Жизнь-сказка, или Чем дальше, тем страшнее

      Выступление закончилось, и улыбка сползла с лица Вороновой, как плохо нанесенный грим. Чувство было такое, словно по ней кто-то случайно проехался асфальтоукладчиком. Что-то подсказывало, что Иуда, наверное, где-то в таком же состоянии был, когда под осиной вздернулся. Ребята направились к их импровизированной гримерке, воспроизводя на удивление много шума — по крайней мере, так казалось Маше. И это было неправильно. Она словно была ненастоящей, выбивалась из их довольного гомона, как черно-белое пятно на цветной картине. Ага, миленькое такое невзрачное пятно в гриме очеловеченного пришельца из фильма «Чужой». Ну, или «Хищник», Машка не особо разбиралась в таких тонких материях.       — Ты была крутая, мелкая! — довольный результатом Большой Брат был щедр на комплименты и благодушен. Но для новоиспеченной певицы похвала Геныча вообще ничего не значила, пока со времени концерта не прошло, по крайней мере, двадцать четыре часа. Мэри давно знала каждого из ребят и уже успела привыкнуть к тому, что после любого выступления, которое хоть с натяжкой можно было назвать успешным, Рознев-старший превращался в плюшевого добрячка, готового любить весь Мир оптом и в розницу, восторгаться даже самым простым вещам и видеть всё настолько радужным, словно весь мир был создан розовыми юникорнами и присыпан радугой. Конструктив обычно ребята получали на последующих репетициях, когда Геннадий отключал режим Хиппи и его мозги вставали на место.       — Нет, Мэри, кроме шуток, это правда было очень сильно, — улыбнулся Ромка, прекрасно понимая откровенно ироничную улыбку подруги. — Учитывая обстоятельства — ты не просто «не облажалась», ты показала класс!       — Спасибо, Патлатенький, — Маша выглядела совсем невеселой и причины этого были понятны. Настолько понятны, что ей казалось, будто на лбу у нее яркими неоновыми буквами все написано. Это для парней выступление было отлично отыгранным концертом. Да, было круто, ребята хорошо выступили. Только какой в этом смысл? Для Мари это было похоже на отдых в одном из котлов ада на медленном огне. Ага. Весь спектр спа-процедур Преисподней. Это была такая себе окончательная точка в их отношениях с Андреем. Он был там. В глаза смотрел. Смотрел именно тогда, когда и песня Вороновой больше напоминала исповедь у пропитого, потрепанного жизнью священника, или сеанс у психолога. Это было слишком на грани, выворачивало эмоции наизнанку. Маша думала, что если Прохор, как обычно со времени их ссоры, ухмыльнется, молча обгадит насмешкой и ядом, то она замертво упадет на месте. Сейчас она была уверена, что лучше бы так и случилось. Потому что она ведь видела. Видела! Ему не плевать, не мог такой взгляд врать! Но ушёл. Это как смотреть «Игру Престолов» после того, как читал книги — знаешь, кто и когда умрёт, но менее больно от этого не становится. Внутреннее состояние было паршивым и сейчас Воронова не находила в себе никаких сил, чтобы «держать лицо». Дома ждали просмотренные уже раз пятьдесят «Унесенные ветром» и коробка ванильного мороженого.       — Кхм… Кажется, это к тебе, мелкая, — Маша непременно бы оторвала Большому Брату голову за то, что он отвлек её от составления сверхважных планов на вечер, но одной фразой Ромеро внес коррективы.       — Здравствуйте, Андрей Сергеич.       Что?       — Что? — заполошный взгляд метнулся к друзьям, а потом сразу же схлестнулся с глазами англичанина. Куда, вашу мышь, девался весь воздух? А вот хрен знает, или другой какой овощ. А Мэри даже не могла понять, это она вдохнуть не может, или выдохнуть? Наверное, поздороваться надо бы, да? Сказать что-то. А она стояла с идиотским выражением лица, как памятник самой себе, и зависала хуже девяносто пятой винды.       — Здравствуйте, Рознев. Вы собираетесь домой, или решили со мной поболтать? — спросил Прохоров, вроде как невзначай. Совсем не намек, совсем не завуалированное «Валите отсюда». Парни как-то неожиданно резко заспешили. Мэри пыталась понять, рада она такой их оперативности, или нет. Учитывая все «радостные» события сегодняшнего дня, она испытывала суеверный страх перед робкой надеждой, что эта встреча с Прохором может закончиться без кровопролития. Везло ей сегодня, как Сансе Старк с кавалерами. Но даже тот очевидный факт, что Прохоров не просто мимокрокодил, а вот прям взаправду пришел говорить с ней, остался офеевшей Маше непонятным.       — Да, Андрей Сергеевич, — кажется, еще минуту назад голос Мари был не настолько севшим, хоть и хрипел из-за выступления, — Как раз собираемся по домам, сейчас уйдем.       — Хорошо. Я Вас провожу, Воронова, — такой весь строгий и официальный. А глаза неправильные. Слишком живые, упрямые. Мэри мысленно вздохнула. Всё ясно. Пришел добивать. В лучших традициях Вермахта. Потому что нельзя вот так! Как на американских горках, тех, на которых Венди Кристенсен* однажды в своих прорицательских глюках каталась. Ушёл, пришёл. А дальше что?       Она лишь на периферии сознания уловила, как ребята тихо с ней попрощались и смылись с поля зрения… Павлики Морозовы. Хотя их можно было понять. Не сожрет же ее препод, за такое премию не выдают. Вот только ей что делать?! Как себя вести, где инструкции? Нервотрепка перед концертом теперь казалась мелочью.       — Воронова, ты же не собираешься в этом на улицу идти? — кажется, Андрея несколько забавляло её замешательство, — Зима, холодно. Давно не болела?       — А? Кхм… Прости, то есть — простите, — тряхнула головой Мэри, влепив себе ещё и ментальную затрещину. Дважды. За нелепое зависание и за дурацкую путаницу с обращением к нему. Нашла время в размышления удаляться! — Я сейчас.       За рекордную скорость переодевания, пока Прохор тактично ждал за дверью, Машке можно было вручить медаль — даже несколько. Шоколадных. Уже через несколько минут Мария вышла в джинсах, толстовке и теплом пуховике, перекинув чехол с костюмом через плечо.       — Знаете, это не обязательно. Ну, то есть… Я могу вызвать такси, Вам не стоит беспокоиться, — этот официоз неприятно стучал по вискам и лишь натягивал нервные клетки, как тонкие струны. Как-то странно наедине, без свидетелей, выкать человеку, отпускающему непристойные комментарии на немецком и вполне себе позволяющий учить студенток плохому прямо на рабочем столе в кабинете. Вернее, студентку. Мысль о том, что он подобное вытворял ещё с кем-то, неприятно царапнула загривок. Нет.       — Ты ведь неглупая, Воронова, или я переоценил твои умственные способности? — Мэри могла бы с чистой совестью съездить по наглой прохоровской физиономии за хамство — и без того было погано до жути. Андрей, видимо, тоже что-то сообразил, или по непередаваемому выражению лица Маши догадался, что на нервах начал нести чушь. И еще бы часа два они пытались сказать хоть что-нибудь толковое, так и не добившись успеха, лишь разругались бы вдрызг. Пришлось оперативно принимать меры. Он притянул девушку к себе и буквально охмелел от вкуса её губ. Прохоров почти не целовал её, скорее смаковал, пил, как дорогое вино. Словно вспоминал ощущения. Казалось — любой лишний звук — и она проснется в своей кровати, проживать этот дурацкий день бесконечное количество раз. Но Андрей почему-то не исчезал, а продолжал целовать, кусать ее губу — и тут же зализывать укус, будто извиняясь.       Какая-то часть её сознания меланхолично вздыхала, приговаривая что-то вроде «Я сошла с ума, какая досада!». Глупейшее состояние — стоять вот так перед любимым человеком и безуспешно пытаться выйти из состояния ступора. Мэри позволила себе свыкнуться с тем, что вопреки принципам, ссорам и его адовой манере поливать ее ядом, втюрилась по самые уши в препода. Она даже научилась не содрогаться мысленно от накатывающего от этого осознания чувства безысходности. Мэри не слабо ущипнула себя за руку, пытаясь избавиться от наваждения, но Прохор не развеялся в воздухе странным призраком, а лишь приподнял бровь и тихо рассмеялся, обдавая горячим дыханием её губы.       — Воронова, давай ты не будешь вести себя так, словно я — Хагрид и принес тебе письмо из Хогвартса? Нам нужно поговорить. И я предпочел бы делать это не здесь, — красноречивый взгляд вдоль коридора явно намекал, что после концерта могли задержаться не только они. И что не стоит испытывать свое везение, проверяя, услышит ли их кто-то посторонний. Наверное, именно это заставило Машу вырубить режим зависания системы и потопать к выходу. То ли Андрей продал кому-то душу за парковочное место, то ли просто был на редкость везучим человеком, но его машина стояла практически у здания университета. Наверное, Воронова и в платье не успела бы замерзнуть.       — Буду благодарен, если ты пока что не будешь заваливать меня вопросами, хорошо? — Андрей открыл дверь и, когда убедился, что Маша удобно уселась на переднем пассажирском сидении, пристегнул её ремнем безопасности. Даже сейчас, когда для себя он всё решил, формулировать в слова собственные эмоции было нелегко. Нужно было собраться с мыслями. — А, да. Это тебе, вроде как, с Днем Святого Валентина, Воронова, — Прохор махнул в сторону заднего сидения, где с комфортом восседал огромных размеров плюшевый медведь. Несколько раз Маша моргнула, переводя взгляд с подарка на дарителя и обратно. Медленно в её глазах загорелось что-то… Что-то, похожее на радость. Нет, это был чистый детский восторг, девушка только что не завизжала. Но удержаться от соблазна перетащить это плюшевое безобразие к себе, Воронова не смогла.       — А когда можно будет заваливать тебя вопросами? — Мэри мяла в руках своего медведя, разговаривая куда-то ему в спину и совершенно теряясь за огромной игрушкой. Она казалась такой маленькой и хрупкой, что Прохоров начинал чувствовать себя ублюдком. Всё таки, он немало нервов ей угробил в последнее время. Стоило ли оно того?       — Дома поговорим, обещаю, — он стряхнул несколько снежинок с её волос и молча натянул девушке на голову свою шапку.       — Так я же не на улице! Зачем… — девушка честно попыталась вернуть головной убор законному владельцу, но лишь наткнулась на его хмурый взгляд и спрятала моську за медведем.       — Воронова, сиди в шапке. Я сказал. Печку я не включал, ты не будешь мерзнуть, пока греется салон.       Получив от Марии утвердительный кивок, Прохоров сел за руль и завел мотор, едва слышно выдохнув.

***

      — Так, ладно. А мы где? — задремавшая в дороге Мэри совершенно не понимала, где находится, но была уверена, что ни этой засыпанной снегом детской площадки, что стоит перед глазами, ни окружающих её многоэтажек раньше никогда не видела, — Андрей, ты меня куда привез? Заблудился?       — Не заблудился, а привез по адресу, — он спокойно подхватил спутницу под локоток и повел её в сторону одного из домов. — Сегодня ты переночуешь у меня, твоих родителей я предупредил, пока ты храпела.       — Дурак! Я не храплю! — для полноты картины Машке не хватало только ногами затопать, чтобы нагляднее продемонстрировать своё негодование, — И вообще — чего это вы с папой так спелись быстро? Мы в какой-то параллельной вселенной, где Виктор Воронов понимает, что мне не пять лет?       — Про пятилеток рассуждает человек, обнимающий плюшевого медведя. А вообще, я умею договариваться, — довольно ухмыльнулся Андрей. За время разговора они успели подойти к двери одной из квартир, и Прохор поспешил быстрее открыть дверь, чтобы не предоставлять любопытным соседям почвы для разговоров.       — Озверели, заговорщики, — вопреки ворчливому тону, Мэри никак не могла спрятать улыбку, растянувшую губы. За медведем было плохо видно, так что девушка очень смутно рассмотрела их путь.       — Извини, романтический ужин я не готовил, так что кормить тебя буду какой-то ерундой из доставки. Пицца, или суши? — Андрей говорил так, словно ничего необычного не было в происходящем. Словно не было полчищ угробленных нервов. Словно её не трясло сейчас, будто она одна из погибших героев Войны Бесконечности. Маша только хлопала ресницами, оглядывая коридор и, усадив мягкую игрушку на пол, расшнуровывала берцы, — Ладно, тогда сам выберу.       Пока Прохор звонил куда-то с целью не дать им скопытиться от голода, Маша с почти детским любопытством разглядывала коридор, а потом и комнату, в сторону которой махнул Андрей, указывая направление. Спокойные бежевые тона с темной мебелью и шторами в цвет ей, выключенный ноут на столе, какие-то бумаги рядом… Воронова смотрела на всё это так, будто пыталась разгадать в окружающем интерьере владельца этой квартиры, словно надеялась узнать фабричный рецепт изготовления Доширака.       — Я всё ещё зол за то, что ты действовала, не оставляя мне права выбора, — Андрей сел на диван и утянул девушку с собой, усадив рядом.       — Тогда к чему это всё? Я была не права. Окей, хорошо. Хотя нет, постой! Я была права. Ну, почти… Ты бы сделал точно так же! И не надо врать, — если бы медведь, притащенный из коридора, мог говорить, он бы уже молил о пощаде, потому что Маша рисковала оторвать зверю голову, цепляясь за неё, — Зачем это всё? Нотации решил почитать на своей территории? Игрушка ещё эта…       — Женщина, сколько в тебе слов? — он не мог не закатить глаза, — «Это всё» затем, что ты, Воронова, самый невозможный ребенок из всех, которые вообще могут существовать. Упрямая, язвительная и вредная. Но…       И в этом «Но» повисло слишком много всего. Его страхи и желания, его признания, которые звучали бы слишком дешево, если произнести их вслух. Пауза неприлично затягивалась, а Прохор всё молчал. Некоторое время Мэри честно смотрела на него, ожидая хоть какого-то продолжения. Но тишина стала неприятно давить на уши.       — Ребенок, ребенок… — заворчала девушка, уткнувшись носом в своего спасительного медведя, — Надоело. Взрослый весь такой. Прям опытом умудренный. Прям Андрей Прохоров не хотел заводить детей. До тех пор, пока дети не начали заводить его.       Нервный смешок Прохора был почти неслышен вначале. Но завершение машкиной тирады заставило его округлить глаза в немом офеении. Только теперь до девушки дошло, что именно она сморозила. Стоило их взглядам встретиться, как оба залились хохотом. Болезненным и таким необходимым. Они давно не смеялись вместе. И никогда не делали этого вот так, освобождая и отпуская то, что гадило им в души и отравляло их продуктами своей жизнедеятельности. Оборвался сеанс смехотерапии звонком домофона. Прохор пробормотал что-то о курьере, успокаивая дыхание, и обещал скоро вернуться.       Пока хозяин квартиры добывал им пропитание на вечер, а Маша сообразила, что пришёл курьер из доставки, ей предоставилась отличная возможность подумать. А если очень повезет, то и понять что-то. Крепко обняв медведя, девушка ткнулась лицом в плюшевую ткань. Андрей привел её к себе домой. Он не ругался, сделал ей подарок. Это же можно воспринимать, как шаги к примирению, да? Вот только страшно было сейчас напридумывать всякого и выдать желаемое за действительное. Хотя альтернатив почти и не было. Он же не мог провернуть всё это только с целью поиздеваться. Но в последнее время он часто использовал запрещенные приемы. Часто и успешно. Именно поэтому Мэри просто разрывало изнутри. Все его действия с того вечера, когда он узнал правду про Демона, были направлены на то, чтобы ударить побольнее, задеть, заставить чувствовать себя самым несчастным человеком на планете. Эдакий Рамси Болтон в деловом костюме. Но слишком хотелось верить в то, что Андрей не мог ударить в спину. Он не стал бы лгать лишь для того, чтобы доломать её.       От всего этого внутренний голос метался в панике. И если на плечах у Вороновой существовали бы личные ангел и бес, оба бы сейчас крутили пальцами у виска и, возможно, заключили бы пари на то, сколько глупостей их подопечная может сделать в таком состоянии.       Прохоров вернулся с двумя пакетами и деловито стал располагать свою честно оплаченную добычу на столе, убрав с него бумаги и ноут за временной ненадобностью. Несколько контейнеров и пара коробочек, пахнущие чем-то, что казалось голодной Машке богически вкусным. Девушка и сама не сидела без дела, помогая сервировать их праздничный ужин.       — Теперь можно задавать вопросы? — спросила Воронова, приступив к трапезе. Филадельфию с лососем она варварски хватала руками, игнорируя палочки.       — Можно, Воронова, — улыбнулся несколько нервно хозяин дома и с удовольствием сам съел ролл. В отличии от своей гостьи, он сосредоточено и весьма непринужденно подцепил его палочками, — а то тебя любопытство сожрет быстрее, чем ты эти несчастные суши.       — Сам ты несчастный! Я проголодалась просто, — буркнула Мэри, но, проглотив ещё один ролл имени американского штата, решила меньше отвлекаться, — Ты… Можешь объяснить, что сейчас происходит?       Он знал, что так и будет. Знал, что придется хоть как-то объяснять. Хотя бы себе. Поэтому вздохнул и перевел взгляд на Машу. Растерянный такой взгляд, такие бывали у её одногруппников, когда он их к доске вызывал.       — Я не собираюсь сейчас клятвы вечной любви тебе в стихотворной форме зачитывать, Воронова, — начало речи было не слишком оптимистичным, девушка сжала рукой лапу своего медведя, словно тот мог его защитить. — Я, знаешь, не из тех, кто набивает тату с именами своих пассий. Но… Знаешь, когда ты выступала, я… Ты такой была… Нет слов, веришь? И я не мог больше делать вид, что прошло всё. Понимаешь?       — Понимаю. То есть… Нет, не понимаю. Ты притворялся всё это время? Ради каких плюшек, Андрей Сергеич? — ролл в хрупких пальчиках Мэри превратился в маловнятное месиво, но девушка не обратила на это внимание, — И… Ты же ушёл. Прямо посреди выступления.       — Не то, чтобы притворялся. Убеждал себя. Я был зол. И сейчас всё ещё не понимаю твоего поступка, — пришлось осторожно вытаскивать комок риса и рыбы из хрупкой и нежной лапки Маши, — Но я глаз от тебя отвести не мог. Не знал даже, что ты так поешь. Я думал, ты на скрипке играешь в своей этой группе. Но суть в другом. Я слушал и понимал, что не могу вычеркнуть тебя.       — Так зачем тогда ушёл? — сейчас Маша начинала успокаиваться, но так адски страшно было верить, — Я не совсем понимаю логику твоих поступков.       Наблюдая, как девушка с аппетитом уничтожает его любимые запеченные мидии, Андрей улыбнулся и съел парочку, прежде, чем ответить. А то мог и не попробовать даже.       — А я пошёл покупать вон то плюшевое безобразие, за которое ты хватаешься, суши-потрошительница, — Маша отпустила лапу несчастного медведя и убрала его за диван, а то Прохор вполне мог ее потом подкалывать до второго пришествия Макаронного монстра, — Видишь ли, сегодня что-то вроде праздника, а обвязывать какие-то части своего тела бантом мне не хотелось.       — Андрей! — от возмущения, или просто от врожденной придури, Воронова кинула в наглую физиономию англичанина еще теплой коробочкой с чем-то. Дальше возмущаться она не смогла. Наблюдая за тем, как лапша с соусом и, кажется, кусочками креветок, живописно разукрасили лицо мужчины, Маша зашлась приступом гиеньей болезни, то есть бессовестно и искренне рассмеялась. Ситуацию только усугубляло то, какое грозное выражение было на лице, окрашенном соусом в неопределенный цвет, дополненный кусочком креветки на носу и парой прилипших полосок лапши.       — Смешно, Воронова? — голос звучал тихо, но с совершенно очевидной угрозой, — Ну, держись!       Емкость с соевым соусом полетела в девушку, украсив её ясное личико разводами. Теперь была очередь Андрея смеяться. Собственно, теперь честно можно было ставить крест на здравом смысле в этот вечер. Как двое маленьких детей, парочка перебрасывалась едой, украшая друг друга лапшой, рыбой, комками риса, овощами и разводами соусов. Всё это сопровождалось громким смехом, визгом и криками. Наверное, только хорошая звукоизоляция спасла их от визита полиции.       В ходе безжалостной битвы огромные потери понесли запасы пищи. Во избежание дальнейших утрат, Прохоров пересел к Маше на диван и безжалостно начал щекотать маленькую зловредную нахалку. Нахалка, в свою очередь, визжала, смеялась и отбрыкивалась, как могла. Парочка с грохотом свалилась с дивана, но оба отреагировали на это лишь новым приступом смеха. Дыхание сбилось, так что пришлось сделать небольшую паузу в этом захватывающем бою. Словно сквозь толщу воды, до Андрея дошло, что он нависает над Машей, и разделяют их считанные сантиметры. Девушка осознала это лишь немного позже, увидев, как вмиг потемнели его глаза, загоревшись хулиганским блеском. И от осознания этого оба застыли. Словно даже дышать совсем и не нужно. Можно остаться в этой секунде — всё. А потом время вернулось к привычному течению.       Руки Маши были прижаты к полу его руками. Дыхание было поверхностным и почти неважным сейчас. У них было одно желание на двоих — это читалось в глазах. Они хотели друг друга.