Одно слово за раз

      Свинцовые облака низко висели над землёй. Под далёкие пока раскаты грома Хана подходила к родному дому и чувствовала крепчавший запах тлена. Шагавшие рядом с ней Хаймару прижали к головам уши. В обычно шумном квартале Инузука им навстречу не попался никто — район застыл в предгрозовой тишине.       Нет, предсмертной.       В главной усадьбе висел затхлый, кисловатый аромат болезни, гибели. Разувшись, Хана подровняла сандалии, машинально кивнула псам на коврик для лап. Те по очереди подошли, вытерли лапы от налипшей грязи. Они были непривычно тихи, скорбно-уважительно двигались молчаливыми тенями; только младший, не выдержав, ткнулся носом в ковёр и слабо заскулил. Старший цапнул его за ухо, средний боднул головой в плечо. Наблюдая за ними, Хана прикусила губу.       — Идёмте, — проговорила она и шагнула в коридор. С каждым шагом запах смерти усиливался, давил.       Хана обнаружила мать в её спальне, где застыли в неподвижном воздухе мрак и жар: тяжёлый, кисловато-солёный. Посреди комнаты замерла на коленях глава Инузука.       — Мама, — осторожно окликнула Хана.       Она мотнула головой, словно отгоняла жужжащую муху. На мгновение замерев в нерешительности, Хана коротко махнула Хаймару, чтобы не двигались с места, и вошла в спальню. Шаг, другой, третий — и она опустилась на колени возле матери.       — Хочешь, я посмотрю, что можно сделать? — мягко спросила Хана.       — Ничего тут не сделаешь, — ответила мать севшим голосом. — Нету лекарств от смерти.       Неслышно вздохнув, Хана перевела взгляд на лежавшего перед ними пса, провела рукой по чёрной шерсти.       Куромару слабо приподнял веко, посмотрел на неё единственным целым глазом, подёрнутым пеленой бесконечной усталости. Он угасал. Жизни сильнейшего нинкен клана Инузука подходил конец.       — Почему здесь?.. — прошептала мать, зарываясь пальцами в шерсть на рвано вздымающемся боку. — Почему так?..       Мать бы предпочла, чтобы её верный товарищ ушёл в бою — в мощи, свирепости, с кровью врагов на зубах.       Куро приподнял морду и слабо дёрнул носом в её сторону. Звук, исторгшийся из его горла, ничуть не походил на прежнее громовое рычание. Протянув руку, мать провела ладонью от его носа к затылку, ласково-крепко сжала вялое ухо. От её сдавленного всхлипа у Ханы ёкнуло сердце.       — Мама, — вновь позвала её Хана. — Если ты хочешь…       — Уйди, — отрезала Цуме; у неё больше не было сил держать спину ровной. — Оставь нас.       Ком подступил к горлу, и Хана отвернулась, зажмурилась, сдерживая рвущийся из груди вой.       — Как скажешь, — чуть совладав с собой, сказала она и поднялась. За её спиной скрежетнули когти по доскам пола — Куромару блекло ощерился, предупреждающе взглянул на Хаймару. — Назад! — одёрнула Хана своих нинкен — те попятились, опустив головы и прижав уши. — Вас больше никто не потревожит, мама.       Цуме никак не отреагировала. Возможно, даже не слышала. Её пальцы скользили по шерсти Куро, а плечи подрагивали, когда Хана задвигала сёдзи.       Киба ждал на крыльце, спрятавшись от дождя под навесом. Рядом с ним лежал Акамару, прикрыв нос пушистым хвостом.       — Как они? — негромко спросил Киба, повернувшись к сестре.       — Мать — плохо, — ответила Хана, остановившись возле него. — Для Куро скоро всё кончится.       Мрачно выдохнув и сунув руки в карманы штанов, Киба опустил взгляд на псов. Подойдя к Акамару, Хаймару легли рядом, прижимаясь боками, с белым братовым псом образуя единый клубок тоски.       — Куро воспитывал их не меньше нашего, — отрешённо заметил Киба, глядя на нинкен.       — А сколько возился с тобой, — вздохнула Хана. — Помню, когда тебе было три, ты так любил взгромоздиться на него и кататься по двору, — она посмотрела на двор, дождём и лапами превращённый в грязевое месиво.       — Ага. Моё первое воспоминание из детства — как мать орёт, а я вцепился в загривок Куро и не хочу отпускать. Понимаю, что он по первому требованию отнесёт меня к матери, и буду я бит, но всё равно не жалею, что покатался… А Куро всегда брал меня на спину, хотя мать и ругалась — знал, что мне нравится, — Киба горько усмехнулся. — Баловал он нас. Хотя и по-своему. И всегда был за то, чтобы мы отвечали за сделанное.       — Старый искуситель, — проговорила Хана; грустная улыбка сама собой легла на уста. — Проверял нашу силу воли, сможем ли мы не нарушить запреты матери, даже если очень хочется… — губы задрожали, и жгучие слёзы навернулись на глаза. — А каким строгим он был на тренировках…       — Зато благодаря ему мы с Акамару делаем Двойной клык так идеально, что все старейшины хвалят, — Киба шагнул к сестре, сжал плечо. — Его будет не хватать.       — Угу, — всхлипнула Хана, пряча лицо в ладонях.       — Эй, нэ-сан, ну не реви, — пробормотал Киба, неловко поглаживая её по плечу.       Хана помотала головой, резким движением вытирая слёзы.       — Я в порядке, — выдавила она, отступая от брата. — Я пойду… у меня в лазарете есть работа.       — Давай, — кивнул Киба и уселся рядом с Акамару, прислонившись спиной к стене.       Сойдя с крыльца, Хана на негнущихся ногах пересекла двор. Хаймару последовали за ней, хлюпая по грязи, пахнущие мокрой шерстью и грустью. И здоровьем — пока.       Сердце Ханы пропустило удар.       Им в спину из дома донёсся преисполненный боли вой. Перекрывая гром, его подхватили многие голоса.