hold me and kiss me goodbye

Этой лавке было уже лет двадцать так точно. В ней выкладывали плитку одного цвета и одной фирмы, неотличимую от давних образцов. Ассортимент на витрине не менялся, будто кто-то с четырех утра отмерял муку дотошно, верно до сотой грамма и заливал тесто в идеальные формы, чтобы витрину украшали одинаковые батоны, красивые, точно сделанные из пластика. Пирожные, ягоды на которых лежали как по линейке. Ни пылинки в зале, весь шум от чуть хрипящего радио и потолочных вентиляторов. Одно лишь менялось не в лучшую сторону, в отличие от новогодних украшений на витрине и другого декора. Булочник полнел и стремительно старел, особенно последние пять лет. На плотном лице залегли глубокие морщины, голубые глаза стали жутковато светлыми, подслеповатыми. Многоуважаемый, всё так же любимый уже другим поколением детворы, герр стал медлителен и чуть неповоротлив, но всё так же добр. С добротой, почти отеческой, и скорее ужасом за молодые жизни, которые их обладатели так скоро решили загубить, он смотрел на толпу малолеток, ворвавшихся в пекарню до открытия. Флорис отчётливо осознавал, что это — сон. Осознавал, сколько ему сейчас лет, что он уже работает, что эту историю если не забыли, то дружно притворились, что забыли. Он осознаёт широкую ладонь, сжимающую его руку. Осознавал, что на проводника, с садистским наслаждением показывающего ему сцены из молодости, нельзя смотреть. Глаза, к сожалению, тоже нельзя закрыть. Смотреть по сторонам невыносимо, особенно когда ситуация переходит границы. Когда Николас, на кухне, по незнанию устраивает взрыв. Судмеды потом скажут, что он умирал медленно, задыхаясь и наблюдая за тем, как пожар выскакивает в зал из душного помещения. Флорис отчетливо вспоминает мальчишку и думает, что того наверняка поглотил ужас. Наверняка он хотел вмешаться, но с перебитыми костями в ногах это как минимум сложно. Наверняка… Рука тянет, и Флор переводит взгляд, как ни комично, на себя. Знает, что скоро он должен выстрелить в булочника и получить крест на всю жизнь. Получить свой личный повод к самоненависти. Повод для того, чтобы в больнице твердить, как только придёт в сознание, что он не достоин помощи. Повод для того, чтобы в суде огласить свою вину и на оправдательный приговор отреагировать непониманием и шоком. Ведь у него в руках был пистолет, выстрел из которого оборвал жизнь несчастного булочника. Появляется мысль, что именно дух булочника его и пытает — смотри, мол, Гертс, что ты сделал. И только с этой мотивацией Флор смотрит на себя. С длинными, частично крашенными волосами. С расширенными зрачками. С трясущимися руками. Держащего инкассаторский мешок у кассы. Смотрит, как после взрыва на кухне огонь вырывается в зал. Смотрит, как от нагрева начинают лопаться стекла. Смотрит, не веря собственным глазам, как лопается одно из обзорных, выходящих на кухню стекол. Как срывается непонятная Гертсу конструкция, сшибает его с ног. Мешок, пустой, падает на пол. Гертс — падает под витрину, с которой вот-вот посыпется стекло. Булочник же, заметив это, кидается к Флору. Поднять, вывести ещё почти ребенка из огненной ловушки. Кидается, чтобы через пару секунд прогремел выстрел, лишающий его старости и шанса скончаться в преклонных годах. Флорис, современный, которого держат за руку, смотрит на Людвига. На Людвига, реакции у которого всегда было больше, чем попыток думать. Смотрит на Людвига, который выстрелил в булочника, хотя договорились стрелять только по лампам и то в крайнем случае. Смотрит, как Ганс кидается к Флору. Не для того, чтобы поднять, как говорили воспоминания. Чтобы вложить в руку пистолет, который Флор так и не смог сжать, чтобы дать Гертсу очнуться на пару секунд и крикнуть «бежим». Чтобы Флор сжал пистолет и попытался встать, но оторвавшаяся потолочная балка врезалась в череп, отключая. Дальше всё как по документам. Почти сразу приезжают пожарные и полиция. Первым выносят Гертса, единственного живого. Потом пакуют два тела. Потом следователи, отодвинув пару обломков, находят видеокамеру. Видеокамеру, ставшую главной уликой, обеспечившей Флорису самый мягкий, из всей шайки, приговор. Незаслуженный. Даже сейчас трудно поверить, что незаслуженный. Ведь это только сон… Влажное. Влажный собачий язык возвращает к реальности. В прохладную темную спальню, где будильник показывает ещё три часа до подъёма. В спальню, где пес вылизывает заметавшемуся во сне хозяину лицо и отстаёт, как только Гертс открывает глаза. Пёс укладывается на место Леи, всё ещё гостящей у родителей, и быстро засыпает. Гертс тоже спешит закрыть глаза, пока рядом ещё ощутима рука. — Это всё только сон? — Нет. Ответ звучит на грани. Между звуками внешними и внутренним голосом. Открывать глаза, чтобы перепроверить, не хочется. Голос кажется знакомым, но искаженным. Зато едва осязаемые руки обнимают. Крепко, успокаивающе. Как тогда на снегу, когда Ганс попытался напасть. И сейчас руки снова убаюкивают. Ведь если достаточно расслабиться, можно ощутить и чужое дыхание на загривке… — Спасибо. — Успевает промямлить Флор до того, как проваливается в черноту, не несущую больше сновидений.