Будни разведчика

      Я знал, что это противостояние отнюдь не закончено. Оба только пригляделись друг к другу, принюхались. Оба жаждут столкнуться вновь, но я вижу, что прямо сейчас Харро настроен не на поединок. Он скорее выслеживает Дэвида: этот преследующий, тяжелый взгляд хищника, наметившего жертву. Он умеет чуять боль, даже застарелую, даже под маской уверенности и благополучия. Как зверь чует запах крови, сколько ни зажимай рану.       А Дэвид до сих пор ранен — несмотря на уже неплохие отношения с Уолтом, несмотря на внешний самоконтроль и, вообще-то, довольно счастливую жизнь. Он все еще переживает ту самую сцену, обжигающее чувство вины, которое привык глушить, сжимать внутри и идти дальше.       А после того, как Харро в предыдущем столкновении разворошил эту тему, Дэвид, кажется, не может не думать о том, что было бы, если бы его противник довел дело до конца. Подцепило, как крючком под ребра. И Харро это чует.       Дэвид чувствует свою уязвимость, свой статус добычи — и закономерно злится. Избегает смотреть в глаза — понимает, что тогда уже попадется окончательно. Чувствует кожей пристальный, немигающий взгляд, но ничего не может сделать. По правде говоря, и не хочет. Так, чтобы по-настоящему, чтобы подойти и сказать «оставь меня в покое». Тогда бы Тарх отступил… ему нет никакого смысла изводить и мучить. Даже сейчас он не изводит, а дает время принять и смириться. Подготовиться. Но нападает внезапно — просто в какой-то момент встает и идет на Дэвида. Тот отступает, упирается спиной в стену. Он в смятении, злится — и, конечно же, ему страшно. Не такой страх, который отключает все мысли и заставляет отбиваться или нападать в ответ, с единственной целью оказаться подальше от угрозы. Другой страх — так замирает дух над пропастью, когда уже бесполезно бежать или драться.       Отводит взгляд, еще пытается сопротивляться. Но как бороться, если нельзя смотреть противнику в глаза? Оба понимают, что Дэвид лишь оттягивает неизбежное. И ведь сам этого хочет — пройти через то же, что Уолтер. Оказаться по другую сторону…       Голос Харро — одновременно жуткий и успокаивающий: — Тебе придется поднять глаза.       Дэвид еще какое-то время колеблется, потом резко, решительно встречается взглядом с противником. Смотрит с вызовом, и в то же время уже смиряясь. Это не борьба за жизнь, это вызов смерти.       Мы все знаем, что сейчас произойдет. Я научился не вздрагивать на этой сцене — при просмотре фильма или пропуская через себя воспоминания. Мне всегда нравилось наблюдать за Тархом в такие моменты, но сейчас я — внезапно — не хочу смотреть, это слишком болезненное, слишком личное. И отвернуться не могу.       Во взгляде Дэвида страх — он сейчас такой живой, такой открытый, такой уязвимый, что сердце сжимается и хочется их остановить. А потом страх сменяется отрешенностью — такой же пронзительной. Принятие. Согласие. Удар. И я вздрагиваю, как в самый первый раз, когда Дэвид падает, как подкошенный, а Харро остается стоять над ним — темный, неподвижный.       Я в смятении вскакиваю, иду к ним — но Тарх уже подхватил упавшее тело, едва заметным движением вернул на место вырванный шунт. Оттащил на середину комнаты, где стоит не то широкая скамья, не то низкий стол. Мы вдвоем уложили Дэвида, я понимаю, что вообще-то все будет хорошо, надо просто подождать. Но ожидание невыносимо. Сажусь рядом. В висках стучит…       Тарх остается стоять в изголовье. Задумчивый. Через какое-то время заговорил — не то со мной, не то сам с собой.       — Это не совсем смерть… Их сознание не гаснет, оно засыпает. С надеждой, что их однажды разбудят. Всегда — с надеждой. Не думаю, что они вообще могут пройти через смерть в полном сознании…       Какое-то время мы оба молчим. Я смотрю на Дэвида — он и правда выглядит спящим, если бы не белая кровь, бегущая из носа. Уже почти остановилась. Вытираю куском ткани.       Харро вдруг улыбается — уже не зловеще, а даже как-то добродушно.       — Что ж… кажется, теперь я должен ему ксеноморфа.       Это мы ранее вернулись к теме выведения ксенов первоначальным способом, Харро и Пантера не то в шутку, не то всерьез заявили, что в принципе и не против — а Дэвид с некоторым смущением признался, что, вообще-то, хранит несколько коконов с лицехватами. Всё еще ждут маму, ага.       Дэвид приходит в себя, но он весь растревоженный, встает резко, ходит по комнате. Я пытаюсь его обнять, успокоить, но он не дается, рефлекторно отстраняет меня, потом выдыхает и говорит, мол, все хорошо. Правда, все хорошо. И после этого его пробивает на сдавленные, злые какие-то слезы, но потом все легче и легче, и даже дышать стал как-то свободнее, несмотря на короткие всхлипы. Позволил взять себя за руку.       Я вдруг понимаю — а ведь он не позволял себе. Все это время. Улыбался, бодрился, действовал. Что угодно, лишь бы не разрешить себе слабость. Все эти без малого двести лет. Нашел в себе силы изменить себя, изменить мир вокруг, встретиться лицом к лицу с последствиями своих ошибок. Но не оплакать — вот просто оплакать собственные потери, собственную боль. Вроде как — раз сам виноват, то не имеет на это права.       И вообще, как Дэвид потом признался — за все это время единственный раз позволил себе слезы — когда светлый ксеныш два дня угасал у него на руках. Непредсказуемый генетический сбой, никто не виноват… Просто больно.       А в остальном — привык брать себя в руки и идти дальше.       Мы с ним вышли из комнаты, какое-то время бесцельно бродили по зданию. Постепенно Дэвид пришел в себя, даже загорелся боевым азартом. Когда я сказал про ксеноморфа, даже улыбнулся вдруг весело-хищно, тут же стал прикидывать, как бы так поквитаться, чтобы наверняка. Хитростью? Но Харро всегда настороже. Силой? Дэвид отнюдь не переоценивает собственные возможности. Хитростью и силой? Возможно…       Фыркает: — Ксеноморфа? Да я из него неоморфа выведу!       Боюсь, это для Дэвида единственный шанс, потому как набросить на Тарха лицехвата — это постараться придется. Почти невероятное сделать. Мы бурно обсуждаем, Дэвид делится идеями. Кажется, второй раунд не заставит себя долго ждать, если только Дэвид не решит неторопливо и основательно подготовиться к нападению. Признаться, при всей моей нежной любви к Харро, болеть я буду за Дэвида — должен же он сравнять счет! И вообще, Харро достаточно крут, чтобы самому за себя болеть.       Деятельный Дэвид приступил к подготовке, не откладывая. Я на некоторое время отлучался, а застал его уже с лицехватом в руках. Как в случае со змейкой, Дэвид сделал его чем-то вроде живой татуировки, перетекающей из объемного состояния в двухмерное и обратно за доли секунды. Текучий, стремительный рисунок на коже, готовый в любой момент выскользнуть из ладони в неожиданном броске. В «спящем» состоянии лицехват вживлялся в плечо — больше для красоты, чем для эффективности. Изящная идея и воплощение, но одного этого маловато будет для Темного Командора. Дэвид понимает, что эффект неожиданности может сработать только в первый раз. Для такой хорошей идеи — единственная попытка.       Вообще Дэвид при мне перебрал идеи — от классического «подмешать споры в питье» (не факт, что Тарх проглядит, да и мало удовлетворения в такой победе), до открытого противостояния, и будь что будет. Опробовал даже местную «магию», которой подучился у меня и у кого-то из младших мутантов — воздушные щиты и удары направленными потоками воздуха. Круша предметы мебели (очевидно, не самые нужные) воздушными «кулаками», Дэвид, ухмыляясь, приговаривал что-то вроде «ну задам я ему!» Меня радовал его боевой оптимизм, но от такого варианта я его все-таки отговорил. Тарх обязательно успеет перехватить контроль, и тогда Дэвид отправится в нокаут еще раз. Без шансов.       Если честно, я бессовестно выболтал все секреты Тарха, которые только смог вспомнить. Чтобы хоть как-то сравнять шансы. Дэвид, конечно, неплох — но, по правде, дрался всего один раз, и то Уолтер посчитал им стены в комнате… а Харро без малого пару тысяч лет сражался и убивал куда более опытных противников.       — А если я брошу ему вызов в облике ксеноморфа?       — О, ему это определенно понравится! Ему просто крышу сорвет! Большие звери — его фетиш… а вообще, ты знаешь, в этой идее что-то есть. Во-первых, это точно переключит Тарха в режим поединка., а не убийства, он в таких случаях вообще не пользуется контролем над чужой волей…       — А какой смысл в честной борьбе не использовать преимущество? — хмурится Дэвид.       Я отмечаю, что мне нравится его понимание «честной драки» — не игра в правила, а демонстрация противнику себя-целиком, всех своих способностей — и силы, и хитрости, и преимуществ.       — Чтоб я так мог объяснить… Контроль — это когда Харро именно собирается убить, когда для жертвы вообще не подразумевается другого исхода. Способ пресечь сопротивление, когда оно уже бесполезно и ничего не решит. А в поединке он себя… отпускает, что ли. Даже не задумывается и не вспоминает, что может «поймать на взгляд». Убийство — по правилам, с полным контролем над собой и своими решениями. Ответственность за умирающего. А контроль над чужим разумом — рабочий инструмент в наборе хайнского жреца, у него определенная область применения. А поединок — это творчество, в нем нет предопределенности. Свободная импровизация, свободное взаимодействие.       Хмыкает, принимает к сведению.       — В общем, я к тому, что ксеном — хорошая идея. Вдобавок, неизвестная анатомия, труднее нанести смертельную рану с первого удара. Кислотная кровь — харровский кинжал даже она не возьмет, а вот его самого проймет… Учти, что это не Уолт, который тебя больше остановить пытался, чем убить. Тарх вообще не делает лишних движений, любой его выпад смертелен, если не сможешь увернуться. Он наверняка бьет, и думает быстро, очень быстро. Всё просчитывает сразу, для него всё как в замедленной съемке.       Я не думал, что Дэвид пойдет брать реванш практически сразу, поэтому какое-то время полагал, что это просто я воображаю их возможный поединок. Очнулся, когда понял, что вообще-то события давно стали «плотными» и неотменимыми.       Дэвид для поединка выбрал облик ксеноморфа. Мог бы это тело сделать синтетическим, что дало бы дополнительное преимущество, но не стал — мол, это слишком, я тоже должен оставить противнику шанс, Харро ведь отказывается от самого опасного своего преимущества. Заботливый Дэвид даже кровь сделал обычной, не кислотной — «я же хочу его победить, а не нанести как можно больше повреждений». Я находил это трогательным, но совершенно безрассудным.       Харро оценил выбор облика и то, что у Дэвида «живое» тело. В прошлый раз он все же не получил полной отдачи, отключить сознание для хайнского жреца не то же самое, что провести через смерть. Так что у него есть резон драться в полную силу.       Дэвид прямо-таки красуется, а еще обещает в этот раз надрать Тарху задницу. Беззлобно, с азартом.       Харро отмечает, что его противник при любом раскладе не в проигрыше. Победит — получит ксеноморфа и удовлетворение от победы. Проиграет — почувствует на этот раз, что такое смерть для живых, органических существ. Новый опыт, пусть даже болезненный…       — Не бойся, — говорит Харро. — Я буду рядом. Я проведу.       Дэвид, впрочем, волнуется, но не боится. Готов к любому раскладу, охвачен веселым боевым задором и вместе с тем сосредоточен.       Они сошлись, сцепились — Тарх все же застал противника врасплох, рассудил, что при любой неизвестной анатомии позвоночник остается уязвимым местом… Дэвида спасла только прочность шейных позвонков и не совсем удачный угол удара — кинжал застрял между костями. Дэвиду удалось стряхнуть противника, но он слегка ошарашен и дезориентирован. Ну всё, думаю… Тем более, что Тарх не дал ему время прийти в себя — следующий удар пришелся меж ребер… И тут с плеча Дэвида стремительно бросился лицехват, до поры замаскированный под выступы экзоскелета. Поразительно — это была не отчаянная атака умирающего, а хладнокровно спланированный удар! Расчет, достойный самого Тарха. Он и сам, скорее всего, использовал бы похожий прием с противником, значительно превосходящим по силе и опыту. Момент, когда меньше всего ожидаешь ответного удара, когда еще не успел вытащить кинжал, одна рука точно занята, все внимание еще сосредоточено на собственных действиях. Надо отдать Тарху должное — он почти успел перехватить спрыгнувшего лицехвата, но Дэвид последним усилием поймал его руку, прижал к земле. Победа.       Отходит, пошатываясь, едва не падая. Его рана тяжелая, я было хотел вмешаться и подлечить, но Дэвид сам. Быстро учится, однако.       Харро лежит на том же столе, на котором еще недавно лежал сам Дэвид. Лицехват уже отвалился. Теперь остается только ждать. Дэвид сидит тут же, в изголовье. Я уже давно заметил, что иногда он выглядит блондином из времен «Прометея», чаще таким, как в «Завете», но, кажется, эти метаморфозы неосознаны. Под настроение. Сейчас он выглядит очень молодым, даже моложе, чем в «Прометее». Я не всегда вижу картинку отчетливо, а тут хоть фотографируй и в рамку на стену. И сфотографировал бы — мне хочется запомнить этот образ, эти эмоции. Дэвид сейчас очень «тёплый», открытый. Не торжествующий победитель, не циничный убийца, как с Орамом. Немного взволнован. Ждёт.       Харро открывает глаза.       — А ты хорош…       Дэвид улыбается. Харро тоже.       — У меня есть обезболивающее…       — Обойдусь.       — Тогда я буду рядом. Я проведу.       Берет Тарха за руку, тот усмехается:       — Ты сейчас меня утешаешь или себя? — но руку не забирает. Доволен. Одобряет.       Если в прошлый раз они «отыгрывали» ситуацию с Уолтером, то тут явственно читается другая — с Орамом. Только в этот раз между участниками ситуации не ненависть, а обоюдная симпатия и сострадание. Старый хайн даже сейчас учит — в любом конфликте видеть лица, а не препятствия. Всегда — лица. Впрочем, обучение «в стиле Харро» не подразумевает занудства и морализаторства. Он сам получает откровенное удовольствие от процесса. И куда ж в таком процессе без некоторой иронии?       — Ну и во что ты теперь веришь, Дэвид?       В первую секунду по лицу Дэвида пробегает тень, болезненный укол вины. Но — молодец — не проваливается в это чувство, отвечает легко, с улыбкой и даже самоиронией:       — Все так же — в сотворение.       Хороши, черти…       Ксен начинает шевелиться. Харро какое-то время держится невозмутимым — только на губах выступает кровь. Потом все же выгибается — Дэвид, взволнованный, склоняется над ним, удерживает. Закусывает губу, внутренне мечется. В этот раз он сосредоточен на обоих — на умирающем и на рождающемся. С Орамом «вся эта физиология» отзывалась в нем лишь брезгливой жалостью — просто надо дождаться, когда агония закончится. Неприятное-неизбежное. А сейчас Дэвид эмоционально вовлечен, искренне сочувствует. Готов быть рядом, до конца. Будь его воля — вылечил бы, или хотя бы обезболил, но Тарх же такой Тарх… Он сам против, и Дэвиду ничего не остается, кроме как смириться с его решением.       Ксен вырывается с пронзительным стрекотанием — весь черный, кто б сомневался. С узкой желтой полосой на черепном гребне. Не дается в руки, бросается прочь, какое-то время носится по комнате в поисках выхода. Наконец, замирает в углу под потолком, сверля нас взглядом.       Тарх перенес рождение ксена в сознании, и до сих пор жив. Не может шевельнуться, практически не может дышать — но и умереть тоже не может. С ним такое бывает, если сильное эмоциональное возбуждение — даже смертельно раненый, просто не может отпустить, держится в сознании вопреки всему. Дэвид вопросительно смотрит на Харро, потом на меня. Я киваю. Он залечивает рану.       Тарх, судя по всему, установил телепатический контакт с ксенышем сразу после рождения (а может, и до?). Подзывает — тот спускается по стенке, юркий, напряженный. Подходит. Тарх кладет руку ему на голову. Дэвид тоже тянется, но ксеныш напрягается и предупреждающе стрекочет, мол, ты еще кто такой, чего руки тянешь? Мне даже обидно как-то за Дэвида стало в этот момент. Впрочем, сердито поверещав, новорожденный все же дал себя погладить.       Тарх: — У них инстинкт — бежать подальше от места своего рождения. Первая реакция, базовая. Окружающие могут не обрадоваться, что их сородич взорвался изнутри.       — Мои обычно не убегали… — с сомнением.       — Во-первых, ты был один, и только на них сосредоточен. А тут двое в комнате, не считая меня. Во вторых, оба твоих, которые через лицехватов родились, все равно остались диковатыми.       Это да, про моего Дэвид говорил — «вышел мелкий и диковатый». Орамовский тоже при оживлении агрил. Об этом я забыл упомянуть в отчетах — ксен, которого Дэвид оживил, пока я с Орамом разговаривал, и с которым не знал, как безопасно разойтись, как раз орамовский.       ***       Потом мы летали над планетой биомеханическими птицами, отдаленно напоминающими реактивных птиц с планеты «Дарвин-4». Точнее, я решил полетать, и через несколько минут ко мне присоединилась еще одна «птичка». В первый момент подумал было, что это Дэвид (хотя он ушел поработать), но буквально сразу понял, что таки Уолтер, и очень этому обрадовался. До этого видел их с Дэвидом в обнимку, так что отношения, хоть и медленно, но все же отогреваются.       «Птички», как оказалось, летают со скоростью пули, а то и выше, если надо. Дух захватывает, особенно в совместных виражах — мы какое-то время поэкспериментировали с Уолтером, в паре исполняя всякие мертвые петли и акробатические номера. На большой высоте было полное ощущение свободного полета, без опасности, без препятствий… Мне внезапно пришла в голову идея сделать птиц «звучащими» — создать дополнительные отверстия и ходы под кожей, а также клапаны, чтобы получилось что-то вроде флейты.       Первые звуки были божественно… отвратительны! Но я не отчаивался — в конце концов, Дэвид наверняка поможет довести идею до ума… Уолтер заинтересовался, повторил мой опыт — вышло куда благозвучнее, хотя настраивал он долго и сосредоточенно. Я «снял матрицу» и тоже выровнял звук. А потом к нам все же присоединился Дэвид — не утерпел… Мы какое-то время летали втроем, наслаждаясь скоростью и свободой, подстраиваясь друг под друга, пока «флейты» не зазвучали так, что остался только чистый восторг творчества…       Надо бы их таких тут оставить. Чтобы летали в небе. Птицы-флейты. Я прикрыл глаза и рассыпался целой стаей птиц, оставив, впрочем, свое сознание в одном теле. Дэвид, лишь чуть замешкавшись, последовал моему примеру, а вслед за ним и Уолтер. Теперь птиц было, наверно, больше сотни — разного размера, немного разных форм. Мы с Дэвидом параллельно решали практические вопросы — где они будут жить, чем «подзаправляться», чем вообще заниматься, кроме полетов и песен… впрочем, последнее как раз они и сами решат потихоньку.       Теперь к рыбам-андроидам и биомеханической кобре присоединились птицы с гнездами-нишами на причудливых скалах, где было все необходимое для их жизни.       Ксены внизу просто ошалели от наших экспериментов, пришли в сильное возбуждение, носились и катались по траве, то гоняясь друг за другом, то забираясь на скалы, то подпрыгивая в воздухе, пытаясь поймать птиц на лету, когда те опускались слишком близко к земле. Впрочем, мы старались избегать столкновений — с такой скоростью и плотностью «птичек» это все равно, что ловить артиллерийский снаряд. Может и навылет пробить.       Интересно, большую стаю будет ли слышно с другой стороны планеты?.. Впрочем, звук не был настолько оглушающим, просто глубоким и пронизывающим, от поверхности до стратосферы. Планета с поющими небесами. Всё более странная и всё более «наша».       Когда мы вволю налетались и приняли антропоморфный облик, Уолтер впервые за все время выглядел безусловно счастливым. Не настороженным, как обычно.       — Птицы тебе нравятся больше, чем ксены?       Уолт смущенно улыбнулся, но не ответил. Улыбался он тоже впервые, во всяком случае, при мне.       Дэвид, кстати, все-таки осваивает многотельность. Он не стал превращаться в птицу, он создал для этого отдельное тело, чтобы полетать с нами. Как я одновременно в двух телах — на Земле-здешней и в «реальности номер два».