***
Джонин ничего не говорит Джунмёну о своем приезде и о том, что ему всё-таки разрешили взять отпуск на пару недель. Он стойко держится, не проговариваясь, когда звонит Джунмёну. Прошло несколько месяцев после их ночного разговора, и младшему неприятно от того, что заставил ждать столько времени, хоть и обещал (даже себе), что он приедет очень-очень скоро. Больно слышать то, как разочаровано его маленький хён чуть ли не скулит, когда в очередной раз не слышит заветных слов «скоро буду в Корее». И Джонину хочется крикнуть в трубку прямо сейчас, чтобы Мён не засыпал раньше времени, чтобы не закрывал на внутреннюю защёлку входную дверь, но всё же прикусывает язык, дабы не сболтнуть лишнего и не испортить эффект неожиданного приезда. И когда Джунмён говорит напоследок «всё ещё жду» — челюсть сводит от того, насколько сильно младший сжимает её. На сколько же времени он оставил своего парня одного, сколько же времени он пребывал в другом городе, в другой стране и совершенно другой среде? Больше двух лет! Серьёзно? От осознания этого становится так стыдно и так неудобно за всё то, что пришлось им обоим перенести из-за этой работы, что возникает желание стереть из своей жизни эти месяцы, вернуться на два года назад и отказаться от той успешной карьерной возможности. Тогда он считал, что это подарок судьбы или какая-то высшая благодарность за всё упорство, за старания и трудолюбие, но теперь, спустя всё это время, Джонин понимает, что подарком судьбы было нечто другое, точнее, кое-кто другой. На часах половина десятого, когда самолёт приземляется. Минут двадцать уходит на то, чтобы забрать багаж, покинуть воздушный транспорт и выйти из аэропорта Инчхон. В нос бьёт корейский воздух, и Джонину кажется, что Япония не пахнет так уютно, как пахнет Корея. Или же он просто соскучился по родной стране. Из Инчхона до Сеула нужно ещё добираться на такси около часа. Но это всё уже такие мелочи, что даже не стоят внимания. Главное, что совсем скоро он будет обнимать Джунмёна, прижимая к себе хрупкое тело и зарываясь холодным носом в мягкие пряди чужих волос на макушке. Младшему кажется, что он забыл, как пахнет Джунмён, забыл, какого цвета у него глаза, сколько ложек сахара он бросает в чай и пьет ли его вообще. И от этого стыдно. Но главным является то, что он всё ещё помнит, что любит его, и надеется, что его тоже любят, несмотря на долгое отсутствие встреч и слишком короткие разговоры. Когда такси тормозит у знакомой многоэтажки, Джонин поспешно оставляет оплату и даже накидывает немного сверху, мягко хлопая дверью автомобиля. Ноги сами ведут в правильном направлении, он помнит всё до малейших частиц, даже проверяет почту, как делал это раньше, возвращаясь поздно вечером после работы домой. Ключ поспешно вставляется в замочную скважину, а руки мелко дрожат от волнения. Он боится, что Джунмён будет на него обижен, не подпустит к себе, потому что «тебя не было два года». А ещё в голову закрадывается трезвая и запоздалая мысль о том, что его место мог занять кто-то другой, и Джонин, как последний параноик, боится зайти в квартиру. Но чувство тоски превышает над страхом, и он всё же заходит внутрь, бесшумно ступая ногами по светлой плитке в коридоре. Свет горит в гостиной, оттуда же слышно, как шумит телевизор, и Джонин чуть ли не стонет от накатывающихся волной чувств. Он осторожно стаскивает обувь, аккуратно ставя её возле знакомых кроссовок Джунмёна. Эти кроссовки подарил он Мёну ещё тогда, когда они только начали вместе жить, и от сердца моментально отлегло: он всё ещё их носит. Джонин по-шпионски заглядывает в комнату и видит того, кого не видел больше двух лет: Джунмён сидит на диване и читает какую-то книгу, а телевизор служит просто звуковым фоном. Младший хмыкает — привычки всё те же, но такие до боли родные. Он подходит тихо и лохматит чуть кудрявые волосы рукой. Джунмён со страхом оборачивается от этого и удивлённо смотрит на Джонина, пытаясь сообразить, реальность это или нет. А потом срывается с места, книга летит ко всем чертям на пол, от чего страницы шелестят и заминаются. Джонин ловит его в свои объятия и целует всё, до чего только дотягивается, пока Джунмён хнычет, заливая рубашку солёной жидкостью, и колотит кулачками Джонина в грудь. Злится. — Ты… ты, — задыхаясь от эмоций, — почему не сказал?! — восклицает старший, комкая руками чужую одежду. Джонин ничего не отвечает, лишь целует в губы мягко, нежно, чтобы передать все объяснения в такой способ. Джунмён тянется навстречу, обхватает руками шею, зарываясь в смоляные волосы пальцами, и отвечает на поцелуй жадно. Как же восхитительно, как же приятно ощутить сладость этого поцелуя, который каждый из них представлял себе ежеминутно, которого они наконец-то дождались. И кажется, что время остановилось, планета начала крутиться в другую сторону, а север поменялся местами с югом. Джунмён заставляет себя прервать поцелуй, успевая сказать лишь «за что ты так со мной?», потому что младший отвечает молниеносно: — Джунмён-а, всё потом… Джонин прижимает старшего к себе, блуждает руками по спине, считая каждый позвонок подушечками пальцев. Он сминает чужие губы в поцелуе снова и нетерпеливо тянет чужую домашнюю футболку вверх. Мён поддаётся и охает от неожиданности, когда его роняют на диван, нависают сверху и беспорядочно целуют лицо: высокий лоб, хмурые милые брови, румяные щеки, линию челюсти, кончик носа, аккуратные уши, а потом спускаются губами на шею, задевая ими каждый миллиметр мягкой кожи. — Боже, как же я скучал, — шепчет младший, утыкаясь носом в изгиб шеи, а затем мастерски быстро расстёгивает пуговицы собственной рубашки и бросает её куда-то на пол, к оставленной там же недочитанной книге. Джунмён поддаётся всем ласкам, пытаясь запомнить каждое движение, каждый жест, каждый короткий поцелуй и каждое прикосновение. И ему кажется, что это всё какое-то сумасшествие, сон, голограмма, но точно не его Джонин. Он хочет отругать младшего за все нервы, за все слёзы, которые он пролил за эти два года, но обидные слова застревают где-то в глотке, а их опережают всхлипы и стоны, потому что Джонин. И кажется, что его собрали заново, убили тогда и воскресили сейчас. Потому что ожидание стоило этой встречи. Потому что ощущения и чувства обострились благодаря долгой разлуке. Появилось понимание цены каждого момента, каждого взгляда и касания. И это для них, словно наука была. Теоретический материал, который они, кажется, усвоили на твёрдую пятёрку. Под утро Джунмён не находит себе места. Он аккуратно убирает чужую руку со своей талии и ускользает из-под одеяла, подходя к окну. Оборачивается на секунду, проверяя, реальность ли это всё, потому что до сих пор не верится. Ему хотелось бы злиться, обижаться, но на кого? На Джонина? Или, может быть, на себя? Он и сам не знает, и на него накатывается ещё большая тоска от понимания того, что Джонин не вернулся навсегда, а всего лишь на время. А время, как известно, просачивается сквозь пальцы, словно песчинки, которые хочется подхватить, вернуть обратно в ладонь, но они уже давно упали в бездну, их уже не увидеть, не схватить и не положить на прежнее место. Он уже почти заново хоронит себя заживо, опять видит то, как стремительно летит вниз, как разбивается на миллионы осколков. Джунмён понимает, что грядёт разлука, но мысли обрываются, когда его мягко ловят в кольцо рук со спины. Джунмён уже хочет сказать что-то о том, что готов ждать его и дальше, лишь бы младший возвращался домой, неважно, когда именно, пусть просто возвращается, но Джонин целует в щёку, нарушая тишину первым: — Поехали со мной в Японию? — и вопрос такой неожиданный, что голова идёт кругом, и Джунмён уже перебирает в голове все «нет», потому что здесь квартира, здесь его семья, здесь его жизнь, прошлая и нынешняя. И он кусает губы. Но, с другой стороны, там его Джонин. И эта мысль переламывает все принципы, крошит собственные каноны, сжигает каждое клише. Да что там эти 1154 километра? Пусть идёт оно всё к чёрту! Он оборачивается лицом к младшему и неуверенно кивает. — К сакурам? — задает шёпотом вопрос. — Ко мне, балда, — улыбается Джонин, подаваясь вперед и накрывая чужие губы своими.Часть 1
25 июля 2017 г. в 22:50
Дождь барабанит по окнам, и Джунмён начинает ворочаться во сне. Капли так и норовят прорваться внутрь квартиры, слишком навязчиво стучатся в стёкла, пытаясь оказаться по другую сторону преграды, жаль только — не понимают, что это совсем невозможно, поскольку закрыта даже форточка. Да и капли — всего лишь капли; не суждено им воплощать что-то в реальность. Всё, что могут — это падать с неба прямо на крыши высоток, на асфальт и под ноги людям, мешаясь с грязью.
Был бы только дождь. Через несколько мгновений комната освещается на доли секунды яркой вспышкой, следом тут же возвращаясь во мрак; тишину разрезает неприятный и до жути устрашающий всплеск. Гремит так, будто за окном началась война. Джунмён просыпается, кожа покрывается мурашками. Обычно ему сложно спать спокойно, когда ночью «буянят» майские грозы, поэтому всё, что остается — переждать непогоду, прислушиваясь к голосу природы. Он прижимает колени к груди, как делал это, когда был совсем малышом, и всматривается в то, как капли переливаются при свете фонарей на стёклах. Это гипнотизирует и завораживает. Но портит всё звенящая тишина в комнате, от чего слышно даже, как сердце бьётся под рёбрами. Квартира пустая, словно выброшенная бутылка минералки, и становится как-то не по себе; ощущение одиночества и слабости подкрадывается всё ближе к мыслям, овладевая ими, шаг за шагом, и не сбежать от этого, нигде не спрятаться. Джунмён вздрагивает от раскатов грома. Молнии бьют если не в саму многоэтажку, то точно где-то в окрестностях. Ему кажется, что вот-вот, и вспышка украдёт его, затянет прямо в грозовые тучи, где плюс встречается с минусом, где так много противоположностей, где страшно даже вдохнуть. Очередной «взрыв» в ушах, и слышно, как отчаянно начинают выть автомобили, будто просят пощады у самого неба. А тоска по тому, кто сейчас даже не в этой стране, начинает пульсировать, прошивая тело потоками холода, скапливаясь где-то на языке горьким привкусом, вызывая покалывания в кончиках пальцев и сдавливая грудную клетку тяжестью её масштабов.
Джунмён не выдерживает: он вылезает из постели и со скоростью света мчится к письменному столу, судорожно хватая пальцами мобильный телефон. Затем так же быстро ныряет под одеяло обратно, сгибая ноги в коленях и обнимая их руками. Он набирает заученный за всё это время номер, молча, лишь шевеля губами проговаривает каждую цифру. Идут длинные гудки, и кажется, что проходит целая вечность, когда на другом конце отвечают, хотя на электронных часах все так же светится «02:19»:
— Да, Мён-а, — слышится сонный, слегка охрипший голос. Какой же он родной, сколько искр поджигает где-то там, в груди, разжигая костёр, кажется, до самого седьмого неба, о котором все так мечтают ежесекундно.
— Мне страшно, — поспешно начинает Джунмён, кусая губы и не заботясь о том, что уже давно за полночь. Он знает, что поступает уж слишком эгоистично по отношению к тому, кто и так всегда пытается помочь, поддержать, даже если их разделяют километры, даже если уже позднее время и говорить по телефону совсем неуместно и невоспитанно.
— Что случилось? — в трубке говорят теперь обеспокоено, и, кажется, уже не так сонно. Джунмён слышит эту маленькую тревогу, что промелькнула в голосе. Он научился различать каждое изменение в настроении, он выучил его от «а» до «я» за все эти годы. И он также боится… боится, что остался неизученным для него.
— Страшно… — заминается на мгновенье, — что всё так и будет продолжаться, на расстоянии, будто мне нельзя… нельзя тебя видеть. Мне страшно, Джонин… — слова вылетают из уст вместе с дрожью; на пару с волнением. И он ждёт-ждёт-ждёт, когда молчание по ту сторону связи сменится чем-то тёплым, почти неуловимым для человеческого разума, но совершенно точно уловимым для сердца.
— Малыш, успокойся, не накручивай себя, прошу, — голос тихий и уверенный, и Джунмён выдыхает с облегчением. Его всё ещё любят, за него всё ещё переживают, он всё ещё нужен. Старший на мгновенье теряется в словах. Он анализирует все эти разговоры, что накопились за месяцы, и складывает из них цепочку: слово за словом, звук за звуком, молчание за молчанием. И эта цепь, кажется, душит, оковывая его тонкую и бледнокожую шею, сдавливая сонную артерию так, что дышать становится трудно и запредельно больно.
— Джонин, зачем ты тогда согласился? — тянет разочарованно старший. И похоже это то ли на упрёк, то ли обиду. Но он сам дал согласие. Сам поднял якорь со дна, пуская корабль плыть по волнам, сам разрешил покинуть пирс, добровольно развернул паруса и дал благословение. Они решили вместе, оба согласились на это. Джонин бы не уехал, он бы отказался от такого выгодного предложения, если бы Джунмён из тысячи «да» отыскал хоть одно крохотное, почти прозрачное «нет». И Джунмён отыскал это чёртово «нет», совсем не крохотное, совсем не прозрачное, но побоялся озвучить его. Он знал, как Джонину нравится эта работа, как он мечтал о повышении, как говорил об этом почти постоянно. Старший понимал, что не хочет ставить палки в колёса тому, кем он так дорожит, кому желает лишь наилучшего. И он уступил, дал зелёный свет, потому что знал, как это важно для Джонина. А если это важно для Джонина, то ему это важно вдвойне.
— Мённи, — так ласково, что Джунмён в мгновенье забывает о своем секундном осуждении, — мы же всё решили.
И голос такой… разочарованный и грустный. Джунмён начинает себя мысленно ругать за несдержанность языка, за то, что дал повод усомниться в правильности решения. Но он так устал, он так соскучился. Пустота в квартире — уже обычное дело, но она так нагнетает. И когда слышен только шум машин за окном, Джунмён лишь может сидеть на кухне и курить-курить-курить, хоть вроде и бросил. Они редко общаются по телефону, потому что Джонин всегда занят. Он управляет филиалом заграницей, в хвалённой своими сакурами Японии, в самом её сердце. А Джунмён… а что Джунмён? Он в Сеуле, в совершенно другом сердце, в сердце Южной Кореи. Они не виделись уже больше полутора лет. Младший говорит, что в отпуск ему пока не разрешают идти, ибо некем заменить ценного сотрудника, а Мён думает, что порядком начал забывать, насколько мягкие у Джонина губы.
— Знаю, — выдавливает из себя старший, кусая ребро ладони, лишь бы не заплакать, — но ты ведь приедешь совсем скоро, правда? — Джунмён спрашивает это так отчаянно, но так по детски, что Джонину хочется сорваться с места и вернуться в Сеул в эту же секунду, чтобы обнять старшего и прошептать в аккуратное ушко «люблю». И пальцы так и чешутся сжать кожаный руль машины, а ступни — выдавить педаль газа на максимум.
— Конечно, малыш, совсем скоро, — младший стискивает зубы и сжимает кулаки. Он приедет, конечно же, но не скоро — это точно. Сказать это вслух язык не поворачивается, потому что он слышит через динамик, как Джунмён трещит по швам, и боится расколоть его полностью этими словами. Хотя и сам уже склеивает осколки своей души обещаниями, кормит себя самовнушением и самообманом.
— Я буду ждать, ты же знаешь. Я буду, так надо, иначе никак, — Мён, кажется, сам себя пытается убедить в этом, чётко выговаривая каждую букву и складывая их в слова. Джунмён устало выдыхает. Ему сейчас хочется откровенно заехать директору этой чертовой фирмы с её дурацкими филиалами по лицу, потому что он разговаривает со своим парнем максимум полчаса в пару дней вот уже на протяжении девятнадцати месяцев. От этого хочется завыть по волчьи на Луну, а потом сброситься со скалы прямиком в самое глубокое море, чтобы наверняка. Он соскучился настолько сильно, что ложится спать очень рано и встаёт слишком поздно, лишь бы сократить сутки хоть таким образом.
— Потерпи, ещё совсем чуть-чуть, и я зацелую тебя до смерти! — пытается сделать разговор менее напряжённым Джонин, слегка улыбаясь. Как же ему хочется поцеловать тонкие бледные запястья, прижаться губами к каждому пальчику на руках, чтобы показать, насколько старший дорог для него. Хочется упасть на кровать вместе с ним и лежать в обнимку, без разговоров, просто молча, ведь они и так знают все слова, адресованные друг другу. Очевидное принято не оглашать.
— Убей меня как можно быстрее, — Джунмен заставляет себя улыбнуться, потому что это единственная смерть, против которой он ничего не имеет. Но в голове отчаянно бьётся мысль о том, что покушение делать некому, и он в безопасности, к сожалению.
— Я буду совсем скоро рядом, просто потерпи, хорошо, Джунмён-а? — говорит ласково Джонин, поджимая губы, — а сейчас засыпай.
Джунмён устало бросает взгляд на часы, на которых прибавилось всего лишь семнадцать минут, и тяжело выдыхает.
— Да, хорошо, — отвечает он, заламывая пальцы на руках. Не хочется расставаться с этим разговором, потому что неизвестно, когда произойдет следующий, но и Джонин должен выспаться, ему завтра на работу… опять.
— Целую, — последнее, что слышит Мён в динамике, а затем короткие гудки. И они, словно маленькие острые скалки, которые глубоко заходят под ногти, причиняя адскую боль, окровавливая чувства отчаянием и тоской. Джунмён прикрывает глаза, накрывая лоб ладонью и убирая чёлку немного назад. Знать то, когда именно что-то произойдет — упрощает ожидание в разы. А ждать то, что даже не гарантировано, выглядит немного глупо, хотя… Джунмён и есть глупым. Он наиглупейший человек в мире, в большей мере потому, что позволил Джонину уйти и позволил себе отпустить. Но сказанного не вернуть, а результат сделанного не отменить.