Да здравствует король

– Холодно, – тихо пролепетала она, ворочаясь в промерзшей кровати. – Мне холодно, мне холодно, холодно… Теплая ладонь эльфа опустилась ведьмачке на лоб. Не то успокаивая, не то согревая, но это помогало каждый раз: Ласточка переставала двигаться, замолкала, находила такой желанный покой. Веки ее не дрожали, губы не размыкались в попытке произнести хоть слово, и тишина вновь захватывала пространство вокруг. Повязка лежала на ее голове крепко, кровь давно остановилась, и рана стягивалась хорошо, Карантир обещал, что следа не останется, не будет напоминаний о произошедшем. Но стоило ли об этом забывать? Эредин сидел рядом с ведьмачкой, то убирая руку с ее лба, то возвращая ее на место, беспокоясь о ее состоянии. Охота нашла горе-беглянку в лесу, снег густо запорошил обездвиженное тело, кожа Ласточки побелела, губы дрожали, тело покидала жизнь. Если бы Охота пропустила ее, если бы гончие не заметили движение в снегу, если бы они опоздали на пару часов… Он не желал о таком думать. В тесной комнате покинутого крестьянского дома пахло соломой и лесом, пылью, старостью, забвением. Люди ушли отсюда несколько лет назад, и Охота нашла это местечко заброшенным, но пригодным для двухдневной остановки. Они нашли то, что искали, поймали беглянку, и каждый хотел вернуться домой как можно скорее, но Эредин не спешил. – Ей необходима помощь, и как можно скорее. Я наложу бинт, – обещал тот, осматривая раны. – И лучше бы ей отдохнуть где-нибудь, отлежаться, в таком состоянии нельзя проходить сквозь измерения, – сказал Карантир, обработав раны ведьмачки. – Тогда мы отдохнем прямо здесь, – ответил ему Эредин. Разбейте лагерь снаружи, устройте костер. Я побуду с ней здесь, в тишине. Один. Никто не посмел перечить, даже если из-за общего молчания придется провести этот вечер и следующий на холодной сырой земле. Карантир заходил еще раз утром и вечером, чтобы проверить состояние пострадавшей ведьмачки, сменить бинты и удостовериться в том, что ей стало лучше хоть чуть. Король устало качал головой, слушая его долгие пугающие советы. Они не говорили об этом вслух, при нем, но наверняка думали: каким будет ее наказание. Соратники ждали, что Эредин придумает для нее что-то страшное, что Ласточка переживет жестокий ужас, сознание ее изменится навсегда, что произойдет нечто поворотное в жизни их короля и его добычи. Быть может, они ждали, что беглянке промоют мозги так же, как любому человеку, явившемуся в их мир? Только Эредин не знал, следует ли вообще наказать ее. О, у него было много времени, чтобы подумать над этим, но в голову лезли другие мысли. Старая каменная печь еще могла вырабатывать тепло, брошенная много лет назад изба медленно наполнялась им, кости согревались, щеки девушки покрывал румянец. Одеяла никто не нашел, и Ласточку накрыли двумя скользкими плащами, снятыми с уставших всадников. Цирилла грелась, ворочалась под ними, и королю оставалось лишь гадать, о чем ее сны. Наверняка о зловещей погоне, что напугала ее так сильно, что Цирилла упала с коня. Эредин же видел другие сны, все это время – только с ней одной. Все дни он потратил на воспоминания, на мысли о том, чего не сделал и не сказал, о том, сколько совершил ошибок. Ей их можно было простить: Ласточка столь юна, столь неопытна, что побег был единственным, что могло прийти в эту голову. Но он… Эредин ходил по земле столько лет, столько сделал, столько увидел… Он мог приложить больше усилий, мог удержать ее, не применив силы. Только стал ли? Подкуп, шантаж и запугивание – вот, что выбрал для себя эльфийский король, самонадеянно рассчитывая на успех и смирение. А ведь он провел с Ласточкой столько времени, что мог запомнить: на нее это не подействует, лишь оттолкнет, заставит пойти на крайние меры, лишь бы кончилась эта каторга. Он много раз отмечал про себя, Зираэль не похожа на жадных эльфиек, готовых отдаться за каплю чистой крови, примешанной в их род. Ведьмачке же не было дела до его родословной, до его положения, не было дела до того, как на них посмотрят со стороны. Что же ей было важно? Отношение. То, каким Эредин будет с ней, каким должен быть. Король закрыл глаза, вспоминая ее испуганный взгляд, обманчиво-дерзкие речи, попытки запугать в ответ, отбиться. Он, с высоты своего опыта, должен был заметить… Но должен ли был? Эльф поднялся, сделал два шага вправо, добрался до маленького незастекленного окна. До чего же узкие дома у людей этого мира. Должен он был понимать ее, знать, что ей нужно? В конце концов, он – не любовник, не ее счастье, не тот, кому суждено заботиться о Цирилле до конца времен. Он – Король Ольх, и все обязательства, сковывающие его, связаны только с государственным долгом. Было бы здесь вино, о, он хотел бы закончить пару бутылок, чтобы долго еще сидеть в полумраке рассвета и смотреть в окно, считая бесконечные звезды. – Больно, – полушепотом произнесла ведьмачка, переворачиваясь, шурша плащами. Она снова говорит во сне. Король не поворачивался, он думал, думал о том дне, когда потерял ее, упустил, позволил вернуться в родные края, встретившие ее столь неприветливо. По своей вине, верно? Эредин чувствовал, как грудь его сжимает непривычное чувство. Это не утрата, не сожаление, нет. Нечто, что когда-то давно отдавало теплом, а сейчас обернулось пеплом после выгоревшего насквозь костра. Как он хотел бы вернуть упущенное время, подбросить в него дров, не топтать… – Что теперь со мной будет? – спросила ведьмачка все также тихо. – И где мы? Теперь ему пришлось повернуться назад. Цирилла очнулась, она часто моргала, пытаясь привыкнуть к обжигающе-яркому свету зажженной рядом свечи. Ее сухие потрескавшиеся губы расплылись в поддельной улыбке, но что-то в ярких зеленых глазах шептало о радости встречи. Да, Цири уже не чувствовала страха, покорилась судьбе и ждала вердикта, смирившись со своим положением. Королю пришлось подавить порыв, тело страстно желало кинуться к ней, опуститься на колени, вновь опустить тяжелую ладонь девушке на лоб, почувствовать ее кожу под своей. Нет, так нельзя, она же поймет все, ему будет слишком стыдно смотреть в эти очи. Эредин сделал шаг вперед, чувствуя, как старый гнилой пол прогибается под его весом. Ласточка продолжала смотреть на него, не то опасаясь продолжения, не то желая его больше всего на свете. – Я еще не решил, – честно ответил эльф. – Как ты себя чувствуешь? – У меня болит голова, – пожаловалась ведьмачка, осторожно поднимая руку и ощупывая промокший бинт. – Я сильно ударилась? Это Аваллак’х постарался с перевязкой? – Креван сбежал, – ответил эльф, ухмыльнувшись. – В тот же день, сразу после того, как ты покинула замок. Я боялся, что он найдет тебя первым… И одно Предназначение знает, что могло бы случиться тогда. – Предназначение, – хмыкнула ведьмачка, выплевывая надоевшее ей слово. Ласточка прикрыла глаза, осторожно кивая королю. Не могло быть иначе. Сам Эредин понимал, что Знающий способен всадить ему в спину нож, но не мог избавиться от него самолично, не оставив свидетелей и вопросов. Да, он – король, он – властитель средь гордых Elle, но в том и проблема – гордость за его народ. Полубезумный от потерянной много лет назад любви Аваллак’х коптил небо слишком долго, эльфы знали его, почитали, видели в нем свое наследие. Заткнуть его и убрать, не имея на то причины – прослыть безумцем и тираном, не уважающим опыт своих предшественников. – Значит, ты уже в курсе, да? – осторожно спросила девушка, поверх плащей положив руку на свой живот. Он успел забыть о том, как бела ее нежная кожа, но один лишь взгляд вернул воспоминания о том. Ладонь ведьмачки на алой ткани плаща создавала удивительный контраст: словно тело подбитой птицы упало, испачкало землю под собой, оставив лишь один островок света. И к нему он тянулся, к нему льнул, его хотел больше всего на свете, о нем мечтал долгими вечерами, проведенными под этими звездами. Эредин набрал воздуха в грудь, заставил себя осторожно, без лишних эмоций сесть рядом, не упасть, не касаться ее живота губами. Нет, не сейчас, если Предназначение ждет того, у него еще будет время. Ведьмачка не дернулась, не пыталась отодвинуться, выпросить хоть немного расстояния между ними. Ей словно нравилось быть сейчас здесь. – Креван вел дневники, и из спешки оставил их в своей брошенной келье, – рассказ эльф, обращаясь к собственным воспоминаниям. – Вместе с каменным големом, убившим двух моих всадников. – Что говорилось в тех дневниках? – Что ты уже носишь моего ребенка, и что все его попытки уничтожить плод или заменить встречают сопротивление, тот начинает расти быстрее, становится крепче. Аваллак’х был уверен в том, что твоему сыну передался Ген. – Это дочь, – поправила Цирилла, рукой очерчивая округлость живота. – Не спрашивай у меня, – добавила та, заметив удивленный взгляд короля. – Просто мне кажется, что я уже знаю об этом. – Надеюсь, на тебя она будет похожа сильнее. У меня слишком острый нос для принцессы, – попытался отшутиться Эредин. Испугавшись тишины, он пытался наполнить воздух словами, но тревога не уходила, теснимая ими. Цири нервничала, нервничал и он, точно его жизнь зависела от слов ее. Эльф знал, какой вопрос прорежет молчание сейчас, знал, и боялся думать над ответом, ведь тот следовало озвучить, передать ей, обдумать уже вдвоем. Кто-то из его отряда бродил вокруг старой хижины, тихо переговариваясь о своем, дрова трещали в старой печи, за окном кричала ночная птица. Только бы посидеть тут еще немного, в блаженной тишине холодного вечера. – Когда она родится… – шепнула Ласточка, закрывая свои зеленые глаза, не находя сил для зрительного контакта. – Ты разрешишь мне хотя бы увидеть ее, взять на руки? Или сразу убьешь? В ответ Эредин улыбнулся, это – глупый вопрос. Как он может убить ее, даже после побега, после того позора, что ему пришлось пережить в родных стенах? Король отвернулся, Цири ждала ответа, считая долгие секунды, пытаясь вдохнуть больше воздуха. Удивительно, но за то недолгое время, что они были в разлуке, ведьмачка успела сильно измениться, стать иной. Неужели так на нее повлияла новость о том, что в чреве ведьмачки теперь зреет его дитя? На него повлияла. Король не мог отрицать, когда он впервые прочел дневники Кревана, что-то в его маленьком мире поменялось навсегда, дрожь сковала тело, странная радость заполнила нутро. Эльф устало наклонил голову, ладони сами сжались в кулаки. Ему хотелось кричать, бить стены, хотелось выплеснуть прочь всю ту злость, что скопилась внутри… Только вместо этого Эредин повернулся к ведьмачке, заглянул в ее широко распахнутые глаза. Больше он не сделает тех же ошибок. – Ты любишь меня? – спросил он тихо, не зная, что она ответит. И Цирилла закусила губу, желая отмолчаться. Так привычно, так испуганно, так боязливо, десяток воспоминаний тут же заполнил его голову. На секунду она стала прежней, все страхи маленькой девочки, пойманной в эльфскую ловушку, вернулись, ведьмачка не знала, что следует сказать, терялась, путалась. Эредин прочитал растерянность в ее глазах, смятение, даже злобу. О, она имела право ненавидеть его за этот глупый вопрос, за все, что он сотворил до него. – Прости, – поспешил эльф, поднимаясь с места, уходя в другую часть комнаты, к окну, слушать ветер. – Прости, я не должен был спрашивать. Тебе пришлось пройти через многое, чтобы сбежать, чтобы хотя бы попытаться… – Да, – ответила ведьмачка, перебивая. Она долго собиралась с мыслями, долго тянула, но боялась, что упустит вопрос. Цири отвернулась, ей не хотелось встречаться с ним глазами, показывать, что предательская слякоть скопилась у их уголков. Ее побег заиграл новыми красками, ведьмачка словно уходила не от жестокосердного эльфа, не от обязательств, что этот союз должен был на нее наложить, но от чувства, укравшего ее спокойствие. Свободолюбивая душа желала бежать, скованное сердце – остаться. – Ты… Когда-то давно, будто в другой уже жизни, я знала девушку, что заботилась обо мне почти так же, как ты, – говорила ведьмачка, не поворачиваясь. – Разве что, ей не срывало крышу, и она не превращала мои вечера в ад. – Цири, – шепнул Эредин, но не смог продолжить. – Я поняла, что сейчас ты – единственный, кто был со мной искренним, кто был рядом, кто пытался удержать меня. Я поняла, что ты хотел дать мне положение, что ты пытался скрасить мои будни, пытался сделать мое пребывание в твоих землях хоть каплю приятнее… – Мне удалось? – Попугаи были красивые. Слабая улыбка украсила его побледневшее от усталости лицо, Эредин сделал шаг вперед, затем второй, а после и третий. Он сам не заметил, как очутился сидящим на коленях перед ее кроватью, как оказался целующим ее в щеки, в мокрый лоб, в плотно сомкнутые сухие губы. Эльф не знал, как сильно ему не хватало этого тепла, как сильно он скучал по ней, пока не смог прикоснуться к ведьмачке губами. Все страхи, все мысли, страдания, все ушло на второй план, потеряло важность. Хотелось лишь обнимать ее, чувствовать руками это робкое тепло и греться в лучах вновь обретенного солнца. – Мне не следовало сбегать, это было большой ошибкой. Я знаю, что ты пытался все исправить, просто не знал, как нужно поступить. Или я ищу тебе оправдание? – спросила та смущенно. – Я не желал тебе зла, – отвечал король, не находя в себе сил, чтобы просить прощения. – Что мы будем делать теперь? – спросила Цирилла, не убирая руки с живота. – Что тебе нужно сделать со мной? – Жить, – тихо ответил эльф, не позволяя себе произнести другие слова, ответить Ласточке взаимностью. – Я – король, Цири, и я могу сделать все, что захочу. – Но чего ты хочешь? – Назвать ее Ларой, вернуть моему народу Лару, Цири, только и всего, – холодно улыбаясь, отвечал король. Нет, будущее не казалось им обоим безукоризненно светлым, впереди ждала неясная дорога, множество сложных решений, развилок, трудный путь. И Цири, и Эредин не знали, как инъекции Аваллак’ха повлияли на их ребенка, не знали, куда Знающий ушел, чего от него можно ждать, никто из них не мог угадать, какой станет реакция народа. Появление наследника, возвращение утраченного Гена народу – все это должно было укрепить положение короля, но до тех пор нужно держаться, нужно тянуть, пресекать плетущиеся во дворце интриги. О, оба знали, что почва для них благодатна, как никогда. Ветер протяжно шумел за окном, где-то вдали кричала старая сипуха, воины Эредина шутили у костра. Мягкий смех залетал в окно, но сидящие рядом влюбленные не слышали ничего иного. Только биение собственных сердец. Когда король впервые дотронулся до живота девушки, дрожь прошлась по ее телу, слабость накатила на уставшую ведьмачку, и та прикрыла глаза, прося прощения. Эльф смотрел на нее, смотрел, как дрожат веки беглянки, как она улыбается сквозь сон, как пытается открыть глаза и не спать еще хоть минутку. Жар печи креп, воздух вокруг накалялся, становилось тепло, жарко, сердце билось в его груди. Что-то ткнулось Эредину в ладонь, и король улыбнулся сам, понимая, что поймал первое движение дочери.