Я принадлежу Чон Чонгуку

Вся возможная непогода нашла свой выход в одном единственном дне, казалось, не хватало лишь огненного града для полной картины. Слякоть, в виде подтаявшего снега, буквально затапливает улицы; если взглянуть на небо, можно понять, что весь этот погодный апокалипсис не закончится ещё долго. Тэхён взгляда не поднимает, потому что всё лицо у него уже мокрое, ресницы залепило снегом от порывистого холодного ветра, а зубы невозможно стучат, и этот отвратительный звук уже бесит. Он лишь озирается по сторонам, но там никого. О такой погоде даже не говорят «порядочный хозяин свою собаку не выпустит». Она намного хуже. И Тэхён, словно последняя забытая шавка в чужом совершенно районе, но с несгораемой надеждой в собачьих глазах, которую всё равно никто не увидит. Он не помнит, как оказался в этом районе, но чёрт знает, возможно, это грёбаная карма, ведь не так далеко живёт Чонгук. И Тэхён упорно шлёпает к нему, ноги и так промокли насквозь уже тысячу раз, равно как и вся одежда, потому что с телом уже сжилось ощущение мокрой прилипшей к коже ткани. Холодом по самим рёбрам. Из-за внезапного природного катаклизма даже перестаёт ходить общественный транспорт, поэтому кажется, словно Армагеддон в самом деле наступил, ведь ничего вокруг не оповещает о жизни кроме света в окнах, о чём Тэхён старается не думать, потому что он по эту сторону. Он трёт мокрое лицо руками, не чувствуя ни рук, ни щёк, а затем вспоминает о пачке сигарет в кармане, которые, о чудо, если не успели вымокнуть. Замёрзшие непослушные пальцы кое-как вытягивают одну, но все попытки остановиться и закурить заканчиваются провалом: слишком сильный ветер и много снега, отчего табак тут же становится сырым и непригодным. Закурить получается лишь у знакомого подъезда под козырьком крыши. Тэхён правда старается согреться хотя бы сигаретой, фактически безуспешно, но ощущая, как тёплый дым проходит в лёгкие. Сенсор на телефоне отказывается слушаться, и в перерывах между затяжками Тэхён дышит на кончики пальцев, после чего номер Чонгука всё же удаётся набрать. Много, слишком много гудков. Минута близится к концу, как и надежда Тэхёна, за которой наступает бесконечное отчаяние. — Да, — голос Чонгука сонный и явно недовольный. — Пусти меня, я стою около твоего подъезда. — Что? Убирайся домой. — Я прошу тебя, — его голос дрожит до ужаса, становится сложно разбирать слова. — Транспорт не ходит, а с меня можно воду выжимать. Пожалуйста. — Мне похуй. Уверен, напрягшись, ты найдёшь способ дойти до своего дома. — Ты же сказал, чёрт возьми… — Тэхён завывает, срывая и так охрипший от холода голос. Он втаптывает остатки своей гордости прямо в лужи вокруг него, — сказал, что я твой щенок, так почему ты не можешь пустить меня?! Я не прошу ничего больше, только ебучий коврик под дверью, Чонгук! — Я не один, — крошечная пауза после слов, а у Тэхёна уже едет крыша. Почти буквально, потому что голову резко кружит, земля уходит из-под ног. — Уёбывай, ради всех богов. Короткие гудки набатом в пустой голове. Тэхён сам не понимает, но чувствует ещё большую сырость на коленях, а потом находит себя упавшим на них прямо тут, на месте. Сердце у Тэхёна преданное. Оно стучит чаще лишь для кого-то определённого, и этим определённым является Чон Чонгук. Сейчас оно готово вырваться вовсе, потому что Чон слишком рядом, слишком много и слишком в нём. Тэхён скулит, поджимая пальцы на ногах, и врезается ногтями в широкую спину младшего, но полос не оставляет: запретили. Зато не запретили тянуть за волосы, выстанывать громко гласные и с придыханием шептать имя. Всё об одном. Чонгук движется быстро, звуки шлепков заглушаются ещё более громкими стонами. Он замечает слёзы в уголках глаз Тэхёна, мажет губами по щеке и чувствует соль. И для него это ни с чем не сравнится. Большой палец надавливает на нижнюю губу, раскрасневшуюся от укусов до цвета вишни, заставляет обсасывать солоноватую кожу и задыхаться от этого. Он думает, что у Тэхёна не будет никого лучше, чем он — Чонгук. И он забывает о том, что с Тэхёном ему самому хорошо. Чонгук вбивается так сильно, что даже не обращает внимание на отчаянный писк Тэхёна и то, как тот пачкает свой живот, как просит быть немного медленнее. Он сделает так, как пожелает сам; входит максимально глубоко, кончая там, как не любит Тэхён, но как Тэхён сможет привыкнуть, потому что Чонгук желает. А Чонгук рядом, и Чонгук весь его на обманчивые полчаса. Цепочка клацает звеньями, Тэхён шипит и поддаётся, укладывая голову на плечо Чонгука. Тот тянет ещё, заставляя выгнуться, лишь бы не задушиться; от кожаного ошейника и так остались следы на шее. — Я не хочу быть твоей вещью, если быть откровенным. Познакомься мы раньше и могли бы оказаться в позициях друг друга: я — твоей, а ты — моей. Ведь я прав? — Тэхён прикрывает глаза и довольствуется тем теплом, что чувствует сейчас. Чонгук смеётся тихо, удивляясь самоуверенности старшего в очередной раз. Он поворачивает голову, чтобы шепнуть прямо в ухо: — Ты не вещь. Ты мой маленький ручной зверёк. А есть ли разница — решать тебе. Он закидывает ногу Тэхёна на себя, хватаясь за ягодицу ладонью и заставляя взобраться на него для нового раунда, свежих следов на шее и охрипшего голоса. Тэхён приходит в себя, чувствуя на подрагивающих кончиках пальцев остатки этого сна. Это снится раз в миллионный, и всё также, как и было наяву. Если сказать, что голова налита свинцом — будет слишком легко; всё хуже, лёгкие сковывает необъяснимая боль, а дышать получается лишь с ужасными хрипами. Тэхён задыхается, он паникует от незнания того, что с ним и почему, и воздуха в его словно сдувшихся лёгких катастрофически не хватает. Но он снова один, как и вечером, в этот сырой, до мерзости и ужаса холодный вечер, заставивший Тэхёна немного умереть. Вокруг светлые стены, а слева капельница, несложно догадаться, что он в больнице. Немного успокоившись, он вспоминает, как спустя бесконечное количество часов после стояния под чонгуковой дверью он вернулся домой. И… кажется, просто упал ничком посреди своего коридора, потому что дальше в памяти ничего. А затем врач говорит, что у него серьёзная пневмония и, мягко сказать, нихерово поражены оба лёгких, отчего дома такую болезнь без вмешательства лучше не переносить. И Тэхён даже не может сказать ничего в ответ. Не может. Только смотрит понимающе. Словно чёртова псина в очередной грёбаный раз. От этого реветь хочется, но как только слёзы подходят, горло саднит хлеще обычного, и впору бы взвыть, но не выходит. Тэхён просто круглый идиот, потому что не может перестать думать о Чонгуке, когда ему плохо даже настолько; о том, что ему ведь в самом деле совершенно наплевать на него, о том, что это Чон всё-таки косвенно виноват в том, что из-за болячки его жизёнка уменьшилась на неопределённый срок. Врач говорит, что Тэхёну надо больше спать, но даже во сне он видит эту ухмылку парня, видит даже его рядом со своей больничной койкой просто потому, что на самом деле хочет этого. Но Чон не приходит. За весь месяц реабилитации о нём ни одного звука, и Тэхён тоже ответно решает залечь на дно. Или залёг уже, опустился без возможности всплыть. Вполне возможно, что за этот месяц Чон Чонгук даже успел подумать, что Тэхён умер где-то, ну и чёрт с ним. Об этом думать невыносимо до головной боли и слезящихся глаз. Внутри что-то щемит, Тэхён готов снова и всё ещё, как в тот раз, опуститься на колени от безысходности, опустить руки окончательно. — Молодой человек, с Вами всё в порядке? — молодая женщина за стойкой регистрации принимает крайне обеспокоенный вид, приподнимаясь с места. — В порядке, — Тэхён выдавливает из себя кривую улыбку и старается выпрямить плечи. — Могу я узнать, сколько в итоге я должен за своё лечение. — Да, ваше имя? — Ким Тэхён. Несколько секунд женщина клацает по клавиатуре прежде, чем выдать: — Ваше лечение было оплачено в первый день, затем плата вносилась каждую неделю под именем Чон Чонгука. Что-то снова замирает. Сейчас Тэхён не готов отказываться от помощи; сглотнув, он разворачивается и уходит восвояси за немногими вещами, что остались у него в палате. Телефон в руке вибрирует, оповещая о сообщении. И Тэхён не сдерживает слёзы, знает, от кого это. «Я должен нести ответственность за того, кого приручил.»