Aspiration

У Лёши ещё в детстве сложилось неправильное понятие о любви. Это чьи-то нестиранные носки, грязь под ногтями, то есть то, о чём тебе не следует знать и как следует задумываться при общении с людьми. На этом свет клином сошёлся - на грязи, на непристойностях. На том, о чём люди не рассказывают в приличном обществе. О чём говорить не всем приятно, и не все это поймут или примут. Но эта тёмная сторона совместного проживания и контакта преследовала его всегда. У него никогда не было личного пространства, своего угла, места, где можно подумать и спокойно побыть в одиночестве. Его травмировало присутствие других людей рядом с ним. Они все были тупыми кричащими о своих правах обезьянами без права на мнение. Лицемеры и уроды. Вся жизнь Лёши была для них сплошным переживанием и травмой, будто он уже простым своим существованием вмешивался в чью-то жизнь. Своим видом, дыханием, ходьбой, сном. Они говорили ему исчезнуть. Снова и снова. Будто это его вина в том, что он появился на свет, а не чьё-то обдуманное решение, которое он не в силах отменить!! Чьё же это решение было? Бога? Наверное, его Бог был слишком злым, чтобы позволить ему мирно сосуществовать с самим собой. Он никогда не требовал к себе особого отношения, но ему говорят - "требуешь". Эта клевета уже начала действовать ему на мозг. Он уже сам начал в неё верить, как во что-то истинное и навязчивое, приклеенное со стороны, наклейка, ёбаный ярлык!! Всему виной вчерашний разговор: - Помнишь, как мы играли в загадочного соседа? Как я приходил и заставлял тебя отсасывать, ты ещё надевал эти нелепые очки? - Типа я пытаюсь бутерброд съесть, а ты мне вместо него в открытый рот член пихаешь? Как же, помню. Глаза за стеклами очков большие и какие-то беззащитные. Лёшу мучает ностальгия. Он держит его за подбородок, заставляя держать рот открытым и пихает туда два пальца. - Соси, терпила, - цедит он, и Миша проводит языком по костяшкам, ногтям и втягивает их в себя. Миша удивлённо смотрит на него и сглатывает. Пальцы гладят его нёбо и щёки изнутри. - Нет, Миша, мы уже не те, чтобы играть в эти игры, - с сожалением говорит Лёша. - Не могу видеть тебя таким… жалким. Миша согласно вздохнул. - Мне и самому, знаешь, некомфортно уже в этой роли. “Больше не вижу себя в роли жертвы/преследователя/спасителя. Это грустно. Лучше быть жертвой, чем никем”. Лёша грустно пялится в серую пустоту. Он хотел, чтобы подписчики и друзья запомнили его тем, кто пытается всё изменить. Кем-то, кто делает по-настоящему благое дело. Это бы было так трагично и так нелогично. Убить себя, и дело с концами. Пока там Миша ищет новую квартиру и прочее, мечтает о свадьбах. И все это, словно в бреду, обретает смысл. “Это история о том, как никто ни за кого не хочет брать ответственность. Никто даже не хочет сострадать. Ты ушел гулять с Прохором, а я должен сидеть тут один и страдать.” Подумал о своем отце и отчиме. О том, как телепался один, без любви и ласки. Он видит в этом какую-то непоколебимую, фаталистическую несправедливость. “Один я вижу только такой выход? Одним суицидником меньше.” “Я хочу умереть, как герой. Пока я еще понимаю, что делаю. Пока я ещё не сошёл с ума, не сгнил изнутри. Хоть и никогда мы при жизни не были героями…” Он ждал. Смотрел на это полое серое небо. Полое, как его душа. Крыша дрожала под ногами. Или это ноги трясутся? “Я не хочу жить только ради тебя, Миша.” “Это будет неправда, если я упаду. Умру вот так. Как глупое дитя.” - Лёха, отойди от края. Не могу смотреть на то, что ты с собой делаешь. - Знаешь, что я вижу? - медленно произнес он в ответ невидимому собеседнику, - Что никто никогда не увидит моего горя, даже если оно будет лежать перед самым их носом. Никто не спросит меня о нём. Ощущение, что я им обязан своими эмоциями - испытывать определенный набор, который им нравится. Да пошли они!!! Тишина в ответ, только ветер завывает все сильнее, словно отталкивая его от карниза, высушивает злые мелкие слёзы на горящих щеках. - А может, мне всё-таки стоит умереть, чтобы проучить их всех? Чтобы они так же, как после смерти Честера Беннингтона искали смысл в моих словах и интервью… И так же, как ему не могли помочь... - Ты смотришь на жизнь только с плохой стороны, - ответил странный голос. - Мне всегда было всё равно, что он чувствует. Это злоупотребление своими властными полномочиями, как с проститутками, которых никому не жалко. Не жалко и меня, маленького уродливого существа... Я никогда такого больше отношения к себе не допущу. Лёша начинает говорить быстро-быстро, чтобы перебить повисшее молчание. - Меня таким всегда считали в детстве. Маленьким, тупым, гнилым и уродливым бездельником-тунеядцем, что бы я ни делал по дому и по хозяйству, всего мало, потому что плохо и вообще не доделано!! Отец! Чувствуешь вину за собой, сука, поэтому так шелестишь еле-еле в последнее время? Ты сдерживаешься, но внутри ты всё такое же говно ебаное! Я знаю всю твою прогнившую изнанку, скотина. Хоть бы раз извинился, чтобы мне стало легче. Он меня просто хотел позлить и покоробить, вот и всё, а вышло всё не так, я понял его слишком серьёзно и прямо близко к сердцу. Каждое оскорбление от отца прямо удар ножом по душе. - Он не придавал этому значения, он не хотел этого, пока не увидел результаты. - Ты что тут, праведник ебаный, что ли? - слёзы застилают глаза, и Лёша видит лишь тёмный силуэт, состоящий из раскаркавшихся ворон. - Может, ты и прав… Он не осознавал того, что творит, пока я не вернул ему всё этими же словами и интонациями. Он думал, что это ничего такого и никого не ранит, зато ему хорошо будет и он от злости избавится - Нет. Ему было хорошо, может быть, до поры до времени, мне - Нет. Мне кажется, он это понял, и это его мучает не хуже, чем моя обида, злость и постоянные намёки, - он заскрипел зубами, понемногу просыпаясь от этого скрипа и оказываясь в постели один. Задремав после обеда, он проспал почти до вечера. “Хватит с него. Я же не зверь какой-то. Он получил сполна своего же говна, аж захлёбывается в нем. Спился в задницу. Я, хоть с трудом, но прощаю его. Каждый грёбанный день понемногу. Все они никогда не хотели ничего плохого. Это злость взяла все в свои руки, сводя меня с ума бессмысленными мыслями и действиями. Я должен успокоиться. Мне некуда себя деть. Как в детстве. Некуда было деть злость, хотя можно в пространство, но только не на себя. Пожалуйста. Только не на себя. Только не на себя. Только не на себя. Только не на себя,” - как мантру повторял он, обхватывая себя за грудь. Реально было сейчас только то, что Миша пошёл на встречу с Прохором и даже предложил ему пойти вместе, но Псковитин отказался. “Ну почему жизнь такая непредсказуемая, не идёт по заранее написанному сценарию? Хоть по чьему-то, даже не по моему, пожалуйста! Я согласен включиться в любой сценарий, лишь бы не быть одиноким! Согласен заплатить любую цену за принятие и безопасность! Мне кажется, я всё ближе и ближе к тому, старому сценарию… И не скажу, что мне это сильно нравится.” *** Миша возвращается с прогулки с сыном. Он позвонил ему, сказал, что едет домой, при этом голос его был более чем мрачный. Время его было катастрофически ограничено, и это всё, что Лёша знал о встрече. Лёха не столько расстроен за Мишу, он чувствует злорадство. Промаявшись полчаса от безделья, он надел своё новое белье - джоки - с мешочком для члена и яичек спереди и двумя полосками, охватывающими бёдра сзади. Миша подарил ему его месяц назад ради прикола, смеясь до красноты. Алексей улыбнулся, вспоминая это. Он хочет воспользоваться Мишиным плохим настроением, чтобы обратить на себя внимание. Слышит, как ключ возится в замке и медленно ложится щекой на подушку. Миша явно был выведен из строя. В прихожей то и дело что-то падало. Он даже не поздоровался, не окликнул его, как обычно. Лёша тихо вздохнул, засовывая в себя пару пальцев, чтобы расслабиться. Умывшись, Печерский зашёл в комнату и увидел Лёшу во всей красе. Тот как раз вытаскивал из себя пальцы, размазывая смазку по копчику и снова медленно окуная в себя с еле заметным скулящим стоном. Он услышал ускорившиеся шаги, шорох ткани и прерывисто вздохнул: грубоватые ладони легли на его полушария. Миша не проронил ни слова, сжимая ягодицы и разводя их в стороны. Лёша невольно начал трахать себя быстрее, так как был возбуждён до предела и ждал от Миши хоть каких-то действий. - Блять, - сдавленно выругался Михаил, отходя, - Я не могу... сейчас. К чему весь этот спектакль, ёб твою мать?! Алексей перевернулся, чтобы недоумённо взглянуть на него: Миша был явно взбешён. У него по спине пробежались холодные мурашки. - Не притворяйся, будто не понимаешь, о чём я! Я хочу, приходя домой, видеть поддержку и готовый ужин, а не раздвигающую ноги блядь!! Лёша автоматически сдвинул ноги. - Ты, наверное, забыл, что я не твоя жена, Миша. И ты, блять, не у себя дома, если что. Я не обязан тебя обслуживать. А этот "спектакль" был только ради того, чтобы отвлечь тебя от проблем. Миша хрипло вздохнул и сел на кровать, закрывая руками лицо. - Я скучаю, Лёша. Просто пиздец как скучаю. Уже успело стемнеть и свет горел только в коридоре. Лёша отполз в угол кровати и сверкал оттуда глазами, мгновенно остывая. - Это оказалось не так-то просто. У меня не хватает духу поговорить с собственным сыном. Спросить, как там обращается с ним новый папа... - Новый папа? - проронил Лёша как-то сухо и безжизненно. Он чувствует, как его нехило так триггерит при этих словах. - Да-да, я не говорил тебе, но у Кати новый мужчина. Я всё боюсь, что она начнёт натравливать Прохора на меня, что он обвинит меня в том, что я бросил мать или что-то в этом вроде. Знаешь... я действительно чувствую себя ужасно виноватым в том, что не смог раньше разобраться в себе и теперь заставляю его переживать всё это. Наверное, то же самое чувствовал и ты?.. - Я не помню. Наверное, - вяло ответил Лёша, не зная, что сказать. Миша подполз к нему и поцеловал в щёку. Лёша не сопротивлялся. - Ну, прости меня, - пробормотал Миша, гладя его по груди, - Я знаю, ты не обязан, но прошу тебя в следующий раз пойти со мной. Может, ты сможешь посмотреть на эту ситуацию со стороны? - Я согласен, - ровно ответил Лёша. Потом посмотрел на обеспокоенное лицо Миши и улыбнулся: - Так что, ты хочешь испытать новое бельё, в конце концов? А то прямо настроение какое-то траурное, я сейчас расплачусь. Лёша говорил с сарказмом, но ком подступал к его горлу. Однако, Миша аккуратно влез на него, взъерошил волосы левой рукой и провел по пояснице правой, и ему полегчало. Они поцеловались - степенно, медленно. За окном поднялся ветер, потемнело еще сильнее, явно начиналась гроза. Шумное дыхание Миши заглушило шёпот ветра. Он сжимает полувставший член в трусиках, вызывая тихий и тёплый стон у Лёхи. Влажная ткань почти не препятствует прикосновениям, но есть в них что-то дразнящее, сокровенное. Лёша обнимает его за плечи, даже не пытаясь раздеть, чувствует запах улицы, прилипший к его коже, и слизывает горьковатый одеколон с шеи. - Если хочешь знать, я тоже успел соскучиться. Вот только по тебе, - как-то горестно говорит Лёша, ловя его взгляд. Миша видит на его лице такую сильную смесь эмоций - мольба, страх, любовь, желание, что его самого прошибает. Лёша цепляется за него как за последнюю соломинку. В его глазах отразились всё мучение и вся борьба. Боль захлестнула его красной солёной волной: - Каждый раз, когда ты уходишь, я боюсь, что ты не вернёшься. То есть, что ты вернёшься к Кате. Соберёшь вещи и… - тут его голос сорвался, и он замолчал. Ему не удалось скрыть свои эмоции за простой похотью. Он понял, что если продолжит говорить, то начнёт заикаться. Миша прижал его к себе покрепче, целуя грудь. - Нет. Нет, нет, нет, - шептал он, сопровождая каждое своё слово поцелуем, - Катя - пройденный этап. У неё свой мужчина есть, а у меня - свой. Тебе давно пора это понять, мальчик мой, - он закусил губу, буравя взглядом его лицо. Лёша криво ухмыляется. - Ты смешной. Иди сюда, - он дергает на себя закушенную губу, всасывая её в рот. После короткого поцелуя Миша садится на колени, а Лёша привычно закидывает ноги на себя, прогибаясь в шее. Первая молния выхватывает его силуэт, выжигая белые ресницы на бледном лице. - Ты безумно красивый, - восхищённо выдыхает Миша, - И это бельё тебе очень идёт. Лёша улыбается и гладит себя всё нетерпеливее, всё быстрее. Миша целует его ягодицы и мокрые пальцы, играющие с дырочкой, Лёша толкает их ему в губы, и он с остервенением обсасывает их, позволяя ему проникать глубоко в полость рта. Псковитин притягивает его голову к своей промежности и вздрагивает от прикосновения горячего языка к себе. Его член ноет без ласки в трусиках, поэтому римминг вызывает неебически острые ощущения. Особенно когда запускаешь пальцы глубоко ему в волосы и чувствуешь, как он впивается в очко с утроенной силой. Лёша выгнулся, выпуская с гаканьем воздух из лёгких. - Миша... Миша трахни меня... Пожалуйста. Миша поднялся, вытирая губы, его взор жадный и глубокий. Он расстёгивает ширинку и смазывает член, даже не потрудившись спустить джинсы. Это, блять, безумно возбуждает. Лёха закидывает ноги ему на плечи, пока он пристраивается к анусу и входит, царапая задницу молнией. Псковитин всё-таки дёргает штаны до середины бедра, дальше его пальцы слабеют, и он откидывается назад, принимая в себя твёрдую плоть. Миша втащил его зад к себе на ноги, продолжая вбиваться, их взгляды прилипли друг к другу. Начался ливень, Лёша считает про себя количество толчков между вспышкой молнии и громом и вздрагивает, сжимаясь, от того, как гроза близко. Миша чертыхается, входя на максимальную глубину, от напряжения на глазах выступают слёзы, но Лёше невероятно хорошо. Можно не бояться соседей и кричать сколько ему вздумается, когда громовые раскаты закладывают уши и сотрясают дом. Лёша взбирается ему на колени, наконец-то прижимаясь всем телом и целует, слегка приподнимаясь и снова сажаясь на такой уютный и до боли знакомый своей формой член. Миша помогает ему, поддерживая бёдра ладонями, одновременно страстно отвечая на поцелуй. От того, что вытворяет с ним язык Миши, Лёша готов фейерверк выпустить из задницы и кончить прямо сейчас. Его трусики наполняются спермой и намокают ещё сильнее, он судорожно сжимает пальцы на его плечах и громко стонет ему в рот. - Я хочу, чтобы ты кончил в меня, - сбивчиво шепчет Лёша, - Давай же, твою мать. Я хочу ещё. Мише много и не надо, а с этих слов его уносит практически сразу. Он заливает семенем Лёшу изнутри, и тот доволен донельзя. Печерский приспускает трусы с покрытого полупрозрачной плёнкой члена, ласкает его, дрочит. - Тише, Миш, - Лёше почти больно от его действий, поэтому Миша слушается и водит рукой медленнее. Лёша кладёт голову на его плечо и наслаждается, неосознанно двигая бедрами, чтобы член Миши тёр его ещё и изнутри. - Какой ненасытный, - со смешком говорит Миша, сдавливая головку, от чего горло любовника исторгло какой-то свист. Ещё пара движений, и Лёша снова кончает, теперь уже в руку Мише, сбрызгивая спермой его живот. Кажется, ему года не хватит, чтобы отмыться, но этот ритуал настолько привычен, что они встают и без лишних слов идут в ванную. Позже Лёша думает, прижимаясь к обнажённому Мише, слушая стук дождя и засыпая, что его небо не такое уж пустое.