Разрушители стереотипов

В начале мая стало понятно, что если мне и быть великой актрисой, то начинать путь к этому мне явно не с первого сентября этого года. Второй этап прослушиваний стал для меня последним. Я плохо помню тот день. Вернее, первую половину, до своего выступления, я могу воспроизвести в своей голове в деталях, но вот потом… Я даже не помню, что я еще читала, кроме первого стиха. Я просто как-то сразу поняла, что все плохо. Уже в первом вопросе ко мне был не интерес, скорее надежда — вдруг там все же есть что-то интересное? Не нашлось… Я не знаю, какая мания величия толкнула меня на то, что стоит подавать документы только в один театральный. Будто бы талант мой был столь неоспоримым, а фактура столь цепляющей, что я должна была сразить комиссию наповал одним своим появлением. Не сразила… Вообще, я была в себе уверена. До глупости. Мне казалось, что раз меня хвалил Артур, который кого-то там подготовил, то я уже минимум на ступеньку выше двух третей пришедших ребят. Во мне никогда не было столь необоснованной веры в свою исключительность, но она, едва зародившись, смогла меня погубить. Это было такое странное чувство… Я помню, как с долей пренебрежения рассматривала платья на девушках, думая о том, что сама в жизни бы такое не надела, а девочку это все равно не спасет. А у мальчика стрижка дурацкая, а вон тот чуть картавит и кому такой нужен в кино… Про картавость было особенно забавно слышать от человека, который слоги через раз во время выступления глотает и шипящие порой просто опускает, сам того не замечая… Я не знаю, что со мной в тот момент было. Возможно, та часть разума, что еще не была затуманена грядущей славой, пыталась защититься от приближающейся травмы во время провала. Возможно, в стрессовой ситуации наружу полезло все то плохое, что обычно я могла в себе подавить. В любом случае, анализируя это все спустя время, чувствовала я себя препаршиво. Если это я такая на самом деле, то работы над собой край еще более непочатый, чем я себе представляла… На удивление, даже в период вспышки мания величия, я нашла среди абитуриентов человека, с которым можно было бы поговорить. Не могу быть уверенной, что общаться со мной в тот момент было сплошным удовольствием, но она, по крайней мере, не убежала от меня в слезах. Маринка слетела с прослушиваний вместе со мной, но у нее в запасе оставалось еще три театральных ВУЗа. Пятую попытку она оставила на случай крайней нужды для чего-то очень умного и физического. Можно было бы потом переспросить у Антона, чем они там занимаются, или даже у нее самой, но я поначалу была занята вознесением себя к небесам на крыльях самолюбия, а после забыла название факультета. Антон потом говорил о том, что ничего ужасного в моем поведении не было и вообще, шоу-бизнес — обитель зла, так что я еще одуванчик на этом поле, полном колючек. Не помогало. Ощущение, что я накопала в себе чего-то нехорошего, проходить не спешило. Однако, манию величия во мне судьба и комиссия умело задавили. Неприятно так задавили, асфальтоукладчиком по неестественно выпрямленному едва зажившему позвоночнику. Тяжелее всего было даже не в первый день. Трудно стало тогда, когда обрывки сознания все еще продолжали отсчитывать дни до следующего этапа. Мне постоянно казалось, что нужно что-то еще повторить, подучить… Обычно такое чувство после сдачи экзамена или какого-то выступления… Вот только от мысли «все хорошо, все закончилось» наступает облегчение. От «все ужасно, все закончилось» его нет. Через два дня я вызвонила себе Артема. Бубнила что-то неразборчивое в трубку, говорила, что больше ничего не могу придумать, что я самоуверенная дура, что меня, наверное, даже теперь на съемки летом не позовут… Потом начинала визжать, что, вообще, я у разбитого корыта, меня и в трехрублевые пошлые ситкомы никто не возьмет, если я теперь только в следующем году поступлю. Он приехал.  — Привет, — первым, что я увидела, был пакет, который он держал на вытянутой руке. Будто бы без сладостей я его либо не пущу, либо расстреляю. — Я пришел с миром.  — Я тебя с работы сорвала? — запоздало стало немного стыдно.  — В твое оправдание могу сказать, что там были неприятнейшие люди, — я не успела расстроиться, как он поднял руки в сдающемся жесте. — Шучу. Все в порядке. Говорила я долго. Про стихи, которые готовила, про приемную комиссию, про то, что вела себя просто отвратительно, про Маринку. Еще рассказала, что около универа стоит пекарня, там продают вкусные пирожки с вишней, но я туда больше не поеду, поэтому и пирожков этих не поем. И про ЕГЭ, которое я абсолютно точно завалю, потому что у меня даже сейчас не хватает нервов прорешать электронный вариант, а там я на стрессе вообще ничего не смогу. И про то, что я где-то зацепила любимый зеленый свитер, вырвала клок и на нем теперь огромная дырка, так что даже для дачи не сгодится. И про Антона. Много-много про Антона. Я сидела на диване, скрестив ноги по-турецки, и говорила, говорила, говорила. Размахивала руками, била кулачками перед собой, сбивалась, перескакивала с темы на тему. Потом пристроилась у него на плече, потому что сил уже ни на что не было. Он отвечал тихо, спокойно, гладил по голове, успокаивал. Я сидела с ним часа два, прежде чем впервые смогла сама сформулировать вопрос.  — Тем… А ты чего-нибудь боишься?  — Вот таких странных вопросов, в основном, — Артем посмотрел настороженно. — Что еще случилось?  — Не знаю… Просто интересно. Ты такой деловой, в костюмах вечно ходишь…  — Ну… Не знаю… Боли, там, смерти боюсь… Вот это все. Но ты же не просто так начала? Тебя пугает что-то?  — Я не знаю… На душе паршиво… Нет, это объяснимо, но… Меня гнетет. И я не уверена, что только из-за театрального… Мне страшно, потому что… Я какая-то неправильная…  — Есть такое, — я ошарашенно посмотрела на Артема. — Ты прелесть.  — Тем… Почему ты вообще все еще со мной общаешься? Типа… Ну. Эрик же уже давно… — я так и не смогла закончить эту фразу.  — Так ты не даешь мне с тобой распрощаться, — с самым серьезным видом заметил Артем. — Куда ж можно деться от всхлипывающей в трубку девушки?  — Я навязчивая? — я совсем неуместно шмурыгнула носом. Я не собиралась плакать!  — Нет. Ну, мне так никогда не казалось.  — Да ладно… Я сама понимаю, что порой невыносима, — иначе бы от меня все не сбегали так скоро.  — Я лично хотел убить тебя всего один раз… Когда ты мне картину испортила. И то первые двадцать секунд.  — А я что-то испортила, да? — я начала судорожно перебирать воспоминания, но ничего так и не нашлось.  — Ага. И не заметила. Ну, я тогда только начал к Эрику ходить, ты, видимо, прониклась ко мне симпатией. Либо была моим самым трогательным и хитрым врагом. Приспичило мне невысохшую картину снять с мольберта и на стол положить на три минуты. Потом, думали, повешу. С ней же ничего не случится…  — Я не трогала твои картины! — шумно возмутилась я.  — Да. Ты притащила мне две полные ладошки конфет и положила прям на картину. Довольная еще такая, улыбаешься.  — Ой… И ты ничего не сказал? — такой вредина и промолчал?  — Ну, почему… Сказал… «Спасибо». Что мне оставалось, на меня снизу-вверх смотрят огромными наивными глазищами? — мне стало неловко. Я честно попыталась сделать виноватое лицо, но в итоге все же прыснула.  — Добрый ты у меня, — потому что это правда. Добрый. Хотя на работе про него, кажется, так никто не думает. — Придешь ко мне на последний звонок? И на выпускной?  — Не знаю… В каких числах? — мне вот не нравится этот невидимый календарь в его глазах, где он отмечает все свои важные дела. Я недовольно засопела. — Ну, видимо, приду.  — Я навязчивая… Очень, — я опустила голову. От такого резкого перехода стало еще более неловко. — Оно само выходит. Ты со мной из благодарности к Эрику?  — Я с тобой, потому что ты добрейшее прелестное чудо.  — Не всегда, — я покачала головой. Может, спросить у него? Мама с папой точно правду не скажут. — А ты помнишь меня… Не уверена… Лет в семь. Я была злая?  — Нет, с чего бы? — он так удивленно смотрит, будто бы я в этом возрасте не отшивала маленьких светленьких зайчиков, которые хотели подружиться. — А… Ты справедливости тогда искала очень активно. Это, разве что.  — Насколько активно? — я надеюсь, подробности не убьют во мне веру в то, что я была, в целом, ребенком неплохим…  — Ну, бывало и хуже… В пять ты навязала мне бантиков, потому что это несправедливо, что у тебя есть, а у меня нет. Потом полегче было, потому что меня касалось не так сильно.  — Скажи, что где-то есть такие фотки, — я прыснула.  — Надеюсь, что нет.  — Как ты это терпел? — я все больше приходила к выводу, что меньше помнишь — крепче спишь.  — Ты была до невозможности очаровательной. Когда тебе так искренне рассказывают, что без бантиков жизнь — это не жизнь, начинаешь верить. Так что нет, злой ты никогда не была. Так, ищущей разве что. Последний месяц учебного года пролетел как-то уж совсем быстро. Все, что я помню — бесконечные пробники, варианты, тесты, сочинения… А потом оказалось, что все еще было не так уж плохо, пока не пришлось между всем этим бегать на репетиции последнего звонка. Еще вальс этот дурацкий… Кто бы мне сказал, что Вадим такой оловянный, в жизни бы не поверила. Я-то думала, неповоротливее меня человека еще поискать, а он сам нашелся. То, что на самом празднике он не отдавил мне ноги, было просто чудом. Я еще с завистью на Ксюшу поглядывала — вопреки всем моим надеждам, что у них с Антоном все еще хуже, двигался тот превосходно. Экзамены прошли, точно в тумане. Я все еще не могла понять, куда мне теперь податься, так что даже не знала, нужно ли мне все это. Тем не менее, баллы я набрала приличные. Очень скромные на фоне результатов Антона, но все же. Где-то в том же тумане скрылась от моего сознания и подготовка к выпускному. Благо, вальс никто новый ставить не согласился, песни я запоминаю быстро, а больше конкретно от меня ничего не требовалось. За день до выпускного я притащила Антона к себе домой. Просто хотелось поговорить. А еще накормить плюшками собственного производства. Правда, в итоге он принимал в их приготовлении больше участия, но все же. Зато вкусно.  — Ну, и куда ты потащишь свою тыщу баллов? — спросила я, заваривая чай. — Где в Солнечной системе учатся самые умные люди?  — Не знаю, меня туда не звали, — скромничает. Очень мило скромничает.  — А не надо ждать приглашения. Надо сразу приходить. Я так всегда делаю, — я ненадолго зависла, выбирая, какую бы кружку ему предложить. Вот, с велосипедиками дам.  — У меня так не получится, — улыбается.  — Мне отчего-то нервно так, — пробормотала я. — У тебя нет такого? Из-за выпускного, наверное.  — Все у нас хорошо будет, — он так и не ответил на вопрос, а я не стала переспрашивать. — Послушаем песенки, ты поплачешь, наверное. Светлая грусть и все остальное. Потом покушаем вкусно и разойдемся со всем этим. Все будет хорошо.  — Честно? — я посмотрела ему в глаза.  — Честно. Единственное, что радовало — в нашей экстранужной всем местным СМИ школе освещался, в большей степени, последний звонок, так что на выпускном было спокойнее. Речей длиной в вечность поменьше произносили, песенки можно было из интернета взять, а не демонстрировать всему городу свою вынужденную креативность. Даже не затянули, вся официальная часть занимала меньше двух часов. Более того, долгие недели тренировок все-таки помогли нам с Вадимом не стать худшей парой тысячелетия. И все же Антон выглядел намного сейчас намного лучше. Он еще меня перед этим вальсом подбадривать успевал, когда я, дважды наступив себе на подол за то время, что поднималась по лестнице, совсем потеряла надежду на успех. Но вот, все закончилось, теперь можно было расслабиться. Отмечать окончание школы дальше мы должны были поехать минут через десять, а пока ко мне подошел Артем с огромным букетищем белых лилий.  — Они там все зачем-то эти букеты на сцену тащили, мне такое неблизко, тебе, насколько я знаю, тоже. Поздравляю, ты умница. Я же могу ехать домой? — он посмотрел так преувеличенно-жалостливо, что я рассмеялась.  — Ага, — букет оказался тяжеловатым. — Домой поедешь отдыхать или опять работу работать?  — Как получится, — он улыбнулся и легко поцеловал меня в макушку. — Я пошел, тебя, вроде, люди уже ждут. Пока.  — Пока. Выпускной наш вела самая раздражающая женщина на свете. Я не знаю, где родительский комитет ее откопал, но делать этого не стоило. Все ее потуги быть веселой и заражать весельем других были какими-то невыносимо жалкими. А еще мы поесть не успевали, ибо она начинала предлагать очередное веселье не позднее, чем через пять минут после предыдущего. Лучше от нее никому не было, на ее дикие предложения я старалась реагировать даже менее активно, чем местный фикус, потому что точно знала, что хорошо мне от них не будет. В определенный момент находиться здесь стало опасно — поднимешь лишний раз голову, а она заметит в тебе тягу к сомнительному веселью. В определенный момент я совсем перестала слушать, что она там говорит. С половины бокала шампанского меня потянуло на воспоминания, которые отчего-то все сплошь были об Антоне. Я отставила бокал в тот момент, когда в своих мыслях услышала в его адрес «лапочка». Если я еще могу это остановить, стоит так и поступить. И все же из головы он идти никак не хотел. А еще… Еще почему-то в ней снова и снова прокручивался тот аннулированный поцелуй. Было так хорошо-хорошо тогда… А еще подумалось, что хочется также еще раз. Я даже недоуменно посмотрела на бокал — мало ли, сама не заметила, как выпила еще пару… бокалов… И вообще очень захотелось к нему. Только как-нибудь абсолютно трезвой, а не как сейчас. Ну, хотя бы просто поговорить. С ним же интересно разговаривать. И вот только сейчас я осознала, что за столом его нет. Не было его и в той части, куда я до этого момента боялась поднимать глаза, потому что там правила тетка-ведущая, а от нее можно было ждать чего угодно. И на улице, куда я выскочила под каким-то предлогом. И даже в сторонке, где стояли пироженки, его тоже не было. Так я и металась минут пятнадцать по территории, пока в итоге не села на скамейку во дворике. Тут прохладно, из головы должны выветриться даже те капельки опьянения, которые были. Вот только лучше бы они там и оставались, потому что легче не становилось. Мне было страшно. Полгода назад я его едва не потеряла. Думать о том, что он просто не любит торты, не выходило. Сознание снова рисовало ужасающие картины. Я так и не смогла окончательно поверить, что он здоров, а тут еще и это.  — А где Антон? — неожиданно рявкнула я на подошедшего Аленского. Не знаю, что хотел сказать он, но и не скажу, что в тот момент это сильно меня беспокоило.  — Дома, наверное, — Вадим пожал плечами. — Я бы больше удивился, если бы он все еще был здесь…  — Так, в смысле дома? — я замотала головой. — Он мне нужен здесь. Сейчас.  — Позвони, — снова пожимает плечами. — Он, вроде, всегда отвечает. Возможно, аккурат до этого момента он отвечал всегда. Теперь же телефон был выключен. Я написала ему пять сообщений. Первое — шуточное, второе — язвительное, третье — встревоженное, четвертое — полное страха, пятое — паникующее, но за следующие полчаса он так ни на что и не ответил. Я искала глазами Ксюшу. Она же должна знать, в какой пещере от меня скрывается ее партнер. Как назло, сейчас ее нигде не было. Если они сбежали вдвоем, то мне еще обиднее. Я, между прочим, душу изливать пришла… Если получится. Я, как могла, гнала от себя дурные и пугающие мысли, шутила в собственной голове, но дрожь унять не удавалось. О чем мне думать не хотелось, так это о том, что варианта, в самом деле, всего два: ему либо плохо, либо он ушел, потому что ему не нравится здесь. Во втором случае, мое присутствие его никак не задержало. Мысль об этом была очень неприятной. Ксюшу я все же увидела, отчего на душе стало чуточку легче. Как минимум, она его тоже не остановила. И еще, он точно не с ней. Наверное, было некрасиво вот так запросто вырывать ее из разговора с Таней, но я честно извинилась. К тому же, у меня стресс.  — Где Антон? — я сама не поняла, в какой момент начала задыхаться, но сейчас дышала шумно и тяжело.  — Домой уехал, он только ради вальса приезжал, — пожала плечами Ксюша. — Сначала вообще хотел заранее аттестат забрать. Мне стало неприятно, что он не предупредил, но… Это же Антон, он наверняка объяснил это себе как-то крайне по-мушкетерски.  — И он сейчас точно дома? — мне было стыдно за то, что я собиралась делать. Я просто точно знаю, что потом не решусь.  — Не знаю, должен быть… Ты чего так мечешься?  — Он мне срочно нужен, — пробормотала я. Оставлять родителей одних на собственном выпускном — бред сивой кобылы, но сейчас мне было важно увидеть Антона. Я забежала в ресторан, пробубнила что-то невнятное, отчего только сильнее всех перепугала. В своем порыве я как-то не подумала, что автобусы в два часа ночи не ходят, в такси в такое время садиться страшно, а пешком идти еще страшнее, да еще неясно, куда и как долго. В потоке моих междометий родители все же вычленили, что мне нужно. Как итог: я в очаровательном розовом платье еду по ночному городу в какой-то стремный район к мальчику, которому приспичило сбежать. Еду только потому, что искренне верю, что бежит он все же не от меня. В конце концов, я же ему нравилась. Кажется, даже ничем за последнее время не обидела. Куда ехать, я даже помнила смутно, а уж объяснить не могла тем более. Папа ориентировался больше на описание окружающей обстановки: дом большой старый, в глубине двора, памятник Чехову там стоит через дорогу от этой улицы… Граффити на этом доме большие, написано что-то, а на соседнем пионы огромные нарисованы… Я вспомнила даже то, что горка во дворе зеленая стоит, а качели синие. К моему удивлению, мы приехали правильно. Луговая восемнадцать, как выяснилось. Папа даже предложил подняться со мной, наслышанный о своеобразном поведении родителей Антона, но я отказалась. Мне нужно было поговорить с ним без никого. Даже без папы в соседней комнате. На двери в подъезд у них висел кодовый замок, это я еще в прошлый раз запомнила, потому что вблизи моего дома таких штук нигде не было. Тридцать четыре… Дверь отворилась. Только здесь я поняла, что абсолютно не знаю, что нужно говорить. Решив, что как-нибудь разберусь в процессе, я постучала в дверь. Давать себе лишнее время на раздумье было страшно — и без того очень тревожно, так и тянет просто сбежать вниз по лестнице и сделать вид, что меня здесь нет. Начни я сейчас готовить речь, точно бы ушла ни с чем. Дверь открыл отец Антона в сиреневом шелковом халате.  — Здрасте, — я всячески пыталась загнать свою неприязнь поглубже. Сейчас не до нее. — А можно Антона?  — Уехал он, — мужчина неприятно улыбнулся. — На вокзал. Поступать едет. Но ты еще можешь его догнать.  — А… Спасибо, — я кивнула и отстранилась, позволив мужчине закрыть дверь. От его неискреннего участия стало так паршиво, что я даже не сразу осознала, что он только что сказал. Я опоздала. А даже если бы и приехала вовремя, это бы все равно не имело значения. Он уже все для себя решил. И в этом «всем» меня с моими нахлынувшими чувствами не было. Я стояла возле закрытой двери и не знала, что теперь делать. Я видела его два часа назад, он не соизволил сообщить мне, что уезжает. Неожиданно обесценилось все: от признаний в чувствах, которые едва не стали его последними словами, до откровений у заброшенной усадьбы. А еще вспомнилось, что он такой совсем не первый. Вспомнилось, как полгода не появлялся Артем, когда был так нужен; с каким облегчением со мной расставался Егор; как легко от меня отдалился Аленский. Да даже Ваня уже сто лет о себе никак не напоминал… А теперь еще Антон… Со всеми своими рассказами о том, как со мной хорошо.,. Со всеми откровениями… Он. Просто. Уехал.