Будни разведчика

      Он появился в нашем инфопространстве внезапно и ярко. До этого я не сталкивался с ситуацией, чтобы кто-то напрямую работал с тем же самым существом, что и я. Чтобы кто-то протянул руку помощи тому же человеку и актуализировал свою собственную реальность. Нет, в каком-то смысле я проживал подобный опыт (с тем же Мелькором, который уже сам был вытащен из толкиеновской Арды), но не было возможности пообщаться с «двойником» напрямую.       Так что для меня ситуация в своем роде уникальная.       Жизнь в последние недели стала какой-то бешеной, насыщенной. Все внешние дела отлетели и забылись. Я держу на себе многих, но в то же время — я не один! Мне помогают, система начала работать — без моего прямого участия в каждом ее движении. Я держу многих, но в то же время многие подхватывают друг друга и меня самого…       Институт уже живет своей жизнью. С Зандером мы неожиданно и тепло… нет, конечно, не попрощались, просто обозначили момент, когда ему уже не надо вцепляться в меня изо всех сил, чтобы не чувствовать себя чужим в этой жизни. Я стараюсь, конечно, уделять ему время, но я перестал быть единственным светом в окошке… Они даже с Дэвидом внезапно нашли общие темы — сотрудничество в лабораторном комплексе, в том числе изучение патогена. Дэвид хочет продолжать работу с оригинальным патогеном, Зандеру интересно изучать «ген-икс», обоим интересно посмотреть, с чем таким занятным возится коллега. А то и поучаствовать.       В общем, жизнь идет своим чередом, жизнь у нас безумная, но потихоньку налаживается.       «Другой Дэвид» вклинился в эту своеобразную размеренность, как метеор. Резкий, болезненный, уязвимый. Такой родной — и в то же время такой другой. Острое чувство того, насколько старше и свободнее сейчас мой Дэвид (и то какие пенки отмачивает!). Острое желание помочь, поддержать, охватившее не только меня, но и Харро, и Дэвида.       Мы как-то удачно собрались у костра в этот раз. Дети по-прежнему в замке на своей ролёвке, Лора и Рик вернулись туда из «мертвятника», так что у костра только взрослые. Когда мы с Дэвидом пришли, то обнаружили там весьма интересную компанию. Пантера и Харро, конечно, куда ж без них. Но еще — обе Габриэлы, Зандер, Орам. Логана нет. Чуть позже присоединились Ксавье и Лори-Лори, но ненадолго. Народу еще недавно было больше, но глубокая ночь, многие разошлись… Как ни странно, несмотря на такую потенциально конфликтную «сборку», у костра царил мир и покой. Народ больше о своем думал и смотрел на огонь. Орам на Дэвида отреагировал как-то уже лениво. Дэвид был слишком занят собственными мыслями, чтобы дурачиться и разыгрывать перед ним духа Хэллоуина. Ну слава богу, обойдемся без этих переглядок и полуобморочных ежей.       Днем я уже заскакивал к Зандеру ненадолго. Притащил аккорды для пары песен, просил разучить, если будет время и возможность. За такое короткое время, естественно, Зандер ничего не успел, но Пантера вызвался попробовать — если что, говорит, сымпровизирую, эка проблема.       «На гитаре надо брать аккорды — как известно, их бывает три…»       Дэвид сделал себе новую флейту — долго подбирал нужный материал, нужную толщину стенок, звучание. Возился несколько часов. Флейта готова, и Дэвид удовлетворен: черная, обсидиановая — тонкий, холодный, гладкий камень снаружи и дерево внутри. Руками такое вряд ли сделаешь, звучит оно очень пронзительно, но не резко. Своеобычно. Как и сам Дэвид.       — Надо бы позвать Уолтера…       — Думаешь, сможет прийти сам?       — Да мы ж портал стабильный сделали. И пора ж учиться…       Уолтер откликнулся, пришел. После бурных дневных событий он немногословен, слегка замкнут, но не отчуждается. Просто ушел в себя.       За Уолтером в портал увязался светлый ксеныш, закатился под бок к Дэвиду. Орам было напрягся, слегка сбледнул, но остальные отреагировали спокойно, так что он тоже немного расслабился.       Пантера перебирает аккорды, Дэвид подхватывает на флейте. Оба какое-то время примериваются друг к другу. Ксеныш внезапно вставляет свои трели — на удивление попадает в тональность, добавляя музыке этно-колорита. Потом начинают играть уже саму песню. Поет на этот раз Пантера, «снимая» слова из моей памяти.       Когда пройдет дождь — тот, что уймет нас,       Когда уйдет тень над моей землей,       Я проснусь здесь; пусть я проснусь здесь,       В долгой траве, рядом с тобой.       И пусть будет наш дом беспечальным,       Скрытым травой и густой листвой.       И узнав все, что было тайной,       Я начну ждать, когда пройдет боль.       Так пусть идет дождь, пусть горит снег,       Пускай поет смерть над моей землей.       Я хочу знать; просто хочу знать:       Будем ли мы тем, кто мы есть, когда пройдет боль?..       Песня неожиданно зацепляет всех — для каждого она по-своему актуальна, для всех отзывается о нашей новой жизни тут. Для многих — жизни после смерти. Для многих — ожидание, когда пройдет боль. И о да, этот вопрос, этот главный, самый важный вопрос — «Будем ли мы тем, кто мы есть…?»       Так что теперь это уже и не наша с Дэвидом песня, а местный гимн разведчиков. Но принесли ее именно мы, как Прометей принес огонь, хе-хе.       Потом заходит разговор за второго Дэвида. Понятно, что напрямую никто из нас туда попасть не может, зато можем написать что-то вроде писем или передать на словах. Мой Дэвид и Харро определенно имеют, что сказать. Я размышляю вслух:       — Надо бы, что ли, расклад тут сначала перетереть… И сформулировать примерно, чего мы сказать-то хотим… и не затягивать с этим. Там сейчас самая жара… Вот занятно — вы хоть и разные, с разным опытом, но парень тоже порывистый, легко раскачивается, когда входит в живое общение.       Пантера встревает: — Передоз кислорода после удушья.       — Ага, — продолжаю. — И на решения скор. Хотел вернуть Уолтера вместо себя. В смысле, чтоб вместо него жил Уолтер.       — Тот самый этап, когда начальное «я достойнее других» превращается в «другие достойнее меня».       — Вот-вот… — ворчу. — Что я точно хочу сказать этому парню — что он таки незаменимый, даже на себя самого. И что в любой своей версии он будет прекрасен. Что он при любых условиях способен реализоваться ярко, по-своему. Особенно если позволит себе вылезти из кокона и развернуться во всей красе.       — А у них там воскрешения нет, как я понимаю?       — Ну, если и есть, то система точно не работает «в штатном режиме».       — Так тяжелее, конечно. И вообще придется всё вручную делать, искать более сложные компромиссы… и риски, конечно, выше.       — Нет, ну с воскрешениями-то всяко удобнее и безопаснее, кто спорит! Но ведь и до этой системы конфликты как-то решались, люди менялись, доверие к миру и окружающим восстанавливалось.       — Но, конечно, понадобятся им чудеса дипломатии, если решат договариваться миром.       — Да надеюсь… что решатся.       — Их же все-таки на Оригаи понесло. Дэвид, скорее всего, таки захочет с ксенами работать… Вот я, конечно, представляю варианты — теоретические — при которых тут можно с колонистами мирно разойтись, но напряженка и жертвы все равно неизбежны. Плюс колонию наверняка будут контролировать с Земли.       — Да, с полной автономией было бы проще.       — Может, им на Парадайз вернуться? Их там еще сто лет не найдут.       — Не, Парадайз для людей непригоден. Если только найти способ переродить всю эту агрессивную органику во что-то стабильное.       — А что про Оригаи-то известно?       — Ну… довольно агрессивная по условиям планета, но вроде с живностью. Если это не шутка была про жуков размером с собаку.       — Ксены могли бы помочь колонистам в экстремальных условиях, но это если Дэвид там найдет к ним подход. Даже наши на людей посматривают неровно… Жертвы все равно будут.       — Как их еще вывести теперь, этих ксенов?.. Так, чтоб с минимальными потерями.       — Да, без воскрешений тяжко, — смешок. — Можно было бы тогось… вывел ксена — оживил.       — А если просто разработать относительно безопасную операцию? Из Шоу же вытащили зверушку.       — Кесарево для алиенов? Первые опыты все равно закончатся трупами…       — Была б у них там полноценная лаборатория…       — Да надо узнать, может, и есть. Там все-таки немного отличается от нашей версии. Орам, чего у вас там было?       Орам, слушавший вполуха — избегая больных тем, встрепенулся.       — Было… это Дэниелс надо спрашивать. Но специализированное оборудование нам только после успешного основания колонии пришлют… прислали бы.       — Короче, можно было бы попробовать что-то вроде суррогатных маток для вызревания. Не целиком человеческое тело, а вот именно что мешок с плотью, необходимым газообменом и т.д.       — Или андроидам временно заменять части тела на органические. Но это все равно требует оборудования. На коленке не сделаешь.       — Может, на корабле Инженеров что-то стоящее есть?       — А это уже смотреть надо, но вряд ли… военный ж корабль был.       — А подшаманить там никак нельзя?       — Через проводника? Так это уже проводника спрашивать надо, — смеюсь. — Может, и можно. Медотсек с «Прометея», например. Он, конечно… специфический, но с кальмаром же справился.       — Ну, вывести ксенов еще полдела. Еще надо их с людьми развести. И чтоб поменьше было таких трагедий, как с неоморфом.       — Не, ну все равно будут трагедии, в обе стороны. Но это более здоровый путь, чем превентивное взаимоуничтожение.       — Уж да, лучше жить на ежах, чем не жить вовсе.       — В любом случае, надо с Уолтом и Дэни договариваться. Там, конечно, жара будет.       — Вот и чего лучше — сначала Дэвида полностью в чувство привести, или всех троих одновременно «утряхивать»?       — А чёрт же его…       — И там, и там свои подводные камни.       — По очереди — муторнее для всех, но безопаснее. Всех вместе — чревато потерей контроля и мясорубкой. Мы-то можем просто силой разводить мосты, растащить дерущихся. Плюс мы же сразу втроем зашли. А там — проводник и кошка.       — Для общения идеально, а вот для растаскивания по углам…       — Так что я бы за такой порядок: сначала Уолтера, потом, когда братишки между собой утрясут, будить Дэниелс и объяснять ей новые расклады.       Потом мы решили, что сейчас бы как-то ближе к теме, по текущим актуальным вопросам… Как раз по Уолту. Поскольку это самая большая рана и самый болезненный вопрос. Я обрисовываю ситуацию — так и так, история похожа, но то, что происходило «за кадром», было по-разному. Дал часть картинки, которая мне известна.       Харро: — Ты ж понимаешь, что мне всё надо? Кто что конкретно сделал, кто что сказал, подробно, буквально по кадрам, дословно.       — Да я спрошу… Но ты ж понимаешь, им об этом тяжело рассказывать…       — Все равно придется это прорабатывать, от этого не спрячешься. Рассказать тому, кто сможет это принять — хорошее начало.       — Ну да, у нас тут вроде все взрослые мальчики… с крепкими нервами. Дэвид, я так понял, считает, что это чересчур ужасно, чтобы кто-то мог выслушать такое и не отвернуться.       Харро усмехается: -Я видел расклады куда хуже. А в тот момент, когда я не смогу кого-то понять и принять, я признаю себя профнепригодным… и тогда уж точно самоликвидируюсь.       Хмыкаю: — А как же Мерраху?       — Так я его, во-первых, и не трогаю. Во-вторых, если мне придется его убить — выдам ему и принятие, и понимание. А до тех пор имею право на личную неприязнь.       Харро вообще к таким историям, как у Дэвида с Уолтом, относится со здоровым рабочим энтузиазмом. Его самого мало что может шокировать. Из всех здесь присутствующих он, пожалуй, самый старший. Он очень, очень долго живет. Он рожден в культуре, где право быть собой ценилось выше всего — свобода дороже жизни. В культуре, где социум состоял из индивидуальностей, а не из «винтиков» или «инструментов». И даже для тех, кто выбивался, кто был опасен — до последнего старались найти место, где не пришлось бы отказываться даже от малой части себя. Любое изменение — добровольно. Любой выбор — только личный выбор, никто не имеет права его навязывать.       Я не знаю, была ли склонность Харро к жестокости, к убийству врожденной — или сформировалась в первые годы жизни. Скорее всего, и то, и другое. Но эта жестокость никогда не была отчаянной, озлобленной или постыдной. Харро безусловно принимал себя — и мир безусловно принимал его. Оставалось лишь выбрать цель, найти себе место в этом мире — гармоничной частью, а не выломанным куском. В живом мире всегда много смерти, много боли, конфликтов между одной жизнью и другой. Иногда все, что остается — это сделать смерть выносимой. Менее страшной. Даже отнимая жизнь, оставаться близким, не отворачиваться. Быть рядом, понимать и принимать чужую боль, злость, обиду, ужас.       Поэтому такой смертельный конфликт между братьями для Харро эмоционально ближе, понятнее, чем убийство в изначальной вражде и ненависти. Вдобавок, с Дэвидом у них есть кое-что общее, несмотря на бесконечно разный опыт и разные пути. Оба ценят свободу быть собой. Оба — «засадные хищники», не воины (если только не вынуждают обстоятельства). Оба могут очень долго выжидать подходящую возможность, когда действия однозначно принесут результат — выжидать даже в невыносимых условиях. Оба жестоки — но Дэвид, конечно, куда в меньшей степени, и скорее вынужденно, а не по призванию.       Мы уже какое-то время сидим не у костра, а в своего рода общем телепатическом пространстве, и одновременно условном «пространственном кармане» — клочке реальности, созданном специально для этого разговора. Тут мы втроем — я, Дэвид, Харро (с Дэвидом он почему-то однозначно предпочитает человеческий облик, так что меня гораздо больше тянет называть его Тархом, а не Харро). Иногда к нашей сети присоединяется Ксавье, но не говорит, только слушает, да и присутствует скорее тенью.       Вся эта история с Дэвидом и Уолтером (сначала одна версия, потом другая) Тарха раззадорила, разворошила. Для него этот клубок эмоций — родной и понятный. Два близких друг другу существа, вынужденных сражаться насмерть. Это «его» тема, весь его опыт откликается знакомой болью. Не такой, от которой хочется отгородиться и спрятаться. Такой, от которой ток по позвоночнику. Такой, которая пробивает навылет, как лезвие — для того, кто не боится смерти, это скорее дразнящий опыт.       Я уже немного отвык от такого Харро… Тар-Харро, Тархарэ — одна сущность, разные имена для разных состояний. В Институте он спокойный, даже мягкий. Сейчас — растревоженный, темный. Хищник, напрягшийся перед прыжком. Мы все чувствуем это темное пламя — в прошлый раз Дэвид не выдержал, отшатнулся, испугался. Сейчас они с Харро переглядываются, вновь испытывают друг друга на прочность, и во взгляде Дэвида разгорается ответный азарт. Мы еще пытаемся кое-как продолжить разговор… но, кажется, разговор придется отложить.       В воздухе словно разливается лава, словно бьют молнии. Оба не выдерживают — встают, сближаются на расстояние удара. Смотрят друг другу в глаза — не отводя взгляда даже на мгновение. Для Дэвида это смертельная ошибка — но он не знает, и понимает не сразу…       А когда понимает, азарт в его глазах сменяется страхом. Не испуг и не ужас — но чистейший, пронзительный страх. Если бы Дэвид был человеком, его сердце сейчас колотилось бы, как бешеное…       …он не может пошевелиться. Тарх улыбается — только кончиками губ, и от этой усмешки жутко даже мне, не то что попавшему в ловушку Дэвиду. Противник сейчас целиком в его власти, беспомощный, парализованный. Тарх может держать взглядом, может одним лишь взглядом убить. Вышибить душу из тела.       Его пальцы касаются шеи Дэвида — движение неторопливое, изучающее. Глаза чуть сощурились, но взгляд не отпускает. Мне кажется, еще мгновение — и Харро убьет его, как сам Дэвид убил Уолтера. Тем же точным, безжалостным движением. Я знаю, что именно этого он сейчас хочет, и это, конечно, не имеет никакого отношения ни к наказанию, ни к мести. Скорее уж дань уважения. С точки зрения Тарха, это был прекрасный удар. Выверенный, жестокий, но и милосердный.       Дэвид словно видит себя глазами Уолтера. Ему страшно, но страх пьянящий, не безысходный. Они сейчас в эмпатической сцепке — в них бесконечно отражаются, переливаются эмоции друг друга: страх и наслаждение страхом, желание убить и желание выжить.       Дэвид вдруг стряхивает оцепенение — Тарх все же ослабил хватку в последний момент. Дэвид пользуется шансом — хватает противника за горло, сжимает, преодолевая чудовищную тяжесть чужой воли. Тархарэ усмехается через боль, Дэвид, перехватив контроль, улыбается не менее жутко — они так и стоят некоторое время, вцепившись друг другу в горло, и каждому хватит одного движения, чтобы закончить поединок. Тарх начинает задыхаться, еще какое-то время стоит на ногах благодаря одной только силе воли, потом начинает медленно оседать на землю. Разжимает хватку… и улыбается, хищно и радостно. Полностью отдает контроль — не в качестве просьбы о пощаде, не в знак примирения, но с готовностью принять любые действия противника. Старый хайн, которому в таких играх давно уже интереснее чужой выбор, чем собственная жизнь. И неправильного выбора здесь нет.       Дэвид не ослабляет хватку — это не боевая ярость, не гнев, он скорее заворожен возможностью пойти до конца. С тем, кто безусловно принимает это. С тем, кто примет его даже убийцей. В самой темной, жестокой ипостаси. Не отшатнется, что бы он ни сделал.       И все же в последний момент, выдохнув, отпускает. Кажется, оба немного жалеют об этом.       Потом они сидят рядом, наслаждаясь послевкусием. Разные черты лица, но одинаковые жестокие усмешки, одинаковое выражение глаз — только у одного желтые, у другого серые. О, да они еще и в синхроне. Полностью на одной волне.       Я понимаю, что все это время периодически забывал дышать… Я как-то привык к «доброму» Дэвиду и «доброму» Харро. Забыл, как они могут быть хороши в жестоком противостоянии, на пределе сил. По такому Тарху я даже успел соскучиться. Мне его не хватало.       — Кому-то может показаться, что опасно вытаскивать темную сторону — можно ведь и во вкус войти, — задумчиво-созерцательно отмечаю я.       Дэвид смеется — непривычный, глухой смех. Он уже понял…       Харро отвечает за обоих:       — Такое можно прожить только с добровольцем. А с тем, кто не готов или даст слабину — никакого вкуса. Пресно.