернуть в него жизнь. - Сделай что-нибудь! - приказал он явившемуся на порог врачу. Стефан метнулся к ним, но, только пощупав шею и руку графа, отошел с поникшей головой. - Мне очень жаль, синьор. Граф скончался. Аудиторе прижал к себе Фабретти, утыкаясь носом в златовласую макушку. Он не хотел верить в это. Он надеялся, что вот-вот он откроет глаза и окажется, что все это — лишь дурной сон. И еще теплое тело в его руках — не мертвая бездушная оболочка, а его жизнерадостный озорной мальчишка. - Синьор, - Стефан поднял с постели сложенный вдвое лист с надписью «для Эцио Аудиторе». Он видел влажную боль в обезумевших глазах ассассина, и не мог ему ничем помочь. Только протянул письмо и, когда его не взяли, положил на постель к нему поближе. - Это для Вас. Я подожду снаружи. Эцио не слышал его, утопая в черноте скорби, мерными волнами уносящего его в безбрежный океан потери. Он не слышал, как внизу раздался веселый крик вернувшегося вместе с Сальви Ромео, и не видел, как на пороге спальни объявился сначала один, потом другой. Ромео сжал зубы и нехотя вошел в комнату, поднимая письмо. Ему было плевать на адресата, лишь бы там был ответ, почему произошло то, что никто из них не ожидал. Прочитав, он уронил исписанный неровными строчками лист к ногам отца и покинул спальню, давая ему время попрощаться. «Мой милый Эцио. Я безумно рад твоему возвращению. И не только потому, что ты спас меня от мук, которые я претерпевал по собственной глупости. Я благодарен тебе за то, что последние мои дни я провел рядом с тобой, пусть и вел себя, вероятно, несколько отстраненно. Прости меня за это. Во всем случившемся — виноват я сам. Не держи зла на Винченцо. Мальчишка наивно поверил мне, хоть я и сам не ожидал этого. Я обманул его, но честно заплатил за его старания. Не кори себя или кого-нибудь еще, потому что это было мое последнее своевольное решение. Я всегда любил тебя, и мое сердце полнится любовью к тебе по сей день. Но я не могу представить, что никогда больше не смогу прикоснуться к твоим губам, телу, как раньше, без страха заразить тебя той постыдной болезнью, которую получил сам в период бесстыдного распутства. Кроме того, я знаю, что тебе придется вновь покинуть меня. Я заметил обручальное кольцо на твоей руке. И благодарен, что ты ничего не рассказал. Как и прежде, я не могу заставить себя делить тебя с кем-то, какой бы прекрасной она ни была. И понимаю, что мне придется уступить, вновь оставшись в одинокой тишине стен палаццо. Но я больше не смогу жить в ожидании очередного твоего краткого приезда. Эти три года без тебя я уже не жил, и умер тогда, когда Ромео сказал, что ты ко мне не вернешься. Я — трус, который боится боли, поэтому выбрал именно этот способ, наконец, оставить тебя в покое. Прости, но иначе у меня ничего не получилось бы. Надеюсь, теперь ты сможешь счастливо жить со своей семьей, не разрываясь между долгом и желанием, и не оглядываясь на былое. У меня есть несколько просьб к тебе, и я очень прошу тебя их исполнить. Передай Ромео, что я прошу у него прощения. Мне не следовало прогонять его. Я скучал по нему, как по своему родному брату, и сожалел о том, что сделал. Все это время я утешал себя надеждой, что он не злится на меня. Я говорил тебе о своих детях. Роберто достаточно стар, поэтому я прошу тебя позаботиться о них. В моем кабинете есть подписанный документ о назначении регента. Впиши его имя сам. Если возможно — избавь себя от печальной траурной церемонии моего захоронения. Мне бы хотелось сгореть, рассыпаясь искрами на ветру, пусть пепел праха и будет заточен в холодном камне нашей фамильной гробницы. Надеюсь, ты простишь меня за все неприятности, что я доставляю тебе даже посмертно. И последнее: живи за нас обоих. И так, будто никогда не знал меня. Любящий тебя больше всего в этом мире, больше своей жизни, только твой Мариус.» Флоренция, 30 ноября 1524 года. Эцио Аудиторе сидел на лавке, глядя, как в отдалении София и Флавия гуляют по рынку. Изображение смазывалось, когда яд, которым его отравил незнакомец, растекался по телу. Ему не было жаль прожитых лет. За свою жизнь он сделал столько, что другие бы не смогли и за несколько. Без сожалений не обошлось, но радость преобладала в нем. И даже крупица самодовольства из-за того, что хоть он и оставил давным-давно ремесло ассассина, тамплиеры продолжали бояться его. И если бы на седьмом десятке лет тело не стало вполне закономерно подводить, то, возможно, Эцио бы смог перебороть текущий по жилам смертельный яд. «Какая ирония, - усмехнулся он, вспоминая события одиннадцатилетней давности. - Еще одно, последнее напоминание о тебе, dolce?» С тех пор, как он потерял Мариуса, он постарел, будто умерев, Фабретти забрал и его жизненные силы. Но Эцио жил дальше, сначала с болью, а потом с радостью замечая в окружающих его людях, вещах и событиях отголоски памяти, в которых Мариус улыбался ему. Он исполнил все просьбы возлюбленного, и, как мог, постарался отдать ту любовь, на которую был еще способен, своей семье — Софии и двум замечательным детям, Флавии и Марчелло. Ему было жаль, что он не сможет воспитать сына полноценно, но он постарался за десять лет объяснить ему основные принципы того, что значит быть мужчиной. Ромео почти не поддерживал с ним отношения, не желая быть частью его новой семьи и не найдя в себе силы простить ему смерть Фабретти. Он остался в Милане, и лишь изредка поздравлял его с Рождеством. Но Аудиторе не сердился на него: Ромео рос сам, а он только давал ему направление, как Мастер, и считал, что не имел права обязывать его семейным долгом. Только долгом ассассина. Эцио не верил, что София расскажет Марчелло о том, что он — ассассин по праву рождения. Но знал, что Ромео продолжит дело всей его жизни, пусть и сам не будет знать об этом. «Удивительно, как многое проносится в голове, прежде чем смерть одолеет,» - Аудиторе в последний раз увидел лица дочери и жены, улыбнулся, закрыл глаза, испытывая невероятную легкость, и воспарил, уносясь в глубинную тьму небытия.       На Острове. Он смотрел на свои молодые руки и никак не мог понять, что происходит. Он чувствовал себя прекрасно, так, словно ему снова чуть больше двадцати. Ничто не болело, и дышалось легко, само его тело будто наполняла новая сила. Под сапогами зеленела трава, в нос ударял свежий запах леса, а слух ласкал тихий шелест прибоя. «Но я должен быть мертв!» - возмутился он всем своим естеством и смог поднять взгляд. Невдалеке, прямо напротив него, на каменистом берегу бескрайнего синего моря, сидел одетый в белую кружевную сорочку человек, и его длинные золотые кудри, перевязанные яркой зеленой лентой, стелились по спине. - Как же долго тебя пришлось ждать, - человек обернулся, опираясь ладонями на камни. На его лице сияла родная лисья улыбка, а в медовых глазах замер игривый укор. - Что происходит? - Эцио с трудом сделал первый шаг и, осознавая, что у него получилось, почти бегом преодолел расстояние между ними. Мариус взял его за руку, усаживая рядом, и поцеловал так, как целуют любимых после длительной разлуки. Аудиторе не понимал, почему он чувствует тепло и вкус его губ, но с упоением отозвался на поцелуй, сжав хрупкое тонкое тело в объятиях. - Это что, предсмертная агония моего мозга? - оторвавшись от него, Эцио касался пальцами того прекрасного лица, которое он всегда помнил. - Ну… Это вряд ли, - с игривой задумчивостью протянул Фабретти. - Я следил за тобой ровно до того момента, как ты представился. - То есть, я сейчас мертв? - Еще как! Я ведь тоже. Кстати, спасибо за костер. Мне сказали, что было очень ярко. - Кто сказал? - Калик, - Мариус обернулся и указал рукой в сторону невысокого холма, у подножия которого очнулся Эцио. На вершине стоял одноэтажный каменный дом в четыре окна, и на его крыльце стояли двое в белых одеждах ассассинов, но без доспехов. Они о чем-то говорили, не глядя на них, и Эцио стало любопытно, в чем же он сам. Оглядев себя, он разочарованно отметил сорочку и добротные, но простые штаны. - Кто это такие? - О, я думаю, тебе будет интересно с ними увидеться. - Познакомиться, ты хотел сказать? - Как тебе больше нравится. Пойдем к ним? - Подожди, - Эцио удержал его за плечо, с улыбкой отмечая, как Мариус смотрит на него. - Что все это значит? - Мы умерли там, и появились здесь, - пожал плечом Фабретти. - Мне кажется, это некий вариант жизни после смерти. И, как я и думал раньше, никакого ада или рая не существует. Меня все устраивает, особенно, что ты все-таки появился здесь. - А кто здесь есть еще? Может, я смогу встретиться с отцом? Или братьями? - Увы, любимый, здесь нет никого, кроме нас четверых. - Как? - Не спрашивай, мы и сами не знаем. Мы обошли остров много раз, но никого больше не нашли. Он, кстати, маленький, как территория моего палаццо с ближайшими полями. - А давно ли ты здесь? Мариус усмехнулся, кусая нижнюю губу. - Сразу, как умер. - Одиннадцать лет? - Я же говорю, что долго тебя ждал. Но время здесь летит иначе, ты его совсем не ощущаешь. Кстати, признаюсь, что ты мне больше в возрасте нравился. - Вот как? - А что? Имею право сравнивать и выбирать. Но ничего, молодым ты мне тоже нравишься, не беспокойся. - И не думал. Что ж, не пора ли познакомиться с остальными? - поднявшись, он подал руку Мариусу, и они вместе неторопливо взошли на холм. - Так, один — Калик, а второй? - Увидишь. Что это я буду сюрприз портить? - на подходе к вершине холма посмеялся Фабретти. Приблизившись к крыльцу, Эцио поднял взгляд и встретился с пронизывающим мудрым и спокойным взглядом человека, губы которого пересекал тонкий вертикальный шрам. Он видел его не раз, но никогда — живым, а лишь бестелесным духом. Перед ним стоял сам Альтаир ибн Ла-Ахад, и он с едва заметной улыбкой поприветствовал его. - Рады видеть тебя здесь, Эцио Аудиторе. Наконец-то эта высокородная вошь перестанет ныть, - Альтаир коротко кивнул на Фабретти, и тот насупился, взяв Эцио под руку. - Я думаю, у тебя множество вопросов. И я поделюсь тем, что знаю, но учти, что у меня самого нет ответов на все. Стоявший рядом с наставником ассассин улыбался, беззастенчиво разглядывая Аудиторе яркими голубыми, как небо в летний день, глазами. Волосы его были коротко острижены, цвета выгоревшей на солнце соломы. Калик был светел лицом, и, если бы Эцио был добропорядочным христианином, то мог бы заподозрить в нем блаженного святого. - Мариус, оставим их ненадолго? Судя по всему, у вас впереди — вечность вместе, успеешь пообниматься. Пойдем к колодцу, это интереснее, - Калик подхватил Фабретти под свободную руку и потащил едва сопротивлявшегося графа прочь от дома по выложенной камнем дорожке. - Мне кажется, Калик озвучил твое проклятие, да? - хмыкнул Альтаир. - Вечность вместе? Почему бы и нет? - Эцио смотрел, как ассассин и Мариус дурачатся, бегая друг за другом, направляясь к каменному широкому колодцу вдалеке. - Да, - разочарованно выдохнул Ла-Ахад, - я так же высказался, когда очнулся здесь. Но что же, обо всем по порядку. Разговор будет длинным. Не стесняйся задавать вопросы. Примечания: 1) Люэс — то же, что и сифилис, устаревшее название. 2) Сольдо — серебряная монета того времени в Милане. 3) Цехин — золотая монета.