Предопределение

Проходит еще несколько недель, во время которых Эмма теряет почти 10 килограмм — но не от недоедания (с пищей пока все в порядке), а от ненормального образа жизни — ночью она почти не спит, а днем постоянно на работе, но она никогда не ощущала себя настолько живой и здоровой. Она отмахивается и отшучивается от приставаний Мэри-Маргарет, озабоченной ее нездоровой худобой, говорит что-то, но сама думает только о ночи, когда легонько хлопнет дверь и она помчится к кладбищу, ничего не видя и не слыша, сходя с ума от желания и невозможности его насытить. Она оттягивает эту ночь, но понимает — хрупкая броня ее разумных доводов уже трещит по швам, она хочет Регину с силой, которой в себе не подозревала, и спустя почти месяц после их встречи, она устает ворочаться в кровати без сна и выскальзывает из дома. Как во сне, с ледяными руками и горящими щеками, она летит по кладбищу, повторяя синими губами — только бы она открыла, только бы открыла, и Регина открывает, и тут же губы Эммы накрывают ее губы, и руки рвут одежду, и они не доходят даже до гостиной, наверстывая за эти одинокие ночи — одна в глубине леса, всеми ненавидимая и покинутая, и вторая — в теплой постели дома-муравейника, рассадника притворного счастья. А потом, когда пот остывает на коже, переплетенные, они лежат на диване, и Эмма спрашивает, касаясь Регины нежно, будто и не было никакой ненависти, будто они двое влюбленных, встретившихся после долгой разлуки, но слова ее не о любви: — Ты имеешь отношение к барьеру? Регина вздрагивает, овладевает собой, тянется за одеждой, хотя скрывать уже нечего, и отвечает, чуть помедлив: — А что? — Мы начали голодать, Регина, — тихо говорит Эмма, пытаясь поймать ее взгляд. — В городе кончились запасы, а новые взять неоткуда. Мы голодаем. Генри голодает. Регина молчит. Только теперь она замечает, как худа Эмма, как бледно ее лицо, какой потрепанной выглядит ее одежда. Ее темные глаза обшаривают каждый уголок тела Свон, но в них нет ни сочувствия, ни теплоты. — Генри… — медленно говорит она. — Ты… и весь этот город… — Ты не уехала не потому, что тебе некуда ехать, — вдруг произносит Эмма. — Ты ждала этого… Ты заманила нас в ловушку… опять… Это ты наложила барьер… Регина не отвечает, встает, проходит в гостиную, накидывает шелковый халат. Эмма, все еще обнаженная, следует за ней, ступни не чувствуют холода, но откуда-то из глубины души в ней поднимается первобытный ужас. — Хочешь есть? — Вдруг спрашивает Регина, и Эмма потрясенно смотрит на нее. — Ты с ума сошла? Ты всех нас убьешь! Сними его! Ты же убьешь Генри! — Ты отняла его у меня, Эмма, — говорит Регина спокойно. — Он все равно уже не мой. Он даже не пытался найти меня. Да, я его вырастила, любила его, хотела всегда быть с ним, но тут пришла ты и победила. Ты забрала его, потому что дети глупы и идут за тем, кто им больше позволяет. И Генри пошел за тобой, ведь, готова спорить, ты разрешаешь ему абсолютно все. Эмма, не веря своим ушам, смотрит на нее. Под ее кожей медленно разливается нездоровая бледность, щеки теряют свой цвет, руки трясутся. Регина медленно улыбается, и это улыбка победителя — много белых зубов и никакой пощады. -Ты готова на это пойти?! — Почти кричит Эмма. — Убить весь город? Убить своего сына? Регина молчит, и глаза ее смотрят сквозь Эмму, куда-то, где она видит свой триумф и не жалеет уже ни о чем. — Ты понимаешь, что мы умрем в муках голода? Что горожане начнут жрать собак и кошек, а потом друг друга, чтобы выжить? Скажи, как снять этот чертов барьер, а не то я пойду к Голду и выдам ему твое убежище! Он наверняка обрадуется, когда узнает, что ты совсем рядом… Регина безразлично улыбается. — Хочешь, чтобы я сняла барьер? — Холодно говорит она. — Тогда убей себя, и я сниму его. Сразу же… Эмма хватается за голову. — Ты и правда сумасшедшая! Безумная идиотка! Я никогда этого не сделаю, никогда не стану убивать себя! Голд… — Он не поможет тебе, мисс Свон. Я сделала барьер на заклинании, которое можно снять только кровью. И эта кровь — твоя. В глазах Эммы темнеет, она пошатывается, но Регина безжалостно продолжает, сложив руки на груди: — И как ты думаешь, что выберет Голд, узнав о заклинании? Предпочтет свою смерть и своей Белль и всего города или все же смерть одного нерадивого шерифа? Эмма не верит своим ушам. Она опять победила. Она, всеми проклятая, забытая даже сыном, несчастная, заблудившаяся в собственной ненависти, обыграла их по всем позициям, а теперь готова умереть и убить всех, только бы последнее слово было за ней. Сумасшедшая ведьма, хохочущая над ней в глубине леса. А ведь она уже почти… Она была готова ради этой женщины на то, в чем боялась себе признаться… — Зачем же ты спала со мной? — Тихо спрашивает Эмма, не замечая, как слезы текут по ее впалым щекам. Регина не отвечает. Она собирает одежду Свон, разбросанную по полу — джинсы, рубашку, свитер и нижнее белье. Эмма вдруг остро ощущает свою наготу и прикрывается руками. Из кармана куртки, поднятой Региной, выпадает платок. Несколько секунд она смотрит на него, потом поднимает. — Зачем ты взяла его? Сентиментальный порыв? — Хотела ощутить твой запах, — сдавленно отвечает Эмма, потому что у нее нет сил лгать. Регина подает ей одежду, а затем подходит к камину и швыряет платок в огонь. Пламя лижет его, тонкая ткань сморщивается и через пять секунд превращается в черный комок. — Все же я получу свой хэппи-энд, Эмма, — говорит Регина, оборачиваясь. И это все… Дальше наступает темнота. Эмме снился ужасный сон. Она видела себя три года назад, перед домом Регины — видела, будто бы она не остановила Вейла и толпу, и королеву избили за то, что она наложила Проклятие. Видела, что потом Регину изгнали, и она пряталась, всеми отвергнутая, в маленьком домике, и будто Эмма узнала, где она, а потом они… Они занимались любовью, и даже во сне это было лучшее, что Эмма когда-либо испытывала, и во сне она явственно чувствовала, как одновременно ненавидит Регину и хочет ее до огня в животе, до трясущихся рук, до дрожи. И потом будто бы Регина спятила и наложила барьер, который нельзя было снять, и все обернулось смертью, горечью и ужасом… Худшего и вообразить нельзя. Эмма стонет, поворачиваясь на бок, от лежанки пахнет спиртным, и она спрашивает себя, не слишком ли много выпила накануне… — Ну что, мисс Свон, — спрашивает Голд, наклоняясь над Эммой. — Вы получили то, чего хотели? Эмма смотрит на него, не понимая, где находится. Ее губы все еще хранят вкус губ Регины, тело помнит ее прикосновения, но она не в уединенном домике — она на полу в лавке Голда, и то, что она теперь знает — как с этим жить дальше? — Вставайте, — Румпельштильцхен предлагает ей руку, но она встает сама, шатаясь, берет предложенную чашку, пьет, дрожа, горький холодный чай. — Вы в порядке? Эмма не отвечает. Разве можно после такого быть в порядке? Она мотает головой, и Голд сочувственно кивает, но все же говорит: — Я не буду вас спрашивать, что вы видели, но… Вы помните о нашем уговоре, мисс Свон? Любая магия имеет свою цену… Эмма кивает опять. Она подумает об этом завтра, сейчас это невозможно, немыслимо — помнить о том, что еще ей предстоит и это. — Можно я сделаю это после… после своего дня рождения? — Сдавленно спрашивает она, потирая лоб пальцами. — Хочу побыть с семьей в этот день… Голд кивает, хотя обсидиановые его глаза холодны и пусты. — Я вас не тороплю. У меня много времени. На пороге Эмма останавливается. — Это правда? То, что я увидела? И как вы это сделали? Голд улыбается, опираясь на трость. — То, что вы увидели — мой маленький фокус. Ваш разум показал вам один из вариантов событий, которые могли бы привести к определенным результатам. Но это мираж, проекция вашего сознания, которое уже пережило все, что произошло. Если бы вы оказались там на самом деле, в том прошлом, все могло бы быть не так… Она выходит из лавки, оглядывается — перед ней привычный Сторибрук, тот самый, в котором она живет с Крюком, своим возлюбленным, где прошло три года после Проклятия, и они побывали в Неверлэнде и многих других местах, где они пьют с Региной вино на ее заднем дворе и говорят о Генри, где Белоснежка нянчит ее брата, и нет никакого барьера, нет ужаса и страха, нет теплого тела Регины рядом и бесконечных ночей в ее маленькой хижине… Эмма смотрит на экран телефона. Прошел всего час с тех пор, как она зашла к Голду, всего час, хотя в своем сне? видении? она пробыла целую вечность и пережила там все на свете, от великой радости до смертельного ужаса… Она нерешительно открывает сообщение от Регины, последнее, которое та прислала ей еще до того, как на Эмму навалился этот кошмар и она стала вести себя странно не только с самой Региной, но и со всеми остальными… Ты где? Мы встречаемся сегодня? Я могу сделать пасту, если вы придете вместе с Генри. И ее ответ: Я приду одна, но паста — это всегда хорошо. Почему они не могут вернуться к этому? Почему не может быть все, как раньше, когда они — просто друзья, пусть странные друзья, почти враги, пусть между ними много такого, о чем обе боятся думать, но хотя бы это видимость, ширма, за которой легко спрятать неназванные чувства, непрошеные эмоции и неправильные мысли? Она вспоминает, как пришла тогда к Регине, как они ели пасту, вкуснейшую пасту с грибами и индейкой в сливочном соусе, как Эмма видела, что Регине приятны ее похвалы, как потом они все не могли расстаться, и обе пошли в сад, где последние листья облетали с вязов и тиков, где Регина поставила бутылку вина на стол и налила два бокала, и разговор потек в сторону Генри, а потом вернулся к Сторибруку, а потом опять вернулся к Генри, и все было радостно, легко и просто… И вот до ее дня рождения несколько дней, отношения с Региной никогда не будут прежними, а после торжества придет час расплаты, и будет совершенно ужасно, когда об этом узнает Мэри-Маргарет и Генри… И что будет теперь, непонятно… Она стонет, затем садится в машину, заводит мотор и едет домой. Зачем ей понадобилось узнавать все, что было? Зачем она полезла в это, если теперь она точно знает, что в той, другой реальности, она была до сумасшествия влюблена в Регину, которая готова была отдавать ей свое тело, но так и не открыла душу, полную, как оказалось, застарелой ненависти? Вечером накануне дня рождения все собираются у Чармингов. Здесь Крюк, прихлебывающий горячий грог, Генри и Регина, а еще Робин и Эмма, забившаяся в угол с телефоном. Она не принимает участия в обсуждении, что приготовить на десерт и каким соусом полить мясо, ей физически плохо, когда она смотрит на Регину, на нежность, с которой Робин поправляет прядь волос на ее лбу, на их губы, которые нет-нет, да улыбаются по направлению друг к другу, на их отделенность от всех. На счастье, с которым Регина смотрит на этого мужчину. Она угрюмо листает фотографии в смартфоне (куча снимков Регины и Генри в разных позах, в саду и в доме), а сама совершенно по-детски думает о том, что видела королеву обнаженной, трогала ее везде, где хотелось, что ощущала ее страсть и ее нежность… Она вспоминает, как Регина выглядела в момент наслаждения, и как сладко было знать, что эта невероятная женщина способна потеряться в удовольствии и стонать в голос, закусив ее, Эммин, палец, чтобы не закричать. И глядя на Робина, она думает — а ты, Робин, знаешь ее такой? Ты можешь сделать так, чтобы она умоляла тебя о том, чтобы ты продолжал? Ты знаешь ее такой, какой знаю я — страстной, грозной, одинокой, плачущей… убивающей? И смог бы ты продолжать так нежно смотреть на нее после этого? Конечно, родные не могут не заметить, что со Свон что-то не так, но никто не решается подойти к ней и начать разговор — слишком страшно Эмма выглядит. Только Генри иногда обращается к ней, но и ему она отвечает односложно, и вот Генри все чаще идет к приемной матери, и Эмма, глядя на них, думает, что та, другая Регина, была права, когда сказала, что Генри тянется к ней не потому, что она хорошая мать, а потому, что она ему все разрешает. И есть какая-то справедливость в том, что теперь он с этой Региной так нежен, касается ее плечом и увлеченно слушает, что она говорит. Ужин проходит напряженно. Отчаявшись разговорить Эмму, все забывают о ней, обсуждают завтрашнее торжество, и только она сидит, ковыряя вилкой салат и угрюмо глядя на Регину. Та, наконец, реагирует, возвращает ей взгляд, а после ужина, когда Робин предлагает пойти домой, неожиданно говорит: — Милый, отвези Генри и Киллиана, а мы с Эммой прогуляемся, ладно? Мне нужно расспросить ее о подарке. Киллиан поднимает брови — он не в восторге от дружбы Эммы и Регины, но Свон, вяло кивнув, произносит: — Поезжай, я скоро буду… Она сама не понимает, что случилось и почему Регина возжелала поговорить, но идет за ней, выходит на улицу, затем делает много-много шагов по покрытой легким снегом мостовой, пока наконец, королева не начинает говорить: — Что происходит, Эмма? — А что? — Перестань, — машет рукой Регина раздраженно. — Ты меня совсем за дуру держишь? Ты ведешь себя абсолютно странно. Неприемлемо, я бы добавила… Эмма ощетинивается. — Почему это неприемлемо? У меня просто ПМС, Регина, вот и все… — Да? И поэтому ты пошла к Сверчку на консультацию? — Что? Как ты узнала? Регина останавливается, ее глаза и волосы блестят в свете фонарей, руки она засунула в карманы пальто, и на каблуках она слегка выше Эммы. — Ты забыла, шериф Свон? Я всегда знаю все, что происходит в этом городе… Эмма чувствует дыхание Регины и запах ее помады. Она делает шаг назад. Регина прищуривается. — И что, Сверчок не помог тебе, и ты…? Что ты сделала? Что вообще с тобой? Эмма мотает головой. — Я просто пошла… И вообще, это не твое дело! — Ошибаешься, — палец в перчатке тыкает ее в грудь. — Все, что касается тебя, — мое дело, и все, что касается меня — твое! Обе замирают на мгновение, потрясенные тем, как это звучит. Эмма открывает рот, но королева уже овладевает собой и поспешно говорит: — Из-за Генри. Мы связаны из-за Генри… Это ложь, и сладкое чувство пронзает Эмму до самых пяток, и она стискивает зубы, пытаясь вытравить его, потому что Регина уже опять идет, говоря на ходу, словно пытается сгладить уже сказанное: — И я волнуюсь, потому что если с тобой что-то не так, он может пострадать! — Он пострадал бы, если бы я дала Вейлу тебя избить тогда! — Вдруг кричит Эмма громко, не следуя за королевой. Та мгновенно останавливается, затем оборачивается, лицо у нее потрясенное. — Что? Что ты сказала? — Да, ваше величество! — Эмма говорит громко, не заботясь, что ее кто-то услышит. — Я пошла к Голду, и он сказал мне, что может показать… Может сделать так, что я увижу, что было бы… И я согласилась… И увидела… Регина быстро подходит, хватает ее за плечи, трясет. — И что? Что ты увидела? Эмма мстительно смеется прямо ей в лицо. — Нет, я не скажу тебе этого! Но поверь, он бы пострадал! Ты была там… совершенно спятившей! Глаза у Регины, огромные и полные слез, смотрят на Эмму, выворачивая ей всю душу, губы дрожат. — Я хотела что-то сделать Генри? — Тихо спрашивает она. Эмма кивает. Пальцы Регины причиняют ей боль, но она не сопротивляется. — А еще? Что ты еще видела? — Сморгнув слезу, текущую по щеке, говорит королева в сторону. Эмма неожиданно рывком снимает ее руки с плеч, потом подается вперед и невесомо касается губами холодных губ Регины. Та застывает на месте, не сводя с Эммы потрясенных глаз. — Вот это, — шепчет Эмма, а потом оборачивается и со всех ног бежит прочь от королевы.