Aspiration

Лёху лихорадило. Он по жизни мог заболеть от сильных переживаний, и этот раз не был исключением. Иногда болезнь нужна, чтобы все оставили его в покое и для перезагрузки нервной системы. Миша обтирал его голову и тело тряпкой, смоченной водой с уксусом. Лёша медленно моргал, смотря на Мишу так, словно не узнавал его. Только в его руках он мог побыть слабым. Он вцепился ему в руку, и они с минуту молча смотрели друг на друга. - Лёш, тебе нужно поспать, я врача вызвал, - тихо сказал Миша, легонько поглаживая почти прозрачные волосы. Лёша закрыл глаза, его явно развезло. Миша не стал больше тревожить его и ушёл на кухню. Лёша и спит и не спит. Он словно в наркоманском трипе. Нахлынули страх и воспоминания, пугающе осязаемые, настоящие. Детство. Так страшно было, что он умрёт и не испробует этот мир, что он никогда не узнает, что такое дружить и любить, что такое делиться эмоциями и любимым делом с любимым человеком, что такое смотреть на звёзды и слушать шелест листьев, что такое слушать музыку и не умирать никогда в душах людей. Торопился жить, почему-то будучи уверенным, что умрёт в любой момент - споткнётся, подавится и тому подобное. Он боялся оставаться с отцом наедине, уверен был, что тот вновь напугает его. Боялся даже умереть от его рук, когда он ругался и размахивал кулаками, или бил по столу, добиваясь своего… "Завистливый эгоистичный сучёныш. Живёшь за мой счёт!" - слова, как пощёчины. Эту волну перекрывает другая, тёплая и светлая. Он вспоминает, как впервые пересёкся с Мишей в деревне. Лёше шесть лет, Мише - двенадцать: он приехал к бабушке на летние каникулы. Лёха был тогда доверчив и открыт и без труда провёл Мишу через заднюю садовую калитку мимо старой брехливой собаки, про которую сказал, что она переболела чумкой, и у неё напрочь отшибло мозги. Просто для того, чтобы обратить на себя внимание. Он с болезненной радостью вспоминал, как они вместе гоняли курей по сараю, пытаясь их поймать, объедали черноплодную рябину и ментозу и даже купались в баке. Разумеется, Лёша получил пизды за то, что привёл постороннего в дом, но этого он почти не помнил, зато крепко запомнил, как весело им было. Он тогда на полном серьёзе считал, что это самый счастливый день в его жизни, и лучше просто быть не может. Потом были дни рождения, ночёвки и прочие прелести. Позже всё это иссякло, но понятие о том, что такое счастье, осталось, как и старая система ценностей. Наступил момент, когда разница в возрасте сделала свое дело, и Мише уже стало неинтересно возиться в песочнице, в попытках слепить огромный хрен, или разрисовывать сестринские каталоги. Лёша немного подзастрял в этом детском состоянии, а Миша пошёл дальше. Он всегда пытался догнать его по возрасту, чтобы быть интересным ему и не потерять друга. То было время бесконечных похабных шуточек и понтов, но все они меркли по сравнению с тем, через что уже прошёл Миша. Миша в старших классах, Миша пошёл в институт, Миша получает второе высшее, Миша покупает машину, заводит семью… рождается его ребёнок. Лёша понял, что ему никогда его не догнать, и почти смирился с этим. Только когда он сходил в армию, ему стало чем выделываться перед Мишей. Полностью проснувшись и обводя глазами плитку на потолке, он вспомнил свой выпускной из школы. Друзья-одноклассники по большей части расползлись по углам - кто сосаться с девушками, кто с коробкой сока, щедро разбавленного водярой. Он сидел за столом, ел и думал не о прощании с учителями, детством и прочей соплетворной отрыжке, а о Мише, у которого сессия недавно закончилась, но этот пидр ебаный не соизволил прийти, сказав, что ему “нечего делать на дискотеке школозавров”. После встречи рассвета он остался один в парке, пытаясь дозвониться до отца. В белой рубашке, не до конца протрезвевший, продрогший и жутко злой. Еле сдерживая желание разъебошить сдохший телефон об асфальт, он поднялся и шатко побрёл домой. Улицы были пустынны, не считая пары задремавших бомжей, поэтому он сразу заметил белую машину, медленно преследующую его. Он остановится - она притормозит. Он ускоряет шаг - прибавляет ход. Он уже начал бежать, когда за опустившимся стеклом увидел лицо Миши. Этот козёл изо всех сил сдерживался от смеха… Лёша даже улыбнулся, вспоминая свою гневную тираду и целую очередь из наскоро изобретённых матершинных слов. Сев в машину, Лёша не захотел говорить о школосборище, поэтому Миша с любовью описывал ему свою "почти новую" Тойоту. Вымотанный Лёха под его бубнёж тихо засыпал. Миша привёз его на свою квартиру, втащил на диван, и Лёша, не до конца понимая, что делает, поцеловал его. Он до сих пор помнит терпкий, кисловатый вкус его губ, и как всколыхнулась вся его душа, когда Миша ответил. Печерский оторвался от него только когда Лёша взялся за его ширинку. - Давай сделаем это, - прерывистый вздох, - Мне ведь уже восемнадцать... - Ты же знаешь, что у меня есть девушка, - медленно, через силу произнёс Миша, - Я хочу завести семью, детей… - Чем это, блять, мешает тебе трахнуть меня?! - Ты пьяный. Проспись лучше. Лёша тогда усмехнулся и икнул ему прямо в лицо: - Миша. Борец, блять, за традиционные ценности… ты можешь хотя бы на день забыть о своей бабе? - Девушке. - Бабе!! - Ты ревнуешь?! - А ты как думаешь? Ты у нас прямо мужчина нарасхват. - У тебя неадекватная самооценка. - Ооо, умник ебаный. Думаешь, сдал психологию на третьем курсе и всё, профессор? - Мне не нужно это. Я и так знаю тебя, как облупленного, - прошипел Миша, снова целуя его, но уже жестче. Лёша скучал по тем временам, когда его можно было вывести из себя за полторы секунды. Сегодня Миша выучил все его приёмы и это становилось скучно. Лёша раньше считал, что эпатированные эмоции лучше настоящих, но теперь сомневался и даже разочаровался в них. Он думал, что может зацепить Мишу своей критикой, сделать себя значимым, опуская его и привязывая к себе, как на ниточку. Но он провалился тогда. Выглядело так, словно от самого Лёши ничего не зависит. Или, по крайней мере, не всё. А что зависит от него? Чего он стоит? То было время, когда ему нравились слитные отношения. Он атаковал его жалобами и никому не нужными признаниями. В тех отношениях было место лишь для общей боли. Место только для него. А теперь? Он сталкивался по жизни с людьми, у которых появляется тяга к насилию, если их задеть и хорошенько растормошить своими колкими шутками/замечаниями. Они совершенно не могут критически посмотреть на себя со стороны, и когда это делает кто-то другой за них, это кажется чем-то невыносимым, нереальным, из ряда вон выходящим, ломающим твой хрупкий мирок самооценки, где ты царь и бог. Это может быть очень больно. Он знал, каково это, испытывать эту боль и гнаться за чьими-то достижениями только для того, чтобы быть одобряемым и любимым. "Я не знал, что такое жить и наслаждаться жизнью, хотеть и исполнять свои желания." "Я не знал, как жить, я думал, и умел, и знал только как выживать. Как автомат в режиме выживания". "В ущерб себе любил ты меня, в ущерб себе тебя я любил". "Я не могу сам себя обеспечить любовью, поэтому чувствую себя неполноценным. Поэтому я считаю себя неспособным ничего сделать". Если бы бабушка не любила его, если бы его любили чуть меньше, кем бы он стал? Вором? Убийцей? Был бы он эгоистичнее и злее? Или вообще бы не знал, что это значит - любить? *** Лёша не всегда раскрывает свои задумки заранее, он видит скрытый от Миши смысл в своих действиях, в отличие от самого Миши, и тот просто доверяет ему и идёт у него на поводу. Хоть бы раз он рассказал, о чём думает, что у него в башке творится. А то Миша не знает чему доверяет, на что подписывается. Авантюрист проклятый со своими сюрпризами… А Лёша просто привёз его в лес. Бывший сосновый лес, сгоревший когда-то давно и поросший берёзами. - Зачем мы сюда приехали? Лёша пошуршал листьями, ковыряясь в них ботинком. - Просто погулять. На сегодня хорошую погоду обещали. Действительно, по сравнению с остальными днями сегодня было довольно тепло. Миша засунул руки в карманы и двинулся вместе со Псковитиным в рощу. - Когда ты последний раз собирал грибы? Миша поморщился, вспоминая: - Лет в... десять? Не думаю, что сейчас это хорошая идея. - Это я так, разговор поддержать. Миша вздохнул. Ему казалось, что молчание - лучший выход из любой ситуации. Его тревожило множество вещей, и стараться не подать виду стало слишком сложно для него. Возможно, Лёша привёз его специально для того, чтобы поговорить? Или развеяться? Постепенно он отвлёкся от мыслей и перевёл внутренний взор на осенние деревья. Лёха шёл рядом и молчал. Потом медленно начал говорить: - Если ты хочешь от меня каких-то объяснений, так вот: ты их не получишь. Потому что их просто нет. - Эээ... - Миша не нашёлся, что сказать. На небе начали проступать звёзды, испачканные неизвестно откуда взявшимися тучами. Лёша остановился и пронзительно посмотрел на него. Миша встал напротив. "Неужели я могу отпустить это, Миша, наконец-то. Неужели я могу наслаждаться и не видеть всюду одни напасти??" Ему так хотелось сказать это вслух. Но язык не слушался. Некоторые вещи просто нельзя произносить. Они или разрушат тебя, или разрушатся сами. Поэтому он просто прижался к Мише и не двигался. Движение нарушило бы хрупкое равновесие, достигнутое между ними. - Миша. Миша, я люблю тебя. Ты так важен для меня. Я люблю тебя, - повторяет Лёша, его голос дрожит, - Люблю всё в тебе. Как ты одеваешься, ешь, спишь, смотришь на меня. Какой ты весь, снаружи, изнутри, какое у тебя мнение, просто так, потому что ты такой, какой есть. Просто потому что ты... живой, - он пытается жестикуляцией объясниться в чувствах, но у него не получается, и он опускает подбородок. - Ох, я просто осёл, - "Как можно человека любить просто за то, что он есть, не в меркантильных интересах, не пытаться усидеть на двух стульях, любя и получая с этого выгоду?" Он казался себе сущим идиотом. Его лицо горит от стыда. Он же не получает с этого чувства никакущей себе выгоды. - Я тронут, Лёша. Ради тебя я готов отказаться от сожалений, прошлых козней, алчности и злобы, ты научил меня любить. Ты научил меня быть собой. Я больше не хочу заставлять тебя страдать. Лёша поднимает на него красные сухие глаза. - Я научил?.. Не понимаю... я всегда считал тебя своим учителем... всегда тянулся за тобой.. - Ох, Лёха. Ещё неизвестно, кто за кем пытается угнаться. Он говорит его имя нежно, невесомо, ласково и оберегающе. Это лучше любых комплиментов отражает Мишины чувства к нему. - Миша. Лёша произносит его имя тепло, мягко, интимно, слегка катая во рту шипящую, как бы смакуя. Он приоткрывает губы, весь льнёт к дереву позади себя и одновременно умудряется всем телом тянуться к Печерскому. Голова кружится от эмоций, колени подкашиваются. Дождь, наплевав на все прогнозы, начинает весело стучать по листьям и телам парней. Миша неожиданно горячий сквозь промокшую футболку, он пахнет арбузной жвачкой, капелька дождя соединяет их губы, нагреваясь от контакта с кожей. Миша не двигается, ждёт. И Лёша ждёт. Ему холодно от порыва ветра, его передёргивает, и тогда Миша обнимает его ещё сильнее. Их губы сталкиваются, они почти одновременно начинают целовать друг друга. Лёша обнял Мишу за голову и слегка поплыл. Ладонь скользит по челюсти, собирая капли, он специально отнимает себя от губ Миши, чтобы подставить шею под его прикосновения. Он хочет больше, ближе. Миша расстёгивает молнию куртки до середины, вперившись взглядом в бугорок соска. Он торчит от холода, полупрозрачная от воды рубашка не скрывает его формы. Миша трясущимися от холода руками расстегнул её, сколько смог, и оттянул в сторону от правой стороны груди. У Лёши уже член напрягся в штанах только от ожидания, пар валит из его горла, он смотрит на Мишин рот, приближающийся к соску и жалобно выдыхает, шаркаясь спиной о кору. Миша пощипывает губами кончик и вбирает его в себя, обволакивая горячей слюной. Он становится мягким и податливым под давлением языка, лижущего чувствительную вершинку. Лёша берёт его лицо в ладони и медленно отодвигает от себя, вместе с тем оттягивая от тела сосок, всё ещё находящийся во рту у мужчины. - О, чёёрт, - в его голосе патокой разливается удовольствие. Миша щекочет сосочек, Алексей смеётся, вместе с тем получая острые, сладкие сигналы в мозг о наслаждении. Им обоим нравится подолгу играть в это, дразнить то один, то второй сосок, но приходит момент, когда Лёша доведён до крайней степени исступления прелюдиями. Миша отходит на шаг и окидывает своего бойфренда взглядом. Дождь усилился, переходя в откровенный ливень. Красные штаны потяжелели от воды и облепили бедра и узкие ноги, позволяя видеть его рельефный стояк. Он садится прямо в грязные опавшие листья и кусает член сквозь мокрую ткань. Лёша приглушённо стонет сквозь шум, упирается позвоночником в дерево. С его яичек течёт вода, Миша массирует их в руке и слегка отжимает. Лёша на это реагирует мягким вскриком, а потом берёт и вытаскивает весь свой член на холодный воздух. Широкий язык на мгновение обёртывает головку, затем Михаил насаживается так сильно, что носом утыкается в низ живота, и ощущения от этого, как от прыжка в ледяную воду. Член глубоко в его жаркой глотке, Печерский сглатывает, крутит головой и шеей, чтобы усилить контакт с горлом. Лёша теряет связь с реальностью и громко вскрикивает, кончая. Миша всё ещё на коленях, дождь смывает сперму с его лица, он сильно замёрз. Лёша опускается рядом и смеётся от радости, обнимая его за плечи. Здесь грязно, мокро и мерзко, но он счастлив, он действительно счастлив, как никогда. Он чувствовал, что перерождается, мудреет, растёт, взрослеет. *** После такого холода им просто жизненно необходимо было согреться. Лёша уже очистил себя обычными клизмами, когда Миша внёс в ванную кастрюльку подогретого молока. Увидев любовника, Псковитин притёрся к стене, расставляя ноги настолько, насколько позволила ширина ванны. Миша, опустив кастрюлю на стиральную машину, встал позади него, наполняя грушу и выжимая её в нетерпеливо пыхтящего друга. Лёша вздрогнул: молоко слегка обжигало. Он долго и монотонно стонет сквозь зубы от настойчивого и безумно медленного массажа ануса твёрдой, но ласковой рукой. Это будто бы и причиняет определённый дискомфорт, однако ему чертовски хорошо. Приятнее всего после такого выплеснуться в подставленную руку - тогда, когда Он позволит. Горячее молоко струится промеж его пальцев, белёсые дорожки украшают бёдра кружевами. Миша смотрит на него, как на произведение искусства, но Лёша об этом не знает, перед глазами только запотевшая бежево-жёлтая панельная стена, слегка плывущая под вуалью ресниц. Он тужится ещё и ещё, сбрызгивая мужчину белыми каплями. Почувствовав, как член Миши лёг на копчик, он пропустил его между ягодицами, потираясь о массивный ствол, увлажняя его. Тяжёлый выдох на ухо прекрасно иллюстрирует чувства Михаила: - Рано ещё трахать тебя, - распорядился Печерский, - Я с тобой ещё не закончил. - Блять, - вырвалось у Псковитина; больше ничего он придумать не смог, кончаясь в могучих руках, как личность. Одна, две, три, четыре порции молока давят на низ живота. На этот раз Миша не трогает его, но что-то внутри заставляет держаться и сжимать сфинктер. Тут Печерский звонко шлепает его по заднице. Лёшка вскрикнул, от неожиданности изливаясь прямо на Мишины гениталии резкой, сильной струёй. Он не знает почему, но от стыда горят щёки, хотя он никогда не замечал за собой стеснительности, особенно в плане секса. Слюны во рту неконтролируемо много, приходится постоянно сглатывать. Миша прижал его к себе, отвлекая ласками. Ладони чутко погладили грудь, живот и переднюю сторону бёдер Лёши. Пальцы пробежались по впадине паха, покружили вокруг пупка, проложили дорожки между рёбер. Справившись со своим слюноотделением, Лёша позволил себя поцеловать, но поцелуй был неохотным, быстрым - Мишу сейчас интересовали более интимные места друга. Снова чувство наполненности - на этот раз пять порций. Удержать это в себе становится тяжело, но Лёша очень старается. Миша встал на колени, в каком-то неистовстве трясь о его промежность лицом, Алексей остро чувствует на себе его щёку, нос, подбородок, покрытый жёсткими волосами. - Ах... Аах, я больше не могу, Миша! Горячая, пряная влага ударяет в нёбо. Печерский до боли сжал его ягодицы, подставляя рот под струю молока. Оно течёт по его бороде и шее. Лёша слышит, как он пьёт, глотает, и в душе всё переворачивается. А между тем Михаил жадно вылизывает мокрое лоно. Буквально каждый нерв в организме прогорает до тла от прикосновений мужчины, Лёша стонет, не сдерживаясь. - Хочу целовать твои кишочки изнутри. Представь, будто моя голова вошла в тебя, и я делаю это. Его слова были совсем тихими, но они обнажили Лёшины страстишки до самых костей. Псковитин вздохнул, сжимая попку от сладостного спазма изнутри. Мишины руки бегут по внутренней стороне бедра к коленям, смазывая оставшиеся жемчужные капельки. - Я бы любил каждый сантиметр твоей плоти. Начиная с простаты, - голос Печерского становится слегка хриплым и очень низким, - Я вбираю её в рот и сосу - медленно. Ведь она такая нежная и чувствительная. - О Боже мой, Миша! - Лёше передавливает грудь от этих признаний. Миша касается губами сфинктера, и его фантазии будто бы на мгновение становятся возможными. Фантомные ощущения прокатываются по нутру Лёши, окутывая внутренности. - Боже, - беззвучно повторяет он. Язык Печерского делает с ним что-то просто фантастическое. Бессильные, хрупкие пальцы бессмысленно царапают капли воды, покрывающие стену. - Вкусный... - выдохнул Миша, накрывая его ртом, смакуя его горячую, чуть сладковатую дырочку. Он продевал сильный язык сквозь расслабленные створки, рыча и хищно чавкая, комкая в руках покрасневшую жопу. Алексей зажмурился, весь покрытый мелкими бисеринками пота. Он был готов отдать голову на отсечение, что Михаил никогда так страстно не отлизывал клитор своей жене. Он потянулся к нему кистью и заграбастал влажные волосы в пальцы. - Ммм, Мишка... сука... ты такой зверь... Ведомый его рукой, мужчина лизал его припухший аппетитный анус кругами, сверху вниз и трахал своим язычком. Лёша ахнул, когда мужчина проник в него смазанными сливками пальцами. Он гладил и растягивал его чрево, приговаривая: - Восхитительный. Пиздатый. Самый сочный. Миша поднялся на ноги. Лёша с закрытыми глазами, с его члена капает, алая щека прижата к панелям. Его затапливал восторг от того, что Михаил считает его желанным. Чувство от его мощного, твёрдого члена внутри было близко к экстазу. Алексей откинулся на надёжную грудь, с широко открытым ртом всасывая воздух. Его попка задорно шлёпалась о каменные чресла любовника. Большие ладони ласкали тело и удерживали от падения - колени дрожали. - Кончи в меня, - задыхаясь, потребовал Псковитин. Миша громко застонал, сделал несколько рваных толчков и задрожал от оргазма. В животе стало снова тепло, только на этот раз не от молока. - О да, - прошептал Лёха. Миша, всё ещё полностью в нём, дрочил его член у самой головки. Алексей поцеловал мягкие красные губы, так долго и нежно любившие его плоть, забрызгивая ванную семенем.