***
Конфликтность можно считать одной из самых плохих черт многогранного человеческого характера. Она, как многие знают, может привести к не особо приятным последствиям, и именно поэтому её лучше всего искоренять из себя. Однако, Лоуренса это интересовало мало, впрочем как и все нормы морали и поведения. Не интересовала его и судьба молодого человека из дальнего юга. Честно признаться, своя также не очень сильно тревожила. Мойры неподкупны — умрёт так умрёт. Ему было от этого не холодно, не жарко — пацана видит первый раз в жизни, а он… увы, как бы ни было это трудно признавать, одинок, как сосна на севере диком и нужен, вероятнее всего, где-то лишь Там, в лучшем месте, хотя и тут были большие сомнения. Тем не менее, что-то всё-таки внутри скребло, причём довольно неистово. Когда вскоре игнорировать это не представлялось возможным, Джон полностью погрузился в раздумья. Под самое утро, практически перед восходом. Лучшего времени и не придумаешь…***
Не сомкнув глаз всю ночь, Лоуренс чувствовал себя, словно выжатый до последней капли лимон, а в голове всё ещё также поигрывали нотки вчерашнего пина с «Сэмом Адамсом», если его можно так назвать. Чудесное время и состояние для того, чтобы поиграть с фортуной, не так ли? Он уже был давно одет в свой не самый дешевый костюм — не хочется же ему умирать в тряпье, а аккуратно отполированный и блестящий пистоль мирненько покоился в тумбочке серванта. Всё есть, одного нет — пыла. Где-то в глубине души он понимал, что делает и зачем, но, тем не менее, бо́льшая часть разума твердила, что гнев на русовласого креола прошел и необходимости в дуэли больше нет, даже не смотря на то, что нужды в ней не было с самого начала. Тем более, парень-то абсолютно ни в чём не виноват, разве что только в своём длинном языке, но это уже от него не зависит — здесь больше сыграли роль воспитание, а точнее отсутствие такового, на пару с врожденным типом темперамента. Осознание этого постепенно вводило юношу в легкий ступор, а в последствии и панику. Ладно бы этот недоросль пустил слухи, дак он только первый раз в Нью-Йорке и даже в глаза Джона ни разу не видел. Как бы то ни было, что сказано — то сказано, отступать некуда, сам же сказал, что воспримет неявку на дуэль, как малодушие. К несчастью, язык Лоуренса был ровно таким же дерзким, как и у Александра, однако он, впрочем, усердно пытался не думать об этом.***
Восход. О, он был прекрасен, но даже эти чарующие багряно-клементиновые небеса напоминали каштановолосому юноше о том, что сейчас здесь должно произойти. Мыс кровавым призраком начинал маячить на горизонте, окружаемый золотоватой гладью на удивление спокойных вод океана. Слишком романтичный пейзаж и слишком неподходящая под него ситуация. Ей-богу, он бы лучше предпочёл вчерашнее утро в качестве фона для такой, уж точно не умиротворяющей вещи, как дуэль. Лафайет же смотрел куда-то в пустоту, словно слепец, и лишь молча шёл рядом, за что Джон был ему как никогда благодарен. Да, слова были здесь излишни — всё, что бы он не сказал, звучало бы либо глупо, либо неуместно, и они оба знали это. Секундант не должен болтать без устали — это отвлекает. Он всегда лишь одним своим видом и поведением должен внушать уверенность, которую после должен передать товарищу в такой трудный для него момент. Француз справлялся с этим на ура. Несмотря на вчерашнюю попойку, он выглядел больно уж свежо, и тут-то Лоуренс засомневался в том, был ли он пьян вообще или прикрывался таким видом, чтобы вести себя более раскрепощенно и без последствий. Что не говори, это уже совсем не важно — нужно сконцентрироваться на вещи поважнее сейчас. Эх, будто бы он не достаточно думал про это. «Мы на месте, » — тихо проговорил Маркиз, прерывая устоявшуюся тишину.Нью-Йорк, портовый мыс, 4:55
***
— Можем ли мы уже начинать, сэр? — Александр вальяжно оперся на дерево и с «превеликим интересом» разглядывал своё оружие. На удивление, он был спокоен. Не в меру спокоен. И сколько бы вчера вечером мистер Бёрр не уговаривал его, не убеждал в том, что его оппонент был в стельку пьян, а от таких вызовы на поединок нельзя воспринимать всерьёз, парень упорно стоял на своём. Плюнув на это дело, Аарон провёл остаток вечера в раздумьях о том, что же он в прошлой жизни совершил не так, чтобы встретиться с таким упрямым молодым человеком, который, между прочим, вскоре благополучно слинял и этим заставил его заплатить за все напитки. А ведь стоили они, не много не мало, четвёртую часть его зарплаты. — Погодите ещё немного, — доктор, а он же и судья, слегка шморгнул носом и окинул взглядом дуэлянтов, а вместе с ними и их секундантов. Может ему и было уже под восьмой десяток, но он ещё здраво (в отличии от наших героев) анализировал ситуацию и осознавал, что продлится сее действо недолго. Как-никак, а глаз профессионала видел их насквозь, — Через пять минут начнём. Поэтому, джентльмены, попрошу вас привести в порядок своё оружие и, естественно, разум. Я полагаю, что вы все знаете, на что идете. — Более чем, — прямолинейно и даже как-то грубовато бросил Лоуренс, игнорируя яростные крики рассудка о неправдивости этой короткой фразы.***
— Уважаемый, извините конечно, но Вы нашли время — не припомню, что бы когда-нибудь вставал раньше первых петухов. — Кончай возмущаться, Адамс, и подай мне перо с чернилами. — Томас поспешно пересматривал свои черновики, и то и дело, что что-то бормотал себе под нос, — И какой к черту «уважаемый»? Говори человеческим языком. Сказать, что Томас был словно на иголках, значит не сказать ничего. Он лихорадочно метался по комнате в поисках различных книг и рукописей, а на любые вопросы отвечал либо одним словом, либо несколькими неразборчивыми звуками. Порой и просто предпочитал окинуть своего собеседника красноречивым взглядом из-под очков и вернуться к делам, судя по его мнению, более важным. Адамс тем временем даже не пытался угнаться за своим юным товарищем — знал же, что бесполезно, а лично для его вечно больной спины ещё и чревато. Только тогда, когда ещё не отошедшая от сна голова уже начинала кружиться от постоянно мельтешащего Джефферсона перед глазами, Джон со всей серьезностью своего довольно писклявого голоса произнёс: — Джефф, ты либо сейчас объяснишься, либо я пойду спать обратно. Куда ты меня в пять часов утра поднял, если ты мне даже и слова молвить не желаешь? Я не попущу такого хамства — я пахаю на тебя как проклятый уже несколько месяцев, и тут такая благодарность? И где уважение к старшим, в конце концов!? — голос Адамса сорвался ближе к концу его короткой, но вдоволь пропитанной эмоциями речи, превратившись в противный тенор. — Ты мне как раз сейчас будешь нужен. А точнее твой талант легко и доступно излагать свою мысль. Ты знаешь, этим я не так блещу, как ты, — Томас наконец угомонился и уселся за стол, усыпанный хреновой кучей бумаг. Трудно было не заметить, что последняя его фраза прозвучала слишком уж наиграно и вымучено. Джефферсон был из того типа людей, которые любят преуменьшать свои достижения лишь для того, чтобы получить в ответ от собеседника комплимент и показаться в его глазах более скромным. Прошло несколько секунд, а поскольку желанного результата он так и не получил, его и без того паршивенькое настроение начало неуклонно падать, что было видно по кислому выражению его лица. Это послужило своеобразным толчком к тому, чтобы невзначай обратить внимание на общее состояние мужчины: темно-каштановые кудри удачно сформировали вокруг его головы что-то наподобие нимба, а красные глаза отчётливо говорили о том, что их обладатель спал, по большей мере, часа два – три на протяжении нескольких дней, если не больше. Дополняло образ и тот забавный факт, что Джефферсон всё ещё находился в ночной рубахе. Всем своим видом он кричал, что его ночь выдалась как никогда тяжелой. Впрочем, ничего необычного, ведь за последние две недели выспаться для него было шансов практически ноль. Долгое время написание Декларации не сдвигалось с мертвой точки, а лишь пожирало время, нервы и всякое желание продолжать дальше. Не единожды Томас признавался, что с огромнейшим удовольствием бросил бы всю затею к чертям собачим, переложил бы всё на плечи, скажем, того же Адамса или старика-Франклина и взялся бы за что-нибудь более-менее конкретное. Однако, что ни говори, а каждый раз гражданская совесть и свободолюбивые идеи разбивали наголову его здравый рассудок. И зря, ведь очевидно, что это было палка о двух концах: не было похоже на то, что Британия так просто уступит в этом, так сказать, "разногласии", если ей сунуть под нос какую-то патриотическую, но при этом революционно-настроенную писанину. Вероятнее всего, эффект будет, мягко говоря, другим, если не абсолютно противоположным. Именно по этим причинам написание сего важнейшего документа слишком долгое время откладывалось в долгий ящик, ожидая своего блистательного часа по причине отсутствия вдохновения. Но вскоре, к великому счастью, Всевышний решил сжалится над бедными просветителями молодой державы и подарил их разумам те первые строчки, лишь несколько простых слов, которые не только американская нация, но и все мужи человеческие запомнят как величайшие государственные и человеческие принципы… «Жизни свобода и стремление к счастью…»* — И что ты уже надумал, гений нашего века? — после того, как Адамс со всей присущей себе гордыней и вальяжностью поправил своё довольно внушительное брюхо, он продолжил: — Тебе бы следовало выспаться для начала, а уж потом творить — видок у тебя, мягко говоря, ужасный. — Я б с удовольствием, правда, не забывайся — завтра нам подавать Декларацию на подпись нашим любимейшим делегатам, — Джефферсон получал слишком уж большое удовольствие от того, как меняется физиономия его товарища с каждым произнесённым словом. — Ты шутишь? Нам никто не давал четких сроков! Адамс подскочил на стуле и, бегая своими рыбьими глазками по бумагам на деловом столе, заискрился неподдельным возмущением. Наконец-то – реакция, которую он так хотел. — Я дал. Только что. Сколько уже можно отлынивать, Джон? Мы возимся с этим треклятым листочком уже больше двух месяцев и что у нас есть? Две чертовы строчки?! Довольно. Нужно покончить с этим делом раз и навсегда, нам следует лишь сесть, сосредоточится и приложить как можно больше усилий. Над нами висит ноша ответственности, которая вот-вот обрушится. Пойми, одной Декларацией тут не отделаешься, о нет. Она – лишь начальный этап, самый важный и самый трудный в этом бесконечном пути к будущему. Словно младенец, делающий первые шаги с рук матери, неуверенными неокрепшими ножками идет наше государство к благам, которые подарит нам независимость. Но первый шаг болезненный — мы можем выстоять, но можем и упасть. И даже если нам хватило смелости попытаться сделать его, станем ли мы подниматься вновь, когда все те приложенные усилия не оправдали никаких результатов, станем ли мы… — Достаточно, я понял. Чёрт, твою псевдофилософию также приятно слушать, как и словесный понос наших недопредставителей. Садись уже и работай, юный Джон Локк**, помогу тебе чем смогу. А старый добрый Бенджамин пусть спит – его закат уже не за горами. Эх, проходит, проходит его время…***
— Не хочу повторяться, Александр, но Вы совершаете ошибку, причем, по всей видимости, осознано. Ну кто, по-вашему, вступает в дуэль только успев приехать в город и сказать два слова о человеке, чию фамилию Вы увидели несколько раз на мешках с рисом? Понимайте, что эти люди вам в Вест-Индии сотни жизней в год спасают. И что Вы делаете? Пытайтесь убить одного из членов их семьи, одного из людей, которому Вы благодарны за то, что не умерли голодной смертью? Это, знайте ли, по меньшей мере, глупо. Плюс, Вы хоть раз бывали на дуэли? Я бывал раньше и хочу сказать…— Бёрр запнулся, столкнувшись со "слегка" ошарашенным взглядом своего собеседника. Уж от кого, а от пассивного и уступчивого Аарона такое услышать было чем-то сверхъестественным, — не подумайте, в качестве секунданта. Вкратце, это не самый лучший опыт, который я когда-либо получал. Лично я не хочу, чтобы Вы повторили судьбу моего товарища. А Вы можете! Поэтому молю Вас, остановитесь пока не поз... — Увы, мистер Бёрр, сэр, уже точно поздно, я даже отсюда слышу, как бьют пять, — и правда, если прислушаться, можно было услышать размеренный звон старого нью-йоркского колокола. В нём было что-то магическое, и при этом нечто жутковатое, вгоняющее в меланхолию. Его слышали миллионы до нас, и будут слышать после нас. Его слышали умирая, его слышали рождаясь. Он сопровождал чьё-то венчание, чью-то победу, поражение, был свидетелем всех грехов человечества и молитв раскаявшихся. Каждый вздрогнул от его низкого, но в тоже время гулкого голоса. Звон был словно живой, его можно было почти ощущать нутром и слышать оттенки звука, подозрительно напоминавшие плохо различимый шепот. Что ж сказать — человеческое воображение даже в самые тягостные минуты способно творить немыслимые вещи. — Господа, попрошу приготовиться. Настал момент, который разрешит судьбу каждого из вас, ведь все знают это простое правило: кого пуля настигнет – тот и виновен в сем споре. Но вы ещё можете всё разрешить. Обидчику стоит лишь извиниться и тогда кровопролития можно будет избежать, — получив в ответ со стороны один нервозно-злобный и другой безразлично-насмешливый взгляды, старик вздохнул и продолжил: — Удачи, джентльмены, и да поможет вам Господь. — Джон, я не стану отрицать — я сейчас испытываю жутчайший страх за тебя и твою жизнь, хотя может быть по мне и не особо видно. Но отговаривать тебя в такой момент, я считаю, было бы бесполезно, и как твой друг я имею право лишь на поддержку или осуждение твоих действий. Извини меня за то, что я не знаю, что именно я должен сделать или сказать сейчас. Мыслей так много, но ни одну из них я не в силах поймать, но могу сказать лишь одно: — Лафайет за всё время разговора никак не мог оставить свои руки в покое (единственную вещь, которая выдавала его волнение), и сразу же после недосказанной фразы положил одну руку Лоуренсу на плечо и почти незаметно соприкоснулся с ним лбами, — не смей даже думать умирать, идёт? Я ж из самого Ада достану. — Ты не очень-то и помогаешь, Лаф. Но я всё равно тебе почему-то благодарен, — последняя фраза Жильбера прозвучала слишком уверенно, даже скорее походила на угрозу, и Джон не мог не смутиться этого. Однако нутром он понимал, что никто никогда в жизни не будет к нему столь привязан, чтобы сказать нечто подобное. Да, можно и не сомневаться – он достанет. Душу продаст, но достанет. Началось… Кто бы мог подумать, что обилие свежего воздуха может давать странное ощущение его сильнейшего недостатка. Но, в отличие от закрытого помещения, нужда бóльшего количества кислорода здесь имела другую природу. Страх. Он подкрадывался тихо, почти неслышно, изредка давал о себе знать небольшими приступами тревоги, которые хозяин дерзко игнорировал. А зря: сейчас же он предстал перед ним во всей своей уродливости, щекотал его, вызывая мурашки по коже, дергал на каждый волосок на голове и садился ему на плечи, заставляя ноги Джона подкашиваться от несуществующего веса на пути к противнику. Нет, в такой момент нельзя давать ему волю, иначе он всё подстроит под себя: тело, разум и движения. Странная крестоподобная метка на земле обозначала место, где оба должны были стать спиной к спине. Александр уже был там. Лоуренс, в свою очередь, прислонился к нему и выровнялся, как по струнке. И тут юноша обнаружил небольшую деталь, которую не заметил ранее: он был ненамного, но всё-таки выше своего соперника. Малозначительное открытие, учитывая то, что он с самого начала заприметил его как раз через невысокий рост, но по какой-то причине оно привело его в необъяснимый восторг и придало энтузиазма. Он больше, а значит – сильнее. Глупейшее рассуждение для человека в его возрасте, однако подбодрить себя в такую-то минуту было вещью обязательной, и неважно чем и как. В этот момент Страх сумел пролезть парню под кожу, ползать между рёбрами и извиваться как змея. По телу прошлась крупная, почти приступоподобная дрожь. Смешок. «Тебе забавно, да? Ничего, мальчик, недолго ты смеяться будешь. Такие люди до старости не доживают, это точно», — Джону так и хотелось всадить пулю юнцу в спину, момент и поза были довольно подходящие. Но правила есть правила, в подобном случае это будет не дуэль, а просто-напросто убийство, за которое публично и без промедления казнят. — Можете начинать, — монотонно и с отсутствием всякого интереса проговорил доктор. Шаг, два, три… Страх постепенно отступал, давая место легкой тревожности. Первые шаги сделаны, дальше будет намного легче, можно не беспокоиться понапрасну. Почему он так считал? Опять же, придать себе духу было своего рода необходимостью. Четыре, пять, шесть… Лафайет подошел к Аарону и пожал ему руку. Из-за нарастающих прибрежных волн невозможно было расслышать, что они сказали друг другу. Лоуренс не знал толком, как именно они будут стреляться: спиной друг к другу или по жребию. Вероятнее всего они это и обсуждают. Он не додумался обговорить детали ранее, и очень горько сейчас пожалел. Семь, восемь, девять… Боковым зрением Джон заметил монету. Жребий. Это значит только одно: всё или ничего. Каштановолосый глубоко вздохнул, и вместе с тем блестящая вещица подлетела в воздухе. Точка невозврата достигнута. И… Десять. — Александр, Вы начинаете, — Бёрр с большой жалостью в глазах посмотрел на Лафайета, чье лицо скривилось выражением вселенской скорби.POV Джона
Вот как, да? Удивительно, в такой-то момент я должен трястись от страха, словно собачонка. Но как-то, на удивление, спокойно. Уверенно. Так вообще бывает? Обычно в таких случаях говорят, что человеку надоело жить либо жить просто не для кого. Но это не так. У меня есть Лафайет, Геркулес, Сэмюель Адамс, дай Бог ему здоровья, даже мои непутёвые родственнички. Я хочу жить ради этих людей, без единого сомнения хочу. Однако я был оскорблён и не по праву. Но… действительно стоит ли оно того? Долг каждого мужчины отстоять интересы и честь свою. И дамы. Печально, когда человеку приходится заканчивать путь, так ни разу и не познав тех красот, которые нам обещает подарить любовь. Краем уха до меня дошёл характерный звук оттянутой спусковой скобы. Похоже, долго размышлять мне не дадут. Неужели мир принципиально не желает давать мне шанса совершить то, что я хочу и должен? Даже сейчас: я был унижен, я должен стрелять первым, я должен отмстить за слова и я обязан застрелить его. Но разве с Судьбой поспоришь, она своенравная и непреклонная дамочка. Её игра — Её правила, их следует принять и двигаться дальше. Мда, представляю, как я выгляжу со стороны, раз ты на меня так смотришь. Отдам тебе должное, глаза у тебя не того человека, который бы действительно осуждал другого, судя по каким-то предрассудкам. Глубокий и умный взгляд, слегка насмешливый, но это скорее не злобная насмешка, а самоуверенная и себялюбивая. На секунду мне даже показалось, что в его глазах промелькнула Жалость. Поздно, малыш, ты ж уже направил дуло на меня, так стреляй! Или ты всё-таки выискиваешь подходящее место, куда можно засадить пулю, и я просто хочу, что бы ты каялся? Если же ищешь, то ищи тщательней — вдруг смогу выстрелить в ответ. Последний раз не вздохну, но ты за слова ответишь. Плевать, если ты жалеешь, плевать на твои не по-креольски умные глаза и плевать, если ты…Конец POV Джона
Выстрел. Никто не посмел двинуться ни на миллиметр. Словно весь мир вдруг на один миг остановился. Джон стоял, словно громом пораженный и смотрел креолу прямо в глаза. Его переполняло такое неистовство, что ещё чуть-чуть и он выстрелит юноше прямо в голову, нарушив тем самым всевозможные правила и неписаные законы дуэли. — Просто ошеломляюще. К чему же было тогда всё действо, ты грёбаный позёр? — прогремел кудрявый юноша и повёл глазами в сторону небольшой ямки в земле, из которой ниточкой поднимался к верху дым. — Дружище, — голос Александра изменился от самоуверенного до игриво-вызывающего, — ты можешь посчитать, что я сделал это из благих намерений не ранить тебя потому, что мне жаль за сказанное ранее или потому, что я просто струсил. В любом случае, ты будешь не прав. Почему? Да потому, что я потратился на эти пули слишком много и только сейчас внезапно осознал, что оно того не стоит. Вернее, ты того не стоишь. Я безгранично благодарен твоим родителям за ту помощь, которую они нам предоставляют, они прелестнейшие и понимающие люди, я уверен, и какая жалость, что их старший сын вырос абсолютной им противоположностью. Как досадно, что ты был готов застрелить человека из-за двух слов, которые даже не принадлежат ему и были сложены совершенно другими людьми. Многие бы на моём месте уже убили тебя, предоставься им такой шанс, однако смерть решила бы все твои проблемы, а помогать тебе я хочу меньше всего. Так что, продолжай жить, это куда сложней и мучительней, особенно с такой-то худой репутацией. Это было не возмущение, это был даже не гнев. Ярость, чистая и всепоглощающая, она контролировала каждую клетку мозга Джона в тот момент. Никто никогда в жизни не посмел ему сказать нечто подобное. Впервые за время своего существования он понял, каково это, когда тебя ставят ниже той грязи, в которую ещё недавно была выпущена пуля. Лоуренс уже и не помнил, как с остервенением дернул спусковую скобу и направил дуло прямо в лоб дерзкому юнцу. Не помнил и как дрожащими от злобы пальцами почти нажал на курок. Всё было словно в тумане, когда внезапно кто-то резко и сильно схватил его за руку, отдёрнул её в сторону и мигом выхватил пистоль. По быстрым и отработанным движениям нетрудно было догадаться, кто именно это был. Этот «кто-то», не отрывая суженных от раздражения глаз от вест-индского иммигранта, положил оружие себе в сумку. — Извините за то, что не оправдали Ваших ожиданий, — фраза из уст француза прозвучала совершенно не так как он хотел, то есть более-менее вежливо, а очень ехидно и озлобленно, настолько, что даже он не узнал своего голоса. Прекрасно сдерживать гнев и недовольство было почти его талантом, но, к сожалению, это было выше его сил. Возможно, он хотел сказать ещё много чего в его адрес, как деликатного, так и не очень, но, надрывисто вздохнув, Лафайет лишь сухо бросил: — Удачи Вам, мсье***. Схватив своего неподвижного и опешившего товарища под локоть, Маркиз не сильно, но настойчиво повёл его в сторону помаленьку пробуждающегося и не о чём не подозревающего города, оставив двоих юношей в гордом одиночестве. Аарон всё время пассивно-агрессивной перепалки молчал и то и дело, что погружался в себя и поджимал губы в глубоких думах, только ему известных. Внезапно до них долетела тихая и почти неразличимая из-за морского прибоя фраза доктора: — Знал же, что не долго всё продлится. Стоило бы относиться к таким вещам серьезней, знаете ли?