***
Тихо подкралось время равноденствия. Все живое готовилось встречать зелень и долгие тёплые дни, радость исходила из сердец мистического, но солнечного мира земли Мобиус, населенного зверо-людьми. В этот вечер жглись костры, звучали звонкие песни и голоса тающих от счастья оттепели существ. Небольшая деревня, стоявшая на предгорье, сияла серебристыми лучами бликов окон и тонула в миллиардах раноцветов. Стоял поздний вечер, с большака доносились смех и стук бокалов, а из домов веяло счастьем и ароматом крапивных пирогов. Восторг и праздник царил в небе. Вечер в доме статной крольчихи Ваниллы обещал быть занятным. Она и ее шестилетняя дочь Крим готовили угощение для традиционных праздничных посиделок, когда все проблемы оставляли за порогом и старались дышать полной грудью. Сегодня должны были прийти все друзья их семьи, родные друг другу люди.***
Силы были на исходе. Ему казалось, что он бежит вечность. А запястья не обрамляли золотые кольца, и казалось, что из вен выпустили всю кровь и их начинает наполнять едкий воздух. Проклиная себя как последнего подонка на всей земной тверди, он сильнее прижал к себе угасающего ребенка. Сжал сияющий изнутри камень в ладони и из последних сил начал кричать. Земля задрожала.***
– Вот это да, – удовлетворённо выдавил из себя синий еж, развалившийся до неприличия широко на тканной софе. Счастье обжорства придавило его, и Соник, не смея сопротивляться силе гравитации, покорно осел на спину, расплываясь в солнечной улыбке. Его забвенный вид растрогал Ваниллу, хотя то, что Соник закинул вместе с собой на диван и свои пятки в кроссовках, ей категорически не нравилось. Но она лишь улыбнулась в ответ. В конце концов, она была слишком умиротворена, чтобы вновь заводить разговоры об этикете и ещё подобным этому вещам. В сумраке столовой капли пламени свечей играли с фарфором, наполняя комнату тёплым дыханием. Они плясали на ветру, что норовисто врывался через открытое окно вместе с пряным ароматом цветущей сирени. На горизонте горел закат, увлекая солнечный диск за холмы во мрак. Эми, положив подборок на сложенные замочком руки, медленно и шумно втянула в себя вечерний воздух. Где-то недалеко жгли костер с травами. В комнате царило тёплое молчание, прерываемое лишь тихим соприкосновением донышек чашек и блюдец. Теилз доедал хлеб с тмином, задумчиво наблюдая за танцем облаков, что в горячем вальсе уходили все дальше и дальше от его взгляда, прячась за белой вершиной горы. – Мне кажется, что нам стоит навестить нашего печального друга, – столь же задумчиво проговорил двухвостый лис, заворачивая в салфетки кусок тыквенного пирога. Соник вопросительно на него посмотрел. – Наклз сидит один в Храме. Сегодня праздник… – объяснил торопливо лис. Соник, обременённый перевариванием наивкуснейшего ужина, пристыдился. – Я бы мог сделать это в момент. Но, как мне кажется, я не смогу физически, а на диване я не доеду, полагаю, – и еж лениво усмехнулся. Крим тихо пискнула что-то своей матери, и Соник повел ухом в ее сторону. Ванилла приобняла дочь, после чего принесла из кухни небольшую корзину. Она попросила Эми собрать угощение, а следом заботливо поставила в плетенку небольшую бутыль с ежевичными вином. Вновь через окно донёсся взрыв хохота с большака. Суматоха фиесты стремилась к небу. – Святилище в часе пути от нас, – тихо промолвила Ванилла, – предлагаю вместе дойти до нашего драгоценного ехидны и прервать его одиночество на какое-то время. Сегодня праздник. Она звонко засмеялась, обошла круглый стол, чтобы зажечь ещё две свечи со стороны Теилза. Потушив спички, она наклонилась и прижала себе пушистого лисенка. Соник подсел ближе к Эми, сонно наблюдавшей за светом только что зажженных свечей. Равноденствие, говорят, соединяет души, даруя самое настоящее ощущение единства. Теилз, подмигнув Эми, уже было потянулся к корзине, чтобы положить туда заботливо завернутый им кусочек тыквенного угощения, как задрожали деревянные полы дома. Внезапная вспышка зелёного света ослепила сидящих в обеденной комнате. Раздался грохот посуды и металла. Эми испуганно отскочила от стола, зажав рот рукой. Теилз отшатнулся, толкнув мать Крим резким движением. Вспышка длилась мгновение, но после того, как она исчезла, Крим залилась криком, переходящим в визг. Всех забрызгало кровью. На круглом столе покоилось тело бездыханной маленькой девочки, под которой растекалась багровая лужа. Сверху, хрипя и забрызгивая ее волосы кровяным кашлем, лежал Шедоу. Соник в ужасе замер, не смея шевелиться. Он поймал на себе мутнеющий взгляд черного ежа. – Пожалуйста, помоги… Ступор. Шок. Запах мяса и рвотный душок быстро вернул Соника из минутного забвения. – Боги! – рявкнул он, принимаясь стаскивать со стола тело. – Помогите мне, черт возьми! Она дышала.***
Не то, чтобы Майлс Прауэр был хорошим медиком. Если говорить начистоту, то он вообще им не был, но базовые знания анатомии и какое-то понимание жизненных истин явно говорило ему о том, что вывернутая в неестественном изгибе левая рука Шедоу не являлась синонимом абсолютной нормальности, если такое определение возможно было применить к происходящему. Совместными усилиями стенающий Шедоу был стащен со стола на половицы близ окна, чтобы ему легче дышалось. В доме было душно. В то время, пока синий еж пытался привести в чувства искалеченного донельзя ребенка, раскинувшегося на софе леди Ваниллы, Теилс безрезультатно вырывал из застывших пальцев левой руки Шедоу сверкающий малахитом изумруд Хаоса. Камень будто прирос к грязной ткани перчаток и не хотел покидать ладонь. Шедоу стонал: каждое прикосновение к сломанной руке вызывало такую сильную боль, что трудно было сдерживать себя, и на глазах появлялись слезы. Мучение сиплым криком вырывалось из груди черного, как смоль, ежа, и содрогало всех присутствующих. – Нет, нет, нет, нет, нет! Так нельзя, – затараторил Теилз, вытирая о ранее белоснежную скатерть испачканные кровью руки, – нам необходимо срочно отвезти обоих в госпиталь. Иначе это добром не кончится… не кончится это добром. Лис почувствовал, как его пробрал рвотный позыв. Отвратительный вид требовал, чтобы желудок вывернулся наружу. – Соник! – завизжала пепельно-розовая ежиха, – Соник, мы ничего не можем сделать! В этот момент Шедоу вновь закашлялся. Теилзу пришлось подхватить и поднять его голову, дабы тот не захлебнулся в собственной крови. – О превеликий Хаос! Сонику ничего не оставалось делать, как схватить на руки несчастную девочку и что есть мочи помчаться к ближайшему госпиталю, где врачевала одна из самых талантливых травниц всего Мобиуса. Кто точно вытащит двоих с того света, так это она. Стрелой вылетая из дома, Соник бросил: – Держись, Шедоу, вернусь настолько быстро, что не успеешь и моргнуть! Слова эти раздались в пришибленном сознании темного ежа противным звоном, он толком и не понимал, где находится. До моргания не было дела. Перед его глазами все плыло черной паутиной, взгляд не мог сфокусироваться на скривившихся в паники лицах, на которых не так давно сияла улыбка. Еле связывая слова, он просипел: – Девочка... Я должен... Но это стоило ему многого. Глаза залились краской, голова закружилась так, будто его накормили белладонной. Одной ягоды достаточно, чтобы ослепнуть и в панике умирать от удушья, а Шедоу чудилось, что он и вовсе съел целую горсть. Суета вокруг постепенно переставала касаться его. Последнее, что он помнил, перед тем как погрузиться в темный сон – это ощущение мягкой ткани, что будто горячий мед обволакивал и убаюкивал. Ощущение, что он провалился куда-то, где в нос бьёт ветер ароматом горьких трав и сладкой сирени.***
В светлой зале госпиталя, стоящего белой святыней близ города Солеаны, было тихо. Приятная прохлада стелилась у лакированных полов. С темных оконных карнизов спадали белые клубы тюля, светлые деревянные половицы были уставлены ширмами и низкими больничными койками, заправленными белоснежными простынями. Звонкий смех развеял тишину залы. За широкой входной дверью послышались заливные детские голоса, голосившие наперебой: – С праздником вас, миссис Голд! – И вас с праздником, милые мои! Запахло запечённым яблоком. В просторную комнату зашла пожилая кошка, одетая в длинный и кристально-белый медицинский халат. В руках она несла свежеиспечённый пирог – угощение от детишек с соседней улицы. Голда очень любила детей, а они отвечали ей полной взаимностью. Особенно сегодня, в начале недели торжеств зарождения жизни старость угнетала ее, и лекарь старалась проводить больше времени в компании уличной ребятни. С сегодняшней ночи у нее появились иные заботы, что помогли забыться и вернуться к тому, что ей грело душу больше всего на свете. Она с грациозной лёгкостью проплыла до середины палаты, после чего тихо подошла к двум стоящим у широкого окна койкам. На одной из них, что поодаль, лежала маленькая фигурка. Растертая лечебными травами, она мирно спала. На соседней от окна кровати, не шевелясь, спал черный еж. Голда глубоко вздохнула и присела на край койки. Заглянула в прикроватную тумбу, извлекла оттуда блюдце с водой, стальную ёмкость со стерильным бинтом, банку с горько пахнущей мазью и небольшое полотенце. Составила это сверху и принялась отжимать лишнюю жидкость в блюдце. После этого бережно протирала морду ежа от испарины влажной прохладной тканью. Тот замычал сквозь бред и беспокойный сон. Лекарь отставила на тумбу блюдо с мокрым полотенцем. Закончив процедуру, перенесла сломанную руку поверх одеяла для наложения целебной мази и смены перевязки. Мазь была горячей и жгучей. Голда с ювелирной осторожностью размотала пропитанный кровью бинт и отложила его к блюдцу. Постепенно, не торопясь и стараясь не причинить боли спящему, лекарь меняла перевязку и накладывала новую шину. Это было не совсем удобно, потому что прерывистый сон ежа порой не давал закрепить бинты полагающимися образом. Когда все было сделано, она осталась тихо сидеть на краю кушетки, любуясь красками долины, что маняще сочились сквозь оконную раму. Через какое-то время Голда услышала странный, неприятный звук. Она обернулась, и словила на себе изучающий детский взгляд с соседней кушетки. Маленькая девочка со спутанными в один большой колтун волосами исподтишка чесалась ту часть головы, где эти волосы были. Другая же была спалена, и один висок был чуть более, чем полностью лысым. Пожилая кошка доброжелательно улыбнулась, собрала все использованные медикаменты для перевязки в одно блюдце и вновь повернулась к девочке. – Я вижу, что ты проснулась, – прошептала Голда. – Знаешь, у меня есть для тебя кое-что, от чего твоя головушка больше не будет так чесаться. Глаза ребенка засверкали, и девочка, издав что-то наподобие приглушенного писка, спряталась с головой в постель. Голда, держа в одной руке блюдо, другой приподняла край одеяла и внимательно посмотрела на девочку. – Пойдем. Я не причиню тебе вреда. Нам нужно многое сделать, мой маленький милый лучик.***
Шедоу очнулся. Промычав что-то нечленораздельное, он перевернулся на бок и чуть не завыл от боли в предплечье. Рука болела ужасно. Через силу приоткрыл глаза. Свет ночника резал взгляд, и потребовалось некоторое время, чтобы привыкнуть к нему. Пошевелив слегка онемевшими ушами и ногами, потянув затёкшую спину, он сел на больничной кровати. Пришло осознание, где он. Что он. И что на нём нет ничего – ни его обуви, ни перчаток, ни предназначавшихся для оных колец-браслетов. Недовольно осмотрелся вокруг. – Хм. Вот как, – только и произнес он. Сквозь открытое окно слышался треск цикад. Правила ночь. Небольшой светильник бросал свет на железную ширму, из-за которой выглядывал дверной проем. В проёме горел приглушённый холодный свет. Набрав полную грудь воздуха, он вдруг громко закашлялся. Что-то внутри предательски чесалось и посвистывало. – Вот как, – давясь воздухом, вновь заключил он. В голове звенело. Затылок налился чугуном. Внимание ежа переключилось на собственную руку, умело закреплённую шиной и перемотанной бинтами. Они пахли чем-то лекарственным, но весьма ненавязчивым, даже приятным. Последнее, что помнил Шедоу – мерзостный запах крови, посему в мыслях был искренне рад, что этот жуткий запах его больше не преследовал. Попытался пошевелить запястьем, но онемевшая рука его не слушалась. Шедоу с шумом откинулся на плоскую пуховую подушку, закрывая глаза. Из проема, в котором горели лампы, выглянул силуэтик. Еж открыл глаза. Не замечая молчаливого наблюдателя, Шедоу вытянул вверх правую руку, с вниманием принявшись осматривать свои тощие пальцы. В голове промелькнула забавная мысль, что давно он уже не видел собственной шерсти на руках. – Во-о-т как, – уже в полный голос пробасил он, – как хорошо... Хорошо. Было почему-то очень хорошо. Голова была пуста от мыслей. Когда Шедоу вновь присел на кровати, силуэтика в дверном проёме уже не было. Вокруг не было ни души. Просторная палата спала в тихом молочном свете луны. Койка больного стояла справа от распахнутого окна. Еж неуклюже подвинулся ближе к открытым ставням, положил здоровую руку на каменный подоконник. Он был приятно холодным, и Шедоу устроился подбородком на локте, прикрыв веки. Лицо охладил приятный весенний ветер, принеся с собой запах мокрого дерева и земли. «Был дождь? Как... как долго я спал? Как давно?» Еж в миг очнулся от сладкой дрёмы, уставившись своими алыми глазами на кровать по соседству. Постель была смята так, будто покинули ее недавно. Чтобы убедиться в этом, Шедоу вернулся на середину койки, свесил свои ноги и коснулся стопами пола. – Холодный, – вслух проконстатировал он. По спине пробежали противные мурашки. Встал, сделал пару шагов и коснулся ладонью простыни у подушки. Она была еле теплой. В этот момент в палату вошла женщина. Шедоу, заставший в столь неудобной позе, уставился на лицо, освещённое свечой. Седина на бровях и потускневшая шерсть Голды, будто зеркало, отражало тепло огня. Она бесшумно пересекла палату и подошла к ежу, застывшему в ожидании. «Я не теряю контроль», подумал он про себя. Но его крайнее недоверие сменилось удивлением, когда он услышал голос лекаря. – Ты проснулся. Шедоу промолчал в ответ. – Какие же вы, ежи, шумные, когда этого не нужно. Было трудно не услышать твоё бормотание даже из другой комнаты, – промурлыкала она, источая от своих рук аромат вербены. Во второй руке, свободной от небольшого подсвечника, она держала белый тряпичный халат и одноразовые тапки. Шедоу перевел взгляд с одежды, убрал руку с койки и выпрямился. Кашлянул в кулак и сказал несколько дрожащим голосом: – Полагаю, что за заботу обязан именно Вам. Голда улыбнулась и молча положила на постель ежа принесенные вещи. – По правилам, пациентам требуется абсолютный покой, – с толикой строгости сказала она. Но присмотревшись к ежу, у которого от взгляда ее пронзительно чистых серебряных глаз засосало под ложечкой, смягчилась, – но, думаю, что все будет в полном порядке, не так ли? – она подмигнула. – Ты голоден. Предлагаю присоединиться к нам. Было бы здорово наконец-то поесть вместе. Не ответив на вопрос Шедоу, пожилая кошка развернулась, одарив ноздри ежа сладковато-терпким ароматом, двинулась к проходу, где исчезла столь же неожиданно и беззвучно, как и появилась. «К нам?» – промелькнуло в голове у Шедоу. И тут он полностью вернулся в реальность. Он поскорее, как мог, натянул халат и нацепил на когтистые ноги тапочки. Халат завязывать не стал, хоть его и знобило, но одной рукой это было делать совсем неудобно. После этого он, прихрамывая, зашагал и двери. Запах вкусной еды, исходивший оттуда, дурманил разум и дразнил пустой желудок. Сколько он не ел, он и сам не знал. Не показывая ничего внешне, он глубоко вздохнул, прикрыв глаза, вновь откашлялся, после чего уверенно зашёл в коридор и на запах повернул в сторону трапезной. Замер в изумлении. Потолка вовсе не было видно: все было затянуто бельевыми веревками, на которых пучками сушились травы. Обмре травяных нот дурманило разум, и представить сложно, что бы творилось здесь, не будь открыты форточки в двух нешироких оконцах. Свет лампы сочился через сухие стебли и листья, спокойно рассеиваясь по жаркой кухне. За окном виднелся горный пик, к которому, будто строка древних манускриптов, стремилась широкая дорожка из красных цветов. Оторвавшись от манящего узора под потолком, Шедоу опустил свой уставший взгляд на сипевшего носом ребенка, что, положив подбородок на стол, не спускал взгляда с вновь прибывшего. Вот таким он застыл в ее памяти: вытянутый, ощетинившийся и непоколебимый. Но Шедоу, что полосовал комнату усталым взглядом, замешкался под этим детским взором. Сел напротив, и не мигая уставился в голубые глаза человеческой девочки. Воцарилось молчание. Голды здесь не было. – Здравствуй, – тихо сказал Шедоу. Девчушка опустила пытливый взгляд на свои колени, наклонив голову. Открылся взгляд на ее обритую светлую макушку. Заметив то, что ее продолжают пилить взглядом, девочка свернулась в подобие клубка на стуле, чтобы уйти от алых глаз Шедоу. Еж уже было открыл рот, для того, чтобы вновь попытать счастья в диалоге, как в кухню вошла Голда, неся в руках пучки свежего укропа. – Теперь все в сборе, – тихо промолвила она, подходя к чугунному котелку и поднимая его крышку, чтобы помешать содержимое. Запахло гречкой и овощами. Желудок Шедоу предательски заурчал, и тот, скрывая это, прикрыл его ладонью. Не то, чтобы это могло исправить ситуацию, но оно вышло машинально. Голда, напевая себе под нос нежную мелодию, раскладывала ужин по глиняным мисками. Она заботливо поднесла их к больным, после чего обеспечила ложками и свежей, прохладной водой. У малышки засияли глаза, и она втянула носом горячий пар, исходивший из миски. Рты наполнились слюной. Пахло очень аппетитно. Зажав ложку в кулачке, она принялась дуть на еду. Шедоу не обращал внимания на свою пищу, а продолжал молча рассматривать ребенка. На лице его играло изумление. Изголодавшаяся девочка, забывшая про все на свете, уплетала за обе щеки все ещё горячую гречку с морковью. Голда, нарезав на куски свежеиспечённый хлеб с тмином и кунжутом, поднесла его с столу на дощечке и поставила перед ежом и девочкой. – Прошу тебя, поешь, – промурлыкала она, глядя на Шедоу, – тебе это необходимо. После того, как тарелки опустели, был умят тёплый хлеб и выпита вода, а желудки довольно заурчали, лекарка собрала со стола все приборы и снесла их в рукомойник. Шедоу устало откинулся на спинку стула, громко выдохнув. Светловолосый ребенок, не выпуская из рук оставленный ей стакан воды, косился на черного ежа. – Вам пора отдыхать, – Голда посмотрела поверх иголок своего подопечного и неодобрительно покачала головой, – и надо поменять перевязку. Из-за того, что ты последние несколько дней пробыл без сознания, мне было крайне неудобно и трудно накладывать шину. Подожди здесь пару мгновений, пока я уложу Мари отдыхать. Как молния среди ясного неба, по памяти Шедоу разошлись разношёрстые мысли. Он молча опустил голову и посмотрел на свою безжизненную руку. Бинты действительно разболтались. Действительно. Мари. Малышка Мари. Ураганом в сердце пронеслось горькое воспоминание, как несколько пуль прошили грудь светлого луча среди бесконечного мрака космоса, а вместе с тем и его истощенную память. Голда смотрела на искривленные в гневе и отчаянии губы. Шедоу не ответил ей, он забыл в момент, где он находится, что мучает его тело и душу. Хотелось уйти, что он и сделал – встал из-за стола и, не проронив ни единого слова, самостоятельно направился на поиски медицинского кабинета. Хотя что-то подсказывало ему уйти восвояси. Лекарь, не двигаясь, смотрела ему в спину. Что же это такое? Вера в собственные силы и себя надлупливались с противным хрустом и уже были похожи на тупик, где истонченный брус переходит в ухабистую заросшую тропинку. Желание забыть все и бросить росло с каждым вдохом. Но вдруг по ладони прошлось искрящееся тепло – маленькая рука скользнула к пальцам и крепко схватилась за мизинец. Шедоу, застывший в проходе из комнаты, не подавая внешне смятения, остановился. Малышка Мари, ростом столь неказистая, что не доставала метровому ежу и до плеч, осторожно держала его палец. Стеклянные глаза заглядывали в лицо. Тихим, тонким голоском зазвенела капель по крыше: – Простите меня, Господин. Простите.***
Когда начало светлеть, в небе заклубились жёлтые предрассветные облака. В воздухе запахло влагой с длинных листьев осоки. Сквозь предрассветный воздух, через белоснежный тюль спустился в тихую палату сгусток серебристой трели. В просторной зале слышалось только сладкое посапывание и ничего больше не нарушало тишины в столь ранний час. Две покалеченные души утопали в черноте сна рядом друг с другом. Еж и маленький ребенок, что скрючившись, прижался к теплу. Серебристый свет застрекотал, и оставив на чистой постели бриллианты слез, ушел в зарево. Шедоу пошевелился во сне. – Мария? Из-за холмов поднималось солнце.***
В кронах деревьев шумел ветер. Небо затягивало темными тучами, что вороными перьями раскинулись по ночному небу и тихо-тихо плыли в сторону горизонта. Шедоу не спалось. Уже как восьмой день он пребывал в светлой обители, не считая времени и путаясь в пространстве. В больнице было сухо, тепло и светло, и это никак не вязалось в его туманным восприятием. Большее количество переживаний приходилось на сломанную руку. Если бы Шедоу мог представить, почему все случилось именно так, он бы не задавался лишними, порой пугающими вопросами. Отсутствие сверкающих золотом ограничителей на запястьях и лодыжках свербело в позвоночнике и чесалось в груди. Еж, стараясь поддерживать состояние тотального умиротворения, игнорировал собственные лёгкие, почему и абстрагировался от воздуха, которым дышал. Заперся в голове и не мог оттуда выйти. «Это все суета». Желудок предательски заурчал. Кормили тут вкусно. Голда, талантливая целительница и заботливая сиделка, была ко всему ещё и прирожденной поварихой. Порой казалось, что одной своей стряпней она могла запросто вылечить от самых поганых недугов. «Я б с удовольствием уснул раз и навсегда. Отвара бы выпить. Или чая, на худой конец». Шедоу бил озноб. Нет, он не был болен. Недоступный болезням иммунитет хорошо справлялся со своей задачей. Это покалеченное сознание возбуждало в теле неосознанные процессы. У черного ежа складывалось ощущение, что ещё немного – и его ноги отвалятся от проклятой дрожи. Суставы будто сидели на болтах, с которых самостоятельно скручивались гайки. С противным скрипом. Скрипело у Шедоу за правым ухом. С равными промежутками и ужасным эхом, стучавшем в зубах. За окном что-то пошевелилось. В эту полночь на горизонте собралась непогода. Еж приподнялся с постели на локте. Под боком сопела светловолосая Мари. Своей тощей ручонкой она вцепилась в густую шерсть на груди. Шедоу лег обратно и, закинув руку за обратно за голову, сонно уткнулся взором в дощатый потолок. Маленькая ручка создавала ощущение пугающего уюта. В этот момент, как гром среди ясного неба, послышался до ужаса знакомый голос, что смешался со слоновьим топотом и скрипом старых дверных петель. – Привет-привет, Шедс! Наконец-то нас пустили сюда! – громогласно заявил синий еж, в буквальном смысле вламываясь в залу палаты. Тяжёлая входная дверь громко захлопнулась за ним, отпустив по стенам режущее слух эхо. «Нас» и «пустили» были, очевидно, добавлены ради привлечения гротеска, потому что кроме Соника, самостоятельно проникнувшего в палату, никого больше не было. После смачного хлопка, синий еж так и застыл на одной ноге, в то время его вторая остановилась над полом в попытке сделать шаг. Соник прижал уши к голове, сложив на лице жуткого вида гримасу. Шедоу закатил глаза и скривил губы в некоем подобии улыбки. Мари дернулась под одеялом, но не проснулась. Еж молча выполз из-под руки ребенка, слез с койки и нацепил уже полюбившиеся ему тапки. «Стараюсь постичь умиротворение. Стараюсь». – И тебе того же, мой дорогой друг, – сарказм и негодование лучились даже из кончиков пальцев, хотя голос этого вовсе не выдавал, – скажи, в чем была нужда делать это настолько рано? В чем была причина долбиться в закрытое окно, когда ты прекрасно видел, что тут происходит? Черный еж, пройдя несколько коек, дошел до входной двери, чтобы не мешать сну девочки и случайно не разбудить Голду неожиданной ночной перепалкой. Облокотившись бедром на одну и кроватей, отсутствующе взглянул на предводителя одиночного вторжения. – Тут не происходило ничего, судя по тому, что я видел, – Соник принялся щипать шерсть на кончике своего уха. – Ты чертовски прав, потому что во время сна не происходит ровным счётом ничего. Особенно посреди ночи. Неловкая пауза повисла под потолком лечебницы. Соник пристально глядел на черного ежа. – Мне показалось... А, не суть. В конце концов, я снова застал тебя врасплох, – самодовольно выдавил Соник, стараясь не превышать дозволяемое количество децибелов, дабы не разбудить спящих в палате. При этом количество самоуверенности взбудоражило воздух и не приемлющего подобную манеру Шедоу. Выдержав паузу, в течение которой всеми силами старался на выйти из себя, он ответил: – Ты просто невыносим. С тобой невозможно строить диалог, – прошипел на низких тонах еж, – ты видишь и знаешь, что у меня ещё не срослись кости. Но это не значит, что даже с одной рукой я не буду иметь преимуществ. Не думаю, что ты хочешь перейти от слов к делу. Особенно сейчас. – Я не имел в виду ничего подобного, Шедс. – Будь добр, Соник, не коверкай мое имя таким образом. Соник устало выдохнул. – Хорошо, я приношу свои извинения. Я просто пришел проведать тебя. Да, в этот раз время, может, и не столь подходящее. Хотел удостовериться, что ты отдыхаешь и восстанавливаешься. У Шедоу запульсировала жилка на виске. За неделю к нему успело наведаться, образно говоря, пол деревни, и каждый видел нужным удостовериться в том, насколько успешно проходит его восстановление. Каждый при этом считал своим долгом пораспинаться по этому поводу. Шедоу уже тянуло блевать от такой заботы. – Знаешь, Соник, все вы так настаиваете на моем отдыхе здесь, который самому мне, к слову, совершенно не... как бы это помягче сказать? Не вперся. Не подумай, что я преследую цель нагрубить тебе или задеть твое эго, но это самое верное определение всего происходящего. Если бы не малышка Мари, я бы больше дня здесь не провел. Шедоу не стал уточнять деталей. Чистые полы больницы его угнетали, поэтому неделю, что он провел здесь в компании по-трогательному заботливой травницы и неказистого ребенка, просидел почти все время на небольшой кухне. Соорудив себе место для временного существования в виде стула, еж проводил часы у распахнутого окна и дремал. Пелена ароматов отгоняла от него депрессивные мысли и помогала услышать биение собственного сердца в омуте невыносимо сложных вещей. – Лично я ни на чем не настаиваю, – пробубнил Соник, – просто пытаюсь запустить механизм коммуникации. Коммунизм механизации запускаться не хотел, что Соника крайне беспокоило. Врагом своего сородича он не считал, лучшим другом тоже, хотя порой ему хотелось обратить отношения в лучшую сторону. Шедоу, в каком-то смысле, всегда был одиночкой. Делал то, что необходимо ему для достижения тех или иных целей, однако не был непробиваемой стеной. А для того, чтобы пройти через стену, нужно отыскать ворота. Или на крайний случай форточку, как повезет. Особенно сейчас синий еж чувствовал, что душевность Шедоу как никогда готова выйти на увеселительную прогулку. Взгляд Соника попал на прикроватную тумбу. Он почесал колючий затылок, всматриваясь в пустующую склянку с незначительной по размерам этикеткой. На ней жирным маркером было выведено «С2Н6О». В голове синего искателя приключений созрел очень хороший план. Соник посчитал его не менее, как гениальным. – Послушай... – непринужденно начал он, – Один мой товарищ поведал, что совсем недалеко отсюда открылось замечательное место, где можно отвести душу... – Соник выдержал паузу, косясь на Шедоу. Тот, пребывая во все ещё витавшей в сознании прострации, зацепился предложение ежа, но всеми силами не показывал своей заинтересованности. Были сомнения на счёт замечательности места, о котором шла речь. – Если ты имеешь в виду вело-парк или бассейн, я вынужден буду отказать, потому что это мне ни капли ни интересно, – сухо ответил Шедоу в попытке съязвить. Соник заговорщицки ухмыльнулся. Шедоу напряжённо замолчал. Синий еж подошёл ближе к несчастному заложнику обстоятельств, от чего тот напрягся сильнее прежнего. В иной ситуации Соник бы давно схлопотал по носу. В этот раз руку останавливало чувство долга перед давним знакомым и сила здравого смысла. Еж приблизился на опасное расстояние к застывшему в ожидании Шедоу. «Я преисполнен покоя». – Тебе нужно будет всего лишь достать свою обувь, – тихо прошипел Соник в ухо Шедоу, скалясь при этом в хитрой улыбке. «Я есть безмятежность». В последнее время события вокруг Шедоу не отличались особым разнообразием. Он сам был рад тому, что пребывает в тихой гавани, где есть все, что ему нужно. Но сидеть взаперти столь долгое время и страдать от немощности своего тела, которое никогда не подводило его, – было пыткой. Эмоциональное давление со стороны синего ежа становилось неудобным. В глотке образовался комок. Шедоу отодвинулся от застывшего рядом с ним Соника, после чего обернулся и посмотрел на тихо сопящую в его постели Мари. Ребенок дарил ему ощущение собственной значимости, которого ему не хватало долгое время. Покидать зону этого чувства он не до конца хотел. Черный еж закрыл глаза и медленно выдохнул. – Хорошо. Будем считать это исключением. Просто потому, что мне и правда стоит немного развеяться. «Я есть смирение». «Я есть...»***
Неспокойная ночь началась с непогоды. Грохотом грома предзнаменовал скорый приход шамана-дождя. Небо затянуло пепельной, дымно-синей пеленой, что пятипалой дланью расходилась во все стороны. Только Соник и Шедоу уселись за дальним столом почти битком заполненного бара, как небо разразилось сверкающей молнией. Послышались восторженные охи и присвистывания. На мгновение стало светло, как днем. Вслед за ней хлынул ливень, заглушив шум веселого гама. Через распахнутые форточки просочилась свежесть и смешала запахи хмеля с тяжёлым ароматом мокрого дёрна. Соник опёрся рукой на спинку деревянного стула, развернувшись в пол-оборота к барной стойке. Поймав на себе отсутствующий взгляд своего спутника, произнес: – Я скоро вернусь, подожди пару секунд. Подмигнул и весьма вальяжным шагом отправился навстречу бармену, мирно беседовавшим с один из посетителей. Из колонок задребезжал и захлопал тихий звук гитар. Судя по всему, граммофонную иглу не чистили очень и очень давно. Из-за этого создавалось ощущение ирреальности происходящего. Все эти лица и голоса... «Странно, почему пальцы чувствуют твердь?» И этот свет... В нос дал терпкий и манящий запах пива. – Угощайся! – дружеской улыбкой ответил на недоумение Шедоу синий еж. – Сегодня гуляем за мой счёт. Он принес два высоких стакана, до краев наполненных золотистой жидкостью. Пена норовила вылиться через край. По запотевшему стеклу стекали пухлые капли. Шедоу обхватил вытянутый стакан голой ладонью. Холод пробежал по пальцам и поднялся к плечу. Перчатки в лечебнице так и не нашел. Жадно впившись в край бокала, еж осушил половину от того, что было налито. Горечь прорезала горло. Шедоу слизал пену с уголков своего рта. Пузыристый аромат душистого хмеля туманил сознание. – Соник, если мадам обнаружит мое отсутствие... Синий еж, медленно попивая из своего стакана, поднял глаза на Шедоу. – Не думаю, что она узнает. Шедоу вперился взглядом в цветочный горшок. – Знаешь... – начал черный еж и внезапно замолчал, анализируя, стоит ли вообще заводить данный разговор. Под испепеляющий взгляд подвернулись собственные ноги. За ухом все еще скрипело. – Я внимательно тебя слушаю. Выдержав паузу, в течение которой не мигая прожигал взглядом свои колени, черный еж поднял алые глаза и тихо, но со свистящими хрипами злобы, наполнившей его грудь, начал говорить: – Слушай меня внимательно. Я знаю, зачем ты пришел и зачем вытащил меня сюда. И я расскажу тебе обо всем, что произошло со мной только один чертов раз, потому что это необходимо сделать. Не потому, что я жажду говорить об этом. И я надеюсь, что ты сделаешь верные выводы.