hold me and kiss me goodbye

Блондинка на заднем пассажирском рисует пальцем по запотевшему стеклу замысловатые узоры. Выводит подушечкой пальца, ногтем и, кажется, добивается какого-то осмысленного узора. Она выглядит отстраненной, будто эта реальность слишком далеко. Флорис видит этот взгляд в зеркале заднего вида, каждый раз обращает внимание на него, когда не нужно следить за дорогой. Леа, как всегда, заплела волосы в две косички. Это дорожная привычка, волосы должны быть убраны, даже если дорога — пять часов. Пять часов, уносящие от шумного большого города к маленьким уютным и тихим домам. К дому, который достался Флору от бабушки. Но она сказала, что косички — это очень важно, и не было и шанса поспорить. С ней трудно спорить, по крайней мере, трудно Флору. И сейчас, ловя её в зеркале заднего вида, он понимает, что совершенно лишен способности отказывать хоть в чем-то. Она в дурацком свитере с вышитым слоном. Она скинула обувь и с ногами забралась на сидение. Её куртка стала подушкой для пса Флора. И от заднего сидения распространяется ощущение умиротворения, спокойствия. — Только не спи за рулем. Она не отрывается от причудливого узора, что заставляет Флора обреченно хмыкнуть. Леа всегда выглядит так, будто не заметит начало третьей мировой. И Леа всегда оказывается одной из первых, кто отреагировал на ту или иную ситуацию. Блондинка, разумеется, различает нужный поворот и начинает обуваться. И это не нуждается в комментариях, как и остальные её действия. Они вместе два года, и это время научило предугадывать действия по малейшему взгляду. Флор заводит машину в гараж. С явным облегчением глушит мотор и ставит на ручник. Глаза устали от дороги, но напряжение, которое, должно быть, зудело в мозгах всё это время, становится достаточно явным только теперь. И Леа это ощущает, не лезет. Выходит из машины, выпускает собаку, чтобы они вдвоем исчезли в доме. Флорис же опускает голову на руки, давая себе наконец ощутить усталость. В затекших ногах, в разболевшейся голове. Давний недосып и, собственно, усталость от дороги. Остается только радоваться, что их вещи были перевезены раньше. Радоваться, что сейчас больше не нужно ничего делать. Темнота сгущается и обхватывает совершенно незаметно, душит и не дает отбиться, сознание становится слишком вязким и тягучим. Он лишь слабо ощущает, что что-то не так, проваливаясь дальше. Его обнимает нечто густое, чернеющее воспоминаниями и отдающее странными, но важными запахами. Перед глазами картинки из детства, отрывистые, но, кажется, говорящие, чем пахнет темнота. Мелькает в памяти задний двор этого дома, газон с яркими, сладко пахнущими цветами. И мелькает он сам, ещё настолько маленький, что коленки едва выше нестриженой травы. «Привет». Голос важный и знакомый до мурашек. Он звучит и в памяти, и в мыслях, будто с ним разговаривают сейчас. И становится чертовски важно узнать, чей это голос, но никаких ассоциаций так и не возникает. Лишь понимание, что он знает… Вспышка. И Гертс резко распахивает глаза, садится. Осознает, что так и уснул, повиснув на ремне безопасности. Теперь к затекшим ногам добавляется спина, но свет вокруг всё равно не дает думать, пока рядом не открывается дверь и женская рука не отстегивает ремень. — Только попробуй залезть в кровать, не приняв душ. Она касается его макушки губами. На секунду Флор ощущает и жар от кожи, и мокрые волосы Леи. Но, когда глаза привыкают к свету, видит только её, уходящую в дом. Гертс улыбается. Леа говорит, что он в такие моменты улыбается как придурок: глупо и смущенно. Спорить он не спешит — и раньше не пытался, а теперь тем более. Флор всё же выбирается из машины, разминает ноги, отказывающиеся ходить. Мысли об обрывках сна даже не появляются. Кажется, всё, что есть странного в этом доме, боится света.