Сера и молоко

Пять ночей я провёл в темнице. Пять ночей я смотрел сквозь железо решётки и обрывки туч, как луна набирает силу. И сегодня, забавно, как и в ночь свадьбы твоих родителей, она вошла в зенит огромная и идеально круглая. Неизбежность скручивается тугим жгутом, от горла и до солнечного сплетения. И всё же я в нетерпении. Тяжёлая дубовая дверь, окованная железом, открывается с протяжным скрипом, и это событие почти монументально. Она не открывалась с тех пор, как ты меня сюда приволок. В забранном решёткой окне под потолком я не видел ничего, кроме куска неба, чаще всего серого; еду мне не приносили – просовывали в окошко внизу двери, и запирали его тут же. Всё, что я успевал уловить – тени фигур, – всегда по двое, и тихий лязг их кольчуг. Знают ли они, кого сторожат? Я не слышал от них слов, и гордость моя не преломилась пока, чтобы попытаться начать разговор первым. И теперь, после стольких дней однообразной тесноты моё восприятие настолько обострено и рассеяно одновременно, что я просто жадно смотрю на всё, что в дверном проёме освещено факелом – до стены напротив довольно большое пространство и мне видно как она уходит под потолок – сводчатым перекрытием, и этот изгиб на секунду кажется мне великолепным и преисполненным искусства просто по факту своего существования. Я едва замечаю, как ты заходишь. Через миг дверь начинает обратный ход, и пространство снова сужается до каменного мешка, и я закрываю глаза, чтобы не видеть, как проём с факелом и дальней стеной исчезнет. Когда я открываю их снова, я готов. И, когда ты делаешь шаг в мою сторону, хоть мне и хочется упереться в стену и со всей силы ударить ногой в твоё колено, я расслабляюсь и шагаю навстречу. Ты каменеешь, такой растерянный, что мне становится смешно. Я помогу тебе, мальчик. Будить чудовищ я всегда умел хорошо: – Не многовато ли нерешительности для того, кто вырос в борделе, Артур? Понимаю, с короной на голове не хочешь вести себя, как грубое уличное отродье, но, если тебя это утешит, ты не был далёк от истины, когда назвался сыном шлюхи. Знаешь, твоя мать до того, как выйти замуж за Утера, перетрахала всю знать Корнуэлла, добралась до постели герцога, и, говорят, так хорошо сосала, что её бедный супруг закрыл глаза на все приличия и сыграл свадьбу. Но, видимо, Утеру она сосала ещё лучше... – Заткнись! Я отлетаю в стену, из разбитой губы сочится кровь. Отлично. В ночном полумраке твои глаза горят отражением луны, и я смотрю прямо в своё проклятье, медленно собирая кровь с губ языком. Не самый изящный жест...чувствую себя портовой блядью. Но что поделать, если блядям королевские сердца красть проще всего. Твои глаза уже пылают, и воздух густой от возбуждения, но ты всё ещё сдерживаешься, пытаясь овладеть собой. Утер бы уже развернул меня лицом в стену, пинком заставив расставить ноги. Ты же только смотришь на меня – неотрывно, тяжело, и в твоём взгляде горит и гнев, и похоть – так чего же ты ждёшь?! – Чего ждёшь, мой король? Я не намерен стоять здесь с тобой до рассвета. Ты глубоко вдыхаешь, прикрывая глаза, и наконец шагаешь вперёд – в этот раз выдержка мне изменяет, и я вжимаюсь в стену, закрыв глаза. Мне становится страшно – по-настоящему, до тошноты страшно, и меня не отпускает мысль, что если я открою глаза, то увижу перед собой брата. Губы мучительно знакомо обжигает чужим дыханием за секунду до поцелуя. В первое мгновение меня прошивает, словно током, отвращение – я ненавидел, когда меня целовал Утер. Глубоко, мокро, бесцеремонно. Но ты делаешь это совсем по-другому. Едва касаясь губ. И отстраняешься тут же. Я пытаюсь справится с собой, царапая ногтями каменную кладку. К нежности я не был готов. Ты осторожно касаешься кончиками пальцев моей щеки, ведёшь кругами и замираешь у уголка губ: – Можно ещё раз? – к таким вопросам я тоже не был готов. Притворяться жертвой, охотясь на охотника – в этом была моя игра. Но ты изменил правила, умный мальчик. И всё же карты сдаю я. – Что, ты уйдёшь, если я скажу "нет"? – немного горечи в улыбку, немного презрения во взгляд, и безразлично повернуть голову к окну, чуть приподняв подбородок, чтобы линия горла была безупречной – что на это скажешь, Артур? – Уйду, – ты говоришь решительно. Твёрдо. Уверен, эта манера отсекать сомнения подкупает всю твою портовую банду. Но я вижу тебя насквозь. – Да? А когда вернёшься? Может, сразу договоримся, скажем, через неделю? Потом ещё через одну. И ещё. Сколько "нет" будет достаточно, чтобы ты закончил начатое и пришёл с мечом в руке, а не в штанах? – Но я не хочу убивать тебя, – твой голос звучит рассерженно, но глаза смотрят с поистине детской обидой. Почти разоружающе. Но стоит мне вспомнить, что за всем этим "галантный рыцарь ждёт согласия" рано или поздно последует то же самое, что было с Утером – тяжёлое тело сверху, унизительная саднящая боль, проглоченные слёзы, – как ко мне возвращается решимость исполнить свой план до конца. А для этого, мой мальчик, мы должны играть на моих условиях. – А я не хочу говорить "да". Кому-то придётся уступить. Ты долго молчишь. Потом снова тянешься пальцами к моему лицу. Гладишь почти невесомо. Я снова отворачиваюсь к окну. Луны уже не видно, ночь глубоко, чернильно темна. – Хорошо, – ты вздыхаешь. Я закрываю глаза. Ты цепляешь пальцами мой подбородок, разворачиваешь к себе, и целуешь опять. Всё ещё нежно. Но уже не отрываясь. Находишь рукой мою ладонь, сжатую в кулак, и я понимаю, что впился ногтями в кожу уже давно. Усилием воли разжимаю ладонь. Ты тут же обхватываешь её, водишь большим пальцем круги по запястью. Всё ещё целуешь. В какой- то момент я невольно размыкаю губы, и тут же вздрагиваю, ожидая немедленных, грубых последствий. "Твой блядский рот просто сводит меня с ума, Вортигерн. Уверен, он слаще, чем щёлка девственницы" – шептал мне как-то, задыхаясь, Утер. Он никогда не рисковал использовать мой рот так, как хотел, но, если удавалось, целовал так, словно трахал языком. Но ты даже не углубляешь поцелуй, просто посасываешь нижнюю губу, иногда трогая языком или прихватывая зубами. Нежно. Приятно. Я невольно расслабляюсь, и совсем не сопротивляюсь, когда ты тянешь мою ладонь – и прижимаешь к своему паху. Я замираю. Отдёрну – и придётся начинать сначала "уломай меня как шестнадтилетнюю девицу". Сожму – и я проиграл. Моё согласие на происходящее должно стоить королевства, но ты ещё не готов поставить его на кон. Боги, я думал, самым сложным будет сжать зубы и терпеть похотливое, грубое вторжение в своё тело, упиваясь болью и ненавистью. Почему оказалось, что сложно не поддаваться и не ласкать, когда ты просишь? Но, ты, кажется, принял мои правила, и делаешь всё сам – сжимаешь мою руку своей и сам водишь ею по твёрдому, налившемуся стволу. Я невольно думаю, как тесно твоему члену в штанах, и какой он большой, и осознаю, что у меня встаёт. Проклятье. Ты отрываешься от меня, и я едва не выгибаюсь следом, удерживаясь в последний момент. – Не могу больше ждать, – ты улыбаешься мягко, словно извиняясь, и начинаешь раздеваться. Я немного прихожу в себя, снова думая о том как будет больно, когда ты войдёшь внутрь и как унизительно, когда твоё семя прольётся внутри, а потом будет сочиться наружу, липко пачкая бёдра. Но в этот раз в мыслях есть что-то ещё. Я думаю, как сильно твой член меня растянет – он даже больше, чем был у твоего отца. Как внутренности будут пульсировать, как влажно будет хлюпать дырка, если ты захочешь вытаскивать почти до конца и всаживать на всю длину. Мой член стоит колом. Все демоны ада, храните меня. Ты уже полностью обнажён, и начинаешь возиться с ремнём на моих штанах. Я смотрю в потолок, сдерживая желание потрогать кудряшки в твоём паху. Надо же как я жалок. "Ты строишь из себя ледяную принцессу, но просто сам не знаешь, какая ты маленькая похотливая шлюшка" – говорил мне Утер, отвешивая шлепки по горящим ягодицам. Оказалось, достаточно обойтись со мной, как с принцессой, чтобы я почувствовал себя шлюхой. Злость на самого себя возвращает мне контроль над ситуацией, или, по крайней мере над выражением лица, так что, когда ты за руку ведёшь меня до соломенной подстилки, которая служит мне постелью, я ложусь, словно делая тебе одолжение, и смотрю прямо в глаза, насмешливо выгибая бровь, игнорируя то, что стоит у нас обоих. Но этого не собираешься игнорировать ты. Я не понимаю до последнего, зачем ты наклоняешь голову к моему паху, и захлебываюсь воздухом, когда ты сразу берешь в рот наполовину. Твой язык пляшет по головке, рука уверенно скользит по всей длине, я напряжён как струна, силясь не подаваться бёдрами вверх. Но как бы ни было хорошо, это не стоит короны. – Какая же ты блядь, – выдыхаю я, изо всех сил стараясь, чтобы это прозвучало презрительно, а не восхищённо. Ты вскидываешь голову, выпуская член изо рта, и за ним тянется ниточка слюны, – я едва не кончаю от этого зрелища. Ты только усмехаешься: – Я может, и король, но рос в борделе. И снова опускаешь голову. Я кусаю губы чтобы не стонать, особенно когда ты берёшь на всю длину, и рукой играешь с яйцами, перебирая, гладя, и сжимая. Невероятно. Я едва удерживаю рычание, когда ты внезапно поднимаешься, и убираешь от моего члена и губы и руки. Нависаешь надо мной, стоя на коленях – щёки и подбородок блестят от слюны и смазки, губы распухли, рот приоткрыт. Но я понимаю, что сейчас последует, и нахожу в себе силы отрешённо хмуриться, ожидая, когда ты раздвинешь мне ноги, может, перевернув на живот. Решаю не смотреть на тебя до последнего, отвернувшись в стену. Поэтому для меня становится шоком, когда головка члена касается тесного отверстия, и ты, уперевшись рукой мне в грудь, опускаешься вниз с гортанным стоном, погружая внутрь головку. – Артур, блядь, ах, – я больше не могу собой управлять. Кладу руки на твои бёдра, – не принуждая, мне нравится чувствовать, как я вхожу дюйм за дюймом; осторожно двигаю бёдрами вверх, и ты стонешь, громко, совершенно не стесняясь, когда мои яйца касаются твоих ягодиц. Я чувствую, что сойду с ума, если не начну двигаться, поэтому переворачиваю тебя, кажется, не снимая с члена, и начинаю долбиться с бешеной скоростью. Прижимаюсь лбом ко лбу, выдыхаю в губы: – Можно? Ты смеёшься, задыхаясь, просовываешь руку между телами и ласкаешь себя в такт. Я целую тебя. Глубоко. Мокро. Надеюсь, что нежно. Не разрываю поцелуй, пока не кончаю на последнем резком рывке. Остаюсь внутри, содрогаясь, пока не кончаешь и ты. Скатываюсь с тебя и прижимаюсь к холодной стене – лбом, щекой, плечами, коленями. Жаль, что не могу стать камнем. Как я мог проиграть, как мог так ослепительно, высокомерно ошибаться – смог растоптать Утера, и думал, его сын такой же. А ты, мой король, моя портовая шлюха, обставил меня на моём поле, забрал единственное оружие, которое у меня оставалось. Ты прижимаешься сзади, закидываешь ногу, обвиваешь руками. Я упираюсь в стену ладонями и коленом, напрягаю бедро, готовясь перевернуться и порвать зубами твоё горло. Звук твоего голоса останавливает меня в последнюю секунду: – Вортигерн? Я хочу, чтоб ты знал, это много для меня значит. Всё, что произошло. О том, что ты жив, знает только Маг, она кричала на меня словно гарпия, требовала убить. Потом уехала. Я думаю, она вернётся не одна, и мне придётся сражаться. Я хочу, чтобы ты уехал. В Каэрлеон*. – Ты меня отпускаешь? В город легиона?– Я сбит с толку. – Ты почти не выезжал из Лондиниума, тем более на запад. Я думаю, тебя там никто не знает. Я дам тебе два отряда, пойдёте пешком, это дольше чем на корабле, но Маг будет искать в первую очередь по воде. Я подпишу грамоту, назначающую тебя герцогом тех земель. Потом приведи в порядок местное войско и начинай укреплять город. – Зачем?– Я хотел спросить, зачем я тебе, но ты понимаешь вопрос иначе: – Маг может напасть на Лондиниум в любой момент, флот викингов подойдёт через два-три месяца, и ещё скотты и ирландцы могут позариться на город. Я перенесу столицу в Каэрлеон, назовём на наш лад, Камелотом, и будем воевать оттуда. А Лондиниум послужит хорошей западнёй, если правильно всё рассчитать. Я думаю заключить союз с королём Лодегрансом, это даст нам поддержку Юга. Возможно, мне придётся жениться на его дочери, Гвиневре, но это ничего не значит, – на этом месте твои губы прижимаются к моей лопатке. У меня кружится голова, – тем более, – продолжаешь ты, – её как-то видел Ланселот, и, кажется, они без памяти влюблены. Так что, я прикрою их, она прикроет нас, – от этого "нас" у меня перехватило дыхание, – и всё будет хорошо, – заканчиваешь ты оптимистично. Я не могу прийти в себя. Что-то без конца переворачивается внутри, в районе солнечного сплетения, от одной мысли о том, что ты так запросто говоришь "мы". Дышать сложно. Горло схватывает вздохом-всхлипом. – Так ты согласен? – обеспокоенно спрашиваешь ты, и целуешь в шею, засосом. – Да, – выдыхаю, закрыв глаза. – Отлично. Тогда поспи до полудня, – ты укрываешь меня плащом, – а мне надо придумать, как рассказать о тебе друзьям. Я не буду запирать двери, но не выходи, пожалуйста, пока я не приду или не пришлю кого-нибудь. И, Вортигерн? – Да? – Больше не смей говорить плохо о моей матери. – Я только хмыкаю: – Я тебе и про отца ещё расскажу, интересно, отделаюсь разбитой губой или будет хуже? Ты не отвечаешь и уходишь, но я готов спорить, что на твоих губах невольно расползается ухмылка. Я слышу, как закрывается дверь, но засов действительно не лязгает. От свободы и твоего доверия я чувствую себя пьяным. Интересно, получится ли однажды пойти войной на большую землю, на берега Иберии**? Там добывают красивые, чистые алмазы, и мастерски делают из них бриллианты. Я попрошу у тебя корону, сложенную из них, и за каждый камень расплачусь сполна. Я засыпаю, улыбаясь. *Каэрлеон - древний город в Южном Уэльсе, называемый также город легиона (хз почему, наверно, армия была крутая). По некоторым не особо заслуживающим доверия источникам, именно он был столицей короля Артура - легендарным Камелотом. **Иберия - географическое название, территория Пиренейского полуострова. Не уверена, что там добывали алмазы, это авторская выдумка