Aspiration

Он пытается перебороть свои шаблоны и стереотипы, но они вылезают. Миша идеалист. Стереотипы о женщинах и их ролях. Стереотипы о мужчинах, дающих в задницу и носящих женскую одежду. Самое прикольное, что он спокойно трахал в зад своего друга, при этом устойчиво отказываясь признавать себя лицемером. С недавних пор они оба пытались напялить на себя облик моралистов, потому что чувствовали ответственность за аудиторию, но всё это безнадёжно воняло. Ни им, ни себе. Миша думал об этом, и стыд пожирал его всё чаще и чаще, но он не мог осознать все детали, поскольку действовал больше по наитию и не тратил много времени на то, чтобы разбираться в себе, однако с упоением разбираясь в других. Возможно, он был ведом смутным желанием познать себя, но и боялся этого, как огня. Он был простым мужчиной с простыми потребностями, но с недавних пор начал сомневаться в себе и своей простоте. Когда он занимался делами по дому или съёмками, причём самой тупой и понятной работой, то отвлекался и не думал ни о чём. Но едва он начинал вместе с Лёшей вдаваться в психологические тонкости поведения жертв обзора, как невольно, а иногда и специально начинал искать соответствия. Ему казалось, они такие же, как он сам, жадные до денег и славы, и это удручало. Он как бывший преступник, ставший на путь исправления, которого преступный мир затягивает всё больше и больше. Поэтому он откровенно злобно реагирует на некоторые вещи, вызывая недоумение у Алексея. Мишу вообще легко ранить, если хорошо его знаешь. Он никогда никого не прощает полностью, а в глубине души очень впечатлительный. Порой люди могут попасть по больному месту просто наугад, и можно было понять, что ему больно по его бурной реакции. С Лёшей было сложнее, потому что он на всё реагировал бурно. Михаил понимал теперь, когда повзрослел, как защититься от критики, но он до сих пор не знал, что делать, когда ему уже больно. Он сильно зависим от своих убеждений и боится от них отойти, как ребёнок от юбки матери: если сломаются они, сломается и он сам. Печерский чувствует, что у него перекос в голове, но не знает, как с этим быть. Мише сложно быть доверчивым и открытым в некоторых областях, так же, как и людям, которых он знал; но у него это приняло прямо-таки фантастический размах. Он любил впадать в крайности и закрываться ото всех в стрессовых ситуациях, даже от себя. Единственное, что он мог себе позволить - это позорно не сбегать, а держать себя рядом с людьми, даже если он их ненавидит, но общаться с ними вынужден (или ему это выгодно). По крайней мере, это заставляло его вылезать из скорлупы… Нет, была ещё одна вещь, которая помогала ему раз за разом вставать, открывать глаза, рот, отвечать, разговаривать. Старшие родственники, которым он был многим обязан, потому что именно они научили его любить. И Лёхина любовь, искренность, самоотдача, доброта, ласка. Они оба видели некоторое дерьмо и дали друг другу негласную клятву, что пока не разгребут это вместе - не остановятся. *** Миша с Лёхой и Катей скооперировались, чтобы докупить Прохору учебники. Они занялись этим в последний момент, как это ни прозаично. С наступлением сентября холод пришёл резко, безапелляционно, к тому же они попали под дождь, пока бежали от машины к подъезду. Поэтому вдвойне было приятно забежать домой, и, быстро приняв горячий душ, прыгнуть в постель, в тепло и уют. Миша валит хохочущего Лёшу, начинает агрессивно целовать, но неприятное осознание заставляет его остановиться. - Я опять не оставляю тебе места для инициативы. Лёша растерянно смотрит на него и пожимает плечами. - Я хотел бы хоть раз поменяться с тобой местами, - признаётся Михаил, грустно вздыхая. - Что же тебе мешает? - Моя гордость. Лёха жуёт губы, понимая, в каком он находится положении. Миша доминирует, а он этим вполне себе пользуется. - Один раз уже был, - напоминает он, - Когда мы смотрели эту скучнейшую… - Я помню, - обрывает его Миша, - Это не то. Я хочу по полной программе. - Охохо, Миша, - Лёша лучезарно улыбается, - Ты только скажи, и всё будет. Мише было страшно, хоть это и глупо, ведь существовало множество универсальных пар. Что-то замирало внутри, когда Лёша начинал проявлять инициативу в постели. Он пытался пресечь её любыми методами. Он всегда старался всё делать сам просто потому что не хотел перепоручать кому-то управление собой. Мужчина смотрел на Лёшу в процессе и хотел быть им, хотел так же наслаждаться, открываться, принимать. Даже когда ты сверху, ты открываешься, как и твой партнёр, но быть снизу по-настоящему унизительно и даже как-то опасно для него. Словно ты сам подставляешься под дуло. И тот случай, когда ещё в его квартире Лёша влез в него пальцами, он посчитал бы оскорбительным, если бы не длительные, уважительные и доверительные отношения между ними. Поначалу он упорно не решался об этом разговаривать. Потом всё чаще и чаще начал задумываться об этом, примерять его место, закрывать глаза и просто получать удовольствие, когда Лёша касается его. Лёша заметил, что Миша иногда даже ждёт от него каких-то действий, и это обескураживало, поскольку он привык совсем к другим отношениям. Однако самым сильным чувством была радость: это было серьёзным позитивным сдвигом в их взаимоотношениях. Обоюдность, равенство, открытость, способность говорить друг другу о своих желаниях были тем, чего ему так не хватало, и во что он боялся поверить. Было нечто, что изменилось, когда их отношения перетекли из дружеских в любовные. Близость сорвала все маски, оставив кричащую от боли слитную плоть. Лёша неловко и быстро поцеловал его, не давая времени и поводов для сомнений ни себе, ни ему. Поцелуи плавно перешли на шею, потом на грудь. Миша так крепко прижал его к себе, у него сто пудов ребра треснули. - Я… блять, даже не знаю, как сесть, - чувствовалось, что Михаил в панике и близок к тому, чтобы сдаться, но держится из последних сил, чисто из принципа. - Я сам боюсь не меньше тебя, - криво пытается поддержать его Псковитин и нервно хихикает, - Это же не каторга, в самом деле. Подумаешь, задница порвётся... - Да иди ты нахуй! - Миша тоже начинает смеяться. Странным образом это помогает ему успокоиться и сосредоточиться на чувствах. Когда это он успел прижаться к Лёхе спиной? Тело забило на мозг и тупо отдыхает в руках Псковитина. Ему приходится съехать немного по-диагонали и вниз, чтобы Лёша мог выглядывать из-за его плеча. А Лёша прямо чувствует это лёгкое, как вдох ощущение: Миша отпускает себя. - Что-нибудь чувствуешь? - Не особо. Нет. Тогда Лёха целует его за ухом. Это действует безотказно: Мишина голова начинает потихоньку кружиться. - Давай пока полегче, ладно? - Слабо говорит он, - Я боюсь потерять контроль над собой. - А что произойдёт, Миш? - вкрадчиво говорит Лёша. - Я начну вести себя, как девчонка. - Боже, Миша, это будет действительно страшно. Лёша накрывает его ухо губами и вылизывает раковину. Что-то меняется. Псковитин запоздало понимает, что у него слюна течёт по подбородку и чувствует, как Миша отирает её со светлой щетины большим пальцем. Лёша ловит широкую ладонь и целует, его лицо почти полностью скрывается в ней. Их взгляды пересеклись, в обоих читается, что они абсолютно не знают, что делать. Неоткуда браться внезапной уверенности, что всё пойдёт, как по маслу, но они почему-то улыбаются друг другу. Это похоже на приключение. “Скажи, пожалуйста, хоть что-нибудь”, - взмолился Миша у себя в голове, но Лёша отводит глаза и предпочитает перейти к действиям. Он берёт Мишу за подбородок и закидывает его голову на себя, впиваясь губами в шею. Миша широко открывает глаза поначалу, будто испугавшись, но потом просеивает торчащие ёжиком волосы сквозь пальцы и прижимает к себе. - Не нервничай так, - шепчет ему в шею парень. Самый красивый парень на свете. Тёплый язык бежит по кадыку, он тяжело сглатывает. В это время ладони гуляют по его телу, и он начинает терять себя во всем этом. Просто сидеть невыносимо трудно, он не знает куда деть руки, и до него внезапно доходит весь глубинный смысл бандажа. - Ты думаешь о том же, о чём и я? - хитро щурится Лёха, и Михаил понимает, что попал. - Хорошо, - сдаётся он, - Завязывай. Лёша находит атласную ленту, завязывает ему руки за спиной. Миша внезапно начинает дышать чаще, а Лёша чувствует себя свободнее. Он завязывает Мише ещё и глаза… Миша вроде как не против. У него нет сил сопротивляться. Поэтому он без колебаний подчиняется толчку в спину и падает лицом вниз. Это не очень приятно, но он задыхается в возбуждении, как в душном, мокром облаке. Все эти сказки о равенстве и взаимоуважении рассыпаются в пыль, кажутся ещё одной формой игры. “Это для твоей же безопасности. Это всё для тебя,”- шепчет ядовитый голос, но его разбивает другой: - Ты только скажи, и я развяжу. - Всё нормально, - хрипит Михаил. Ему трудно дышать, словно в груди сидит какой-то монстр. Но он хочет довести начатое до конца. Он чувствует, как пальцы, смазанные пахучим маслом прокатываются по плечам, лопаткам и спине. Грань между игрой и реальностью может быть очень острой, и ей довольно просто глубоко порезаться один раз и на всю жизнь. А Миша резался, и не раз. Он и по сей день плоховато различает реальность и мир воображаемый (так же и люди, смотрящие их обзоры, плохо различают объективную и субъективную составляющие, что позволяет запросто манипулировать их сознанием и поджигать сраки). И сейчас ему воображение рисует нечто грубое, жестокое, а Лёшины намерения туманны, но явно далеки от того, что он себе в подсознании и сознании нахуевертел. Он в смятении. Он голоден. Тысячи голосов в его голове говорят совершенно противоположные вещи, и он просто сходит с ума. Из-за повязки на глазах мир насущный исчезает, открывая столь противоречивый мир чувственный, заставляя чувства расти, крепнуть и жить своей жизнью. Связь с реальностью только через простынь, дубовую от бесконечных стирок, и Лёшины пальцы, что как небо по сравнению с пыльной землёй жёсткого хлопка. Это успокаивает. Это железно, за это можно держаться. Поэтому он начинает подставляться под прикосновения, чтобы почувствовать, какой он живой. Он учится жить заново, и его отзывчивость помогает Лёше действовать смелее. Он переворачивает его на спину и ложится сверху. Миша чувствует его тело как отпечаток боли на своей коже, как выжигающую лицо маску. Его огонь и желчь бурлят под кожей и кипят, но прохладные поцелуи на щеках охлаждают их. Он аж стонет, когда Лёша целует его губы, ласкает его рот непрерывно, глубоко, влажно. Плечи начинают ныть от желания обнять его, но он не будет жаловаться. Не будет просить. Если только… Если только что?.. Мысль теряется, поскольку Псковитин тянет зубами волосы вокруг сосков. Он очень быстро раскалывается и начинает просить. Он беспомощен и всё, что остаётся у него сейчас - это доверие. Это даже сложно назвать оружием. Вернее, невозможно. - Лёша, пожалуйста… Лёша… Он не может сформулировать ничего здравого или хотя бы членораздельного, и в мучении замирает. Лёша не требует от него ничего. Он кусает его грудь около сосков, дразнясь, заставляя издавать какие-то плаксивые, неестественные для него звуки. Совершенно дурацкие и почему-то до одури возбуждающие. Целуя вершинки сосков, Лёша совершенно не ожидал такой яркой реакции. Миша, даже связанный, по-прежнему был очень силён, и ему пришлось придержать колено, едва не впечатавшееся ему в пах. - Будешь так дрыгаться - ноги свяжу, - с наигранной суровостью предупредил его Лёша, и Михаил замер. Его ломает без движения, он очень хочет больше ласк, о чём говорит множество вещей, как зримых, так и незримых. Лёше нравится разгадывать его, как сложный ребус. Его поясница слегка приподнята над кроватью, ноги напряжены. А утлая лодочка его сознания плывет всё дальше от благоразумия в зубастую пещеру садизма. "Я знал, что внутри ты жалкая маленькая шлюха." "Я знал, что ты любишь унижаться." "И подчиняться." Все это звучало, словно наяву. Он боялся и хотел это услышать. Сладкая боль в груди от осознания, что это правда. Физические оковы снимают психические. Когда Лёша обливает его водой в обзорах или ставит на него ногу... Ему это безумно. Блядски. Нравится. Холодок восторга пробегает по его спине. "Боже мой, это потрясающе, потому что это правда." Ему хочется взвыть от понимания, как это всё ненормально. Он читал где-то, что проявления агрессии очень близки именно к сексуальному поведению. Псковитин перетягивает его внимание на себя покусываниями в районе живота. Внутри всё съёживается и корёжит неимоверно, в теле слабость, его бросает в пот и выкручивает. Ему кажется, что он даже уворачивается от его рта. Лёша останавливается. - Миша, тебе плохо? Я делаю тебе больно? Он стягивает повязку на лоб и обмахивает его лицо рукой. Для Миши всё как в долбаном тумане. - Не думал, что ты так сильно отреагируешь, - виновато произнёс он, - Давай прекратим. - Нет. Я хочу контролировать это. Лёха хмурится, долго смотрит на его лицо и отбрасывает ленту в сторону. - Хорошо. Только без этой сраной повязки. Она явно какая-то заколдованная. Миша облегчённо вздыхает. Тьма вокруг него рассеивается, а под действием чистого серебра его глаз сбегает и внутренняя нечисть. Дышать становится гораздо легче. Псковитин переворачивает его обратно на живот, рукой ласкает промежность. Миша сначала зажмуривается от проникновения, как на приёме у проктолога, но потом чувствует это... просто это. Лёша поначалу очень аккуратен, однако постепенно его ласки становятся сильными, настойчивыми. Миша издает резкий, длинный стон и приподнимается всем телом, чтобы вновь ощутить всю длину его пальцев. - Ага, - словно что-то только что понял, тихо произносит Алексей. Миша вздрагивает, потому что это невыносимо приятно. Его тело - лишь инструмент для получения боли и удовольствия. Лёша просто нашёл переключатель. От каждого толчка внутри он бросается вперёд и вниз. Потом снова назад. Вперёд и вниз. Назад. - Бляяяяяя.... - Да, Миша, да. Он вытаскивает пальцы, тянет Мишу к себе за яйца. Слизывает вязкое тёплое масло с его дырочки, обводит её языком по краю. - Какой же ты сладкий, - хрипло сообщает он не знающему куда себя девать мужчине. Миша не мог сдвинуться с места, руки затекли. Тело потяжелело и налилось жаром. Лёша тем временем так завёлся, так хотел его, что аж в глазах потемнело. - Разрешишь?.. - Спросил он сдавленно. Миша слегка побледнел. - А я точно выдержу? Лёша хотел бы сказать точно, но вместо этого пожал плечами. Миша, увидев это краем глаза, душераздирающе вздохнул. Но сдавать назад уже поздно... Он неуклюже подполз к подушке и уткнулся в неё лицом. - Собрался плакать, что ли? - как-то зло шутит Алексей, но тут же нежно гладит его по спине, - Извини. - Не за что. - Чувствую себя по-идиотски. - Правда? Я тоже. - Знаешь, я никогда в жизни не мог никому реально навредить. Даже себе. Эдакий мальчик-цветочек-одиночка. И если тебе моё поведение кажется резким или угрожающим, - его голос дрогнул, - Это не так. Я не хочу делать тебе больно. - Это что за "внезапное душеизлияние"? - Так... просто. Ты всегда осуждаешь меня за какую бы то ни было инициативу, а теперь, когда ты даёшь мне её, я не уверен, что тебе понравится, - Лёша густо покраснел и оскалился. Миша с трудом перевернулся на бок, чтобы заглянуть ему в глаза. Глубокая ярость и фрустрация - всё, что он там увидел. - Я не могу тебе её дать или отобрать, - осторожно говорит Миша, чувствуя нарастающее между ними напряжение, - Ни у кого нет такого права. - Правда, что ли? - Лёхино лицо как-то перекашивается, и он начинает мрачно смеяться, - Сейчас я лишил тебя её. Так же как ты всегда лишаешь меня. Мишины глаза заметались, а волосы поднялись дыбом. - Что это, возмездие? - слабым голосом сказал он. - Нет. Я должен научить тебя. Показать. Каково это, быть слабым и беспомощным. Управляемым кем-то, зависимым и оберегаемым. Посмотри на себя теперь. Я помню, как ещё в школе ты заступался за меня, защищал. Сейчас ты этим злоупотребляешь. - Давай, злоупотребляй теперь ты. Я ведь это заслужил, - то ли с сарказмом, то ли с горечью ответил Миша. Лёша лёг рядом и поцеловал. Поцелуй получился рваным и злым, как борьба двух самцов. - У тебя до сих пор стоит, - тяжело дыша, заметил Псковитин. Миша уставился на него стеклянным взглядом и ничего не ответил. - Перестань смотреть на меня, как загнанное животное, блять!! - Но я не... - Миша недоумённо проморгался. Лёша развязал ему руки и швырнул ленту на стол, разметав все бумаги. - Давай!! Трахни меня, как обычно, и покончим с этим! Миша сел, разминая плечи и запястья. - Лёха, прости. Я даже не знал, что ты так чувствуешь себя. Лёша тоскливо смотрел на него, веки его покраснели. - Нет, ты меня прости. Ты можешь прямо сейчас меня нахер послать, за то, что я веду себя... - ...как девчонка. - Да. Миша проводит рукой по лицу, словно сбрасывая с себя негатив. Он смотрит на Лёху и видит внутреннего себя, так же боящегося запятнать свою репутацию или испытать стыд. Он встаёт и крепко обнимает его. Он чувствует, как Лёша пытается незаметно стереть слёзы с лица. Он вспоминает четырнадцатилетнего подростка, зажатого в углу дебоширами из десятого класса. Он чувствует человека, который хочет расти, но почему-то не может. И дело тут не только в Мише, наверное. Ему хочется его утешить, но он не может, потому что растерян и не знает, как к нему теперь относиться: как к вчерашнему подростку, или как к сегодняшнему взрослому. Ему и защитить его хочется и дать всё пережить самому. Несмотря на всё сказанное, он чувствует, что Лёша сам не справится, ему нужна помощь. Однако какая? Он не знал. Давить нельзя, помогать напрямую тоже, как же ему с ним вести себя? - Не знаю, что делать, - "Не знаю, как к тебе относиться". - Ложись, - отвечает Лёша, - Если ещё не передумал. Миша ложится, но и его утягивает за собой. Ему хочется чувствовать его тепло, потому что сейчас ему невероятно холодно. Лёша смотрит ему прямо в глаза, ведя руку вниз. Они друг с другом предельно аккуратны. Почему-то это так трудно. Труднее некуда. Труднее чем всё, что он делал в жизни. С ним так сложно найти общий язык. Зачем он так пронзительно смотрит? Это заставляет его зажиматься. "Давай, включай своего внутреннего соблазнителя," - требует он от себя, - "Давай, давай, сделай что-нибудь". Но не может. Он загипнотизирован. Он напуган. Он ослаблен. Он в нерешительности. Лёша же, напротив, успокоился. От его ласк в голове проясняется и мысли фокусируются в одном направлении. Алексей раскатал презерватив по члену и стал активнее работать пальцами, чтобы Мише было удобнее его принять. Миша терпел-терпел, а потом как взвыл: - Млять, хватит меня и себя мучить, Лёха!! Лёша, пожалуй, был согласен. Желание весом в тысячи тонн просто ломает его душевные весы. Он не торопясь давит головкой на вход и понемногу проталкивается вперёд. - Ебанарот… мне больно! - захлёбывается воздухом Михаил. Лёша застывает, боясь сделать лишнее движение. Миша терпеливо молчит, лишь его кулаки сжимаются всё сильнее. Псковитин наконец решает, что стоять - это не выход, вытаскивает член и пробует ещё раз, на этот раз медленнее. - Ты как? - Херово, спасибо, что спросил. Лёша чувствует себя виноватым, но потом берёт себя в руки и находит темп. Мучительно медленный для него, зато щадящий для Миши. Он видит, что его спина напряжена и с затылка течёт пот; у него и самого лоб вспотел от усердия. - Зря я на это согласился… Лёша вздыхает. - Харе ныть. Лучше помоги мне подстроиться под тебя. Миша сжимает губы и подаётся задом навстречу. “Что, не слишком мужественно для тебя?” - всплывает ехидная мысль, но он смело смотрит на неё, и она съёживается и умирает. Это же Лёша. Если он не доверяет ему, то не доверяет никому. Незаметно для себя он начинает получать удовольствие. Оно струится тёплой рекой внизу живота, изнутри, там где Лёша сейчас. Миша расслабляется, и удовольствие становится ярче, оно становится разным и неповторимым с каждым толчком; он чувствует, как его собственное тело отзывается на стимуляцию, как изгибается, как его голос режется сквозь хрипоту чистыми и честными нотами. Когда он слышит, как Лёша вторит ему, в его душе развязывается какой-то нестерпимо болящий узел. Мише просто хорошо от того, как его любовь прижимается к груди и целует ключицы. Его член внутри как факел, разжигающий Мишин порох, а он совсем не против взорваться и показать, как он, чёрт возьми, умеет чувствовать. С его члена бежит тягучая струйка, которую Лёша обычно наматывает себе на палец и суёт себе в рот. Миша просит его подрочить ему, Лёха делает это, трахая его так невыносимо и так нужно: быстро, мелко, чтобы член, едва успевая соскальзывать с благодарно пульсирующего бугорка, снова наползал на него и гладил, любил, ласкал. Миша стенает, как подстреленный, когда кончает, его ногти процарапывают простынь, он задыхается и грязно матерится со второй волной, уносящей его мозги во Вселенную. Придавленный весом только что кончившего любовника, Миша замолкает, чуть только тяжёлое дыхание касается его ушной раковины. *** Весь оставшийся вечер они не разговаривают, занимаясь каждый своими делами, но когда приходит время спать, они ложатся рядом, Миша принимает его в свои объятия. Эксперименты экспериментами, а старые привычки пока ещё сильнее новых. Они лежат под одним одеялом, Миша не смотрит на него, вместо этого уткнувшись взглядом в часы. Так же как и Лёша пялится куда-то в стену.