Предопределение

И вот наступает этот день, и Эмма встает, собираясь отпраздновать свой день рождения, и никто, кроме нее да теперь еще и Регины, не знает, что это торжество — худшее событие за последние три года ее жизни. Утром Киллиан приносит ей кофе и букет красных роз в постель, и Эмма должна быть счастлива, и она представляет, как бы ей было приятно, если бы она не знала всего, что знает, и она обнимает и целует пирата, потому что должна обнимать и должна изображать удовольствие, но даже привычный утренний секс не может доставить ей той радости, которую она испытывала еще месяц назад. Ей вспоминается, как однажды, в те ночи, когда они оставались с Региной наедине, они открыли для себя, как приятно лежать в обнимку и просто гладить друг друга, возбуждаясь от легких, как перышко, прикосновений больше, чем иной раз от самого жесткого секса. Регина молчала, смотрела куда-то в сторону, но ее руки творили с телом Эммы нечто такое, от чего та начинала извиваться и желать, чтобы королева не просто взяла ее, грубо и нежно одновременно, а трахнула, вознесла в эмпиреи, где Эмма теряла сознание от удовольствия и корчилась в руках Регины, умоляя о пощаде. И теперь, во время совершенно пресного секса с Крюком, Свон понимает, что в ее жизни больше никогда не будет подобной чистой телесной радости, желания, не обремененного мыслями о будущем и прочими утяжеляющими материальными оковами. И она глотает слезы, незаметно и тихо утыкаясь в плечо мужчины, а он не замечает, потому что его глаза закрыты, и доходит до конца, думая, что ей так же хорошо… Потом она одевается, равнодушно отмечая каким-то кусочком сознания, что последний раз она находится в этой комнате, что последний раз лежала в постели с Киллианом, что больше не будет привычной ей жизни и никогда уже она не поймет, каково бы было стать нормальной, родить ему детей и по воскресеньями гулять на площадке с коляской, сплетничая о подгузниках и детском питании. И, как ни странно, эта мысль приносит ей огромную радость. Она, как приговоренный к каторге, понимает, что это… каторга, плен, тюрьма…это нечто совсем иное, это жизнь, в которой будет миллион опасностей, боли и ужаса, но это ЖИЗНЬ, а не будничное существование, в котором один день сменяется другим, а год сменяет год, точно такой же, как и предыдущий… И она даже веселеет немного, и когда звонит Мэри Маргарет, берет трубку и говорит почти радостно: — Да, мама? В голосе Снежки — удивление, Эмма нечасто балует ее обращением «мама», и она звонко смеется: — С днем рождения, доченька! Я так рада за тебя, поздравляю! Тебе уже лучше? Легкое раздражение Эмма гасит мгновенным ответом: — Как заново родилась. И это правда. Днем она едет с Генри за тортом, в кафе Бабули уже полным ходом идет подготовка к торжеству, Руби и Белоснежка заправляют готовкой, украшением зала, а на заднем дворе собираются устроить танцы, и там колдует Лерой, украшая деревья разноцветными лампочками. Дэвид обещает Эмме лучшее барбекю в ее жизни, а Генри назначен диджеем, и она подтрунивает над ним, что весь вечер они будут слушать Эминема. Но глубоко внутри нее растет чувство, которое доселе было ей не знакомо — чувство невыносимого страха и мучительного ожидания. Ее ждет нечто совершенно непонятное, неизведанное, глубокое как бездна, и она жалеет лишь о том, что в течение этих трех лет она не знала того, что знает теперь. Если бы она могла знать, если бы у нее был еще хоть один день, если бы… Но его нет. — Ма, тебе страшно? — Вдруг спрашивает Генри, который вроде бы только что играл во что-то на айпаде, а теперь дергает ее за рукав, заглядывая снизу в глаза. Эмма вздрагивает от неожиданности. — Что? — Тебе страшно? — А почему ты спрашиваешь? Генри немного морщит нос, и Эмме кажется, что он похож на Регину, хотя она прекрасно знает, что это невозможно. — Ты выглядишь напуганной… Эмма так энергично мотает головой, что ее волосы разлетаются в разные стороны. — Нет, что ты! Чего мне бояться, пацан… Днем она умудряется поссориться с Мэри Маргарет, потому что та никак не может понять, как можно праздновать свой день рождения в джинсах и простой безрукавке, но Эмма непреклонна. Не хватало еще, чтобы она отправилась в мир иной в розовом платье, отделанном кружевом, и на высоченных каблуках… — Эмма, ты меня убиваешь, — стонет Белоснежка, а Дэвид улыбается с видом «ох уж эти женщины», и внезапно Свон хочется побыстрее туда, где ее ждет невыносимое страдание, лишь бы свалить из этой квартиры, где счастье льется как патока, в которой можно захлебнуться. И наконец наступает вечер, и все в сборе, только Регины и Робина нет, и звучат первые тосты — там, в кафе, где они все бывают каждый день и куда Эмма пришла последний раз в жизни. Столы ломятся от закусок — Бабуля постаралась на славу, а выпивки столько, что ею можно убить полк солдат, и Эмма собирается надраться как следует. Когда она берет очередной Мохито (уже второй за десять минут), открывается дверь и входят Регина и Робин. Дыхание у Эммы сбивается. Регина выглядит… смущенной. Их с Робином все приветствуют, и они, конечно, направляются сразу к имениннице и говорят много слов, просят прощения за опоздание, а потом Регина дежурно, очень фальшиво поздравляет Эмму с днем рождения, а на скулах у нее горят два красных пятна, и она наклоняется, чтобы коснуться ледяными губами щеки Эммы, и обеих пронзает дрожь, потому что это невыносимо. А потом — много пустой болтовни, крики и смех, музыка, подарки, и Эмма вертит в руках все эти красивые коробочки и думает, понадобится ли все это ей ТАМ, а тот, который сунула ей в руку, неловко улыбаясь, бывшая королева, она оставляет про запас, спрятав его в карман… Почему-то она хочет открыть его, когда будет одна. И вот все перемещаются на задний двор, где очень красиво — лампочки, музыка, множество улыбающихся лиц, дружелюбных, открытых, но Эмма смотрит лишь на Регину — та кружится в объятиях Робина и так нежно ему улыбается, будто вокруг нет никого… В Эмме уже сколько? десять? двенадцать Мохито, и она не собирается останавливаться на достигнутом, и, глядя, как Робин обнимает свою возлюбленную (мою возлюбленную), она медленно закипает и сейчас ей очень хочется стать той Эммой, которая могла бы убить человека одним лишь взглядом. Но ее хватает Крюк, он тоже слегка пьян, движения неловки, он увлекает ее в танец, а она вяло отбивается, и он говорит: — Милая, что с тобой? Ты какая-то странная сегодня… — День рождения же… — Шутит Эмма, но краем глаза следит за Региной. Та бросает на нее мгновенный взгляд и тут же отводит его. Тогда Эмма берет Киллиана за лацканы пальто, притягивает и вовлекает в жадный поцелуй, который больше не разделит с ним вовек, и когда они отрываются друг от друга, то он выглядит обалдевшим, но и жутко возбужденным, а Регина будто нарочно отворачивается к столу, и Эмма понимает, что ее спектакль не прошел незамеченным. — Если бы такое было утром, мы бы не вылезли из кровати, крошка, — Крюк тянется к ней опять, но она выскальзывает из-под его руки и идет к Регине. Танец уже закончился, Робин отошел куда-то, и королева совсем одна. Она стоит спиной к Эмме, в своем темном пальто и белом шарфе, наливает в стакан пунш и вздрагивает, когда Свон кладет ей руку на плечо. — Ты меня напугала, — говорит она, оборачиваясь, и Эмма видит, что в глаза королева ей смотреть избегает. — Потанцуй со мной, — медленно произносит Свон. Регина смотрит на нее как на сумасшедшую. — Ты что? Не говори глупостей, — отвечает она и делает попытку пройти мимо, но Эмма останавливает ее, схватив за рукав. — Потанцуй со мной, — повторяет она жестко. — Сегодня мой день рождения, неужели я слишком многого прошу? Регина слегка приоткрывает губы, словно хочет что-то сказать, потом смущенно обводит глазами зал. — Это неуместно, — наконец, выдавливает из себя она, и странно видеть ее такой растерянной и не знающей, что делать. — Твои родители и… — Да, твой муженек, — Эмма тащит ее в центр зала. — Но мне плевать сегодня! Почему мы не можем потанцевать? Это что, запрещено законом? И она решительно кладет руки Регины себе на плечи. Это неловко, и да, неуместно, и вокруг начинается легкое волнение, и взгляды, но Эмме все равно. Она ощущает, как дрожит Регина, как прячет она глаза, и прижимает бывшую королеву к себе крепче, так, что их губы оказываются совсем близко. — Им будет все равно завтра, — шепчет она, и королева вздрагивает от каждого ее слова. — Поверь мне. Завтра. Ты вернешься к своей привычной жизни… Все вернутся… И проходит пара минут, прежде чем Регина отвечает. Их тела движутся в пространстве, это даже не танец, а долгое объятие, неловкое и странное, и последние слова Эммы повисают в воздухе. — Все вернутся, а ты? — Говорит Регина глухо. Эмма не видит ее лица. — А я нет, — улыбается Свон. Регина разрывает их танец, смотрит в глаза посреди зала, окруженная танцующими парами, обхватившая себя руками, растерянная. — Ты что, пьяна? Я должна была сразу догадаться. Что за чушь ты несешь? — Ты никогда не думала, что он попросил у меня взамен? — Вдруг спрашивает Эмма с кроткой улыбкой, и холодок ужаса бежит по спине королевы. — Зачем? Зачем вообще ты все это сделала? — Шепчет она, качая головой и, не отрываясь, смотрит на Спасительницу. — Что теперь будет? Эмма вдруг делает шаг к ней. — Это того стоило, знаешь, — тихо произносит она и касается щеки Регины ледяной рукой. — Пусть это было миражом, проекцией. Это стоило всего. Передай Генри, что я его очень люблю. И с этими словами она оборачивается и ныряет в толпу танцующих, и когда Регина добирается до кустов, обрамляющих участок Лукас, там уже никого нет. Только глухой забор. Эмма исчезает. Проходит три дня, и становится ясно, что она не вернется. Регина не стала говорить Мэри Маргарет и Дэвиду, что Свон заключила сделку с Голдом — у нее свои планы, как расквитаться со старым пройдохой. И пока они клеят на заборы объявления, прочесывают лес и обсуждают версии случившегося, Регина едет к Голду. Румпельштильцхен встречает ее в задней комнате — вид у него крайне самодовольный, даже спесивый, и Регина сразу закипает, как чайник на слишком сильном огне. — Что ты с ней сделал?! — Она встает посреди комнаты и не тратит время на прелюдии. — О чем ты, дорогая? — Голд машет рукой, глядя на нее невинным взглядом. — Ты знаешь, Румпель, — Регина садится на стул. — Оставим это. Мне нужно знать, где сейчас Эмма. Ты убил ее? Голд коротко смеется. — Интересно… Сначала одна приходит ко мне, просит показать ей, что было бы, если… Теперь вторая ищет ее, явно волнуясь… Что это с вами, дорогуши? Регина гневно кривит губы, ее темные глаза наполняются эмоциями, вспыхивают, и Голд невольно чувствует восхищение бывшей королевой. — Не твое дело, что со мной! Мне нужно знать, где она находится, а иначе я всем расскажу, что это ты ее похитил! Уверяю, через час тут будет стоять делегация разъяренных граждан, мечтающих линчевать тебя, Темный! Румпель смеется, а затем, опираясь на трость, подходит к шкафу, открывает его и вдруг, будто вспомнив что-то, оборачивается. — Ты никогда не думала, что она увидела там, Регина? Королева вздрагивает, но молчит, сжимая руки на коленях. — Тебе она тоже не рассказала? Поцелуй, оставленный Эммой на ее губах, там, на заснеженной улице, начинает гореть вновь, жечь, полыхать, и королева чувствует себя неуютно. Румпель ловит ее взгляд — растерянный и беспомощный. — А… все-таки она тебе рассказала что-то, Ваше величество, — улыбается он. — И что же именно? — Что ты потребовал от нее? — Перебивает Регина, которой не по себе от одного воспоминания о поцелуе. Румпель неожиданно швыряет ей что-то, но она успевает поймать, и, открыв ладони, еще не видя глазами, но уже почувствовав холод кожей, видит — это кинжал Темного. Только теперь на нем вместо Румпельштильцхен написано — Эмма Свон. — О Господи, — срывается с ее губ, и она не верит своим глазам. — Что она наделала! Голд холодно улыбается, наблюдая. — Я могу отдать его тебе, Регина, — бросает он. — Только есть одно условие. Королева поднимает глаза от надписи и ненавидяще смотрит на Румпельштильцхена. — Подонок, — шепчет она. — Зачем ты так с ней? Румпель разводит руками. — Успокойся, она же не умерла! Мисс Свон хотела получить магию, а любая магия имеет свою цену, разве ты не знаешь? — Но не такую же цену! — Взрывается Регина, вскочив. — Ты разрушил ее жизнь, ты лишил моего сына матери, а Прекрасных… Голд опять улыбается, но это невеселая улыбка — скорее, насмешка. — Боюсь дорогуша, ты тоже когда-то сделала это. Почему же сейчас ты так возмущаешься? Может быть, Эмма для тебя значит гораздо больше, чем ты сама себе можешь признаться? Регина сжимает кинжал. — Конечно, она значит для меня много! Она — мой единственный друг! Она спасла меня… и не один раз… — Ну, — говорит Голд. — А теперь у тебя есть шанс спасти ее… Возьми кинжал, и Темная будет в твоей власти… Ты сможешь придумать способ, как вызволить ее и вернуть… Джонсу… Он лукаво смотрит на королеву из-под густых бровей. — Что? — Спрашивает Регина устало. — Что я должна сделать? ____________________________________________________________________ Ночью Регина спускается в подвал. Ее мужчина спит, и она только что занималась с ним любовью, и это было как всегда прекрасно, но она не была там, с ним — ее мысли вертелись вокруг произошедшего, а карман пальто, висящего на плечиках в шкафу, оттопырился от тяжести кинжала. И теперь она кралась по собственному дому, сжимая в руке то, что сделало ее владычицей Темной, и ужас наполняет душу Регины при мысли о том, что ее ждет. В подвале холодно, и она накидывает пальто прямо на пижаму, ежится, а затем достает из кармана кинжал. В свете луны он переливается в ладони, и буквы такие четкие, что Регине хочется зажмуриться. Она ничего не сказала Прекрасным. Она хотела поговорить сначала с Эммой, но теперь ей страшно, рука дрожит, когда она вытягивает ее вперед и громко говорит: — Эмма! Тишина. Регина чувствует каплю пота, стекающую по виску. Она нервно облизывает губы. — Эмма! — Зачем ты зовешь меня? Глухой голос раздается за спиной, и Регина вздрагивает от страха, оборачивается, но там лишь темнота, и она пятится спиной к окну, к свету, не сводя глаз с черного угла, откуда доносится этот жуткий голос. Наконец, темнота материализуется, начинает двигаться — и перед Региной появляется Свон. Не Эмма Свон — теперь это Темная, воплощение тьмы. Волосы абсолютно белые, связаны в пучок, гладко зачесаны над лбом. Лицо под цвет волос — тоже белое, а на нем такие яркие губы, словно она их накрасила алой помадой. Тело Эммы облачено в черный плащ. Она выглядит как настоящая нацистка времен Второй Мировой, не хватает только вскинуть руку и сказать Хайль Гитлер. Регине страшно. Она пятится назад, касается спиной стены. — Ты боишься? — Говорит Эмма тем же глухим голосом, обводя ее тело взглядом. — Надо же… Ее бесстрастное лицо становится еще белее от света луны, когда она приближается и входит в полосу, падающую из окна. Регина качает головой, облизывает пересохшие губы. Глаза Эммы следят за движением ее языка. — Я не боюсь. Ты же… не хочешь мне… ничего сделать? Эмма хмыкает абсолютно двусмысленно. — Боюсь, хочу, и поэтому тебе лучше держаться от меня подальше. Болезненная дрожь пробивает Регину, и она вдруг чувствует, как влажнеет ее нижнее белье. Что-то страшно возбуждающее есть в словах Эммы и в том, как жадно она на нее смотрит… Эмма, будто угадывая ее состояние, криво улыбается. — И похоже, ты не будешь против, Регина, — она делает шаг по направлению к ней, но Регина вытягивает руку с кинжалом, будто защищаясь. — Не подходи! Ты не можешь меня ослушаться! Стой там! Эмма складывает руки на животе, останавливаясь. — Я смотрю, тебе нравится командовать мной, Регина, — улыбается она, и в ее голосе столько живой страсти, что тело королевы реагирует опять. Откуда-то приходит странное воспоминание — она вдруг видит себя в гостиной маленького домика, на полу, обнаженной, а между ног у нее… Эмма, которая поднимает голову, отрывается от своего занятия, смотрит ей в глаза, и она кладет руку ей на голову, потому что промедление невыносимо, и шепчет «Не останавливайся, никогда не останавливайся», и Эмма хмыкает «Я смотрю, тебе нравится командовать мной», а потом накрывает ртом ее разгоряченную плоть, и королева громко стонет… Регина моргает, сбрасывая морок… Это не воспоминание, такого с ними не было, не могло быть… Но она это видела! Глаза Эммы говорят ей, что она понимает, в каком смятении сейчас Регина. — Что, увидела что-то необычное? — Скалит белоснежные зубы Свон. — Зачем? — Задыхаясь, говорит Регина. — Зачем ты показываешь мне все это? Эмма делает шаг к ней. — Затем, чтобы ты тоже мучилась… Зная, чувствуя, вспоминая… Регина опять вытягивает руку ладонью к ней, будто хочет остановить движением мысли. — Не подходи! — Я помню твой вкус, — говорит Эмма, касаясь своих губ кончиками пальцев, и королева не может сдержать болезненного вздоха. Слова Свон отдаются во всем ее теле. — Он всегда со мной, и я не могу спать… — Замолчи, — шепчет Регина, мотая головой, и Эмма делает еще шаг, последний, потому что больше идти некуда. — Зачем ты взяла кинжал? — Ладони Эммы, совершенно ледяные, ложатся на ее предплечья, и холод проникает даже через пальто, но королеве жарко. Теперь их лица совсем близко, губы к губам. — А ты не хочешь спросить, что я отдала взамен? — Вдруг спрашивает Регина, и в глазах Темной мелькает страх. — И что же? Регина хмыкает, запрокидывает голову, смотрит вверх, пытаясь загнать слезы обратно, а губы Эммы прикасаются к ее шее. Губы тоже ледяные, и это бесконечно приятно. — Он лишил меня магии, — тихо говорит Регина и опускает голову, касаясь подбородком волос Эммы. Темная резко отшатывается, пальцы вцепляются в рукава пальто, впиваются в плоть, причиняют боль. — Что? Что сделал? Регина горячо кивает, глядя на нее. — Да, а ты как думала? Что он отдаст мне кинжал Темной за сто баксов? Эмма опять делает шаг к ней, прижимает к себе в жадном неуправляемом порыве. — Значит… — обреченно говорит она куда-то в волосы Регины. — Ты отдала ему то единственное, что могло меня спасти… Дары волхвов… — О чем ты? — Спрашивает Регина, но Эмма лишь хохочет. — Забавно… Я сейчас там, куда тебе не добраться… А ты и не сможешь… — Ты! — Вдруг взрывается Регина, отталкивая ее. — Ты все это начала! Вместо того, чтобы жить спокойно, ты пошла к Голду за какими-то сказками о том, что было бы, насмотрелась глюков и отдала за это свою жизнь! Да еще и надеялась, что я тебя спасу! Эмма молча смотрит на нее. — А я… — уже тише говорит королева, кусая губы. — А я отдала то, что нас соединяло, то, что могло бы спасти тебя… за возможность говорить с тобой хотя бы иногда… Эмма вдруг хватает ее, обнимает, ее губы скользят по щеке Регины, касаются ее рта, поцелуй их мгновенен, как тот, на улице, но прожигает насквозь. — Мы придумаем что-нибудь… — шепчет она, прижимаясь лбом ко лбу Регины. — Скажи, что мы что-нибудь придумаем. Регина втягивает ртом воздух, ей почти невыносимо больно, но она цепляется за плечи Эммы, чувствуя, как жжет глаза от подступивших слез. — Мне пора, — глухо говорит Свон куда-то ей в шею. — Почему? — У меня мало времени. Темная отстраняется от Регины, и та чувствует утрату, новое незнакомое чувство, которое теперь будет с ней всегда, молча смотрит, как Эмма запускает руку в карман и достает коробочку — ту самую, которую она подарила ей на день рождения. — Почему именно его? — Спрашивает Свон и открывает коробочку. Внутри лежит шелковый платок. — Не знаю… — Вдруг Регина видит себя — она в том же домике, напротив обнаженной Эммы, наклоняется, поднимает с пола красную куртку, из кармана выпадает платок. — Почему ты взяла его? — Хотела ощутить твой запах… И теперь Регина смотрит, задыхаясь, потому что вспоминает, как она приехала в магазин и ноги сами понесли ее к этому платку, и она точно знала, что именно подарить Эмме, и теперь… Эмма вертит в руках шелковый комочек, пропускает между пальцами. — Зачем ты показываешь мне все эти… картинки? — Регина обхватывает себя руками. В объятиях Свон ей было жарко, а теперь ее пронзает невыносимый холод. Эмма улыбается. — Теперь это уже не я… Затем она сует платок в карман и бросает на Регину последний страстный взгляд, собираясь исчезнуть. — Стой! — Кричит Регина, отрываясь от стены. — Когда ты вернешься? Как с тобой связаться? Где ты сейчас находишься? Эмма качает головой. — Я не могу ответить тебе на эти вопросы… Регина подходит к ней ближе, обхватывает щеки ладонями, наклоняет ее голову к себе. — Это ужасно несправедливо, — говорит она в сторону. Эмма улыбается грустно и покорно одновременно. — Если бы настоящая любовь была легкой, то все имели бы ее… Регина молчит, глядя ей в глаза. Внутри у нее внезапно разливается уверенность в том, что она собирается сказать. Их могут разделять океаны, пространства и время, но это ничего не меняет. — Я придумаю, как вытащить тебя, обещаю, — говорит она тихо и твердо. Во взгляде Эммы мелькает невыносимая грусть, но она улыбается и кивает в ответ. — Я знаю. Мы всегда придумывали, как спасти друг друга. И растворяется, оставляя Регину одну в пустом подвале. За окном уже брезжит рассвет, и имя Эммы темнеет на глади кинжала, который дрожит в руке королевы. Мы всегда придумывали, как спасти друг друга… И они придумают.