It's getting light.

Юра молча пялился в потолок, облюбованный местными пауками, откуда тоненьким канатом, как у скалолазов, (он фотографии видел!) свисала нить паутины. Он смотрел сквозь выбеленный прошлым летом потолок, сквозь тонкую, рискующую скоро обрести новые дыры крышу, сквозь зеленую, почти как его глаза, листву клена, что посадил еще прадед его деда и что раскидывал свои широкие объятия над всей правой частью дома и даже сквозь прозрачно-мутные серые облака, которые время от времени наплывали на яркую бесстыдницу-луну, заглядывающую в каждый дом через темные окна. И сквозь все это была видна лишь...пустота. Никаких тебе "ответов на все вопросы" или "внезапного озарения". Только темная, пугающая даже (далеко не)бесстрашного Плисецкого пустота одиночества. Он боялся этой темноты. Боялся, что она заберет тот единственный, недавнообретенный огонек счастья. И наступающая (или, скорее, отступающая) темень одиночества грозились поглотить оставшийся кислород, безумно необходимый для поддержания существования этого маленького, но такого яркого и теплого огонька. Как долго он сможет быть рядом? Рано или поздно все кончается. И это кончится. Этот бесконечный недолгий период безмерного счастья. А может они лишь... В уже другой, родной и уютной темноте комнаты раздался (тихо прозвучал) тяжелый, ясно говорящий МНЕ ТАК ТРУДНО, ПЛИСЕЦКИЙ, СПАСИ.. вздох молодого офицера, что так любезно согласился сегодня спать у Юры в комнате. Юра повернулся на бок, лицом к источнику незримой грусти, уперся локтем в подушку, чем поднял прозрачное облачко пыли, запах которой едко и проворно проник в нос, заставляя Юру чихнуть, и положил щеку на ладонь руки, находящейся в вертикальном положении. - Чего? - Юра прищурился в попытках разглядеть хотя бы очертания Отабека,- Тоже заснуть не получается? Внизу послышалась возня. Отабек сел на импровизированой перине, представляющей собой сложенное вдвое одеяло, накинул легкую простыню на сложенные накрест ноги и выровнял смуглую, притягивающую зелень уже приспособившегося к темноте взгляда вновь и вновь спину, прислонив ее к холодному железу кроватного каркаса. - Да я вот все думаю. Юр...- он втянул прохладный, пропитанный грустью и напряжением спертый воздух запертой изнутри комнаты, будто вот-вот слова выльются из него безудержным потоком из букв, словосочетаний, предложений...Но фраза оборвалась на этом и не соизволила пока что покидать мысли казаха, где сейчас царил туман нерешительности и летали тяжелые тучи сомнения. Говорить ли это Юре? Обременять его этой простой и очевидной правдой и заражать ли его своими путанными мыслями и бабочками, порхающими в животе каждый раз, стоит Юре только прикоснуться к любому участку смуглой кожи? Решать за двоих казалось сложным и неправильным. Поэтому... - Чего ты там надумать успел? - Юру пронизывало напряжение, как иголки под ногти загоняли, честное слово. Он нервно как-то сглотнул и заерзал, сбивая ровно расстеленную белую простынь в кучу неизвестной геометрие форме. Он свесил руку с края кровати. Холодная железная перекладина обжигающе прильнула к бледной, не поддающейся загару коже, от чего по ней быстрой волной, как на Кубенском озере, прошлись мелкие мурашки. Вообще, рука была свешенна, по прикидке Плисецкого, на теплую кожу плеча офицера, но под покрытой редкими мазолями ладонью Юры ощущались лишь короткие жесткие волосы. Он немного опешил и хотел было отдернуть руку, как Отабек накрыл ее своей и, задержав ее на скуле, провел по лицу вниз, к губам. К горячим, сухим и ..что?..ж..желанным? губам. Прижал, как пару дней назад. Но теперь этот жест настолько отличался нежностью, как струи фантана прущей во все стороны заботой и...что же это за чувство? Любовью. Неизвестной, неизученной доселе любовью. Юра замер, будто боялся спугнуть. Не хотел спугнуть. Хотел ощущать это мягкое тепло и мерно накатывающие волны дыхания, которые яро ловил кожей. Каждой клеточкой. Казалось, сейчас щеки у обоих пылают, перекрывая свет всех самых ярких звезд солнечной системы и ярчайшие маяки этой жалкой планеты, где было слишком мало места им двоим, позорно тушат свои блестящие лампы, отступая в темноту и давая пространство для нового света счастья. Самого яркого во всей Вселенной. И даже Солнце бы сейчас ласково улыбнулось, уходя с дороги. Если бы умело, конечно. Ведь на его глазах родилась новая сила. Самая великая в этой галактике. Любовь. - Я хочу сказать,- Отабек вздохнул,- пока не передумал. Юра, за это...за это время я очень тебя,- вдох, выдох,- очень привык к тебе. Юра молча и нетерпеливо ждал продолжения. Не дождался, прервал натянутую, как леска, тишину своим хриплым: "и что же теперь?" Отабек пожал плечами и медленно, мучительно медленно, повернулся к Юре. Глаза его сейчас горели всеми оттеками оранжевого, янтарного, коричневого и даже ледяного белого, отражающейся в них почти полной луны, что так нахально светила в окно. И то ли ее благодарить за столь романтичную и по-уютному прекрасную обстановку, то ли ругать за то, что лезет в столь личную сцену жизни. Их обыденной серой жизни, в которой наконец появилась причина жить и радоваться дальше. Они. Не по отдельности, а именно вместе. Они. - Это зависит от тебя. Даже в большей степени, чем от меня.- Отабек приподнялся на руках, отчего ровно на секунду на них показались светло-синие, как небо после дождя, веточки напряженных, вздувшихся вен, и сел повыше, оказываясь на одном уровне с Юриным лицом, - Подумай. Я не хочу влиять на твое решение. Ты сам должен принять его. Юра подвинул невыносимо тяжелое сейчас, будто свинцовое тело чуть ближе к краю кровати. Ближе к Отабеку. Сетка колыхнулась в сторону Плисецкого и негромко, но достаточно противно скрипнула. Освобождать руку он пока не решался. Ой, чего там, не хотел. У казаха руки, казалось, были такими теплыми, что согрели и растопили бы все, что движется и не. - Я давно уже все решил и обдумал. Иди сюда, - Юра с сожалением, размером со слона, отнял руку от губ Отабека, из этой нежной "хватки" и положив ее на затылок парня, с колюче-щекочущими черными волосами и притянул ближе к себе. Уткнулся в смуглую, мягкую, покрасневшую щеку холодным кончиком носа и тихонько, как бабочка крылом махнула, прошептал: "скажи...скажи, пожалуйста. Я хочу услышать. Это. То самое." Слишком легкомысленно и глупо. Но зато как в книге. Юра именно так и хотел. Так он мечтал. Отабек промолчал. Только чуть повернул голову вправо, чтобы в глаза посмотреть. Зеленые. Дикие такие. Любимые. Теперь уже. Вдруг, отстранился, ровно на сантиметр и зажмурился. - Не могу. Нельзя так, Юр. Ты еще... Рука Плисецкого, лежащая на затылке казаха дернулась и резко впечатала его губы в губы Юры. Плисецкий замер. Не решался на действия, но губы разомкнул. Отабек слегка куснул его за губу, укоряя за необдуманный поступок. Спонтанное решение. Юра чуть растянул губы в легкой полуулыбке, такой невесомой, как те прозрачные лучи луны, что пробивались сквозь накрахмаленный белый тюль и чуть углубил свой второй в жизни,но уже самый лучший и запоминающийся поцелуй, неуверенно выдвигая вперед, в рот Алтына, кончик языка. Отабек открыл глаза и отстранился, восстанавливая дыхание, сбитое лишь на какие-то три-четыре секунды. - Что ты хотел услышать, жаным? *- так хрипло, низко, почти шепотом. Юра сейчас взорвется, зовите физиков-ядерщиков, пускай знают причину взрыва и уничтожения всего СССР. - Я... Его заткнули самым нахальным образом. Нет, не поцелуем. Рукой. Отабек встал на колени и уткнулся животом прямо в ту холодную перкладину. Он убрал руку ото рта Юры и заправил прядь светлых волос за ухо, к которому тут же наклонился и шепнул: "Я люблю тебя. Люблю сильнее всего, что есть на этом безрадостном свете. Мое, только мое солнце." Поцеловал в нежную кожу щеки зардевшегося и светившегося всеми оттенками красно-бордового Плисецкого и нагло стащил его к себе на пол. За окном уже светало, когда Отабек зевнул и не ответив на последний вопрос Юры заснул. Юра еще минут десять рассматривал расслабившееся любимое лицо, прежде чем отправиться в царство Морфея на сладостные и ничтожные два с половиной часа, намертво прижатый к крепкому телу рядом в таких нежных и самых уютных объятьях.