Отчуждение

Когда мне было 14 лет, я часто ложился в кровать, укрывался с головой одеялом и представлял, что я в гробу. Мне нравилось это извращенное удовольствие. Я лежал и вслушивался в свое ровное дыхание. Иногда мне казалось, что я лежу, а снаружи на меня кто-то смотрит. Будто стоит мне выглянуть, а сверху глаза: чужие, страшные и черные. Незадолго до этого Вадик рассказал мне про летаргический сон Гоголя вместо детской сказки на ночь. У нас были свои сказки, в которые мы никого не посвящали. Когда-то. После того случая, в ту же ночь, я представил, что не просто лежу, как настоящий мертвец, а царапаю крышку гроба, как всё еще живой человек. Тогда мне было интересно: буду ли я также барахтаться в настоящем гробу или приму свою смерть с достоинством? Эта мысль посещала меня неоднократно и каждый раз по телу пробегали мурашки. Я не испытывал при этом сексуальное возбуждение. Ни разу. Это важно? В свои 15 я узнал, что причинять себе боль не противно, а интересно. Выяснять, когда именно станет слишком больно, а когда можно и продолжить. Началось всё с того, что я упал на физкультуре — если честно, меня толкнул Лёха — и разбил коленку. После медпункта меня отправили домой, чему я жутко обрадовался. На улице было холодно, но красиво. На деревьях лежал слой снега, который периодически падал, потом звонко скрипел под ботинками. Самый главный плюс зимы — мало людей на улицах. Школьную форму я конечно же снял с радостью (уж больно она мне не нравилась). Бинт на ноге был в крови, поэтому пришлось снять и его. Помню, долго рассматривал, как кровь стекает вдоль голени. Я даже давил грязными руками на рану, чтобы было больнее. И только позже я узнал, как это называют психиатры. Но, в общем-то, сейчас это уже не имеет значения. *** Летом 86-го приехал Вадим. Я точно помню тот день. 20 июня. Мы сухо поприветствовали друг друга, даже обнялись, но это было скорее из привычки или из вежливости. Мама, помню, очень обрадовалась его приезду, как будто это был сюрприз для нее и день назад не она просила Светлану Ивановну подменить её на работе. Вадим заулыбался, как довольный кот, когда увидел маму. Он скучал по ней. А мы… мы обнялись. Здорово? Круче некуда. Втроем мы сели за кухонный стол, и на нём для Вадика стояли угощения в виде морса, его любимых конфет и домашнего торта. Все потому, что он молодец и поступил в высшее учебное. А я заработал вчера две тройки по одному уроку. Нет, из-за этого мне не запрещали есть то, что было приготовлено для брата; но пусть сам ест. Сейчас я вспоминаю и осознаю, что тогда я пристально наблюдал за ним. Нет, не так. Конкретно пялился, улавливал каждое его слово, движение. При этом сохранял бесконечно серьезное выражение лица. Либо тогда он действительно этого не заметил, либо не подал виду. На его щеках красовалась легкая щетина, и это было очень брутально, от него пахло другими людьми, словно они специально терлись о него, а взгляд его был восторженным. Значит, он рассказывал о чём-то интересном. Я не вслушивался. Лишь смотрел. Он был таким же красивым, как и всегда. Я молчал и не мешал его разговору с мамой, слушая приглушенное радио и периодически двигая кружку по шершавой скатерти; а потом сказал, что мне надо прилечь, после чего ушёл в свою комнату и действительно лег. Голос Вадика стал серьёзнее, и он сказал маме: «сложно с ним, мам». То ли вопрос, то ли утверждение. После этого разговор стих, и на моих губах появилась ухмылка. Мне стало противно и от себя, и от его идеальности буквально во всем. *** В ту ночь я понял, что мне нужно очередное извращение, поэтому тихо пробрался в комнату брата, чтобы лечь рядом с ним. Поначалу я даже не шевелился, только упивался близостью. Тогда не надо было делать выбор между любовью и ненавистью. Стрелки часов медленно отмеряли каждую секунду моей наглости. А что, если он проснется? Это возбуждало ещё больше. Я обхватил пальцами свой член, безумно горячий и твердый, представляя, что это делает Вадим. Будто он распределяет смазку по всей длине, а потом мерно двигает рукой и задевает уздечку. Другой рукой я касался ладони брата. Слишком яркие ощущения. Мои пальцы были влажными и липкими, от чего было противно, но останавливаться я не собирался. Собственное рваное дыхание, кажется, раздавалось по всему дому. Я чувствовал, что ещё немного и сдерживаться будет невозможно. В тот момент я уже не думал, просто положил ладонь Вадима к себе на низ живота. А через мгновение капли спермы попали ему на пальцы, я чуть ли не прокусил себе нижнюю губу, лишь бы не застонать. Тогда я перебрал все ругательства шепотом, но вытереть так и не осмелился. Успел ли я вообще в ту ночь лечь к себе? Я помнил только то, что помнил, и это было прекрасно. *** Проснулся я уже один, полностью зарывшийся в подушках и одеяле. Да, на то, чтобы вернуться в свою комнату меня тогда не хватило. С трудом открыв глаза, я сощурился от яркого света солнца, светящего сквозь стекла окон, и немного погодя вылез из своей спальной «крепости». В голову сразу же пришло осознание того, что я сделал этой ночью, и сразу же возник вопрос: заметил ли Вадим или нет? Подумав об этом, я испытал чувство страха и экстаза от содеянного: сердцебиение участилось и по всему телу прошла дрожь. Я нерешительно приоткрыл дверь комнаты и увидел Вадима, стоявшего на пороге и вот-вот собравшегося куда-то уходить, но решил не привлекать к себе внимание. Нет, навряд ли он что-то заметил. Иначе сразу же устроил мне «серьёзный разговор». Он осмотрелся и вышел, захлопнув дверь, из-за чего я вздрогнул. Странно. Обычно Вадик всегда предупреждал, куда он уходит. Я вышел из комнаты и закрыл за братом дверь на замок. Так почему-то было спокойнее.