Навстречу

*** Трудно сохранить способность безоговорочно доверять людям, когда еще ребенком, читаешь в мыслях родной матери, что она считает тебя досадным напоминанием о нелюбимом муже и обузой, мешающей устроить личную жизнь. И вообще, чем больше узнаешь мысли окружающих, тем меньше доверия у тебя остается. Хотя бы потому, что недоверие, подозрительность, неприязнь – это первые эмоции, которые большинство людей испытывают к тебе, когда ты протягиваешь им руку. Дело не в том, что лично с тобой что-то не так, а просто так уж люди устроены. И первая реакция – отвечать им тем же, но это конечно не выход, и должен ведь кто-то делать первый шаг. Не читая мыслей, еще можно наивно ждать от других, что это они пойдут тебе навстречу, но когда мысли как на ладони – понимаешь, что ждать придется лет сто, причем в каждом отдельном случае. И сначала приходится преодолевать себя, но с годами это становится привычкой: первым идти навстречу, смотреть в глаза, улыбаться, располагать к себе – только чтобы побыстрее проскочить эту полосу отчуждения, от которой каждый раз мороз по коже… и только привычки доверять так и не появляется. Доверие – оно ведь как раз и нужно, чтобы через отчуждение прийти к пониманию. Но если можешь прочитать человека в любой момент, то лично тебе его доверие ни к чему, а пускать кого-то к себе Чарльз не был готов и был уверен, что так и останется. *** Его тогда словно обожгло чужой болью и яростью, таким безмерным отчаянием и одиночеством, что он задохнулся и чуть не свалился на палубу. Эрик… бешеный, страстный, казалось, он не умел чувствовать вполсилы… и ему так нужна была помощь. Вот в этом и было дело. Эрику нужна была помощь, и Чарльз мог помочь – был уверен, что сможет, и тогда вместе они справились бы с Шоу, и из них бы получилась отличная команда. Если только Эрик позволит. И то, что первым Эрик не поверит – не беда, как раз пригодится умение Чарльза идти навстречу. Только Эрик как зверь почует обман, и Чарльз идет до конца, доверяясь ему – только бы подпустил к себе, позволил помочь. Это непривычно, и Чарльз чувствует себя до странности уязвимым, но Эрик откликается, оттаивает, подпускает – оно стоит того, действительно стоит. Эта близость, это доверие, даже собственная уязвимость – пьянят, сам Эрик пьянит – и кажется, что весь мир в руках, и что вместе они смогут исполнить то, о чем не мечталось, и что впереди будущее, с далекими горизонтами и прямыми дорогами, и даже разница во взглядах кажется преодолимой. Чарльз даже в шестнадцать лет не был настолько восторженным, наивным и инфантильным, как в те дни. Неосторожным. Безответственным. И когда Эрик надевает шлем со словами «Это не значит, что я не доверяю» — у Чарльза остается только недоумение и растерянность «А что же тогда? Что это значит?» — и жуткое ощущение пустоты, в которую проваливаешься и понимаешь, что происходит катастрофа – вот что это значит, Чарльз – а где-то на периферии бьется осознание «Ты же всегда боялся, что так будет». *** Октябрь – слишком рано для Рождества, но одним октябрьским утром Чарльз просыпается именно с таким настроением какого-то сказочного умиротворения. Он целый год вел себя хорошо, защитил диссертацию, стал профессором и внештатным сотрудником ЦРУ, и вот теперь ему досрочно подарили подарок. «Подарок» по-хозяйски обнимает Чарльза за плечи и сонно дышит в затылок, а Чарльзу становится смешно, потому что меньше всего это определение подходит злому, циничному и подозрительному Эрику. И если бы сам «подарок» узнал о мыслях Чарльза, то наверняка подвесил его на елку вместо украшения, или засунул в носок и прицепил над камином. Но пока осенний рассвет еще только-только проникает в окна – они вчера не задернули шторы и комната кажется незнакомой в непривычном освещении – и одни сомнения наконец-то покинули его, а другие еще крепко спят, Чарльз позволяет себе ни о чем не думать. Это оказывается так просто, что Чарльзу немного неловко за собственную несерьезность, но в то же время так естественно – теснее прижаться к Эрику спиной, натянуть на обоих одеяло. «К чертям всё», — думает Чарльз, — «у кого как, а у меня рождественские каникулы». Когда днем они слушают выступление Кеннеди по телевизору, и глаза Эрика наливаются белой яростью при мысли о встрече с Шоу, Чарльз понимает, что нет, никаких привилегий и авансов, никакого досрочного Рождества, никаких каникул… это октябрь, и если у них не получится вмешаться, то зима обещает быть ядерной. *** Точнее всего Эрику подходит слово – опасный. Он и правда опасен, даже когда играет в шахматы, улыбается за завтраком и спорит за бокалом мартини. Хотя что там спорит… Не злится, не горячится, не пытается толком переубедить – абсолютно уверен в своей правоте. Зациклен даже, не уговорить, не заставить – нет, заставить Эрика точно нельзя – взглянуть на вещи по-иному. Он как нож, брошенный в цель, да и пусть бы его, но ведь мало что убьет – сам пропадет вместе со своей жертвой. И остановить невозможно, не умеет Чарльз ловить ножи в воздухе, в лучшем случае – полоснет по пальцам, и даже от траектории не отклонится. Разве что собой остановить… плохой выбор, неверный. Нож не перестанет от этого быть ножом, а цель — целью. А ведь, кажется, что так близко – вот сидит, говорит, слушает даже, но что ни говори – не слышит, или слышит лишь подтверждение собственным мыслям. Воспользоваться бы даром, вытравить ненависть, но и нечестно, и невозможно – сделай так, и ничего не останется от Эрика, все опутано, изъедено ненавистью, нанизано на нее как на каркас – Чарльз видел еще тогда, в море. Он бы помог ему, но так мало времени... Остается верить, что Эрик все-таки услышит, справится с собой, сможет вернуться… не сломается, достигнув цели. Это безумие – верить в Эрика сейчас, думает Чарльз, но как же иначе? Не верить – и даже этого шанса у них не будет. *** Ракеты, зависшие над побережьем, казались ему похожими на длинные воздушные шарики, которые беззаботная детская рука поленилась скрутить в собачек и лошадок, и просто так запустила в воздух. Нет, Чарльз понимал, что все серьезно и умирать сейчас придется по-настоящему. Но взрывы были так похожи на салют, и все происходящее абсурдно напоминало костюмированную вечеринку, где твой лучший друг решил изображать злодея. А еще до обморока болела голова – и ведь не пил ни капли, но иногда деньги могут ударить в голову не хуже алкоголя – о каких же глупостях он думает! – и все разваливалось на части, весь мир разваливался, и он терял контроль так неотвратимо. Нужно было подобрать слова, правильные и верные, и казалось, что только в этом проблема – в правильных словах, и тогда всё станет как раньше, и Эрик снимет дурацкий шлем, они поговорят, и окажется, что это просто недоразумение. Но ничего не получалось, слова не работали, а Чарльз никогда не умел драться, тем более – уворачиваться от шальных пуль. Когда в небе расцветает настоящий праздничный фейерверк, Чарльзу слишком больно, чтобы он мог по достоинству оценить редкое зрелище. *** Некоторые слова, родившись ложью, становятся правдой. Вот они возникают – произнесенные по расчету или в сердцах, не имеющие никакой основы, слабые и пустые настолько, что отмахнись – и они исчезнут, лопнут как мыльные пузыри. Но стоит им попасть на благодатную почву, и они дают всходы, жадно наполняя себя смыслом, которого были лишены изначально, стремясь только к тому, чтобы стать истиной. Нужно быть очень, очень осторожным в словах – Чарльз знает. И то, что он применил это оружие против Эрика… в той ситуации он должен был сделать хоть что-то, но так мало на что был способен... И все равно было невыносимо видеть, как ложь – «Это сделал ты» – перерождается, становится страшной правдой там, в сознании Эрика, и для этого Чарльзу не нужен был дар, достаточно было видеть, как меняется его лицо, как беспомощно звучит голос в последней обреченной попытке переубедить, уговорить, позвать с собой. Недостойно, он поступил недостойно и жестоко. И ему невыносимо противно от этого, и от того, что иногда он все-таки думает: «Так тебе и надо», и совсем редко: «Если бы не ты…» – но эту мысль он не позволяет себе додумывать до конца. *** Самоуверенность — производная его дара, следствие легкости, с которой он читал мысли, узнавал намерения, выяснял причины поступков – и чувствовал себя в полной безопасности. Он делал это не задумываясь, простая цепочка действий: прочитать – оценить – найти наилучшее решение – корректировать ситуацию. То, что делаешь автоматически, однажды перестаешь замечать, и со временем Чарльзу стало казаться, что проблемы решаются едва ли не сами собой, что он может справиться с чем угодно. И что дело тут не столько в его даре, сколько в нем самом, в его интеллекте, дипломатии, глубоком знании психологии и человеческой природы. Он не читает мысли Рейвен, но уверен, что и без этого знает и понимает её не хуже: ее сомнения и тревоги, желания тайные и явные, движения души и веления сердца. Он соглашается не читать мысли Эрика, и он снова уверен – что видел его до конца, что прекрасно знает, что нужно делать и говорить, и что ему вовсе не нужен дар, чтобы понять его чувства. Чарльз даже не сразу понимает, что его уверенность в себе трусливо удрала вместе с Эриком и Рейвен, которых он, как оказалось, вовсе не понимал. Возможно, она спряталась у Эрика в кармане, пока Чарльз лежал на его коленях и был слишком занят, разрывая последние узы между ними. Но уверенность в себе – единственное, без чего Чарльз не мог жить, и первое, что он должен был себе вернуть. *** Однажды он так бездарно потерял контроль, не смог справиться с ситуацией, не смог остановить Эрика… и ему кажется, что с тех пор только и делает, что не может. Не может перестать снова и снова прокручивать те события в памяти, не может понять, в какой момент он так непоправимо ошибся, не может перестать винить себя. Не может ходить, не может научиться обходиться без помощи, не может делать массу элементарных вещей. А еще он не может не думать об Эрике. И скучать по нему, он никогда не думал, что будет настолько скучать по кому-то. Даже по Рейвен он так не скучает... Нельзя так, говорит себе Чарльз, это все пустое, еще столько всего, что он может – должен! – сделать. Столько лет впереди, столько планов, столько мутантов и людей нуждаются в помощи, нужно просто собраться, да, взять себя в руки и начать действовать. Мотивация. Это самое главное, нужна отправная точка и конечная цель, а там уже проще продумать свои действия. Как-то раз Чарльз решает, что пора составить список того, что нужно сделать в первую очередь – получается действительно много пунктов, это вселяет уверенность, успокаивает, помогает забыть обо всех этих жалких «не могу». Он ранжирует цели по степени важности и срокам достижения, переписывает начисто, а потом в конце дописывает «Эрик». Не случайно, нет, просто он сразу пообещал себе быть честным – и вот он честно смотрит на это имя – и что это, собственно? Пункт плана? Но таких пунктов не бывает, нужно какое-то действие: «нейтрализовать», «забыть», «найти»… «вернуть»? А перед тем, как написать какое-то действие, нужно еще ответить на вопрос «зачем?». Глупее не придумаешь – не знать, чего хочешь от человека, о котором не можешь перестать думать. Первая мысль, конечно, «забыть», и даже понятно зачем, но это очередное «не могу», подкрепленное таким сильным «не хочу», что даже тошнит – никакой мотивации, так дело не пойдет, конечно же. Надо что-то реальное, достижимое, хоть какой-то первый шаг что ли… Может «найти и поговорить»? Не особенно тянет на цель, но, пожалуй, это максимум, на что он пока в состоянии решиться. Только вопрос «зачем» опять повисает в воздухе. Ну зачем им говорить, о чем, в конце концов? Они уже столько сказали друг другу в свое время, а толку? Поиграть в шахматы, обменяться парочкой бесполезных нотаций… Но даже нотации – это слишком оптимистично, ведь если продолжить быть честным, то Чарльзу кажется, что даже просто посмотреть Эрику в глаза и сказать «Привет» ему будет труднее, чем выполнить все пункты из его списка. Ну что ж, Чарльзу не привыкать делать первый шаг.