Чёрное на чёрном

Ранняя весна вступала в свои права, вторгаясь в мир солнечными бликами, что особенно чувствовалось после серых дней. Казалось, что ещё вчера под ногами хрустел снег, ледяной ветер пронизывал до костей, а сегодня звонко стучала капель, с юга возвращались птицы, всё вокруг расцветало и радовало глаз. Снег на среднегорье растаял и остался лежать лишь на северных склонах и на вершинах самых высоких гор, которые даже летом белели ледниками. Две лошади шли рядом вдоль ущелья, поросшего причудливо изогнутыми деревьями. Внизу, шипя и пенясь, стремительно неслась Рассанна, обдавая острые камни радужными брызгами. Риченда повернула голову и украдкой взглянула на сестру. Они наконец смогли поладить и много времени проводили вместе. Айрис помогала ей заниматься делами Надора, присматривала за младшими, они часто гулями по окрестностям или отправлялись на верховую прогулку. Риченда искренне радовалась тому, что они с сестрой снова дружили и доверяли друг другу, как когда-то в детстве. Айрис, обычно болтавшая без умолку, сегодня была молчалива. Узнав, что Риченда скоро уезжает, Айри расстроилась, она боялась лишиться сестринской поддержки и вновь почувствовать себя одинокой и потерянной. — Не хочу, чтобы ты уезжала, — расстроенно вздохнула сестра, в её голосе слышалась обида. — Матушка вернёт Лараков и всё будет как прежде. — Айри, обещаю, ничего не изменится, — поспешила утешить её Дана. — Я оставлю управляющего, он будет следить за делами Надора и обо всём сообщать. И я обязательно буду навещать вас. Но сейчас мне придётся уехать, — рука натянула повод, не позволяя разогнавшейся Соне перейти в галоп. Послушная лошадь пошла тише, повинуясь лёгкому натяжению узды. — Я должна вернуться в Олларию, у меня есть обязательства. Ты присмотришь за девочками? — Конечно. — И пиши мне, пожалуйста. Я буду скучать. — Я тоже, — призналась Айрис, а потом взволнованно спросила: — Ты не боишься? Возвращаться туда. — Мы же Окделлы, сестрёнка, — через силу улыбнулась Дана. — Мы не должны бояться. — Отец бы тобой гордился. Риченда кивнула. Отец не боялся смерти. Только бесчестья. — Я буду осторожна. Об остальном позаботится Рокэ. — Он правда так красив, как говорят? — немного помолчав, неожиданно спросила Айрис. — Айри! — вспыхнула и укоризненно посмотрела на сестру Дана. Обсуждать мужа с сестрой казалось странным, тем более, эта тема вновь могла затронуть Катарину и желание Айрис стать фрейлиной, что неизбежно привело бы к новой размолвке между сёстрами. — Ну скажи… — упрямо настаивала Айрис. — Да… Думаю, да, — коротко ответила Дана, не вдаваясь в подробности. — Поэтому ты с ним сбежала? — оживилась Айрис. Дана улыбнулась, узнавая в сестре себя несколько лет назад. Когда-то и она была такой же романтичной, мечтающей о любви и прекрасном принце, который увезёт её в свой замок, где они будут жить счастливо до конца своих дней. — Я вышла за него, потому что хотела спасти Надор от Манриков. — Ты спасла всех нас, — серьёзно сказала Айрис. — А матушка не права. Ворон во сто крат лучше «навозника». Риченда молча кивнула. Она не думала о Рокэ с тех пор, как приехала в Надор, но сегодня в это свежее весеннее утро с удивлением обнаружила, что мысли о муже не только не вызывают болезненных воспоминаний, а отдаются внутри каким-то неясным, трепетным теплом. Одного упоминания его имени, сдобренного улыбкой, оказалось достаточно, чтобы всколыхнуть в ней глубоко запрятанные чувства и осознать, что она на самом деле соскучилась по нему. Поздним вечером, когда свечи гасли, а замок медленно погружался в сон, Риченда, кутаясь в шаль, стояла на верхней площадке Гербовой башни. С высоты открывался вид на холмы, поросшие хвойным лесом, и скалы из ноздреватого, выветрившегося камня. Становилось всё холоднее, но девушка не спешила покидать башню. Она не знала, когда снова увидит родные края, и потому сейчас смотрела и смотрела, не отрываясь, не мигая, словно на всю оставшуюся жизнь хотела налюбоваться на эти нерукотворные купола и шпили, заслонявшие горизонт. Дана глубоко вдохнула насыщенный холодом вечерний воздух и закашлялась, стараясь прогнать из груди леденящую пустоту и страх, вновь поселившийся там. Утром она солгала Айрис — она боялась возвращалась в Олларию. За прошедшие месяцы воспоминания о трагедии притупились и поблёкли, душевные и телесные раны затянулись, хотя и оставили после себя отметины, но при одной лишь мысли о возвращении в столицу, ей становилось страшно. Что, если Дорак захочет завершить начатое, и её жизни снова будет угрожать опасность? Что её ждёт тогда? Стены особняка и вечное затворничество?.. Почувствовав во рту вкус подступивших слёз и повинуясь какому-то внутреннему порыву, девушка подошла к парапету, коснулась ладонями прохладных камней и закрыла глаза. В детстве, когда Дана ползала по скалам, ей казалось, что они с ней разговаривают. Они предостерегали, направляли или дарили утешение. Когда однажды она рассказала об этом отцу, он не удивился и не рассмеялся выдумкам, как ожидала Дана. Повелитель Скал посмотрел на неё серьёзно и без тени улыбки сказал: «Слушай камни. Они не обманут». Вот и сейчас Риченда словно просила их дать ей силы, направить, прогнать страх. Она гладила ладонями шершавые камни, осторожно ощупывая грубую каменную кладку и ощущала, как переступает невидимую черту, а её тело будто наполняется теплом, поступающим из каменных плит под её руками. Риченда замерла, принимая его и напитываясь им словно живительной влагой. И в этих волнах, что шли от камней, она слышала голоса некогда живших здесь людей. Они напоминали ей о чём-то, что трудно запомнить, но невозможно забыть, что-то ускользающее в прозрачном воздухе гор, но вечное, открывающее одну-единственную истину: каждому суждено испытать уготованные ему страдания — мы не властны над такими страшными вещами, как чья-то злая воля, болезнь или война, но мы властны над собственной волей и выбором. Зимой, по дороге в Надор, трясясь в карете, Риченда ругала себя, весь белый свет и несправедливое мироздание. Ей казалось, что жизнь закончена, и всё, что её ожидает — это безрадостные однообразные дни, наполненные горечью и тоской, но сейчас, четыре месяца спустя, она, к своему удивлению, обнаружила, что к ней вернулись не только румянец на щеках и смех, но и желание жить. И в этом был её выбор. Как только она простила себя и ушла от самобичевания, от упрёков и обвинений себе прежней, когда приняла свои ошибки и свою жизнь — такой, какой она была, — тогда всё оказалось на своих местах и пришло понимание, что она может двигаться дальше, не оглядываясь назад. А ещё она чувствовала в себе силы вернуться домой. — Домой… — повторила Риченда вслух и задумалась: с каких пор особняк на улице Мимоз стал ей домом? Когда, в какой момент произошли эти перемены? Или это потому, что изменился Надор, в котором больше нет отца и оттого она больше не чувствует себя здесь дома? Риченда качнула головой: нет. Изменился не Надор, а она сама. Даже её имя стало другим. Она больше не герцогиня Окделл, она — Алва и её дом там, где её муж — человек, рядом с которым она не чувствовала себя одинокой. И это ощущение — надолго исчезнувшее из её жизни после смерти отца — было приятным. От мысли о том, что она снова может его потерять, начинало жалобно скрести за рёбрами. Она хотела вернуть это чувство. А ещё увидеть Рокэ, почувствовать на себе тот его взгляд, каким он смотрел на неё, когда назвал «моя герцогиня». Риченда ужаснулась: как после всего этого она могла быть так жестока с ним? Её терзало жгучее чувство вины за то, что она наговорила ему, за то, что ушла, даже на мгновение не задумавшись о том, что и для Рокэ случившееся может быть потерей. Она должна поскорее вернуться домой и всё исправить. Спускаясь с башни вниз, Дана остановилась у крепкой, обитой железом двери, ведущей в апартаменты отца. Та оказалась заперта. Дана разыскала Энтони и потребовала открыть комнаты в башне. Домоправитель удивился, но вопросов не задавал — прислуга давно поняла, кто теперь хозяйка в доме. Энтони перебрал ключи, висевшие на кольце и, отыскав нужный, отпер дверь. Дана перешагнула порог и оказалась в приёмной. Плотно закрытые ставни и задёрнутые портьеры, кромешная темнота и могильный холод. — Принесите свечи и затопите камин, — распорядилась Риченда. — Сию минуту, эрэа. Энтони ушёл, и появился расторопный Тэдди. Пока он возился с камином, Дана прошлась по комнатам. Гостиная, кабинет, библиотека, спальня… Всюду следы забвения. После восстания, когда в Надор нагрянули солдаты и чиновники судебной палаты, отсюда были вывезены все бумаги, книги и ценные вещи. Риченда в то время была на полпути в Агарис и не видела учинённого варварства, но следы его она наблюдала и в свой прошлый приезд, и в этот. Матушка привела в порядок разорённые комнаты в Гербовой башне, два раза в год здесь мыли окна и вытирали пыль, но жилыми они так и не стали. Риченда не помнила, чтобы при жизни отца герцогиня поднималась в башню. Женщины рода Окделл не тревожили мужчин, и герцогиня Мирабелла свято чтила сложившуюся столетиями традицию. За то, что маленькая Дана частенько тайком прибегала к отцу, ей здорово попадало от матери, но герцог всякий раз вступался за дочь. Дана остановилась на пороге кабинета, её взгляд блуждал от дубового стола к пустому книжному шкафу, от шкафа к картинам на противоположной стене и снова к столу. Вспоминалось как тепло и уютно здесь когда-то было, в огромном камине потрескивали поленья, снопы искр устремлялись вверх и исчезали в жерле дымохода, герцог Окделл работал за столом, а она тихо как мышка сидела в уголке, боясь потревожить отца, и украдкой наблюдала за его сосредоточенным лицом. Как много она сейчас бы отдала, чтобы снова увидеть его. Риченда подошла к парадному портрету отца и разочарованно вздохнула. Тёмные, мрачные тона и ничего не выражающее лицо. Но отец никогда таким не был. Он улыбался и шутил, рядом с ним было тепло и надёжно. И это не могло изменить даже то, что Дана узнала позже — Эгмонт Окделл не был тем, каким она всегда его считала. Она приняла сей факт, но осуждать не смела. Герцогиня подошла к массивному столу, отодвинула громоздкое кресло и села. Замки в ящиках были взломаны, некоторые вырваны — те, кто проводил обыск, не церемонились. Риченда опустила руку и провела ладонью по внутренней крышке стола — точь-в-точь как отец, когда задумывался о чём-то. Поверхность оказалась неровной, Дана наклонилась и ближе поднесла свечу. Две буквы «А» и «Э» сплетались двойным резным вензелем. Рядом дата «5-й день Весенних Молний 378 года». Ей стало интересно, что такого произошло в тот день, если отец оставил о нём память, но спросить было не у кого. Риченда ещё раз провела ладонью по изъеденной жучками поверхности и показалось, что одна из панелей чуть выпирает. Дана поддела её ножиком для бумаг, раздался лёгкий щелчок, и словно из ниоткуда появился ящичек размером с книгу. Недолго думая, девушка скользнула пальцами внутрь и, не ожидая ничего там обнаружить, наткнулась на пачку старых писем, аккуратно перевязанных алой лентой. Неужели тайник не нашли при обыске? Риченда покрутила в руках находку, поколебавшись, всё же решилась вытащить из пачки верхнее письмо и осторожно развернула тонкие листы, исписанные красивым, ровным почерком, не принадлежащим Эгмонту Окделлу. Взгляд упал на «Мои мысли летят к тебе, мой единственный возлюбленный…» и Риченда шумно выдохнула. Это были любовные письма, вероятно, адресованные отцу. Она взглянула на подпись, но вместо неё на бумаге значилось лишь имя — Айрис. Неужели вырезанные «А» и «Э» означали Айрис и Эгмонт?.. В замке Риченда никогда не слышала ни о какой Айрис, но вспомнила, что в покоях отца всегда была только одна икона — святой Айрис. Дану это всегда удивляло, в их роду не было женщин с таким именем, но спросить отца она не решалась. Теперь выходило, что ещё до женитьбы на её матери у отца был роман, и эта Айрис очень много значила для него, раз он сохранил её письма. Читать их было преступлением, но Дана не удержалась. Пожелтевшие от времени страницы сохранили отблеск удивительно светлой истории любви и трогательных отношений, освещённых теплом, доверием и искренностью. «Мои мысли летят к тебе, мой единственный возлюбленный. Только подле тебя я могу жить или не жить вовсе. Вся моя жизнь заключена в тебе, и при мысли о том, что готовит для нас жестокая судьба, сердце мое разрывается от боли. О, Создатель, почему мы вынуждены покидать тех, кого любим?!.. Нам никогда не быть вместе, но знай: покуда бьётся моё сердце, я не перестану любить тебя. Никогда не сомневайся в преданности и верности твоей возлюбленной. Сколько бы ни прошло лет, как бы далеко мы не находились друг от друга, моё сердце, моя душа навсегда принадлежат одному тебе…» В приёмной послышались шаги, и Риченда торопливо начала собирать листки. — Не трудись. Я знаю, от кого они, — услышала она ледяной голос матери и испуганно вскинула голову. — Знаете?.. — растерялась Дана, поднимаясь из-за стола. — В день нашей свадьбы герцог Окделл сказал, что женится на мне лишь из чувства долга и по воле семьи, которая не позволила ему связать свою жизнь с «навозницей», — надменно произнесла вдовствующая герцогиня. — А ещё о том, что всегда будет любить только её и назовет её именем свою дочь. Но когда ты родилась, его не было в замке, и я дала тебе другое. Айрис повезло меньше. Риченда наконец поняла, почему мать всегда была так холодна и даже жестока по отношению к дочерям. Она вымещала на них свою обиду на мужа. — Поэтому вы так строги с нами? — спросила Риченда. — Это несправедливо, ведь мы не виноваты в том, что отец вас не любил. На мгновение герцогиня застыла словно статуя. Взгляд заледенел, лицо стало снежно-белым. — Он любил вас всех, тебя в особенности, — холодно сказала она, сверля дочь пронзительным взглядом. — Но только не меня. А я была готова жизнь за него отдать. Знаешь, каково это, когда горячо любимый супруг ложится с тобой в постель только для того, чтобы попытаться зачать сына, но, даже исполняя супружеский долг, думает о другой? Риченда посмотрела на мать, и ей стало жаль её. Очевидно, что родители прожили несчастную жизнь в браке, где не было ни любви, ни привязанности, а лишь отчужденность и затаённые обиды. Желание спорить и выяснять отношения сразу пропало, остался только горький осадок. — Я сожалею, — искренне призналась Дана и увидела, как губы матери дрогнули, сомкнувшись в тонкую линию. — Я не нуждаюсь в твоей жалости! — со злостью выдохнула герцогиня. — Себя пожалей. — Себя?.. — сначала не поняла Дана. Она думает, что Рокэ её принуждает? Знала бы матушка как всё было на самом деле. — Вы ошибаетесь. Я не повторяю вашу судьбу. Рядом с Рокэ я чувствую себя исключительной… Единственной. Он умеет так прикасаться к женщине… — Бесстыжая! — смерив дочь презрительным взглядом, герцогиня развернулась и покинула комнату, не сказав больше ни слова. Риченда осталась одна, но не спешила уходить. Чужие письма и то, что она говорила матери, всколыхнули воспоминания о том, что она глубоко, но трепетно хранила в своём сердце, лишь изредка бережно проверяя целостность тех прекрасных моментов, что отдавались в ней сладостной тягучей ностальгией. Но сейчас к ним примешивалось что-то ещё… Сердце вдруг оказалось бешено мчащимся в груди, сдавливающим лёгкие, отчего стало трудно дышать. Дана протяжно вдохнула, поспешно опустилась в кресло. В голове возникла неуловимая мысль, и от её присутствия в сознании Дана заволновалась. Ей потребовалось некоторое время, чтобы сформировать и озвучить её: она уже давно не просто симпатизировала Рокэ или была благодарна, или увлечена — она… любила его. Это было так странно, неожиданно, но при этом очевидно, что Дана засмеялась в пустой комнате. Она не могла точно сказать, когда влюбилась в Рокэ Алву, вероятно, давно, но ей даже в голову не могло прийти, что такое возможно, и потому долгие месяцы она отрицала свои чувства — неправильные и запретные, пытаясь сбежать от них и от самой себя. Но все её попытки бегства закончились провалом. Она его любила. От присутствия этого мужчины ей становилось легко и спокойно. Его тепло, аромат парфюма или просто его тела, тембр его голоса, — всё это словно проникало под кожу, заставляя глупое сердце биться чаще, желать быть рядом и надеяться на взаимность. — Прошу, возвращайся, ты так нужен мне… — глухо выговорила Риченда, накрыв ладонью обручальный браслет. Слишком долго порознь. Слишком много несказанного и несделанного, а время стремительно ускользает, утекает по капле. Лишь Создатель ведает о том, сколько отмерено, так зачем проживать несчастную жизнь, когда можно быть счастливой и радоваться каждому дню?..

***

Секретарь распахнул забранные витражом створки, в кабинет ворвались яркое солнце и ароматный воздух, пахнущий свежей зеленью и душистой сиренью. Кардинал жестом отпустил помощника и подошёл к окну. Ветви высокого кустарника буквально врывались своими сизо-розовыми гроздьями в комнату, а внизу на газонах горело яркое весеннее мелкоцветье. Сильвестр невольно улыбнулся, но прежняя боль вернулась и с новой силой сдавила сердце. Улыбка вмиг стекла с губ, а воздух внезапно стал удушливым и серым. Дорак закрыл глаза и задержал дыхание, дожидаясь, когда щупальца в груди слегка ослабят свою хватку. С шадди пора заканчивать, а ещё пригласить морисского врача, потому что от олларианских врачевателей толку нет. Но всё это позже, ведь ближайшие дни станут решающими. И пусть с завтрашним диспутом всё ясно, подготовиться к нему следовало. Не отправлять же Авнира. Новый епископ Олларии был настоящим фанатиком. Ни ума, ни предвидения, но именно такие мракобесы и годятся для выполнения грязной работы. С ней Авнир справлялся хорошо: Лига Святого Франциска пополнялась сторонниками после каждой «проповеди» ревнителя веры, призывающего к истреблению еретиков. Избавляться от врагов нужно ото всех и сразу, и Авнир сыграет в этом отведённую ему роль, но сначала — мир с Агарисом. После не увенчавшегося успехом покушения на Альдо Ракана и его бабку, когда отравленный пирог по случайности первой испробовала псина принцессы, Дорак не один месяц ломал голову над тем, как покончить с потомками Эрнани Великого, а оказалось, что нужно было только дождаться смены власти в Агарисе. Эсперадор Адриан благоволил Раканам, поговаривали, что в молодости он был без ума от Великолепной Матильды, и с годами привязанность не прошла, но новый глава эсператистской церкви Юнний был готов на переговоры. Конклав из семи Орденов разделился, но очередная громкая победа Талига над своими соседями склонила сомневающихся поддержать сторонников мира. Против, в первую очередь, были «истинники», но в отсутствии магнуса Клемента в итоге уступили и они. Донесения из Агариса, касающиеся главы ордена, приходили одно поразительнее другого. По официальной версии Клемент и четверо его помощников дали обет молчания и добровольно заточили себя в подземных кельях, отказавшись от этого погрязшего в грехах и ереси мира. Зеван прислал ещё более невероятное сообщение: Клемент сошёл с ума, но где он — никто не знает, как и то, жив ли он. Факт исчезновения пятерых высших орденских чинов «истинников» не мог не обеспокоить кардинала. Либо внутри ордена произошла смена власти, либо они помешали кому-то извне… Но Дорак не знал никого, кому под силу было бы одним махом — тихо и без следа — убрать всю верхушку одного из самых могущественных и влиятельных орденов. В итоге, произошедшее сыграло на руку Талигу, и всё же кардинал велел остающемуся в Агарисе Зевану продолжить расследование, касающееся исчезновения Клемента. Вести переговоры по заключению мира в Олларию прибыл епископ ордена Милосердия Оноре. Уполномоченный говорить от лица Эсперадора он озвучил предложение, от которого Дорак не мог отказаться: Святой Престол больше не станет поддерживать Раканов, если Талиг позволит тем, кто исповедует эсператизм, делать это открыто на всей своей территории. Договоренность была достигнута: в Олларии и других городах откроют эсператиские храмы, а Раканы покинут Агарис. Примирение двух церквей должно было состояться на публичном теологическом диспуте в канун дня Святой Октавии, почитаемой и эсператистами, и олларианцами. Кардинал Сильвестр и епископ Оноре расскажут пастве, что различия между церковными догмами несущественны, важен лишь Создатель. Так примирение будет выглядеть более естественным. Круг вопросов для дискуссии и доводы обеих сторон были определены — Дорак остался доволен, как и эсператистский епископ, который, кажется, и в самом деле считал примирение паствы благим делом, угодным Создателю. Сильвестр в первую очередь думал о выгоде Талига, но в выигрыше оставались обе стороны, и при нынешнем раскладе его это устраивало. Как и то, что на празднества, посвящённые Октавианской неделе, двор уехал в загородную Тарнику, а значит, заключение договора с Агарисом обойдется без Штанцлера и его приспешников. И без Ворона. С Рокэ кардинал встретился спустя несколько дней после покушения на герцогиню. Утренний туман растаял, хмурое небо тяжело повисло над городом, предвещая уже не дождь — снег. Листья с деревьев закрытого для посторонних Королевского парка облетели, их голые ветви казались ещё более хрупкими. Земля была покрыта тонким слоем инея, тут и там сквозь серебристую изморозь проглядывали лохматые кустики пожухлой коричневато-зелёной травы. Вдоволь налюбовавшись на унылые небеса и не менее унылый парк, кардинал плотнее запахнул подбитый мехом плащ и ступил на мощёную камнем аллею, ведущую к Королевскому источнику. Рокэ уже ждал его у бьющего из скалы родника. Вокруг его тёмной фигуры застыли тонкие силуэты голых деревьев, в небольшом, одетом в мрамор бассейне неподвижно и тяжело лежало серое небо. Когда Сильвестр окликнул Ворона, тот оторвал задумчивый взгляд от воды и обернулся. — Доброе утро, Ваше Высокопреосвященство, — Алва смотрел устало, но твёрдо. — Рокэ, я сожалею. То, что случилось с вашей… — начал Сильвестр, но предупреждающий жест Ворона заставляет его замолчать. — В положениях, которые невозможно изменить, есть слова, которые уже не стоит озвучивать. Дорак молча кивнул. Алва не нуждается в его сочувствии, но приличия стоило соблюсти. — И всё же, Рокэ, будьте осторожнее. Нет сомнений, что кто-то пытался свести с вами счёты, убив герцогиню, — Дорак не кривил душой. Ведь наши привязанности — это наши уязвимые места. Девчонке Окделла каким-то непостижимым образом удалось стать герцогиней Алва, а мы, как правило, привыкаем к своим игрушкам и не позволяем посторонним ими распоряжаться. — Это было покушение на мою жену. И когда я узнаю, кто за ним стоит… — голос Ворона был тих, но угрожающ. Кардинал поздравил себя с тем, что не успел добраться до Риченды первым и даже посочувствовал тому, кто на это отважился. Ворон землю вспашет, но достанет и заказчика, и исполнителя. Сильвестр хотел было сам заняться расследованием, найти злоумышленника и отдать его Ворону, тем самым заручившись ещё большей поддержкой Алвы, но герцог справится сам. К тому же Алва не терпит, когда лезут в его дела. А здесь дело более чем личное. Одинокий жёлтый лист сорвался с ветки, неспешно спланировал вниз и коснулся поверхности ледяной воды. Рокэ проследил за его полётом и всё тем же будничным голосом спросил: — Ваше Высокопреосвященство, вам бы хотелось видеть мою жену мёртвой? — Так прямо? — удивился Дорак и внимательно посмотрел на собеседника: — Другими словами: вы хотите знать, был ли это мой приказ? — Это уже следующий вопрос. — Что ж… извольте, — лгать и хитрить не имело смысла, Алва умён, и пытаться убедить его в том, что кардинал вдруг воспылал любовью к дочери Эгмонта Окделла, пустая трата времени. — Да и нет. В прошлом я бы предпочёл более сговорчивую герцогиню Окделл, а в настоящем — другую герцогиню Алва. Но это был не мой приказ. Вы удовлетворены моими ответами? — Вполне. — Я не удивлён, что вы решили начать с меня. — Начать? — улыбнулся Ворон. — Что вы, Ваше Высокопреосвященство. Вы бы действовали иначе и довели задуманное до конца. — Я даже не знаю, радоваться или обижаться, — развёл руками Дорак. Так значит, расследование по горячим следам не принесло результатов, зацепок у Ворона нет, и он взялся за тех, кого подозревает меньше. — Мне льстит то, что вы так хорошо выучили мои методы, но знать, что я оказался в конце вашего списка подозреваемых… Кстати, велик ли он? Может быть, я смогу подкинуть пару имён? Знаете всех своих недоброжелателей? Алва изогнул бровь в неясном выражении и ответил: — Меня больше интересуют недоброжелатели герцогини. — Всё же полагаете, что дело в ней? На красивом лице резко очертилась линия челюсти, будто Ворон с силой сжал зубы, взгляд ожесточился, но голос звучал всё так же бархатисто и спокойно: — Безусловно. С тех самых пор, как она вернулась в Талиг. — Да, я запамятовал, ведь это уже второе покушение. — Третье как минимум, — уточнил Рокэ. — И начались они до того, как она стала герцогиней Алва. — Любопытно. Алва промолчал. Он задумчиво смотрел на восток, туда, где между буковых ветвей выпутывался наружу выморочный осенний рассвет, и казался потерявшим всякий интерес к разговору. В сапфировом взгляде мелькнуло что-то, различить чего кардинал не смог, и быстро утонуло. Сейчас кардиналу отчего-то казалось, что синие глаза святой Октавии — вовсе не награда, а, скорее, проклятие Алвы. Смерть ходит за Первым маршалом по пятам, но пока забирает лишь тех, кто рядом. Из некогда большой семьи остался лишь синеглазый красавец, которого все считают баловнем судьбы. Но так ли это?.. — Рокэ, что вы думаете о том, что у смерти синий взгляд? Ворон вскинул голову, в океанической глубине его глаз штормила ярость. — Пару минут назад вы утверждали, что дело в моих врагах, а сейчас намекаете, что во мне? — Упаси Создатель! — Дорак и подумать не мог, что Алва так серьёзно воспримет вполне невинный вопрос. — Вы лично отправили в Закат и Рассвет больше душ, чем иные вместе взятые, но люди умирали и до вас. Мне просто любопытно, почему именно синий взгляд? А не зелёный, как у Леворукого. Эта поговорка возникла ещё в доэсператистские времена, а вы весьма сведущи в истории, бывали в Гальтаре. Взгляд Алвы смягчился, и он даже позволил себе некое подобие улыбки. — Когда-то я слышал легенду о Синеглазой сестре смерти. Она обитает в подземных лабиринтах под Гальтарой и стережёт покой запертых там Изначальных Тварей. Но если вы спросите, не встречал ли я её во время своего вояжа в старую столицу… — Уверяю вас, я ещё не впал в детство, — рассмеялся кардинал. — Хотя всё это весьма занятно. Правда, что в Алвасете есть картина с изображением Леворукого и темноволосой женщины с синими глазами, появляющейся будто бы из стены? Быть может, это и есть Сестра смерти? — Я видел картину, но кажется, никакой женщины на ней нет. Но могу взглянуть ещё раз. — Собираетесь в Кэналлоа этой зимой? — Как только герцогине станет лучше. Дорак мысленно улыбнулся и кивнул головой. — Будет разумно увезти её из Олларии, — согласился он. В ближайшие месяцы Рокэ в столице не нужен. Алва захочет всё сделать по-своему, а это разнилось с замыслом кардинала. — А чем вы планируете заниматься? — поинтересовался Алва, маскируя интерес за небрежным тоном. — Тем же, чем и раньше, — практически не солгал Сильвестр. — Служением. — Создателю или Талигу? — не пряча усмешку, уточнил Рокэ. — Я, как и вы, не отделяю себя от страны. Дел много, а времени всё меньше… — Сильвестр осёкся каким-то внутренним осознанием и повернулся к Ворону. Алва смотрел на него, сосредоточенно прищурившись и приподняв брови, отчего на лбу мелкие мимические полосы приобрели рельеф. — Не бойтесь, Рокэ, я не собираюсь умирать, — улыбнувшись, поспешил заверить его Дорак. — Не раньше, чем увижу смерть врагов Талига. — Обойдётесь без моей помощи? — Да. Вы можете повременить с возвращением в столицу до лета. Вскоре Рокэ уехал в Кэналлоа. Один. Герцогиня за день до этого отбыла в Надор. Об этом ещё долго шептались во дворце. Похоже, что потеря нерождённого ребёнка всё же провела черту между ними. Что ж, во благо. Как и слухи о том, что Риченда больше не сможет иметь детей. Если это правда, то королевой ей не быть. Когда Рокэ займёт трон, он вынужден будет расстаться с супругой — новой династии будут нужны наследники. Сильвестр не знал, успел ли Рокэ до своего отъезда найти виновных. Никаких очевидных свидетельств в пользу этого не было. Манрик пребывал в добром здравии, как и Люди Чести во главе со Штанцлером и королевой. Сначала Дораку показалось странным, что после случившегося Алва отпустил жену одну в Надор, но, если подумать, то герцогине вряд ли что-то угрожало в родовом замке. Если за покушением стоят родичи или Штанцлер, решивший наказать перебежчицу, то сделают они это так, чтобы подозрение пало либо на него, либо на Ворона. Если это Манрик или Придд, то после неудавшейся попытки они на время притихнут, предпринимать новую сейчас слишком опасно — герцогиню будут охранять пуще зеницы ока. Как бы там ни было, о Рокэ и Риченде до лета можно было забыть. Проблем от самой непредсказуемой супружеской четы не предвиделось. Следовало заняться делами насущными — договором с Агарисом. Кардинал слишком поспешно отступил от окна, грудь мгновенно ответила резким болезненным толчком изнутри, дыхание перехватило, и мир начал стремительно гаснуть…