Стокгольмский синдром

— Господин лейтенант, прибытие через полчаса, — постучал в дверь один из моих парней. Покрепче обняв напоследок стройное женское тело, я сел и спустил ноги на пол. — Тебе уже пора? — сонно пробормотала проводница, имени которой я не запомнил, и натянула простыню на обнаженную грудь. — Угу, — потерев лицо ладонями, я взял с нижней полки напротив небрежно брошенную рубашку и поморщился, потому что она помялась на груди, на самом видном месте, — даже жаль. Вот же ж, привык врать им, так привык, что уже без надобности это делаю! Теперь она будет думать, что я буду искать с ней встречи. Когда я появился в купе, которое выделили для меня и моих ребят, меня встретили смешками. — На работе вам мало, господин лейтенант? — зубоскалил Марк, который меня и разбудил. — Чтоб ты знал, на работе это именно работой и является, удовольствия мало, — огрызнулся я, — еще и постоянную девушку с моей работой хрен найдешь. — Ну вы от студенток к заключенным попали, не жизнь, а лафа, — загоготали парни. Я только фыркнул. Пусть шутят. По-хорошему впаять бы всем троим выговоры за такие разговорчики, но пусть болтают, так они меня будут считать не столько командиром, сколько своим человеком. Откинувшись на спинку, я в который раз порадовался тому, что выбрал нужную профессию. И возблагодарил Империю за то, что она дала мне возможность выучиться и работать. А еще за то, что в форму входит кожаная куртка, и мне не придется, как последнему распиздяю, представать перед командованием базы в мятой рубашке. На черном, конечно, не очень хорошо видно, но все же заметно. По прибытии на место нас встретили, провели небольшую экскурсию по самым важным местам и отправили мою расстрельно-пыточную команду отдыхать, а мне выдали девять личных дел. Еще одно удобство моей работы — обязательные тесты на профессиональную ориентированность в конце школы позволяют составить более-менее достоверный психологический портрет заключенных. Моя задача сейчас и при беседе с каждой из девушек определить, какая пытка будет наиболее эффективной. Очень многие до паники боятся изнасилования; заключенные с низкой переносимостью боли готовы мать родную продать, лишь бы не били; зачастую повстанки из не самых низких слоев населения покупают себе защиту от побоев и некоторые бытовые удобства за информацию. Одна даже имела гипертрофированное сопереживание и рассказала очень много только тогда, когда у нее на глазах собирались изнасиловать ее подружку. Но это все побочные положительные моменты, главное — одна из них, самая восприимчивая, самая влюбчивая, самая податливая, которая даст ну очень много полезных знаний. В дверь моей комнаты-кабинета постучали. Не дожидаясь позволения, командующий базой вошел. Я вскочил, вытянулся, с гулким стуком приложил правый кулак к груди, отдавая честь. — Садитесь, лейтенант, — небрежно позволил генерал, опускаясь на второй стул. Побарабанив пальцами по столешнице, мужчина сдвинул стопку папок, раскладывая их веером, — изучаете материалы? — Так точно, господин генерал, — я нервно поправил блокнот, положил карандаш параллельно краю страницы. — У командования есть для вас поручение, лейтенант, — выбрав голубую папку среди белых, командующий со шлепком бросил ее передо мной, — нужно вот с ней сделать то, что вы там с ними делаете, — номер личного дела мне ничего не говорил, так что я раскрыл обложку, — она выпрыгнула неизвестно откуда, очень быстро добралась до руководящего поста в подполье, мы хотим знать, что, как и почему. — Вас понял, господин генерал, — я торопливо поднялся вслед за вышестоящим по званию. Кивнув, он покинул выделенное мне помещение. Сев, я глубоко вздохнул и открыл чистую страницу блокнота, крупно написав вверху "Криста Дайнер". Во всех делах имеются фотографии заключенных с рождения и далее с интервалом в пять лет. Огромная и сложная машина гражданского делопроизводства работает слаженно, о каждом подданном Империи известно все, включая школьные оценки и хронические заболевания. Гигантский архив в столице хранит все эти бесчисленные папки, копии имеются в городах проживания и центрах территорий, перемещаются дела между архивами не более суток, что позволяет избежать задержек при, например, расследованиях. Меня всегда так восхищала эта четкая, идеальная система — не более пяти ошибок в год при таких объемах работы! Но тут машина дала сбой — о гражданке Дайнер стало известно только год назад, когда она появилась в подполье. У нее нет официального удостоверения личности, черно-белое фото — не портрет, выполненный имперским служащим, а снимок исподтишка. Об образовании ничего не известно, о здоровье тоже. Судить о ней позволяли только копии стенограмм допросов других повстанцев — решительна, умна, хладнокровна, иногда до безрассудства горяча, идеологически подкована, хорошо стреляет. Судя по всему, запугать ее будет не так просто. Хотя это может быть и показухой, не исключено. У каждого человека есть слабое место, моя задача — его найти. Никуда не торопясь, я тщательно сделал заметки об остальных девушках, хотя они меня уже не интересовали. Можно их уже не допрашивать и не подбирать пытки, пусть ими местные занимаются, а я сосредоточусь на главной цели. Конечно, парням моим прям отпуск... Но сегодня еще надо поработать. Взяв папку и блокнот, я поднял ребят и направился к этой загадочной мадам. Вот потеха будет, если она расколется еще на первоначальном этапе... Я наблюдал через смотровое окошко, как они скручивают на удивление удачно вырывающуюся девушку, пару раз для успокоения врезав ей по лицу. Люди они, конечно, омерзительные, поскольку действительно получают удовольствие от изнасилования, но так-то в целом парни неплохие. Я уже даже привык и презираю их только в такие моменты. — Так, все, отставить! — гаркнул я, пинком распахивая дверь. — Чего это вы тут устроили? Недовольно бурча, что виноваты, подчиненные поспешно привели одежду в приличный вид. Отпущенная Криста, тяжело дыша, села на топчане, поправляя тюремную кофту. Когда мы с ней остались наедине, я сел за стол. Для моей безопасности ее руки скованы наручниками, но не думаю, что мне что-то угрожает. Во-первых, она не дура и вряд ли надеется сбежать. Во-вторых, образ спасителя — мощная вещь, поневоле она должна начать воспринимать меня как относительно положительного персонажа. — Должен извиниться за своих подчиненных, — небрежно бросил я, листая блокнот в поисках нужной страницы, — мне на тебя плевать, но насилие над женщинами я не переношу. Куришь? — предложив пачку, я чуть приподнял брови. Как сидела на топчане, так и осталась сидеть. Фотография не врала — высокий лоб, резко очерченные скулы, подчеркнутые чуть впалыми щеками, мешки под глазами, да еще и губа кровоточит. — Не курю, но не откажусь, — грудным теплым голосом все же ответила Криста, тяжело поднимаясь. Прихрамывая на правую ногу, она уселась напротив, дрожащими скованными руками взяла папиросу, — ты у нас, значит, добренький? — Пока что, — усмехнулся я, давая ей прикурить и с удовольствием наблюдая, как она глубоко нервно затянулась, — ты на Аманду ван Байер похожа. — Мне говорили, — растянув губы в кривом подобии улыбки, девушка зажала в зубах папиросу и по мере возможностей откинула с глаз восхитительные пряди темно-медного цвета, — ты можешь сыпать комплиментами, конечно, но я все равно ничего не скажу. — Может, скажешь? — сделав небольшую и совершенно ничего не значащую пометку о ее отказе, я покосился на наручные часы. — Мне еще троих допрашивать, не хочу опоздать на обед. Сейчас мне нужно показывать безразличие, позволяя себе иногда заинтересованные взгляды на ее руки, губы, грудь. Пусть почувствует, что нравится мне. Когда через часок мои парни ее все же изнасилуют, она, как благоразумное создание, должна понять, что лучше один мужик, чем трое. Покачав головой, Криста затянулась и выдохнула вместе с дымом: — Не старайся, — прикрыв глаза, она снова чуть улыбнулась, — простыми разговорами ты от меня ничего не добьешься. — А что мне, бить тебя? — недовольно фыркнул я, откидываясь на спинку стула и скрещивая руки на груди. Надо же, впервые такой спокойный первый разговор, почти конструктивный. Никаких истерик, слез, принципиального молчания — значит, характер действительно сильный и крепкий. Интересно, конечно, но для работы очень плохо. — Попробуй, — затушив окурок о пачку, рыжая вдруг по-настоящему, томно, соблазнительно улыбнулась, — а может быть, хочешь меня? Так-так, я не понял, кто тут кем манипулирует? Блять, хочу, конечно! С таким-то выражением лица такое спрашивает! Но еще рано. Показательно сглотнув и якобы взволнованно сжав карандаш, я с плохо скрытым вызовом прищурился: — Льстишь себе, — и почему я уверен, что она не подсознательно воспринимает все тщательно отрепетированные знаки фальшивых эмоций, а действительно их считывает и делает для себя определенные выводы, — что, хочешь мне предложить секс в обмен на защиту? Со мной такое не работает. Еще как работает, это даже самый лучший, идеальный вариант! Но ей об этом знать не обязательно. Мало какая женщина может не привязаться к мужчине, с которым спит неделю подряд, а то и больше. — Хотела предложить, — кивнула она. Если предлагает, значит, знает изнутри тюремный порядок, где проще всего лечь под офицера и забыть о большинстве проблем. Видимо, уже была в застенках. Может, как раз потому никто о ней ничего не знает, что год назад она сбежала? Нужно сделать запрос. — Сегодня у нас явно продуктивного разговора не получится, — собрав свои вещички, я встал, — тебе лучше бы подумать о своем поведении, у нас вполне может получиться выгодная для обоих сделка. — Оставь еще папироску для лучших раздумий, — абсолютно серьезно попросила девушка. Вручив ей желаемое, я дал прикурить и ушел. Боже, с каким удовольствием я ее завтра трахну, сучку!