Кукла с коляской

      А наутро мне стало не до птиц. Заплетая, как обычно, косичку Эле, я обнаружила в её соломенных волосах…       — Это ещё что такое? Этого нам только недоставало!       После завтрака я оставила Алю за старшую, а сама побежала в аптеку. Увы, в местной убогой аптеке таких изысканных предметов, как шампунь от вшей, не водилось. Аптекарша даже не знала, что от них бывает шампунь.       — Керосинчиком их, керосинчиком! — посоветовала мне она по доброте душевной.       Нужно было ехать в город. Я дождалась маму, обрисовала ей проблему в двух словах и умчалась на остановку. Чёрт меня тянул за язык. После этой небольшой поездки я на всю жизнь поняла, для чего бывают сотовые телефоны. Был бы у меня мобильник, я бы позвонила и предотвратила.       Я купила «Педикулин» в привокзальной аптеке, зашла в буфет за диетическим печеньем для детей и со спокойной душой поехала обратно. Не знаю, к какой группе неприятностей отнести то, что произошло в моё отсутствие, к крупным или к мелким. Наверно, всё же к мелким — учитывая то, что свалилось на нас позже. Войдя в дом, я выронила сумку и замерла на пороге. Меня не было каких-нибудь часа полтора, но этого хватило моей маме и подоспевшей свекрови, чтобы сотворить с детьми невообразимое.       По всему залу валялись жуткие клочья волос, дети ревели, а над всем над этим летали две гарпии с ножницами и бритвенными станками — мне сначала даже померещилось, что у них есть клювы и когти. Воняло керосином. Одна из гарпий бросила ножницы и схватила телефон.       — Алло! Домна Григорьевна, простите, что побеспокоила. У моих внуков — ВШЫ!!!       — Мама, Галина Георгиевна, вы что наделали? — я не разуваясь прошла по волосам и села в кресло.       — Это ты что наделала! — вскричала мама, перекрывая ГГ. — То чесотка, то вши. Одна зараза! Это ты с детдомовскими принесла.       — Они же только у Эли были, — простонала я.       — Я и говорю — с детдомовскими. Устроила в доме приёмник-распределитель.       — Три месяца прошло! Скорее уж на пляже подцепили. И сейчас не стригут от вшей, а просто моют лечебным шампунем, — я показала им пузырек, но бабушки пылали праведным гневом.       — Алло! Люся! У нас вши!       — Во все времена от вшей стригли! — каждое мамино слово было как удар по столу.       — А остальных зачем?       — Чтобы не заразились.       — Алю-то зачем! Ей через неделю в школу! — чуть не ревела я вместе с детьми. — Во что вы её превратили? Я же ей банты купила…       — Алло! Лариса Александровна! Вши!       — Хочешь, чтобы она всю школу перезаразила? Об нас и так слава идёт.       — Какая мать, какая мать! Во время войны такого не было.       Вы хотите войны? Вы её получите. Я рванула телефонный шнур из розетки и заорала:       — Валите отсюда! Обе!!!       Это максимальная вежливость, на какую я была способна. Знаю, что мам нужно уважать, но тогда всё во мне кипело. Не сразу, разумеется, они покинули поле боя. Сначала напели много хорошего и мне, и детям. И где носит этого прохиндея Колю? Когда нужен, никогда нет. Я схватилась за голову. Впору было нарисовать на стене хвост и вызвать психолога.       Первой мыслью было оставить волосы валяться до возвращения мужа, пусть посмотрит. Но, вспомнив о его прогулках налево, решила, что сейчас вызову этим только раздражение, и принялась вычищать зал под затихающие всхлипы. Потом пришлось отмывать всех от керосина и менять одежду. Керосин гораздо лучше серной мази, потому что он вещество летучее и быстро выветривается, и выбрасывать одежки я на этот раз не стала.       Господи, что за мамы! У всех детей бывают вши, чесотка, ветрянка, и это всё лечится — не в девятнадцатом веке живём. Ну зачем же устраивать из каждой детской напасти апокалипсис?       Алинка ревела в своей комнате и отказывалась выходить. Ещё бы, у неё были шикарные тёмно-русые волосы до задницы, от природы вьющиеся, которыми она дорожила и не дала их остричь даже на время болезни. А теперь их нет! Да ещё перед первым сентября. Эля говорила мне: «Хочу отхащивать длинные волосы, чтобы быть пхинцессой. У всех пхинцесс длинные волосы». Как же, побудешь с бабками принцессой! Сеня и Тиша не особо травмировались — поревели немножко за компанию и начали игру в Фантомаса. «Я Фантомас! — Нет, я! Я лысее тебя!»       А Ваня… Ваня ревел так, что я не знала, к кому первому кидаться — к девчонкам или к нему. В конце концов он впустил меня в свою комнату, и мне удалось выпытать, в чём тут дело.       — Мам, понимаешь, мне одна девочка в классе нравится. А теперь я урод, — и он изо всех сил ударил кулаком в стену.       — Дело серьёзное, — согласилась я. — Ты, конечно, не урод, просто тебя безобразно обстригли. Но мы что-нибудь придумаем.       — Что тут придумаешь? Меня теперь будут Кваком дразнить.       Мне в голову пришла идея.       — Надо этой девочке подсунуть фильм, где главный герой — крутой и лысый. Чтобы этот герой ей понравился. А потом, может быть, и ты понравишься.       — Не бывает лысых героев, они все волосатые!       — Бывает. «Великолепная семерка», ещё какие-то есть… Выберем, времени целая неделя. Покопайся в папиных дисках, может, найдёшь что-нибудь. Если не найдёшь, то купим. А я пошла к девочкам, они ревут ревмя.       И здесь мне на помощь тоже пришло видео. Я объяснила девочкам, что бабушки старенькие и глупенькие, на них обижаться нельзя, и из-за волос тоже нельзя сокрушаться. Фи, подумаешь, волосы, скоро отрастут. Есть сказка про двух девочек, которым тоже старая бабка остригла волосы, но они не плакали, а потом у них волосы выросли…       В общем, поставили мы смотреть «Джен Эйр» — не тот пятисерийный, который гоняли по телевизору в годы моего детства, а другой, двухсерийный, который нравится мне гораздо больше. Смотрели все, кроме Вани — он сидел рядом на ковре и рылся в дисках. Когда главные герои собрались поцеловаться, Ваня завопил:       — Нашёл!       Я прижала палец к губам — не мешай, мол, смотреть, и взяла конверт с диском. То, что надо — не нафталин какой-нибудь, а современный фильм, и главный герой крутой и лысый. Про какого-то Риддика. Надо Ване курточку как у него прикупить и очки тёмные. Авось да выгорит.       Папа наш задерживался. Некогда, видать. Совсем заработался. Перед сном я выяснила у Вани, как зовут девочку и где она живёт. С её мамой я была знакома — это упрощало задачу. Не знаю, во сколько вернулся мой любезный. Волосяной переполох настолько меня вымотал, что я и не смогла бы ему вразумительно объяснить, отчего дети лысые. А утром, когда он собирался на работу, дети ещё спали, поэтому объяснять ничего не пришлось. После завтрака я заставила Ваню посмотреть это кино.       — Если собираешься под него косить, ты должен знать, как он себя ведёт. Диском придется пожертвовать.       По случайному совпадению девочку, которая нравилась Ване, тоже звали Алиной. С её мамой я часто виделась на родительских собраниях и утренниках, и повод для звонка нашёлся легко. Я поговорила с ней о начале нового учебного года, пожаловалась, что не смогла купить Але обувь на первое сентября, и внаглую попросила одолжить прошлогодние туфли её дочки. Прокатило. Я выдернула диск из проигрывателя, погрозила Ване пальцем: «Следи за детьми!» и вышла из дома. Оставлять с ними бабок я теперь боялась.       Я купила у Таньки полкило конфет и проехала три остановки на автобусе — Ванина любовь жила в новостройках на окраине. Моей задачей было рассыпаться в благодарности за туфли и невзначай обронить при той самой Алине, что моя дочка влюблена в Риддика, смотрит и смотрит кино про него, не оторвёшь от экрана. Фильм, конечно, не детский, но на этом Риддике все дети словно помешались, как мы когда-то смотрели… А что, собственно мы смотрели? В общем, вот диск, это вам за туфли.       Чем я занимаюсь? Интриганка старая. Если бы я этот ужас сначала сама посмотрела… Впрочем, по сравнению с хламом, который лился на нас с телеэкранов, Риддик выглядел вполне невинно.       Мои девочки теперь ходили в косынках. На четвёртый день от волосяного переполоха муж заметил, что дети лысые.       — А чего это они все как Риддик? — в недоумении спросил он.       — Это твоя мама их обстригла, — объяснила я. — Чтобы волосы росли лучше. Проверенный способ. Чем чаще бриться налысо, тем лучше волосы.       — Ну да, женская логика, — протянул он. — А как Алинка в школу пойдёт? Прямо вот так?       — Можно купить ей парик.       — Нельзя мне в парике, его стащат, меня за волосы все дерут! — заныла Алина.       — Доча, я тебе уже делала замечание по поводу вранья. Никто тебя за волосы не дерёт, запомни это.       Алинка фыркнула и убежала наверх. Она тяжело переживала стрижку, и никакие уговоры насчёт Джен Эйр не действовали. «Джен Эйр всю жизнь ходила в чепчике, и никто не знал, что она лысая. И у них в школе не было такой пакости, как мальчишки». Тщетно я хвалила школу. Алина и раньше-то ждала первого сентября с ужасом, а теперь стала совсем издёрганной.       — Но не собираешься же ты сидеть дома, пока не отрастут волосы! — прикрикнула я на неё, когда она отказалась примерять форму.       — А что, можно? — с надеждой спросила она.       — Ты просто лентяйка и не хочешь учиться.       — Это же из-за волос! — опять захныкала Аля.       — Любой предлог готова использовать, лишь бы не идти в школу.       — Надо мной же издеваться будут. Знаешь, что они делают? Они меня окружают, чтобы учительница не видела, и… издеваются.       — Значит, ты ещё и трусиха! — отрезала я. — Такую я тебя не люблю.       Я попросила Колю поговорить с ней, и он, как умел, настроил дочь на боевой дух. Мы ставили ей в пример детей, больных раком — у них тоже нет волос, а они радостно идут в школу, чтобы получить знания. Накануне первого сентября мы решили на семейном совете, что каждый должен уметь преодолевать трудности, что трусость — это плохо, и Аля пообещала быть смелой девочкой. Старшему сыну было легче смириться с лысиной — он уже примерил очки и курточку а ля Риддик и научился задирать нос.       — Бери пример с Вани, — втолковывала я Алине. — Он тоже идёт в школу, но совсем не переживает из-за волос. И ты будь такая же!       — Он мальчишка, им лысина нипочём…       — Ерунда, девочки тоже часто стригутся. Прекрати распускать нюни, мы же договорились, что ты будешь смелая.       Легко сказать — договорились. То ли я не знаю современных школьных нравов, то ли меня никогда налысо не стригли, но где-то я совершила ошибку. Первого сентября я нарезала цветов, повязала Але светленькую шёлковую косынку и, довольная, проводила детей с большими букетами в школу, а сама преспокойно занялась пирогами — надо же отметить самый большой детский праздник. Коля укатил на работу, а мама и свекровь собирались зайти ближе к обеду, когда дети вернутся. Мелкие крутились вокруг меня и помогали лепить. Всё было хорошо.       Где-то в начале десятого, когда, по моим расчётам, в школе заканчивалась праздничная линейка, у ворот позвонили. Я наспех сполоснула руки и побежала открывать. Я ожидала увидеть кого угодно, но только не Алю. Лысая и зарёванная, со свежей царапиной на макушке, без портфеля, она вихрем проскочила мимо меня и побежала в дом.       — Алина! Остановись сейчас же! — закричала я. — Где твой портфель?       — Мам, я же говорила, что мне нельзя туда идти! — отчаянным голосом выкрикнула в ответ моя дочь и вбежала в дом. Я поймала её в ванной и смазала царапину зелёнкой, отчего вид у Алины стал ещё более жалкий.       — Почему ты без косынки?       — Марья Ивановна на линейке велела снять. Я сняла, а они хохотать начали. А она говорит: «Что, вши замучили? Или мода теперь такая?» Мам, зачем она так?       — Не сочиняй. Учительница не могла такого сказать.       — Я не сочиняю. А потом мы пошли на урок, меня по дороге все шпыняли, я сумку уронила, а они в футбол начали играть, — этот рассказ перемежался всхлипами, но я знала слабость Алины ко всяким небылицам, и родительский долг требовал от меня строгости. Я понимала, что плачет она от боли из-за царапины, и сказала:       — До свадьбы заживёт. Надень другую косынку и возвращайся в школу.       Алинка вытаращила глаза:       — Мам, ты чё? Я туда больше вообще никогда не пойду!       — Прекрати. Ты и так уже прогуляла целый урок! Я напишу учительнице объяснительную, что ты поцарапалась, и попрошу не снимать с тебя косынку.       Глаза у неё стали, как тогда, когда я чуть не утопила Мальвину и других котят — затравленные глаза дикого зверька, и я поняла, что если сейчас не проявлю твёрдость, то выращу манипулятора.       — Если будешь прогуливать школу, то скатишься на двойки! А мне не нужна дочь-двоечница. Ты обещала быть смелой. Быстро поворачивайся и бегом в школу! Ну! Давай!       Вытолкав свою прогульщицу за дверь, я поспешила на кухню, пока мелкие не разобрали там всё по кирпичикам. В двенадцать подъехали бабушки, и мы начали собирать на стол. В нашей семье День знаний всегда отмечали как праздник. Моё настроение было слегка испорчено тем фактом, что дочь начала учебный год с прогула, и вечером я собиралась поговорить с ней серьёзно, но ругать при всех за столом не хотела.       Алина пришла первой и держалась тихо — наверно, осознала свои ошибки. Вот и славно. Потом вернулся Ваня, и мы собрались за столом.       Мама поздравила детей с новым учебным годом, велела учиться на четыре и пять, а свекровь добавила: «Но лучше только на пять!» Потом ей показалось, что мой пирог снизу пригорел, а сверху сырой, и мы стали обсуждать пироги. Детям торжество быстро надоело, и они разбежались кто куда.       — Сенечка, ты можешь играть, а Ваня и Алина пусть идут учить уроки! — напутствовала их мама. Элю и Тишу она упорно игнорировала.       Часам к четырём подъехал Коля, водрузил на стол литровую бутылку красного, и мы продолжили отмечать День знаний уже без детей. Спустя час я под лёгким хмельком ушла мыть посуду, а Коля с бабками остался беседовать.       — Она уже не остановится, — донеслось из зала. Я навострила уши: обсуждали меня. Так говорят об анорексичке, которая собралась худеть до смерти.       — Она собирается ещё взять, — с горечью произнесла моя мама, и у меня опустились руки: речь шла о приёмных детях.       — Чесоточного брала, все перечесались, тьфу-ты, пропасть, потом вшивых взяла, — перечисляла, плюясь, свекровь. — Теперь со СПИДом притащит, помяните моё слово. Коля, ты бы хоть поговорил с ней.       — А с ней говорить бесполезно, — вздохнул мой муж. — Она только о себе думает. Свои амбиции удовлетворяет.       Хмель выветрился. Мне казалось, что семья меня поддерживает, а оказывается, я всем причинила зло, приютив Тишу и Элю. Кому они помешали? О детях говорили, как о собаках с помойки. То, что я круглосуточно кручусь, как белка в колесе, и стёрла руки до крови — это, оказывается, амбиции, а не желание помочь детям. Так или иначе, но два приёмных малыша отдалили меня от семьи.       — Коля, надо всё-таки с ней поговорить, чтобы она отвезла их обратно, — это уже моя мама. — Она отбирает хлеб у своих и скармливает чужим.       Я выглянула из кухни. Эля стояла у стола и слушала, переводя глазёнки с одного на другого. Она же всё понимает! А они при ней…       — Эля, ты за пирожком пришла? — сказала я. — Бери и уходи в мансарду.       Эля схватила пирожок и убежала. Все одарили меня одинаковым взглядом, и я вернулась на кухню. Спорить не хотелось. Я вдруг ощутила себя до безумия одинокой и впервые в жизни чётко осознала, что единственные люди, которые меня понимают и поддерживают — это мои пятеро детей. Только с ними мне интересно и легко, а значит, я должна ещё сильнее заботиться о них и помочь им вырасти хорошими людьми. Никакие родственники не заставят меня отказаться от детей. В одном они правы: меня уже не остановить.       Я мыла пол на кухне и невольно вспоминала те моменты из детства, когда мама запрещала мне всякие игрушки, связанные с материнством: то коляску, то куклу с коляской. Тогда я испытывала абсолютно те же чувства, что и сейчас. Всё очень просто — я хочу быть матерью, а меня за это осуждают. Хлеба мало? Не смешите. Места мало? Дом двухэтажный. Чего же тогда у нас так мало, что нельзя поделиться с бездомными детьми? Никогда не забуду, как смотрели на меня ребята из детдома, когда я уходила вместе с Тишей и Элей. Я обещала им, что вернусь, и такое время пришло. Я должна вернуться за теми, кому дала обещание.       Я не стала устраивать Алине проработку за прогул. Ванин трюк с очками прошёл на ура — при первых же насмешках «лысый, лысый!» он нацепил очки, задрал нос и объявил: «Я Риддик!» Все захохотали, и очки пошли по рукам. Каждый мальчишка хотел побыть Риддиком, и лысина стала престижной. А когда на следующий день Ваня заявился в своей крутой курточке, кличка Риддик прилепилась к нему прочно. По крайней мере, моего сына не будут дразнить Кваком. Даже если одноклассница и не оценила его имиджа, можно просто быть Риддиком и задирать нос.       Алина ходила на занятия в косынке и вела себя подозрительно тихо — не жаловалась, утром уходила в школу безропотно, всё время просиживала над учебниками, и я решила, что наконец-то моя лентяйка взялась за ум.       Боже, как я просчиталась! На первом же родительском собрании Марья Ивановна показала мне Алинкины тетради, и у меня глаза полезли на лоб. Таких чудовищных ошибок не мог сделать даже самый заядлый двоечник. Ни одно слово не было написано правильно. Половина слов начиналась с твёрдого или мягкого знаков, вместо двойного «н» красовалось тройное, а все заглавные буквы были не в начале предложения, а в конце. И дурак бы понял, что ошибки сделаны назло, нарочно и с изощрённым цинизмом, но Марья Ивановна сочла, что у девочки просто упала успеваемость.       — Вашей дочери необходимы дополнительные занятия после уроков, — назидательно сказала она, листая очередную тетрадь. — Это что? Кеза вместо коза, сочака вместо собака, да ещё и с мягким знаком после гласной. В прошлом году у неё были одни пятёрки, я её всему классу в пример ставила, вызову к доске и хвалю — вот, говорю, лучшая ученица, вам до неё далеко! А теперь одни двойки. Может, девочка стала мало заниматься?       — Она всё свободное время сидит над учебниками, даже от игр отказывается, — призналась я.       — Это хорошо, — одобрила учительница. — Но явно недостаточно. Я записала её в группу продлённого дня и буду давать ей дополнительные упражнения по русскому. А что творится по математике! Ужас! Кошмар! А чтение! Она словно позабыла все буквы! Скатилась на последнее место в классе!       Я слушала, кивала и думала, что же я сделала не так.       — Марья Ивановна, а какие у неё отношения с одноклассниками?       Учительница растерялась.       — Ну, не знаю. Хорошие отношения. Они за ней стайкой ходят, она никогда не бывает одна. Но мы же говорим об успеваемости...       «Они меня окружают», — вспомнила я и похолодела. Неужели всё это время дочь говорила правду? Нет, не может быть. В мои школьные годы у меня была такая крепкая дружба с одноклассниками! Я не верила, что дети способны на жестокость. Но если Аля не врёт, во что превратится её жизнь, когда школьное время увеличится вдвое?       — Может, не стоит спешить с группой продлённого дня? Я бы позанималась с ней сама.       Учительница вздохнула и отвела глаза. Это означало: «А где вы раньше были?»       — Я понимаю, вам теперь некогда, — доверительно понизив голос, сказала она. — Я видела сюжет о вашей семье в местных новостях. Это благородное дело, и я искренне хочу помочь вам, потому и предложила группу продленного дня.       На этот сюжет телевизионщики меня еле уломали. Когда в сентябре у нас в семье появились двенадцатилетние Алина вторая и красавица Арминэ, нам присвоили официальный статус семейного детского дома, и на съёмках сюжета о нашей счастливой и дружной семье я в первый и последний раз услышала, как Коля играет на гитаре. Сюжет был загляденье, я от умиления даже прослезилась: сроду не знала, что у нас так хорошо. Денежное пособие увеличилось, и детей порадовали известием, что теперь уколы будут делать на дому.       И это я ещё не рассказываю, как отнеслись к новеньким мои родные! Это в телевизоре мама улыбалась. За Арминэ они с Колей вкатали меня в асфальт. «Что, русских мало? Черноглазую приволокла, совсем ума решилась!» Свекровь вообще на съёмки не пришла.       Мы с Марьей Ивановной сошлись на том, что Алина походит немножко в продлёнку, и если это не даст результатов, то я займусь с ней диктантами дома. Тексты для диктантов Марья Ивановна мне даст. (Ещё бы, у нас же книг дома нет).       Пока я занималась приёмными детьми, родная дочь скатилась на двойки. Скатилась задолго до прихода в семью новых детей, так что ревностью это не объяснишь, и скатилась явно назло. Бессмысленно втолковывать учительнице, что Алина знает, как грамотно писать, и ошибки сажает намеренно. Не поймёт, старая перечница. Нечем ей понимать, нету у неё в голове мозгов и никогда не было. А вот есть ли мозги у меня, большой вопрос. Что, если Алина это сделала не назло? Что, если это крик о помощи, а не упрямство? Тут бы пригодился детский психолог, но после истории с хвостами я их боялась, как мохнатых гусениц. Придётся разбираться самой.       Когда приехали Алина вторая и Арминэ — девочки, с которыми я подружилась ещё в бытность мою уборщицей и за которыми твёрдо решила вернуться — я не стала нарушать устоявшийся порядок и поселила их в своей спальне. Мы болтали шёпотом по вечерам, девочки быстро освоились и казались счастливыми. А может, стоило поселить всех четырёх девчонок в одной комнате? Старшие подруги могли бы поддержать мою Алинку. Или хотя бы расспросить о делах в школе — а дела там, судя по всему, творятся тёмные. По дороге из школы я зашла в скобяной магазин и купила банку лака по дереву. Мне нужен был повод для ремонта.       Для начала я решила придерживаться версии, что Алина получает двойки всё-таки назло, и вечером попыталась вызвать её на серьёзный разговор, но тщетно. Аля дурачилась, притворялась, что не понимает меня, и удивлённо хлопала глазами: «Но ведь все школьники делают ошибки. Чем я лучше?» Дело происходило в комнате младших девочек, пока Арминэ купала Элю, а Алина-старшая смотрела телевизор. Я не смогла добиться ни откровенности, ни угрызений совести. Ну что ж.       — Марья Ивановна записала тебя в продлёнку, — объявила я. — Если не можешь хорошо учиться, придётся ходить на дополнительные занятия. Ты меня поняла? Ты вообще осознаёшь, что происходит?       Должно быть, я зря повысила голос, потому что Аля вдруг разревелась, как маленькая, и спросила плаксивым голосом:       — Мам, что тебе от меня надо?       — Мне надо только одно: чтобы ты получала хорошие оценки. Мне не нужна дочь-двоечница.       Выходя, я хлопнула дверью. Я никогда всерьёз не наказывала детей — так, шлёпнула пару раз за всю жизнь, и то скорее шутя, и теперь эта мягкость воспитания вышла боком. Я прекрасно понимала, что должна как следует отругать восьмилетнюю манипуляторшу, но не смогла этого сделать и свалила тяжкую обязанность на Колю, пока он ещё под рукой. Отец он, в конце концов, или где. Судя по обрывкам фраз, услышанных мною из-за двери, Коля дочь не ругал и не стыдил. Он посмотрел её писанину и от души поржал.       — Ай да доча! Нарочно не придумаешь! Ну, все, покуражилась и будет, берись за ум. Чтобы с завтрашнего дня училась как человек, а то тебя и вправду в продлёнку запишут.       — Уже записали, — проныла Алина.       — Доигралась, значит. Сама виновата. Ну, ничего: завтра ваша Мариванна увидит, что ты пишешь правильно, и не будет тебя оставлять.       — Пап, плохо ты её знаешь! Она, наоборот, скажет, что у меня из-за продлёнки повысилось. И ещё на месяц оставит.       — Ладно. Пошли пить чай.       — Не буду.       — Дело хозяйское. Кстати, чем это воняет?       — Лаком для деревянных покрытий, — отозвалась я из своей комнаты, щедро вымазывая едкую жидкость. — Сегодня все девочки будут спать в одной комнате.       Мне было некогда, повторяю в двадцатый раз, некогда даже провести расчёской по волосам, я крутилась с утра до вечера между кухней и стиркой, и я не заметила того, на что мне указала Арминэ через два дня после вселения старших девчонок в комнату младших.       — Аля не пьёт, — сказала она мне без предисловий.       Аля — это которая моя родная. Алина из детдома была девочкой с характером и сразу заявила, что имя своё менять не намерена, и, чтобы их не путать, мы стали звать нашу Алинку только Алей.       — Чего не пьёт?       — Ни чая, ни воды, ни молока. То есть, пьёт одну чашку в день, после школы, и всё. Утром отказывается, на ночь отказывается. Думаю, и в школе в столовой не пьёт.       — Может быть, она просто не хочет?       — Хочет или не хочет, но не пьёт.       — Арминэ, а ты ничего не путаешь? Давно это с ней?       — Я с первого дня замечала, но не присматривалась. Вы нас пятнадцатого привезли, и я тогда ещё обратила внимание, что она утром гренки всухомятку грызёт. А теперь я смотрю, и мне страшно делается. Все дети пьют, а она нет.       — Но после школы-то пьёт?       — Раньше пила. А теперь, когда она в продлёнке, и после школы не пьёт.       Вот ещё незадача. Действительно, в последние пару дней Аля стала какая-то серая, высохшая, но я подумала, что она просто растёт, и не обратила внимания. Теперь она приходила домой в половине седьмого, а не в два, как остальные дети, и у меня оставалось ещё время поразмыслить до её прихода. После разговора с папой она перестала сажать ошибки, но всё произошло так, как дочь и предполагала: учительница обрадовалась, что продлёнка дала результаты, и записала Алю ещё и на следующий месяц.       Зацените логику и глубину ума Мариванны: утром, до продлёнки, ребёнок внезапно начинает грамотно писать и отвечает без единой ошибки, вечером его оставляют в продлёнку и объявляют, что дополнительные занятия помогли. Как быстро они помогли, аж заранее… Я догадывалась, что мне предстоит разговор с учительницей, но не знала, на какой козе к ней подъехать, и медлила.       Не знала я также, на какой козе подъехать к Але. Что за странные формы протеста — то двойки получает, то пить отказывается? Может, пора взяться за ремень? А то эти «серьезные разговоры» мне уже настолько надоели… Не придумав ничего лучшего, я пошла на хитрость. Из замороженных фруктов я сварила исключительно вкусный компот — уж от такого-то лакомства моя упрямица вряд ли откажется!       Но упрямица отказалась. Она молча съела свой ужин — картошку с котлетой и кусок хлеба — и гордо, как мне показалось, удалилась восвояси. Напрасно другие дети нахваливали компот — Аля даже не посмотрела на него.       — От супа она тоже отказалась, — шепнула мне Арминэ.       Я отловила Алю в коридоре наверху и поинтересовалась, чем ей не понравился компот.       — Я не хочу, — тихо ответила она.       — Принцессу из себя строишь? Все хотят, а ты нет?       — Мам, я завтра выпью. Обещаю. А сегодня не буду.       — Нет, ты выпьешь его сегодня.       — Мам, что тебе нужно? Я же больше не получаю двойки.       — Плевать на двойки, ты должна получать жидкость. Сейчас же выпей компот!       — Завтра, — процедила она.       — Сегодня! Не хочешь компот, пей воду! Но пей! Хочешь заработать обезвоживание? Мне не нужна больная дочь.       — Забери меня из продлёнки, тогда буду пить каждый день.       — Ах, вот как? Переупрямить меня решила? Не одно, так другое? Ну, держись, я тебе устрою…       И ударила-то я её всего пару раз, и не больно вовсе, скорее для виду, но такой истерики не ожидала. Я трясла дочь за плечи, требуя, чтобы она успокоилась, так, что её голова болталась, как у тряпичной куклы, я грозила ей колонией для несовершеннолетних и выкрикивала прямо в лицо: «Такая дочь мне не нужна!» — но ничего не помогало.       Аля не хотела успокаиваться. На шум сбежались другие дети и испуганно глазели изо всех дверных проёмов. У нас вообще-то семейных разборок никогда не было, это впервые случилось. В мансарду поднялся Коля, гаркнул на всех, и воцарилась тишина.