Разрушители стереотипов

Видео мы досняли. Много получилось, два часа чистого интервью и штук сорок фотографий. Я честно перепоручила привести все это в надлежащий вид Антону и успокоилась. Ульяна ко второму дню испекла тонну пирожков с безапелляционным: «Пусть Антон покушает вкусного». Ещё и пакет ему домой отдала, приведя столько аргументов, что он отступил. Мне бы так уметь… А то уговариваешь его часами, уговариваешь… Директор на радостях торжественно пообещала нам пятёрки по истории и отчего-то биологии, хотя во время просмотра пару раз недовольно поморщилась. Ну, такая уж у меня Ульяна, нестандартная. Пока Антон скидывал мне каждый шаг своего монтажа, поспать как-то не получилось, а потому сейчас, на физике, которой, кажется, в последнее время стало слишком много, я искренне пыталась скрыть, что уже вижу сны со звуковым сопровождением из какой-то очень важной темы. — Ну и чего ты спать не легла сразу, а? Не доверяешь мне даже интервью прабабушки смонтировать самостоятельно? — Прохоров слегка коснулся моего плеча. — Ты первый начал куски скидывать! — обвинительно не получилось, помешал широкий зевок. — Ну, я не хотел… Ладно, ничего. Не мешаю, — Антон отвернулся к окну, изображая потерю интереса к разговору. Видимо, я очень хотела стеатральничать и показать, как я уже сплю… В общем, облокотилась на спинку стула, пытаясь лопатками нащупать заднюю парту. Не нащупала. Зато раскачала стул, да так, что он начал падать. Начала судорожно и безуспешно хвататься за стол и соседний стул, а перед глазами уже стоял доломанный позвоночник и безрадостные перспективы. Там ведь ещё не зажило, да? Там дольше заживает… Казалось, летела я с высоты не стула, а Эвереста, но нет. Как станет понятно позже, все возможные и невозможные исходы перед глазами у меня пробежали за пару мгновений. Но главное — до пола я так и не долетела. В последний момент меня поймал сориентировавшийся Прохоров. Не могу определить, хорошая у него реакция или плохая, ибо чувство времени у меня отрофировалось совсем. — Ты надеялась, все это время у тебя были крылья? — такой спокойный, что аж стукнуть хочется. Ну, я и стукнула. И ещё раз стукнула. Мозг снова и снова генерировал страшные картины, а я не могла успокоиться. Совсем не могла. Мне хотелось кричать, но где-то на задворках сознания хотелось ещё и не прослыть сумасшедшей. — Кристин… Тихо, тихо. Это не я тебе крыльев не дал, а природа. Кристин! — Я могла на всю жизнь в кресле остаться из-за того, что он куда-то там ехал… А теперь если я вдруг неудачно упаду, то там все ещё сильнее треснет и все, — только сейчас я заметила, что одна моя рука все ещё стучит в грудь Антона, а другая доламывает карандаш… Доломала. Уже осознанно. — Легче? — да что ж ты такой непробиваемый-то? — Но ты не теряешь надежды, как я посмотрю… Я ещё и вслух это сказала. Не знаю, как это сработало, но меня отрезвило. Я начала судорожно оглядываться вокруг. Много внимания привлекла? Кажется, нет… Я даже не помню, громко я говорила или тихо. Агрессия, кажется, начала утихать, а на смену ей пришло отчаяние. Глобальное такое. — А если я опять где-то… А? — я посмотрела на Антона, но как-то отстранилась, убрав руки за спину. — Ты нигде не опять, — с нажимом ответил Прохоров. — Ты же зелёный от красного на светофоре отличишь? Обычно этого достаточно. — Ладно, все, — я отстранилась ещё сильнее. — Поговорили. — Я не знаю, что тут еще можно говорить, — Прохоров опустил глаза. — «Все будет хорошо» тебя не устроит, так? — Прости, — я неожиданно вспомнила, как во мне проснулся борец. — Не больно же было? — Когда? А, не, — парень мотнул головой. — Ты напоминала злобного милого кролика.  — Даже не знаю, принять это за оскорбление или сконцентрироваться на «милый», — рассудок, кажется вернулся окончательно.  — Ну, насколько это можно считать милым… — Антон вырвал листок из одиноко лежащей на краю тетради и быстрыми штрихами вывел… Это я вот такая?! Такая? Да я беру все свои извинения назад, я теперь хочу ему вообще сломать… Карандаш. Не только мне без карандаша сидеть.  — А ты злобный… Пааааавиан, — ничего оскорбительнее мне в голову так и не пришло, а потому я вырвала из рук Антона карандаш и, перевернул листок, начала торопливо выводить… Нет, ну, это был явно не павиан. Скорее, инфузория туфелька. Скорее, все что угодно, кроме павиана. — Слуууушай, а научи меня. Во взгляде Антона я разом прочитала весь спектр эмоций. Начиная от рвущегося наружу «Вот щас я тебе весь курс художественного образования и прочитаю за урок» и заканчивая явным азартом. — Оставь подколы при себе, — я с самым негрозным видом направила указательный палец в сторону Антона. — Ну, в десять не удалось, может, в шестнадцать удастся. Я согласна начать с шаров и конусов. — И дать тебе в руки оружие против себя?  — Ну, кулаки мне явно не помогают в противостоянии, — я пожала плечами. — Оставлять девушку в беззащитном положении — это как-то совсем не про рыцарей. Прозвенел звонок, разрушив все мои планы на будущую огромную выставку. Урок был последний, а Антон ретировался быстрее, чем я успела моргнуть. Но, помимо истерики и очередной неудачи в покорении вершины художественного искусства, было в этот день и еще кое-что. Дома меня ждала непривычно грустная мама. Казалось, мысли ее находились далеко от что-то очень активно вещавшего телевизора и нашей квартиры в целом.  — Мааааам, — я села рядом. — Мам, что случилось?  — Работа у меня такая. Редко говорим о ромашках, — мама натянуто улыбнулась. Да что такое-то?  — Ну, в этот раз что-то совсем плохое? — умер кто-то? Кому совсем-совсем было нельзя? Кто-то такой же заболел?  — Обычное… Наверное, должно быть обычным… А я так не могу… Столько лет в профессии, а не мо-гу, — мама тяжело выдохнула.  — Ему нельзя помочь, да? — спросила я тихо. Такие темы ни у кого радости не вызовут, чего уж там…  — Он не дает даже попытаться! — мама неожиданно повысила голос. — Вбил себе в голову, что это конец, и не хочет ничего слушать. Если родители «приносили» какого-то пациента с работы, значит, это было по-настоящему тяжело. Обычно они говорили, что им и на работе хватает чужого горя, пусть хоть здесь этого будет поменьше. Неужели все совсем критично и безнадежно? Так ведь не бывает.  — А если через семью повлиять? — без особой надежды спросила я.  — Еще бы ей можно было сообщить! Он же герой, он уже все решил. Будет тащить все на себе один, так будет лучше, видите ли!  — Молодой, да? — почему-то, именно молодые пациенты всегда отличались особенным упорством в своем отчаянном нежелании на что-то надеяться. Гормоны, что ли, никак не уснут.  — Ребенок. Право на подпись и конфиденциальность получил — и вот! Можно записываться в ряды страждущих, но сильных… Прости. Еще одного ребенка эта история не выдержит… Как школа? Наверное, стоило рассказать про истерику из ничего. Все-таки врач и мама в одном лице мне бы сейчас не повредили. Вот только… Кажется, сейчас у кого-то там, в Илизарове, проблемы посущественнее. И все вдруг стало казаться таким нелепым. Переживания на ровном месте, неврозы… Может, не стоит привлекать к себе проблемы своими криками о том, что они есть? Не стоит отцеживать комара трагедий, если все откровенно хорошо? Вот только, кажется, теперь все не так уж «откровенно хорошо». На следующий день со всех сторон на меня смотрели какие-то уж слишком скорбно-сочувствующие лица одноклассников. Что-то случилось?