NeOs

      Акина вырвала нож с двадцатью граммами плоти Юкико.       Только увидев кровь, Юкико почувствовала боль. Липкая, тёплая тёмно-красная жидкость стекала из живота по платью, из-за чего оно прилипло к телу, по ногам, напоила собой взрытый асфальт. Лицо Юкико побелело. В её глазах мир приобрёл странную, почти кислотную яркость.       — Если и не сдохнешь, то, надеюсь, — сквозь зубы прошипела Акина, — хотя бы детей у тебя не будет.       Это было последнее, что мог припомнить Камата Юдзуки во время похоронной процессии. Он не подходил близко к храму — не мог сделать этого, да и не считал нужным. Сейчас он вновь не чувствовал ничего, лишь тихое безмолвие пустоты и жар в левой половине лица. Ожог до сих пор болел с того самого дня, когда она умерла. Юдзуки не различал своей красоты, да и не думал, что красив, но тёмно-красный поцелуй огня всё же прятал под волосами, будто бы боялся кого-то напугать им.       Сейчас он знал только две вещи. Её хоронили в японских традициях. Белое кимоно, цветы и устаревшие религиозные обряды. И она была приверженкой синтоизма. Надо же, хоть после её смерти он узнал тот секрет, который совершенно никого не волнует.       — Ты всё-таки здесь, бандитская рожа, — сощурив взгляд проговорил Ята Мисаки, подходя к сидевшему на перилах Юдзуки. — Ты же лежал в больнице…       — Стены ничего не значат, — туманно ответил Юдзуки. Его голос был каким-то пустым и холодным. — В конце концов, я привык прятаться, сбегать и быть незаметным.       — Э-э? Извращенец?       — Может и так, — пожал плечами Юдзуки. — Всё равно не вижу разницы между тем, что дозволено, и тем, что запретно.       Ята невольно улыбнулся, глядя на это спокойное, внезапно повзрослевшее, ставшее суровым лицо. Юдзуки по-прежнему оставался привлекательным, даже с ожогом в половину лица, вот только его дальнейшей актёрской карьере явно пришёл конец. Ему трудно контролировать мышцы лица, и из-за этого он толком не может притвориться ни радостным, ни грустным, а потому остаётся спокойным и безучастным. Даже говорить получалось с трудом — шрам кровоточил.       — А знаешь, бандитская рожа, я тебя уважаю, — одобрительно улыбнулся Мисаки. — Ты сделал то же самое, что сделал бы я в защиту Микото!       — Что я сделал? — безэмоционально произнёс Юдзуки.       — Как? Не помнишь? Ну ты даёшь, бандитская рожа!       — Мне нравится это прозвище, но не нравится отсутствие фактов.       Ята смерил его взглядом, а после довольно хмыкнул и сел рядом. Юдзуки был третьим по силе в числе подданных королевы, а Мисаки — третьим по силе, но у короля. Числовое совпадение впервые показалось ему неслучайным, да и учитывая произошедшее, Мисаки был даже рад, что познакомился с таким человеком.       — Гото-сан рассказывал эту историю несколько раз. Наша королева истекала кровью, едва стояла на ногах, но так рассвирепела, что набросилась на синюшную. Руки пылают, глаза пылают, крутяк, правда?! Ой, прости, — он так активно жестикулировал, описывая эту историю, что Юдзуки болезненно поморщился — Мисаки заехал ему по шраму. — Ну вот! Симидзу замахивается своей зубочисткой, а Юкико-сан как заедет ей в глаз! Наша школа! А ещё отнекивалась, говорила, что она не из Хомры! Ха! Дудки! Не зря булыжник её выбрал, она наша королева!       — Звучит оптимистично, — Юдзуки слабо улыбнулся. — А как случилось остальное? — он указал взглядом на храм, на идущую в нём похоронную процессию.       — Сейчас расскажу, — закивал Мисаки. — О, смотри… наши подъехали.       Мисаки помахал рукой своему клану, привлекая их внимание. Никому не хотелось идти на погребальную церемонию, и поэтому хомровцы оттягивали время, потягивая сигареты. Были среди рядов огненных и Сэйтё Гото, и маленький Аоки Кента, и куча других людей, которых Юдзуки не мог запомнить. Не было только короля. И королевы — конечно же...       — Так вот, — набрав в лёгкие побольше воздуха, продолжил Мисаки. — Правой рукой Юкико-сан ударила, она правша, наверное, а левой как схватила Симидзу за глотку! У той сразу дыхание перехватило.       — Точно, — коротко улыбнулся Сэйтё Гото, мрачно поглядывая на храм. — Кто бы мог подумать, что в такой миниатюрной девушке столько силы?..       — Ну так вот, — продолжал Мисаки. — Симидзу кидает нож, пытается вырваться одной рукой, левая у неё сломана. Юкико её не отпускает, хотя сама слабеет на глазах! Симидзу задыхается, хрипит, рыдает. И тут появляешься ты!       Юдзуки вскинул брови и тут же пожалел об этом. Боль в шраме полоснула острым лезвием по оголённым нервам лица.       — А ты её оттолкнул, — улыбаясь, проговорил Мисаки. — Теперь я знаю, почему. Ты знал, что эта ноша будет слишком тяжела для неё. Я бы поступил так же, если бы… — он мгновенно покраснел. — Ну, пришлось бы ограждать девушку от убийства.       Юдзуки наклонил голову набок. Разве убийство — это непосильная ноша? Юдзуки, который ничего не чувствовал, мог бы это опровергнуть.       — Но это ещё не всё, — хмыкнул Мисаки. — Ты же не помнишь, как получил ожог?       — Не помню.       — А ты нож схватил, — вмешался в разговор Гото. — Которым эта тварь ранила нашу Юки. Зажёг его. Не помню, чтобы видел человека в такой ярости. Ты её бил, пока не сломалась рукоятка ножа. Только когда это произошло, ты скорчился от боли, заорал и повалился на асфальт, — он показал пальцами на левую половину лица, туда, где у Юдзуки был шрам. — Либо Симидзу пыталась от тебя защититься и атаковала тебя, либо на тебе теперь бремя из-за убийства королевы.       Юдзуки дотронулся до шрама. Он улыбался. Теперь рану, которая столько его мучила, он всем сердцем полюбил и не хотел, чтоб она заживала.       — Неужели ты ничего не помнишь, Камата? — хмуро спросил Гото. — Да в жизни не поверю. Двадцать шесть ножевых ранений… Из-за тебя эту завистливую суку хоронят в закрытом гробу, а с тебя, как с гуся вода…       Юдзуки загадочно улыбнулся. Он всё помнил. Всё до мельчайших деталей. Просто, как актёру, ему нужна была зрительская оценка. Зал в восторге, занавес опущен, а актёр вознаграждён. Мисаки прав. Для Юкико, переживающей по любому пустяку, убийство стало бы невыносимым поворотом в судьбе, а для него всё было игрой. Нож вонзался в тело с такой лёгкостью, а потом было всё труднее. Да и… так мокро. Из Симидзу кровь хлестала фонтаном, Юдзуки и не подозревал, что её столько в человеческом теле. Неон, пылающий на лезвии ножа, не прижигал раны Акины, лишь отравлял их, отрезая её шансы уцелеть. Как ты сказала ей, Симидзу, — думал Юдзуки, — если не сдохнешь, то хотя бы детей у тебя не будет? Я перефразирую: если сдохнешь не от ножа, Симидзу, то хотя бы от заражения крови. Лучше от второго, это мучительнее.       Но Акина и в этот раз его разочаровала.       — Она всё хвасталась своим будущим мужем, — послышался мягкий, спокойный голос. Юдзуки задрожал. Всё-таки, он умеет чувствовать, и эта женщина воскрешала в нём мёртвые чувства. — Говорила, что за священника выйдет. Ну, священника она и встретила. Поздно, правда.       Юкико приветливо помахала рукой своему клану. Хомра заключила её в объятия — крепкие, но осторожные, помня о её недавней, зашитой ране на животе.       — Мне перелили кровь некоего Исибаси Ренджиро, — жмурясь, Юкико коснулась места раны. Ей провели операцию, наложили швы. — Такая холодная — жуть.       — Если бы моя подходила… — вздохнул Юдзуки.       — Ты сам только одним глазом подмигивать можешь, — вздохнула девушка. — Дурак. Ты спас меня.       Юдзуки покраснел до корней волос.       — Ага, — широко улыбался Ята. — Ты мне всегда казался шизанутым, но, оказалось, ты очень храбрый человек. То с вилкой, то с ножом на королеву! Подданный! Такая ярость может быть только у хомровца!       — А что ещё может быть только у хомровца? — вновь меланхолично спросил Юдзуки. — Скажем, есть у нас какие-нибудь фирменные трусы?       — А-а, не сбивай момент, — ответил Ята. — Мы бы сейчас крикнули девиз, а ты… Но в любом случае, ты защитил нашу королеву от самой себя. Ты крут!       — Да-да. Я просто чудо.       Ветер донёс до них звон колоколов.       — Уходим отсюда, — покачала головой Юкико. — Она бы не хотела видеть нас.       — То есть, — хохотнул Гото, испытывая явное облегчение. — Тебя чуть не убили, а ты всё равно печёшься о чувствах убийцы?       — Ну-у, — протянула Юкико. — Возможно, она была и не так плоха. Кто знает. Она была слишком жадной, чтобы просить о помощи или делиться чувствами. И потом, возможно, она и хотела умереть, потому и была такой гадкой… А теперь идём отсюда. Нам тут не место.       — И даже девиз не прокричим? — Мисаки толкнул Юдзуки локтём в бок.       — Ори внутри себя, — отрезал Юдзуки. — Хоть в этот раз обойдись без крови, костей и праха.       — Придурок.       — Долбозвон.       Мисаки заулыбался, убрав руки за голову, Юдзуки попытался улыбнуться в ответ, но его любимый шрам вновь отозвался болью.

***

      — А переезд не мог подождать до более подходящего момента? — спрашивала Юкико, глядя на Микото, листавшего её книги, наугад вынутые им из коробок.       — До какого? — он наклонил голову набок, вчитываясь в строки «Шоколада» Джоанн Харрис. Юкико заулыбалась. Микото схватил одну из её любимых книг, да и выглядел с книгой в руке до того очаровательно, что его хотелось обнять.       — Ну, не знаю. Когда в Скипетре траур пройдёт, когда мои родные успокоятся… когда ты извинишься за свои слова.       Микото поднял на неё удивлённый взгляд, а после игриво заулыбался, поднимаясь с пола. Этот взгляд заставил сердце Юкико пропустить удар. Было в нём что-то одновременно покорное и властное, невинное и похотливое, ласковое и грубое. Тёплой рукой он провёл по её руке, по плечу, по щеке.       — Думаешь, пора? — всё так же хитро улыбался Микото, приближаясь. — Разве я был так ужасен?       Юкико нервно улыбнулась. Трудно было оставаться спокойной рядом с Микото. Ничему она не учится. На её веку была уже одна трагичная любовь, пора бы стать бесчувственной, жестокой тварью и презирать людей, а сердцу всё равно так тесно в груди, так тепло, так больно.       — Тебя Анна любит, — ответила Юкико. — Иди к ней.       — О, — он улыбнулся шире. — Правда? Я не знал.       С этими словами он коснулся губами её шеи, закрыв глаза. Юкико содрогнулась от жара его дыхания, замерла в сильных объятиях. Ощущать ласку было так… непривычно. Всё тело дрожало от каждого прикосновения, и было так стыдно за столь честную реакцию.       — Мне тебя не хватало, — прошептал Микото, касаясь губами уха Юкико. — Из-за тебя я стал таким легковерным идиотом.       Теперь уже Юкико проявила инициативу. Ей страшно хотелось это сделать — хотелось поцеловать Микото и хоть разок заткнуть его таким образом. Он не возражал. Слов для выражения чувств у него недоставало, да и сложно было описать то, как ему хорошо рядом с ней. Как приятно обнимать её, как нравится тепло её тела, как щекотно ощущать хлопанье длинных ресниц на своей щеке. Он целовал её нежно, ласково и тепло, будто старался одним поцелуем показать глубину своего чувства.       — Юкико, — вновь проговорил он, прервавшись, чтобы взглянуть ей в глаза. — Пообещай мне…       — Что?       — Пусть твоя доброта будет только для меня, — он выглядел обеспокоенным, и Юкико знала почему. То чувство, которое он назвал добротой, обернулось для Юкико раной в животе. Юкико называла это чувство эгоизмом. — Обещаешь?       — Жадный, — улыбнулась в ответ Юкико. — Всё себе забрать хочешь.       В ответ он опустился на одно колено и скользнул пальцами под кофту Юкико, задрал её. От неожиданности у неё перехватило дыхание. Впервые к ней таким образом прикасается мужчина, впервые раздевает её. От волнения она едва могла стоять на ногах. Микото коснулся губами шрама на её животе, крепко обняв Юкико руками. Было в этом жесте что-то клятвенное, священное, и оттого смущение и стыд сошли на нет. Юкико опустила руки на плечи Микото.       — Ты чего?       — Обещай мне, — ответил он. — Иначе я не смогу защитить тебя от боли и ран.       Юкико почувствовала, как глаза обожгло слезами.       — Конечно, Микото. Только для тебя, — она погладила его по волосам, прижимая к себе. — Вся моя доброта только для тебя, — она улыбнулась дрожащими губами. — И для котят. Ладно?       Ответом ей послужила улыбка и новый поцелуй, который был требовательнее предыдущего, полон уже не столько нежности, сколько желания. Юкико уже и не думала, что вновь ощутит этот поцелуй. Она закрыла глаза, наслаждаясь и вздрагивая от прикосновений Микото. Его руки вновь пробрались под её кофту, но уже не для свершения того клятвенного жеста, и Юкико это хорошо понимала. Ей было всё ещё страшно, но, испытывая к Микото искреннее доверие, она хотела поскорее ощутить тепло его тела, поэтому неуклюже и неумело стала стягивать футболку с его торса. Руки дрожали, дышать было тяжело, тем более во всех движениях Микото Юкико чувствовала некую опытность. Для него это точно не впервые. Будет ли с ней груб мужчина, пообещавший оградить её от боли?       Микото нравилось изучать её. Первый стон, вырвавшийся из груди, когда он коснулся языком её соска, привёл его в восторг. Такая чувствительная и честная совсем рядом с ним, сжимает в руках одеяло, когда он гладит её бёдра, заставляя дрожать и закусывать губу. И такой мерзкий шрам остался на её теле. Микото испытывал к Юкико настоящую, искреннюю нежность. Ему хотелось забрать себя часть её боли, хотелось защищать, хотелось целовать. И он целовал, сжимал её руки, сплетя пальцы, когда причинил ей очередную боль, оказавшись сверху неё, внутри неё. Он хотел её, и поэтому сперва испугался, что из-за своего напора причинил ей нестерпимую боль. Юкико болезненно зашипела, поджала ноги, будто хотела их сдвинуть, но мешало тело Микото.       — Всё хорошо, — дрогнувшим голосом проговорила она в ответ на его замешательство, лишь крепче прижавшись к Микото. — Я… я столько думала об этом. Не останавливайся.       Он выполнил её просьбу, прижимая хрупкое тело Юкико к себе, сжимая её в объятиях. Всё хорошо. Отныне у них всё будет хорошо, и в этом не было никаких сомнений.