***
Дул попутный ветер, и корабль шел на всех парусах, за счет чего на архипелаг Сабаоди мы должны были прибыть на день, а то и на два раньше, чем думали изначально. Время неумолимо летело вперед, за днем шел день, а на душе у меня становилось все более неспокойно. Я, конечно, старалась забыться, тренировалась до потери пульса, читала книги, общалась с накама, но до конца успокоиться все равно не могла. Стоило только остаться наедине с собой, как тут же накатывала апатия. Сабаоди был для меня началом конца — именно здесь моя привычная жизнь полетела к чертям. И меньше всего на свете мне хотелось туда возвращаться и вновь видеть эти мангровые деревья с их смоляными пузырями, этот парк развлечений и торговый квартал, полный радостных и счастливых улыбок. И я была бы очень рада, если бы мы просто проплыли мимо и отправились бы прямиком на остров рыболюдей, но не судьба. Остановку надо было сделать: во-первых, необходимо было пополнить запасы, во-вторых, покрыть корабль смолой для подводного путешествия, а делать это посреди океана мало того что практически невозможно, так еще и более чем небезопасно. Так что посещения архипелага было не избежать. Было раннее утро, почти затемно, когда я стояла на палубе, облокотившись на фальшборт. До прибытия на ненавистный архипелаг оставалось всего несколько часов, и мне оставалось лишь кисло улыбаться по этому поводу. Хех, а ведь неподалеку от Сабаоди находится Маринфорд. Такая ирония — проплывать мимо без возможности туда заглянуть. А еще рядом Ред Лайн и Мариджоа, ныне мертвая и закрытая, хотя легче от этого не становится. Хм, если задуматься, я вовремя сделала оттуда ноги. Эпидемия началась через год или около того после моего побега. И, стормози я еще немного, всё могло закончиться намного печальнее. Той ночью мои шансы выбраться со Святой Земли живой и так были не слишком-то высоки. И все же…***
— Перестань! — шепотом кричит на меня пожилая женщина, обессиленно привалившаяся к стене спиной. Какое-то время она ворочается, пытаясь найти удобное положение для головы, но ее ошейник слишком большой и мешает. Больно… Как же больно… На теле места живого нет. Следы от веревок на запястьях кровоточат, и я флегматично гипнотизирую взглядом каждую каплю крови. Лежа на боку спиной к решетке камеры, я раз за разом бью кулаком по полу, разбивая костяшки в кровь. Если бы только у меня получилось… У меня должно получиться. Должно. Только так я смогу выбраться… Как больно! Так, нет, сосредоточься! Представь, что твой кулак окутывает невидимый доспех, который принимает на себя удар. И больно не будет. Еще удар об пол, и снова неудача, и рука дрожит и разрывается от боли, и я упрямо закусываю губу, и снова продолжаю. И буду продолжать, пока, наконец, не получится. — Из-за тебя нам всем попадет! — снова шикает на меня все та же старуха. — Ты меня слышишь, дрянь малолетняя?! Я не собираюсь получать из-за тебя, так что прекращай! Очень она отвлекает, и я поднимаю на нее взгляд. Побитой или раненой она не выглядит, я могу заметить только небольшую ссадину над бровью. Учитывая, как сейчас выгляжу я, странно выслушивать подобные претензии. — Я, по крайней мере, что-то делаю, — собственный голос звучит хрипло и с надрывом. — А те, кто слово лишнее сказать боятся и готовы стелиться перед этим ублюдком в страхе за свою жопу, не смеют разевать на меня рот! — и фирменный отцовский взгляд, которого обычно было более чем достаточно, чтобы дозорные ниже рангом вытягивались по струнке. Бабка отдергивается, словно от пощечины, и прожигает меня взглядом, но больше ничего не говорит. Молчат и остальные, хотя я чувствую, что они хотели бы высказать мне очень многое. Их «голоса» буквально кричат на все лады. Я же возвращаюсь к прерванному занятию и вновь пытаюсь заставить свою руку покрыться Волей Вооружения. Во время одной из таких тренировок в помещение заваливаются дети лет одиннадцати-двенадцати, мои ровесники. Жирные раскормленные рожи, издевательские улыбки, как у главы этой ублюдочной семейки — нетрудно представить, что из них вырастет лет через десять. Гнусно хихикая, они начинают ходить перед решеткой, рассматривая меня и других рабов, словно животных в зоопарке, смеясь, тыкая пальцем и вызывая у меня непреодолимое желание переломать эти сосисочные пальцы один за другим. Действо набирает обороты, когда на глаза им попадается молодая беременная девушка, что сидит в дальнем конце камеры и старается быть как можно незаметнее. Она попала сюда вскоре после того, как мамы не стало, и я, сама не знаю, почему, стала за ней наблюдать. Может, потому что, в отличие от остальных сидящих здесь, она не пыталась мне мешать, и ее «голос» был удивительно теплым и успокаивающим. Забеременела она уже здесь. Может, сам Ричардс постарался, может, кто-то из его родственничков, может, кому-то из гвардейцев приглянулась, не знаю, да и знать не хочу. — А почему у нее такой живот раздутый? — гнусавит один из щенков, вызывающих у меня едва ли не большее отвращение, чем глава семьи. — Эй, охранник! Разрежь ей живот, я хочу посмотреть, что там внутри! На лице девушки искренний ужас, остальные рабы жмутся к стенам, стараясь не привлекать к себе внимание. Стоящий у дверей стражник не возражает, не пытается заступиться — еще чего! Нет, он незамедлительно открывает камеру и идет к балансирующей где-то на грани сознания девушке, намереваясь выполнить приказ. Идет. Мимо меня. — Кто-нибудь, помогите! — мысленно кричит девушка, и её «голос» буквально оглушает. Ни секунды не раздумывая, хватаю его за ногу и вырываю ахиллово сухожилие. Рука наконец-то окутывается черным покровом Воли, поэтому мне практически не приходится напрягаться, несмотря на то, что сухожилие это вроде самое крепкое во всем теле. И опять начинается хаос. Охранник катается по полу и воет от боли, сволочные детишки с перекошенными от ужаса мордами убегают прочь. Я же, поднявшись на ноги, с силой и не без некоторого садистского удовольствия опускаю пятку на шею ослепленного болью мужчины. Разумеется, подобная выходка не прошла для меня даром, но к тому моменту несколько лишних ран уже не играли особой роли. Убивать меня Святой Ричардс всем запретил, все еще не оставив надежду меня сломать. Черта с два! Я скорее умру, чем доставлю ему такое удовольствие! Но он очень старался. С меня месяцами не сходили синяки, и раны наслаивались одна на другую. И, несмотря на злость на отца, так и не пришедшего нам с мамой на помощь, я отчасти была ему благодарна. Думаю, только благодаря тому, что приходилась ему дочерью, я и смогла пережить весь этот кошмар. С того момента прошел год. Я все так же лежала на холодном каменном полу камеры, ожидая, когда за мной придут гвардейцы. Отключаться от того, что происходило с моим телом, я научилась уже давно. Боль стала настолько привычным явлением, что я почти перестала ее чувствовать, даже если мне ломали кость. По камере, как и всегда перед отбоем, шли перешептывания, но мне не было до них дела. Ведь сегодня та самая ночь. Ночь, в которую все решится. Я успела заметить, что у меня получалось использовать Волю, только когда я была под влиянием сильных эмоций. Сейчас же я была на взводе как никогда раньше. Вполне может статься, что с Волей у меня ничего не выгорит, и меня просто убьют. Как бы там ни было, сдаваться я не собиралась. Зал, в котором Святой Ричардс «предавался созерцанию», по его же словам, был большой роскошно обставленной комнатой. Сам хозяин дома важно восседал на широком, больше похожем на диван, кресле, которое все равно с трудом умещало его жирную задницу. Рядом стояла огромная кровать, на которой легко бы поместилось человек двадцать. Но мне не было дела ни до нее, ни до тенрьюбито, что-то жадно прихлебывавшего из бокала, что держал в руке. Развернув Волю Наблюдения так широко, как только могла, я следила за ситуацией в коридорах и других комнатах. Меньше всего мне было надо, чтобы рядом с этой комнатой крутилось много охраны. Двое гвардейцев, что привели меня сюда, тем временем, освобождались от одежды, которой на них было на удивление много. Краем глаза я заметила бывший частью униформы короткий кинжал, лежащий практически поверх остальных тряпок. Воля сообщала, что рядом не было практически ни одной живой души. Другого такого шанса представиться не могло. — Порадуешь нас сегодня, Бонни-тян? — насквозь похотливым голосом практически пропел один из мужиков, таща меня на кровать. О, да, еще как порадую, сука! Меня практически трясло от напряжения и страха, что что-то пойдет не так. Но медлить было нельзя. И, когда он потянулся ко мне с недвусмысленными намерениями, мои черные от Воли пальцы буквально вонзились в его шею и, сжав горло, выдернули его к чертовой матери. В лицо мне брызнула кровь, но я даже не заметила этого. Прежде, чем кто-то успел что-то понять, я схватила примеченный мною ранее кинжал и без малейшего замешательства полоснула им по шее второго охранника. Зря, ой, зря, голубчики, вы сняли свои доспехи. Счет шел на секунды, и в любой момент Ричардс мог выйти из ступора, нажать кнопку и взорвать мой ошейник вместе с моей головой. Поэтому я сделала первое, что пришло мне на ум: запустила в него этим же самым кинжалом. К счастью, попала в руку, но этого было достаточно. Рванувшись вперед, я прыгнула на него, повалив эту тушу вместе с креслом и от души колотя напитанными Волей кулаками по ненавистной морде. — Думал, я буду бесконечно это терпеть, да? — слова сами срывались с губ, пока руки превращали его лицо в месиво. — Кто я, по-твоему, такая? Я дочь адмирала Дозора! Думал, я спущу тебе это с рук, ублюдок?! Когда он наконец вырубился, я немного успокоилась и принялась обыскивать карманы. Найдя в его бесформенной хламиде ключи, я с немыслимым облегчением сняла с себя треклятый ошейник. Что обрадовало меня не меньше, так это то, что в другом кармане нашелся еще и пистолет. Тот самый, что оборвал жизнь моей мамы. С трудом сдержав порыв прострелить ублюдку череп, я передумала в последнюю секунду. Он как раз начал очухиваться, когда я с не менее садистской, чем у него самого, улыбкой защелкнула ошейник на почти необъятной из-за многочисленных складок шее. Волей Наблюдения я засекла еще троих охранников, что двигались сюда. Тенрьюбито, видимо, осознав, в какой ситуации оказался, заголосил дурным голосом, вынудив охранников ломануться сюда со всех ног. Зараза! Времени почти не было, и выбегать сейчас в коридор было бы самоубийством. Вытащив кинжал из его руки, я пропорола ему щеку, после чего нырнула под кровать. Справедливо полагала, что если охранники увидят окровавленного Ричардса, то скорее бросятся к нему, чем рассредоточатся по комнате в поисках меня. И не прогадала. Ворвавшись в комнату, троица в первый момент замерла в ступоре, глядя на обилие крови в святая святых и на убитых гвардейцев. Потом отмерли, заметили орущего и мычащего что-то нечленораздельное тенрьюбито и с криками «Господин Ричардс!» действительно кинулись к нему. Мне из-под кровати было прекрасно видно, как нелепо он махал руками, пытаясь указать куда-то в моем направлении, как дергался в руках охранников, что пытались ему помочь. Кажется, они даже не обратили внимания на его шейное украшение. А зря. Отползя в дальний конец, к изголовью, я нажала кнопку, связанную с тем самым ошейником. От прогремевшего в закрытом помещении взрыва у меня зазвенело в голове. Воля Наблюдения отмечала небывалое шевеление «голосов». Неудивительно. Таким грохотом явно перебудило и всполошило всех, кто находился в доме. Выползя из-под кровати, я посмотрела на кровавое месиво, оставшееся от тенрьюбито и его стражей. Сейчас даже трудно было разобрать, какая часть тела кому принадлежала, все было буквально залито кровью и внутренностями. На удивление, я почти ничего в связи с этим не чувствовала. Ни радости, ни удовлетворения. Черт, да меня даже от отвращения не мутило и не воротило! Была разве что капля брезгливости, да и только. Так, рано расслабляться! Я еще не свободна! Мне еще выжить надо! Первым делом я сняла юбку, в которую меня тут обрядили, оставшись в длинной растянутой футболке. Так, по крайней мере, ничто не сковывало движения. Потом забрала веревки, выполняющие функции держателей штор, и одной из них подпоясалась, тут же сунув за импровизированный пояс найденный пистолет, а второй привязала к запястью нож, чтобы его было удобно перехватывать, как прямым, так и обратным хватом. И понеслась! Чертов дом оказался настолько огромным, что размерами, кажется, превышал здание генштаба Дозора в Маринфорде, которое занимало добрую часть острова. Воля Наблюдения пахала на полную катушку, и, наблюдая за передвижением «голосов», я проскальзывала мимо шнырявших охранников. Сильно облегчало задачу то, что никто из них Волей почему-то не пользовался. Может, просто не умели, может, в доме это было запрещено. Как бы там ни было, мне это было только на руку. Притаившись за углом, я выжидала. Чувствовала приближение «голоса», искавшего меня. Что же, сейчас найдешь. Я сидела в приседе, прячась в тени, сводя шансы меня обнаружить практически к нулю. Что за растяпа… Презрительная ухмылка сама выползает на лицо, когда он спотыкается о мою ногу, и сжимающая нож рука безжалостно опускается на беззащитное горло. К следующему я бесшумно подкрадываюсь со спины. То, что на мне нет обуви, тоже идет лишь в плюс. Я не чувствую холода. Ярко-красная кровь, что, пульсируя, течет из смертельной раны на шее, омывает мои стопы. Отлично, ребята. Так и ходите поодиночке и дайте мне перебить вас всех. Лезвие нагинаты свистит у меня над головой, и я, кувыркнувшись вперед, вонзаю нож в бедро очередного смертника. Поворачиваю рукоять, и вновь коридор сотрясает крик. Это даже не смешно, а попросту жалко. И Мировая Знать, и их так называемая стража не представляют собой ровным счетом ничего. Упиваясь своей безнаказанностью, они совершенно не готовы к тому, что кто-то действительно сможет дать им отпор. Подобрав выпавшую из его рук нагинату, слишком тяжелую и неудобную для меня, пришпиливаю его к полу, словно бабочку. В одном из коридоров я сталкиваюсь с теми мальчишками, что тогда приходили к камере. Один из них сидит на спине ползущего на четвереньках мужчины в рабском ошейнике, другой топает рядом, подгоняя неторопливую «лошадку» пинками. Увидев меня, оба на секунду замирают. Окровавленный нож в руке и убийственный взгляд, говорящий о явно не добрых намереньях, их ничуть не смущает. Какое там! Вместо того, чтобы пытаться скрыться с глаз моих, они принимаются качать права, требуют, чтобы я встала перед ними на колени, и трясут пистолетами. Что же, сами напросились. От первого выстрела я уклоняюсь, второй и без того летит мимо к немому удивлению стрелка. На моих губах вновь появляется усмешка. Что, молокосос, думал, это так просто? Нет, дорогуша, чтобы стрелять из настоящего оружия, нужна твердая рука. Вот честно, даже нож жалко пачкать об этих утырков. Так что дело ограничивается парой звонких пощечин, одна из которых сбрасывает «седока» на пол. Мальчики ударяются в слезы, начинают звать мамочку, пытаются по второму разу выстрелить из однозарядных пистолетов, грозят мне страшными карами. А мне неожиданно становится весело, и я не могу отказать себе в удовольствии выхватить у ближайшего оружие, после чего, заломив руку болевым захватом, от души отвесить пинок по обвисшей заднице. Он не может устоять на ногах и падает на уже начавшего подниматься брата, а я, махнув на них рукой, иду дальше. Раб, на котором недавно восседал один из них, благополучно смылся. И ладно. Коли умный мужик, значит, выберется. — Правильно мама говорила, что тебе башку надо было продырявить, как твоей мамаше! Гнусавый голос одного из мальчишек нагоняет меня почти в самом конце коридора, и я замираю на месте. Неожиданное веселье резко сменяется ледяной яростью. Я медленно поворачиваюсь к пялящимся на меня с улыбками ушлепкам. И картина того, что я хочу с ними сделать, явственно встает перед глазами. Потому что это было уже слишком. Я приближаюсь быстрым шагом, а туповатое выражение их лиц так и не меняется. Словно они не понимают, что наговорили лишнего, и за это придется расплачиваться. Хотя почему «словно»? Они и правда не понимают. Но мне на это наплевать. Резко прописываю говоруну в лицо с ноги, вновь роняя его на пол. — Помнится, тебе было интересно, что находится в животе, — усмехаюсь я, повернувшись к его брату. — Что же, смотри! — и прочерчиваю ножом глубокий разрез от бока до бока. На лице любопытного наконец-то появляется страх, и он в ужасе пятится от такого зрелища, но я хватаю его за руку и, не давая вырваться, тыкаю лицом в распоротый живот. — Ну как, интересно? — приговариваю, пресекая попытки к сопротивлению. — Чудесное зрелище, правда? Мальчишка отчаянно дергается в моих руках, пытаясь поднять голову, но куда там. Постепенно сопротивление становится все более вялым, пока не прекращается вообще. — Наслаждайся познанием, — почти что сплевываю я, оставляя позади себя жуткую картину того, как один парень лежит, с головой зарывшись в распоротый живот другого. После этого внутри что-то ломается. И мое желание «Поскорее сбежать отсюда» как-то плавно перетекает в «Убить всех до единого и уже потом бежать». Последующее сливается в сплошную мешанину крови, криков, выстрелов, чавканья разрезаемой ножом плоти и смерти. Мною овладевает какой-то больной садистский восторг, и я режу чужие глотки с удовольствием. Вспоминаю все произошедшее за последние три года, и жалость отступает окончательно. И я уже не смотрю, мужчина передо мной или женщина, — никто не уйдет из моих рук живым. Когда в доме не остается ни одной живой души, а Воля засекает другие «голоса» на самой грани восприятия, силы неожиданно оставляют меня. Ужасная боль прорезает виски, и я почти теряю сознание. Привалившись к ближайшей стене, я бессильно сползаю по ней вниз. Виски буквально пульсируют, а из носа течет кровь, к горлу подкатывает тошнотворный ком, и я без малейших сожалений избавляюсь от скудного содержимого моего желудка прямо на ковер. Руки и ноги предательски дрожат, а по всему телу разливается неприятная слабость, и я никак не могу подняться. Налицо все признаки перенапряжения. Вот только именно сейчас они совершенно не к месту. Предприняв еще одну попытку встать, я терплю сокрушительное фиаско. Тело отчаянно бастует против такого издевательства, и сознание само собой погружается во тьму. — Ты что, Бонни! — голос мамы раздается так неожиданно и так громко, что я резко подскакиваю. — Не время разлеживаться! Не смей сдаваться! Сейчас ты близка, как никогда! Беги с Мариджоа! Беги с Ред Лайн и живи дальше! Когда я прихожу в себя, то обнаруживаю, что каким-то образом уже выбралась из дворца, ставшего братской могилой для его хозяев. Более того, я стою на самом краю обрыва, и ветер едва не сдувает меня вниз. По лицу катится холодный пот, и ноги вновь готовы подкоситься. Упав на колени, я смотрю вниз, но отсюда ничего не видно, только покров облаков. Десять километров… Целых десять километров над уровнем моря… Осталось преодолеть только их, и я свободна. Но я так устала… Спуск растягивается на долгие часы, и руки мои уже были готовы отвалиться от такого издевательства. Несколько раз уступы, за которые я держалась, обваливались, и всякий раз словно какая-то неведомая сила удерживала меня от падения, словно мягкая теплая родная рука крепко держала меня на скале. Силы окончательно оставили меня, когда до моря оставалось еще километра три. Давно уже наступил день, и солнце нещадно жарило меня, словно ужа на сковородке. Это было лишь вопросом времени, когда я схлопочу тепловой удар и свалюсь вниз, даже удивительно, что я продержалась в итоге так долго. Закостеневшие напряженные пальцы соскользнули с уступа и, не удержавшись одной рукой, я сорвалась. Я даже подумать не успела, что после всего будет просто нелепо и обидно умереть такой смертью, как сознание покинуло меня уже окончательно.***
Прохладный бриз ударил в лицо, вырвав меня из воспоминаний, и я криво улыбнулась восходящему солнцу. Сейчас все произошедшее тогда казалось лишь кошмарным сном, и мне нравилось так думать. Действительно, когда думаешь, что все это случилось не с тобой, а с кем-то другим, живется как-то легче. — Эй, выше нос, — обступили меня в двух сторон девчонки, в противоположность мне бодрые и свежие. — Идем-ка завтракать. У нас сегодня важный-преважный день! Я только вздохнула. Знаю я, что они понимают под такими днями. Неужели им в Уотер 7 шоппинга не хватило? У меня, например, не было ни малейшего желания высаживаться на берег. Впрочем, предложение позавтракать было довольно соблазнительным, тем более что с камбуза тянулся на редкость изумительный аромат. Так что, прогнав прочь печаль и натянув на лицо улыбку, я пошла вслед за сестрами в столовую.