***
— Травоядное, — цедит он и наотмашь бьет Цуну по лицу. Холодное железо соприкасается с кожей, раздирает ее; кровь струится из порванной щеки, а Цуна хохочет, так, как умеют хохотать только те, кто живет по принципу: «Ничего не стесняюсь, никого не боюсь» — издевательски, бесстрашно. Хибари Кея перестает считать количество нарушений дисциплины после первых двух месяцев, потому что нахальную девчонку не останавливает ничто и никто, потому что эта девчонка плюет ему в лицо — пока что метафорически, но черт знает, до чего она дойдет, — потому что ей все равно. Хибари Кея находит ее и избивает, а она кривит губы в своей извечной наглой ухмылке и на следующий день возвращается абсолютно невредимая. Будто бы никто не должен был переломать ей все ребра, будто у нее не должны были быть отбиты все органы, ведь Хибари Кея бьет равнодушно, не останавливаясь, в полную силу — до смерти. А Цуна не умирает. Ее организму тоже все равно, ведь — С добрым утром, о, Хибари-сан. Цуна не учитывает ничьи желания, кроме своих.***
— Ничтожество, — презрительно тянет он и наотмашь бьет Цуну по лицу. Голова послушно мотается в сторону с такой силой, что кажется, будто вот-вот хрустнет тонкая шейка худенькой девочки. В глазах Цуны темнеет, но лишь на мгновение, а потом — и нет уже стройной, гибкой — опасной — фигуры сводного брата, заслонявшей солнце. Цуна закатывает глаза и перекидывает убранные в пышный хвост волосы на левое плечо. Волосы у нее — светло-каштановые, чуть с рыжинкой, вьющиеся крупными кольцами; в семье Савада мать практически брюнетка, а отец — блондин, и у обоих идеально прямые пряди. Как и у их замечательного сына — Савады Тоору. У их дочери — точнее, бедняжки-племянницы, — фамилия Каваками, отсутствие прав на все принадлежащее роду Савада — по документам, полная распущенность — по словам окружающих и отвратительная наглость — по словам отчима. Ну надо же быть такой нахалкой, чтобы вытянуть у их идеального сына практически все пламя, когда тот еще лежал в люльке?***
— Идиотка, — бросает он и наотмашь бьет Цуну по лицу. Цуна вздрагивает, чуть морщась, но не от разъедающей кожу боли — не привычной, ни коим разом не привычной, потому что к боли привыкнуть нельзя, что бы ни говорили всякие якобы умники, — а от чувства досады и недовольства — ну, знаете, как тогда, когда вы заняты чем-то важным, а вас нагло отвлекают от дел. Да и этот удар был совершенно неожиданным. Ну подумаешь, свалился ему на голову мешок с камнями. Череп не раздробили — и замечательно. По крайней мере, так считает Цуна. — С добрым утром, учитель для Тоору, — скалится Цуна и смотрит на мужчину снизу вверх. Мужчина окидывает ее оценивающим взглядом, задерживаясь на песчаной пустыне в чужих радужках; воздух становится горячее, суше; безмолвно желтеет гортензия на подоконнике. — Савада?.. Цуна скалится еще шире и небрежно взмахивает рукой. — Каваками. Каваками Цунаеши. Советую вам поторопиться, потому что мамочка буквально сгорает от нетерпения.***
— Чудовище, — шипит он и наотмашь бьет Цуну по лицу. Цуна с удовольствием рассекает Гокудере кожу на лбу прикладом пистолета и с силой отталкивает, игнорируя жжение на покрасневшей от удара щеке. — Стой на месте, или я проделаю в твоем бледном личике такую же дырку, как у Сасагавы, — сардонически ухмыляется Цуна. Стоящие в стороне Хранители Десятого — белые, как полотно, с выражением брезгливости и страха — молчат. Реборн тенью стоит у стены и, черт подери, не знает, почему не застрелил эту девчонку сразу же. — Зачем? — серьезно спрашивает улыбчивый мальчик Ямамото. Улыбка сползает с его лица как краска под дождем, как некачественный скотч. Цуна распахивает глаза — огонь танцует, бушует, плещется среди песчинок; воздух вновь густеет, дышать становится трудно, а Цуна ухмыляется так широко, что это кажется неестественным, приклеенным, как у плохой, халтурной куклы, и смотрит на всех своими огромными нечеловеческими глазами. — Мне он не нравился, — и голос у Цуны — треск поленьев в камине, угрожающий, лишь пока запертый. Савада Тоору, кажется, полностью обескровлен, он делает шаг вперед, и голос его полон безудержной ярости: — Ты! И: — Дьявольское отродье! Цуна хохочет, хохочет безжалостно и равнодушно и показывает ему средний палец. — С добрым утром, неудачник! Приди и возьми!***
— Сука, — рычит он и опускает руки. Резиденция в Исландии отбивается от всех отрядов, посланных с целью устранить Каваками Цунаеши, калечит великую и ужасную Варию — и все это чертова пятнадцатилетняя девчонка и непонятное, неизвестное количество людей в ее подчинении. Откуда, почему, зачем, когда она все это успела и организовала и каким образом никто не может пробиться сквозь воистину алмазную стену вокруг резиденции. Продала душу дьяволу, не иначе. Цуна кривит губы в усмешке и смеется, и в глазах у нее огонь, и вокруг нее огонь, и все горит: мебель, занавески, стены, а Цуна стоит посреди всего этого кошмара и наслаждается. Девятый Вонгола стоит перед экраном и молчит, и в голове его — абсолютная пустота, потому что эту агонию не остановить никак. Кому, как не ему было знать, что пламя, порождённое ненавистью и местью, так просто не гаснет?Гляньте свежим взглядом — ад мой с вами рядом, Хоть дождем, хоть градом, гнев Господень падет на всех. Те кто жив остался, пьют яд Ренессанса, Впору испугаться, слыша дьявола смех.