***
День святого Валентина в представлении Маши всегда был невероятно глупым праздником, распиаренным недобросовестными маркетологами исключительно с целью повышения продаж бессмысленных открыточек и мягких игрушек сомнительного качества. А уж в этом году четырнадцатое февраля казалось более ужасным, чем все пятницы тринадцатого вместе взятые. Утро началось с очередной встречи с Андреем. И если обычно после Рождества Воронова едва ли удостаивалась беглого взгляда преподавателя, то сегодня кто-то наверху, кто пишет её судьбу, решил постебаться. Прохоров поздравил её с праздником. Ага. И сделал он это с таким видом, с каким Грегори Хаус** обычно общался с подчиненными. Ладно, хорошо. Их история не тянула на голливудскую мелодраму с хэппи эндом, но вот такие удары по живому — это явно слишком. Когда Полина решила выразить свои наисветлейшие пожелания, Маша была уверена, что способна на убийство. И даже солидный срок в местах с пониженным уровнем комфорта уже не казался весомым аргументом. Вряд ли любимая староста рассчитывала на такую изысканную речь, в которой из цензурной лексики содержались, в основном, местоимения. Благо, инстинкт самосохранения у Поли был развит достаточно, чтобы вовремя смыться из зоны поражения. А после пар Воронова на сверхзвуковой скорости рванула домой, молясь всем богам, которых только могла вспомнить, чтобы этот идиотский день побыстрее закончился. Теперь ей предстояло выступление на концерте. И если учебный процесс предполагал скромный макияж и минимум броских деталей, но на сцене Мари обязана была выглядеть эффектно. И это не было бы такой уж проблемой, если бы не сильно сжатые сроки на подготовку. Сложно было узнать привычную Марию Прохорову в этом создании с агрессивным макияжем и прической в стиле Хищника из одноименного фильма, дополненной ярко-бирюзовыми прядями. Костюм, заботливо уложенный в чехол и готовый к транспортировке, выглядел соответствующе и являл собой причудливую смесь мрачной готики и стимпанка. К неприятным событиям этого чудеснейшего дня можно было добавить ещё и горе-таксиста, который при виде ее эпатажного облика схватился за сердце и начал увлеченно креститься левой рукой. После такой забавной реакции еще минут пять Вороновой пришлось объяснять, что она не демон, не посланник Преисподней и даже не пришелец со звездной системы Альфа Центавра. Испуганный водитель отказывался впускать Марию в машину, а когда всё же решился, то всю дорогу читал Отче Наш, хватался за иконки и зарекался пить. Кажется, эта встреча стала для мужчины судьбоносной. В родненьком университете удача продолжала оборачиваться тем же местом, что и раньше. Генка с Патлатым опаздывали и времени на контрольный (в голову) прогон выступления просто не оставалось. Хуже того, ключ от кабинета, выделенного «Не/кровным узам» заранее, чтобы можно было забросить туда инструмент и, заодно, переодеться перед концертом, остался у Большого Брата. Когда же горе-лидер их группы вместе со своим братцем явились, Машка от души выписала обоим по затрещине в качестве лекарства от непунктуальности. — Ребята, вы с ума сошли? Мы репетицию профукали! — в нынешнем амплуа нахмуренный вид Маши действительно выглядел устрашающе. — Я ни при чём! Этот зоофил-любитель никак с Лорой распрощаться не мог, — Рома выглядел не более довольным, чем Северус Снейп на уроках гриффиндорцев. — И мне уйти не давал! — Это ты бедняжке лапу зажал! — кажется, у всех сегодня день не задался, но Вороновой от этого легче не стало, — Мы не могли бросить её беспомощную! — Гена, твою армию ситхов! Ты нас чуть в гроб не загнал подготовкой к выступлению, и хочешь сказать, что концерт чуть не сорвался из-за твоей любимой собачки?! — псину было жалко, но такое поведение Рознева-старшего просто доводило до точки кипения. — Да я только чуть-чуть задел её! — под испепеляющим взглядом подруги Ромеро счел просто необходимым объяснить ситуацию, — Ты же сам меня подгонял, чтоб мы не опоздали! Не доставал бы каждые тридцать секунд — была бы и Лора в целости и сохранности. — Геночка, — улыбка Мэри не предвещала ничего хорошего. Скорее, напоминала свою тёзку из детских страшилок, — милый мой, скажи, ты быстро бегаешь? Потому что если нет — то Лорочку ты вряд ли ещё когда-то увидишь. — Ма-а-аш, остынь. — Генадий поднял руки вверх и отступил на шаг, — Я же не хотел! — Беги, Гена. — Машуль, ну… — Я тебя грохну, Рознев. Но после выступления, — выдохнула Воронова, пытаясь успокоиться. — Открывай аудиторию. Надо инструменты в зал отнести. А мне — переодеться. Парни были явно рады такому повороту и быстро взялись за работу, лишь бы не разозлить подругу. Казалось бы, на сегодня репрессированных нервов и неприятностей хватило с головой, но — нет. Мари благополучно впихнула свою тушку в костюм, и даже умудрилась не испортить прическу, но служившие верой и правдой концертные туфли решили добавить счастья в прекрасный День тщеславных маркетологов. Стоило ей сделать пару шагов, надеясь разглядеть отражение в зеркале, как каблук с противным хрустом сломался. Воронова взвыла и зашвырнула обувь в дальний угол. Вообще, очень хотелось расплакаться, но когда ты убиваешь час жизни на нанесение макияжа, желание размазать его невнятными потёками по лицу стремится к нулю. — Чертов-чертов-чертов день! — единственным доступным методом выплескивания эмоций было возмущение. Крайне скудный вариант, но другого не было. Благо, в сумке всегда валялся крем для обуви, а родные берцы выглядели не слишком убитыми. Впрочем, в экстренном режиме превращать их в концертную обувь — тоже так себе перспектива. Однозначно, радости всё так же не прибавлялось.***
Учитывая сегодняшнее везение, Мэри была вполне готова к тому, что может рухнуть со сцены и свернуть себе шею. Или аппаратура подвергнется неизвестному проклятию Сарумана и откажется работать под любым из предлогов. Ну, или во время выступления на универ упадет комета Нибиру. Что угодно. Но, к её искреннему удивлению, аппаратура работала исправно и, кажется, ничего плохого не происходило. Группа вышла на сцену и по коже Вороновой пробежали мурашки. Ей уже приходилось выступать, но вот опыт пения ограничивался ванной комнатой и посиделками в их гараже. Было страшно. Толпа людей сидела в небольшом зале, слишком тесном для такого скопления. И все взгляды нацелены на них. Микрофон в руке дрожал. Ромка с Геной начали играть вступление, а Маша понятия не имела о том, как она будет петь, когда голосовые связки сковало от ужаса. Вот уже Большой Брат начал свою вокальную партию. И, надо признать, что в его исполнении кавер на хит группы Metallica звучал восхитительно. И в один миг, когда глазами Воронова отыскала одного-единственного человека, весь страх испарился, словно его и не было. Андрей… И, видимо, он не рассчитывал на то, что Мэри заметит его, потому что весь его внешний вид сейчас выражал восхищение. И для неё зал сузился до размеров зрачков его глаз. - Заперты двери, но твоя искренность может её открыть. — голос Маши звучал чисто и как-то болезненно искренне, а знакомый текст казался особенным и обретал новый, слишком личный смысл, — Я сумею тебя понять, если сможешь меня понять ты А Прохоров не мог отвести взгляд. Просто не мог — физически, словно тот припаян к этой взбалмошной девчонке намертво. Она была сейчас такой непривычной, кричаще-яркой, но от этого не менее привлекательной. И эти слова… Эта песня… Андрей просто не понимал, что её слушает весь зал. Маша пела для него, обращалась к нему. И люди исчезали, оставляя их наедине под звуки Unforgiven II. А мелодия всё продолжалась. И даже во время части, которую Мари пела дуетом с тем парнем на сцене, её взгляд всё так же прожигал ему душу, впиваясь. — Что прилось пережить, что узнать, всё, что прочитано, камни, что сдвинуты — всё за этой дверью. Хочешь, я открою её тебе? И Прохор верил в эти слова. Понимал, что действительно хочет стать для Маши тем человеком, которому она действительно сможет довериться, раскрыть свои тайны. Внезапно стало необходимым, как воздух, обрести доверие между ними, чтобы никаких секретов и недомолвок. Эта песня проходила по нервным клеткам Марии и каждый звук вырывался почти видимыми сгустками энергии. Это чувство вряд ли можно было передать словами. И сейчас она понимала, как же сильно её ломало от нехватки таких взглядов Андрея. Не Прохорова-учителя, а её-Андрея. Настолько её, что по щекам всё же покатились слёзы, что внезапно все неприятности этого дня стали стоить той магии, что происходила сейчас. — Я до смерти уставшая и одинокая. Ты ведь будешь рядом? Я жду только тебя. — пожалуй, на репетициях Мэри и близко не представляла, что эта песня до такой степени может совпадать с её внутренним состоянием. Но в какой-то момент Прохор просто развернулся и вышел из зала. Да он почти бежал! Или, наверное, убегал… От неё, от этих переглядок. Единственный ориентир в помещении для Маши был утрачен и лишь усилием воли удалось не рухнуть камнем на сцену, сорвав выступление. И стало как-то вообще серо. Только текст песни, который теперь звучал с болезненной обреченностью. И, когда они с Геной спели последние слова песни, Воронова была уверена, что Андрей только что без единого звука сказал ей то же самое:Навсегда в неволе, навсегда ничья. Ибо ты тоже непрощенная.