Да здравствует король

Сны бывают слишком теплыми, словно тягуче-сладкие деньки начинающегося лета, они прижимают к груди, ласкают и успокаивают, и такие совсем не хочется покидать. Закрыв глаза, Ласточка видела именно этот сон. Долгий и сладкий, в котором никто не колол ее иглами, не запирал в своей украшенной золотом спальне, не велел раздвигать ноги и молчать, оставаясь послушной. Она беззаботно разгуливала по улицам Цинтры вместе с Геральтом, она ела сладкую вату, пачкала ею тонкие бледные пальцы, губы и щеки, покручивая в руках новенький кинжал. И просыпаться не хотелось, но из сновидений пришлось вернуться в реальность, и реальность пахла горьковатой полынью, смесью острых трав, которыми эльф пытался вытравить из стен жгучий химический запах. Не было ни солнца над головой, ни вкуса сахарной ваты на губах. Цирилла проснулась от того, что Знающий мягко потряс ее за плечо, пробуждая от долгого сна. Ведьмачка чувствовала сухость во рту, жжение от яркого света разгоревшихся факелов и всепоглощающую усталость, не прошедшую даже после отдыха. – Ты улыбалась во сне, – заметил мужчина тихо. – Это просто какой-нибудь мышечный спазм, – ответила Цири, вспоминая, где находится. – Мы уже закончили с твоими уколами? – Закончили, Цири, на сегодня хватит, – отозвался Знающий холодно. – Тебя вызывают наверх. – Наверх? Она не сразу вспомнила, что именно сверху и спустилась, оттуда, из спальни нового короля. Ведьмачка поджала губы, давая понять: отвечать уже не нужно, она сама все вспомнила и поняла. Если вызывают, пора возвращаться, как бы ни были слабы ноги. Просьбы Эредина здесь принято исполнять быстро, ведь иначе наказание заставит спешить в следующий раз. Полнившись светом, лаборатория уже не устрашала. Замысловатые экспонаты в прозрачных банках не внушали тот страх, но закидывали в душу семя интереса. Кому принадлежал этот голый хвост в разрезе, кому гребень, вырезанный не то с бочины невнятной твари, не то со спины, а кому этот длинный уродливый нос, словно раньше принадлежащий огромной землеройке? – Я отведу тебя обратно, Цири, – произнес мужчина, галантно подавая ей руку, которая тут же была девушкой отвергнута. – Не стоит, я дойду сама, никуда не сверну и не заблужусь, не бойся. Но то было большим преувеличением ее возможностей. После препарата девушка чувствовала острую слабость, ее руки не могли достойно сжать перила, ноги – довести до пункта назначения. Едва поднявшись, ведьмачка запуталась в зеленой юбке своего скромного платья. Она могла бы упасть, не поймай ее Знающий за талию, не поддержи на безопасном расстоянии от пола. – Ты слишком слаба, Ласточка, и не дойдешь до спальни сама, – полушепотом рассказал он, опустившись к ее уху. – Я не боюсь, что ты заблудишься, я просто не хочу, чтобы ты где-нибудь упала и пролежала в беспамятстве до следующего дня. Его рука, греющая поясницу, Цири нравилась ровно столько же, сколько и деланная забота – ни грамма. Хотелось скинуть ее с себя и нагрубить, убежать, хотелось в ответ огрызнуться, только не было сил. «Он ведь так старается, единственный здесь старается, не стоит его отталкивать», – подумала ведьмачка, прежде чем смиренно кивнуть и аккуратно взять кавалера под руку. Помощь ей все равно пригодится, как ни храбрись. Госпожа Йеннифер всегда говорила своей подопечной, что следует быть умнее. «Мужчины видят нас слабыми и беззащитными, и в том главная их ошибка, Львенок мой. Они стоят к нам спиной, не ведая, что в кармане платья мы прячем ножи как раз для их шей. Пока можешь, кажись им слабой, кажись глупой и безрассудной, пусть твой триумф станет им большим сюрпризом», – говорила она, лениво попивая подслащенный облепиховый чай под тенью старой липы. – А часто мне сюда ходить? – спросила девушка мага, стоило тому отворить хитро замаскированную дверь и помочь Цирилле выйти. – Раз в неделю. Больше делать нельзя. – А то я рожу сразу десять эльфят? – Человеческие самки, Цири, не могут выносить такое количество детей за один раз. Во всяком случае, прецедентов еще не наблюдалось. Кажется, семь или… Разговор о возможностях женского организма был только односторонним. Обычное занудство Знающего отчего-то заставило ведьмачку повеселеть. Нельзя привыкать к этому месту и его жителям, нельзя довериться им, нельзя, но что остается делать? Цири понимала, что даже здесь, особенно здесь ей нужен был кто-то «свой». Она нескоро увидит единорогов, если и увидит, так что придется довольствоваться им. Липким, непонятным Знающим, что стремится помочь, но весьма пассивно, за свою шкуру переживая гораздо сильнее, чем за ее благополучие. В этот раз лестница казалась девушке еще более темной, более зловещей, точно ведущей в замок страшной колдуньи из сказок, что Цирилле когда-то читала бабушка. Быть может, ступени пугали ее потому, что теперь вели они к монстру, к злобному эльфийскому королю, что потирает руки в ожидании свежей плоти? И верно, стоило вспомнить о нем, сердце девчонки забилось быстрее, пальцы судорожно сжали запястье Знающего, и тот замолчал, оставив размышления о плодовитости человеческого племени до лучших времен. Дальнейший путь проходил в молчании, и Аваллак’х не решался рассказать Цири о том, что служанка, явившаяся за ней в стены лаборатории, намекнула, что хозяин ее пребывает не в духе. Впрочем, можно ли было ждать иного? Знающий понимал, что с этой охоты нельзя вернуться в приятном расположении, ведь даже мелкая неудача, связанная с прозорливостью добычи, всегда вела Эредина к злости. Коридор кончился быстро, от него оставалась лишь пара шагов, когда ведьмачка пошатнулась на пути. Воинствующие эльфы, смотрящие на нее с раскиданных по стенам картин, казалось, поморщили свои благородные носы, учуяв ее слабость. Цири вцепилась в рукав сопровождающего, ноготки ее больно впились в оголенное запястье мужчины, и Аваллак’х сдержанно шикнул от боли. – Цири? – спросил он, поднимая девушку и усаживая в так кстати стоявшее неподалеку кресло. – Цири, все хорошо? Да разве ей нужно было сказать, произнести вслух: «нет»? Вместо ответа девушка лишь мотнула головой, зеленые глаза ее наполняла слабость, и кожа, казалось, была бледнее, чем не тронутая пером рисовая бумага. Эльф не знал, отчего он решил коснуться ее щеки. Был то зов заботы, теплоты и нежности, или страстное прошение его собственной плоти. Коснуться. Ее. Щеки. Алеющей от прилива крови, тут же бледнеющей, теплой, такой гладкой и податливой, зовущей к себе… – Лис? Голос, позвавший его, был знаком и Ласточке, и Знающему, и знаком слишком хорошо, чтобы не вздрогнуть под его тяжестью. Аваллак’х одернул руку в спешке, чтобы кашлянуть после этого и сконфуженно отступить на шаг. Цири поежилась, она на секунду прикрыла глаза, чувствуя, что дурнота охватывает ее тело с новой силой. Напротив как раз горел факел, слепящий и обжигающий, и свет его добавлял к ощущениям Цириллы растущее внутри раздражение. Она ненавидела все вокруг. – Что тут случилось, Креван? – спросил Эредин, подходя к парочке вплотную. – И что ты тут еще делаешь? Офелин уже давно ждет тебя у причала и… – Я помню о ней, – встрепенувшись, ответил Аваллак’х. – Покорно благодарю за заботу, мой король. – Не надо, не благодари меня за доброту и хорошую память, Креван, просто иди к своей даме, а я сам займусь своей. – Зираэль нехорошо, – игнорируя намеки, ответил Знающий. – Ей следует отдохнуть, выспаться и прийти в себя. – Она выспится, придет в себя и отдохнет, – с легкой ноткой раздражения в голосе произнес эльф. – Иди. Препирательства с Королем Дикой Охоты имели неприятные последствия, препирательства с правителем славного эльфийского народа – и вовсе могли стать фатальными. Аваллак’х не стал испытывать судьбу, он заметил, что Цири слабо кивнула ему, словно говоря: «Уходи, ничего страшного со мной не случится». Умная девочка знала, что и ей попадет, если Знающий не послушается. Светловолосый эльф кивнул, опустив голову лишь на пару сантиметров, а после зашагал в неизвестном Цирилле направлении. Она и не пыталась отследить. Девушка не пробовала ни улыбаться, ни быть милой и послушной. В горле пересохло, кровь стучала у висков, словно кто-то играл перед ней в барабаны войны, глаза слезились от яркого света. Цири поджимала губы, стараясь не поворачивать головы. – Нехорошо? – спросил мужчина, когда шаги в коридоре стихли. – Отчего бы это, Ласточка? Я думал, вы хорошо там провели время. Вдвоем. Ее бледная кожа, покрытая мелкой испариной, глаза, переливающиеся матовым блеском и учащенное дыхание – Эредин ничего не замечал, не желал видеть очевидного. Мужчина остановился напротив нее, и Цирилла смогла разглядеть на нем парадный камзол с чередующимися на нем красными и золотыми линиями, высокие черные сапоги и широкий черный пояс, держащий и плащ, так и норовящий за что-либо зацепиться. В воздухе густел запах выпитого королем алкоголя. – А ты никого не поймал, верно? – спросила девушка, собрав оставшиеся силы. – И решил напиться с горя, а? – Сейчас поймаю, – ответил ей мужчина. – Берег силы для главной добычи, Зираэль. Чтобы подобрать ослабевшую гостью, Эредину пришлось наклониться над ней. Его руки оказались на удивление теплыми, и грубость их касаний даже можно было простить. Девушка не вырывалась, не позволял ни помнивший недавние события разум, ни ослабшее тело. Руками Ласточка тут же овила его шею, прижимаясь ближе, чтобы не упасть. Гул шагов вновь звучал в коридоре, и любопытные лица эльфов, запечатленных в картинах, провожали парочку недовольными взглядами. «Будто это я хочу туда идти, будто это я хочу с ним спать», – в легком бреду думала Цири, ощущая ползущую по конечностям слабость. «Вы мне все отвратительны». Все. И золотые рамы, обрамлявшие изображения, и тысячи сцен с тысячью изображенных на них, и она… Мертвая ныне Лара Доррен, смеющаяся, легкая, держащая в тонких эльфийских руках золотое яблоко. Быть может, ее Цирилла ненавидела сильнее всех остальных. Лара передала ей тот чертов эльфячий ген, которому следовало подарить иной сосуд. Быть может, даже более достойный, тот сосуд, что не сбежал бы из-под эльфийского крыла и выполнил предназначенное, сразил бы Белый Хлад, продолжил свой род с правильным эльфом и жил в послушании и смирении в стенах обители своего народа. Она не должна была быть здесь, Предназначение ошиблось. Когда король остановился у знакомой девушке двери, Цири испуганно вздрогнула в его руках. Воспоминания оказались тяжелее, призрачная боль обожгла ее нутро. Хотелось бы ведьмачке быть глупой и наивной деревенской девчонкой, что могла бы решить, будто этой ночью ей дадут отдохнуть. Хотела бы она витать в иллюзорном мире надежд на лучшее обращение, только не могла, знала, что будет дальше. Запах вина приносил с собой тошноту. Цирилла чувствовала, как голова ее кружится, как слюна копится во рту. И эльф, заметивший ее дурноту, был аккуратен. Он уложил девушку в кровать, подал ей полотенце и удалился, чтобы позже вернуться с бокалом вина для себя. В камине, расположенном недалеко от его любимого кресла, приятно потрескивали дрова, и мужчина завороженно смотрел за тем, как они, пожираемые огнем, превращаются в уголь. Он продолжал стоять, не обращая внимания на девушку, пытающуюся завернуться в бордовое покрывало кровати. – Что вы там делали? – спросил король, помолчав. – Он вколол мне что-то, а потом я заснула и проснулась, когда ты позвал наверх. – Что вы делали в коридоре, Цири? – понизив голос, поинтересовался эльф. Ей показалось, что где-то вдали заворчал гром, тучи склонились над небом. Только грозы не предвиделось, воображение играло с ведьмачкой в злые шутки. Что они делали в коридоре? Шли. Ничего больше, что за глупый вопрос. Цирилла неловко поджала губы, думая о том, зачем вообще можно было это спросить. Издевается над ней? Показывает, что имеет столько власти, что может спрашивать ее о всяком, пока она обязана отвечать? – Знаешь, Цири, некоторым представителям вашего племени очень сложно вбить что-то в пустую голову. Вбить что-то действительно полезное. Мирскую грязь вы впитываете с завидной прытью, впрочем, вы с неподдельным удовольствием жрете ее до тех пор, пока та не заменит все ваше нутро, не составит вас самих полностью... «Что же тогда жрут эти чертовы эльфы? Тщеславие растет у них на деревьях или трусливая злость?» – подумалось девушке. Свой вопрос она не озвучила, понимая, как рискует и чем. Король не беседовал с ней, он говорил, и желал говорить единолично, устроив себе долгий поучительный монолог. Цири учтиво молчала, чувствуя только раздражение и невероятную слабость. – Даже в безвыходных ситуациях вы умудряетесь вывернуться. Как змеи, Цири, вывернуться и укусить, за что потом и лишаетесь головы. – Змеи бывают ядовитыми, – заметила девушка. – Бывают. А люди ядовиты все. Но то было неправдой. Неправдой, потому что Цирилла знала наверняка. Геральт учил ее, воспитывал, как храбрую ведьмачку, и в бестиарии не было записано, будто бы люди обладают ядом, шипами или когтями. Она бы запомнила это, запомнила и использовала в одном из своих боев, во всех, если придется. Ведьмаки используют весь потенциал собственных тел, и Цири знала, что таким козырем они бы не гнушались. – Знаешь, на кого мы охотились? – отчего-то оживился король. – Олени, белки, утки, козы или перепелки… Не знаю, кто здесь у вас водится, – честно призналась девушка. Ей не было никакого дела до его забав, не касающихся ее самой. Не люди – и ладно, пусть хоть собратьев отстреливает, Цири наплевать. Одним эльфом больше, одним меньше – разницы нет. Ведьмачка попыталась улыбнуться собственным мыслям, но губы не слушались: немели от усталости. Король же не пребывал в раздумьях и времени не терял. Он спешно, на чуть подкашивающихся ногах прошелся вперед по громкому каменному полу, бросил на девушку небрежный взгляд. Зеленая юбка бесстыдно задралась до самого бедра, оголяя белоснежную кожу, волосы разметались по подушке, а губы – чуть приоткрыты. С нее можно было написать картину. – Посмотри, – произнес эльф, поднимая с пола шкуру убитого им единорога. – Узнаешь? – Я… – только и шепнула она, мгновенно понимая, кого видела перед собой. Они слишком много времени провели вдвоем, слишком долго пытались бежать из неизвестного обоим места, скитаясь вдоль песчаных равнин. Цири помнила, помнила хорошо: и его горделивую походку, и тот же гордый нрав, и попытку спасти ее из чужих лап, отдавая должок. Из последних сил она приподнялась, чтобы посмотреть старому другу в глаза, но глазницы его оказались пусты, сухи и черны. Король ей улыбнулся. – Я выслеживал его целый день. Он бежал, бежал, прячась в самом центре табуна, но, знаешь, Цири, единороги – трусливые твари. – Ублюдок, – шепнула девушка, в гневе сжимая простынь. – Убежали, когда я накинул на его шею петлю. Все... Как один, просто убежали подальше, лишь бы их самих не заарканили. Бросили его одного. Эредин развернул мертвого единорога мордой к себе, чтобы издевательски кивнуть ему, сообщая о своем «горе». Мужчина лишь на секунду потерял улыбку, после вернув ее на положенное место. Шкура единорога выпала из его рук, оказалась на полу, придавленная его ногами. Король молча прошелся вперед, к кровати, пока Ласточка боролась с подступающими к горлу слезами. – Тебе грустно, Зираэль? Почему? Это всего лишь лошадь. Всего лишь… Урок. – Для кого и зачем? И кто вообще будет устраивать такое ради каких-то там уроков? Больной ты… – Это урок для многих, Ласточка. Для единорогов, решивших, что они могут играть по своим правилам, для лояльных им граждан, для тебя самой, Зираэль. – Для меня? – непонимающе спросила девушка, в бессилье опускаясь на подушку. Путались не только ее чувства, но и мысли. Голова ведьмачки кружилась, пока дрожали руки, слезились глаза. Она злилась, злилась и боялась, что во всем виновата сама. Иуарраквакс мертв, и его черные пустые глазницы, высохшие уста, брошенное в насмешку тело – ничто не могло дать ей ответ, помочь. Цири жалела старого друга, но понимание, что сама теперь загнана в ловушку – било по ней больнее. Он сделал шаг вперед, когда девчонка отвернулась, пытаясь сморгнуть слезы. Слякоть окутала ее глаза, превращая картинку перед ними в размытое пятно. Девушка могла лишь слышать его приближающиеся шаги, шумное дыхание неподалеку. Она не вздрогнула, чувствуя, как жесткие пальцы эльфа касаются ее лодыжек. – Для тебя, все верно. Голос его дрожал в таком же дрожащем воздухе, запах вина вытеснял духоту. Цири сжала губы плотнее, думая лишь о том, как ей хочется повернуться, как хочется вцепиться ногтями в его лицо и разорвать то в клочья, чтобы потом посмеяться. Слезы все пытались пробиться, заблестеть на лице, но гордость брала верх над другими чувствами. Ведьмачка терпела молча. – Ты, Цири, принадлежишь мне, – притворно-ласково прошептал эльф, наклоняясь над ней, ладонями шаря по юному телу. – Каждый кусочек твоего испорченного тела – мой. И этот, – произнес он, срывая с нее платье, хватая то за руку, то за бедро, то за едва заметную округлость девичьей груди. – И этот, и этот, и этот! Цири не поворачивала лица, упрямо смотря в одну точку. Стена. Светло-бежевая стена, расположенная напротив нее – забирала все, что могла. Король злился, он желал ее внимания, испуганного крика, взгляда, гнева, он желал ее реакцию – любую, лишь бы та окрасила комнату новым цветом. Мольбу о милости, заверения о том, что она все поняла и смирилась или же отчаянный гнев и обвинения, следующие за ним. Он ждал, рисуя в воображении картинки, но ведьмачка не дала ничего. Она молчала, лишь иногда позволяя себе сделать особенно глубокий вздох. – Смотри на меня, – произнес он, понимая, что та не повернется сама. – Смотри на меня, Зираэль, не смей отворачиваться! Звон от пощечины, казалось, был слышен и за пределами дворца. Он заполнил собою комнату, долетел до самого коридора, и ведьмачка шикнула, почувствовав острую боль. Позже та расползлась по ее щеке, запульсировала на лице, заставив девушку поднять ослабшую руку и прислонить к месту ушиба. Цирилла повернулась, когда эльф сжал ее щеки широкой ладонью. – Тварь, – прошипела она, вглядываясь в зеленые глаза эльфа. – Не трогай меня… Не смей прикасаться! Только к сопротивлению у ведьмачки уже не было сил. Ослабшие руки не могли оттолкнуть короля, дать ему пусть и слабый, но все же отпор. Эльф засмеялся. Ему не составило труда сесть на ее бедра, чтобы придавить девушку к матрасу, не дать ей подняться и убежать в темный угол спальни. Ведьмачка дрыгалась под ним, пока эльф расшнуровывал пояс, с лязгом выдирал его из петель. Камзол лужей осел на полу, и остальная одежда легла бы рядом, не жги мужчину желание. Он не мог ни терпеть, ни ждать, лишь наклониться к ее лицу, чтобы лучше видеть. – Я вобью в тебя послушание, – проговорил он четко и спокойно, прежде чем одним болезненным рывком войти в нее. – Насладись, Цири, наполнись им. За скрипом кровати эльф не услышал ее вскрика. Руки мужчины сжали оба ее запястья, заведя ослабшие руки ведьмачки за голову, прижав их к скрипучему матрасу. Маленькая, тоненькая, он мог бы сломать ее, надавив сильнее, взяв жестче. Эредин задал темп, отбивал четкий ритм, не делая ни пауз, ни перерывов, чтобы восстановить дыхание. Он брал ее больно, брал со всей силы, чтобы проучить, заставить уважать его право единоличного обладания через боль и страх. Она не знала, в какой именно момент начала плакать и шептать «Отпусти, отпусти». Ведьмачка повернула лицо на бок, поняв, что руки эльфа теперь заняты, и слезы тут же подступили к глазам. Слабость, боль и отчаяние мешались внутри, котел чувств вскипал, и слезы – были лишь его пеной. Ведьмачка хныкала, хныкала в руках короля, пока тот продолжал издеваться. – Смотри на меня, Ласточка. Смотри. На. Меня, – произнес он отрывисто, сопровождая каждое свое движение очередным толчком. И та повернулась. Послушно, так, как ее только что научили. Изумрудные глаза девушки светились гневом, в них плескался дикий огонь, боль, ненависть. В них отчетливо виднелся раболепский страх, принесший королю истовое наслаждение, в них билась тревога, которой он не слышал в шепоте и мольбах. Эльф не пытался утереть ее слезы, облегчить боль или снизить напор. Он двигался быстрее и жестче, не отрывая взгляда. Надо было отвлечься, думать о другом и представлять себя в ином месте. Только Цири не могла, видя перед собой его знакомое лицо, чувствуя вкус и запах. Низ живота горел огнем, в глазах все также стояли слезы, а губы разлеплялись лишь для того, чтобы обронить очередной стон. И сознание, словно решив прийти своей носительнице на помощь, нашло выход из положения первым. Оно начало гаснуть, погружаясь в живительный мрак не то забвения, не то сна. – Мое, – шепнул он, наклоняясь к ее уху. Эредин закрыл глаза, завершая акт воспитания. Его последнее движение могло принести ей особенно яркий приступ боли, только тело уже не передало сигнал. Король не заметил сомкнутых очей ведьмачки, ее мирного дыхание и высыхающих на щеках дорожек от слез. Он просто слез с нее, отпихнул от себя девчонку и провалился в блаженный сон, окруженный запахом пота, алкоголя и «подвига» подчинения.